(no subject)
Заправлены в планшеты космические карты. И штурмана, хлебом не корми, дай в последний раз маршрут уточнить. Выходит, такой, и давай трясти логарифмической линейкой, тыкать повсюду циркулем и шелестеть пятикилометровкой. Чо у нас маршрут-то, командир? Не Иркутск-Магадан, нет? Может до Краснокаменска летим? Тоже не угадал? Как «Бен Гурион»?! Ой, бля! Слушаюсь! Есть заткнуться!
Семейство мое, короче, стоит в низкой позиции на гаревой дорожке, ожидая выстрела из стартового пистолета. Корни раскопаны, визы получены, сроки обозначены. Чемоданы пакуются.
Узнавшие новость, заводят глаза к потолку: «Зачем? У вас там что, кто-то есть?»
Качают головами и перебирают «знакомых, которые сначала уехали, а потом не прижились и вернулись». Ну, вот, у всех и каждого существует такой замечательный, эталонный знакомец.
Дружившие в школе с географией напоминают о жарком климате. Склонные к детализации интеллектуалы говорят про хамсин. Политически подкованные и исторически образованные толкуют за недружественное окружение, обстрелы и военные конфликты.
Многие заходят с крупных козырей: «А на кого стариков оставишь? А о детях ты подумал, каково им там будет?»
И ты что-то лепечешь, подбираешь слова, чувствуя их легковесность и ощущая себя беспечным и бессердечным мудаком. Мычишь, что детям лучше бы жить в нормальной стране, где не сжигают еду и не строят олимпийские объекты вместо онкоцентров. За каким-то хером объясняешь, что твоя мама всегда хотела, чтобы ты уехал, да вот не дожила. При этом сам понимаешь неубедительность своих мудацких аргументов в глазах визави. Во рту становится вязко и кисло… Ой, да ну вас всех… Оправдалка у меня сегодня что-то барахлит. Сами додумаете, не маленькие, чай.
Тебе предъявляют вечный, как сам Израиль, довод: «Чего тебе тут не хватало? У тебя же есть все: машина, квартира, дача, работа, положение, наконец!»
Собеседник скорбно глядит на тебя, убогого, и советует пока ни в коем случае не продавать квартиру, отчего тебе, сука, хочется ее немедленно не то что продать, а отписать первому попавшемуся бомжу или, да хоть ополченцам донецким, нехай подавятся!
А вечером, искрясь от статического электричества, вызванного всеми этими разговорами, садишься в кресло и шпаришь прямо цитатой из Квартета-И: «Хорошо, что меня сейчас сын не видит. Он же думает, что папа такой сильный, папа такой смелый. Папа ничего не боится. А папа, блядь, сейчас та-а-ак боится!»
Но, кажется, Рубикон перейден и глубина его оказалась похер. Во всех смыслах.
«С якоря сниматься, по местам стоять…»
Семейство мое, короче, стоит в низкой позиции на гаревой дорожке, ожидая выстрела из стартового пистолета. Корни раскопаны, визы получены, сроки обозначены. Чемоданы пакуются.
Узнавшие новость, заводят глаза к потолку: «Зачем? У вас там что, кто-то есть?»
Качают головами и перебирают «знакомых, которые сначала уехали, а потом не прижились и вернулись». Ну, вот, у всех и каждого существует такой замечательный, эталонный знакомец.
Дружившие в школе с географией напоминают о жарком климате. Склонные к детализации интеллектуалы говорят про хамсин. Политически подкованные и исторически образованные толкуют за недружественное окружение, обстрелы и военные конфликты.
Многие заходят с крупных козырей: «А на кого стариков оставишь? А о детях ты подумал, каково им там будет?»
И ты что-то лепечешь, подбираешь слова, чувствуя их легковесность и ощущая себя беспечным и бессердечным мудаком. Мычишь, что детям лучше бы жить в нормальной стране, где не сжигают еду и не строят олимпийские объекты вместо онкоцентров. За каким-то хером объясняешь, что твоя мама всегда хотела, чтобы ты уехал, да вот не дожила. При этом сам понимаешь неубедительность своих мудацких аргументов в глазах визави. Во рту становится вязко и кисло… Ой, да ну вас всех… Оправдалка у меня сегодня что-то барахлит. Сами додумаете, не маленькие, чай.
Тебе предъявляют вечный, как сам Израиль, довод: «Чего тебе тут не хватало? У тебя же есть все: машина, квартира, дача, работа, положение, наконец!»
Собеседник скорбно глядит на тебя, убогого, и советует пока ни в коем случае не продавать квартиру, отчего тебе, сука, хочется ее немедленно не то что продать, а отписать первому попавшемуся бомжу или, да хоть ополченцам донецким, нехай подавятся!
А вечером, искрясь от статического электричества, вызванного всеми этими разговорами, садишься в кресло и шпаришь прямо цитатой из Квартета-И: «Хорошо, что меня сейчас сын не видит. Он же думает, что папа такой сильный, папа такой смелый. Папа ничего не боится. А папа, блядь, сейчас та-а-ак боится!»
Но, кажется, Рубикон перейден и глубина его оказалась похер. Во всех смыслах.
«С якоря сниматься, по местам стоять…»