Коралловый конь
Онелио Хорхе Кардосо
Коралловый конь
Нас было четверо на борту и мы жили тем, что ловили омаров. У «Эумелии» была только одна мачта, и ночью, когда один человек держал в руках или ногах ручку руля, трое спали, скрючившись на темном полубаке, чувствуя, как с качкой корпуса нас достигала грязная вода из трюма, облизывая наши щиколотки.
Но нас было четверо, обреченных на такую жизнь, потому что когда человек ставит цель и отправляется в путь, он уже не может вернуться назад. Тело принимает форму пути и уже не может принять другую форму. Мы всегда в это верили, до того как к нам пришел пятый, и нельзя было внушить ему эту мысль. Он не понимал смысла этой жизни, а любой из нас был вдвое моложе. Кроме того, он был богат, и у него не было причины пойти на такую работу за несколько песо. Было кое-что неподвластное пониманию, вызывающее отторжение, однажды появившись, заявляющее протест после того, как многое уже было ясно по взглядам и словам, которые не желают быть произнесенными. И на третий день я сказал:
- Монго, что здесь делает богач, объясни это.
- Смотрит в глубь моря.
- Но если он не рыбак.
- Просто смотрит.
- Но это не помогает поймать омаров в сеть.
- Нет, но для нас как будто омар уже куплен и в сумке.
- Ничего не понимаю.
- В звонкой серебряной монете, Лусио, которая крутится и тратится.
- И тогда платит?
- Платит.
- И когда нам достанется?
- Когда захотим, чтобы досталось.
И Монго стал пристально на меня смотреть и улыбаться, как будто старался, чтобы я понял, без лишних слов, какое-то хитрое острие его мысли.
- И он знает, что иной раз мы несколько недель не возвращаемся в порт?
- Он это знает.
- И что вода не из холодильника и не из бутылок?
- Знает.
- И что здесь спать можно только на гладкой и жесткой доске?
- Это тоже знает и ничего не просит, но прибереги вопросы, Лусио, смотри, в море они как сигары - потом их захочешь, а их у тебя нет.
И хозяин повернулся ко мне спиной, когда над Эль Каюэло стала восходить вечерняя звезда.
В ту ночь я думал, куда поместить этого человека в моих мыслях. Смотреть лицом в воду, когда светит солнце и все работают, возможно, он опускает лицо, чтобы его не узнали с другой лодки? И что может искать человек, оставивший верную сушу и верные деньги? Что он может искать на бедной «Эумелии», когда ночью может подняться северный ветер, не говоря уже о том, что это может случиться где угодно? Я заснул, у меня горели глаза, потому что я весь день всматривался вглубь черпака и загонял омаров в сеть. Я спал, как спит человек, ставший ловцом омаров от головы и вплоть до кончиков пальцев.
На рассвете, когда стало совсем светло, я нашел ответ. Другая лодка должна отправиться на его поиски. Он отправится на Юкатан, в страну мексиканцев, из-за какой-то вины, которую нельзя искупить деньгами, и нужно между собой и преследователями вставить воду, землю и небо. Вот почему он говорит, что мы сможем получить столько, сколько захотим. И я провел весь день, смотря лицом вниз на лодке, а Педрито был на веслах, и «Эумелия» стояла на якоре в тихом и спокойном море, без ветерка, позволяя любоваться небом с ее палубы.
- Этот человек делал то же самое, что и ты. Весь день смотрел на дно, опустив голову, - сказал, улыбаясь, Педрито, а я, вытирая руки, чтобы не замочить вторую за день сигару, спросил его:
- Тебе не кажется, что он ожидает корабль?
- Какой корабль?
- Это ты назови его название, откуда я знаю! Вероятно, из реестра Юкатана.
Голубые глаза Педрито продолжали смотреть на меня, невинно, с его четырнадцатью годами возраста и морской жизни.
- Не знаю, что ты хочешь сказать.
- Он хочет убраться с Кубы.
- Он сказал, что возвратится в порт, что когда закончится штиль, он снова вернется на берег.
- Ты это слышал ?
- Конечно! Он сказал Монго: «Пока нет ветра, останусь с вами, а потом вернусь домой».
- Как!
- Договор был такой, Лусио, вернуть его в порт, когда будет ветер, пусть даже легкий полуденный бриз.
Так этот человек не хочет убегать, и он богат. Нужно быть ловцом омаров, чтобы осознать, что такие вещи непознаваемы: потому что до безумства целый день думаешь, что делать, чтобы освободиться навсегда от ночей в хижине на корме и от дней, когда лежишь, свесившись лицом вниз.
Я оставил ему весла, и мы отправились назад на корабль без лишних слов.
Когда я проходил по корме, то увидел, как он лежал, почти свесившись лицом вниз. Он не смотрел на нашу лодку, и казалось, что он даже не слышит ударов веслами, а только на его лице появлялось выражение недовольства, когда волна от весла разбивала перед его взглядом участок чистой воды, куда были направлены его глаза до самого морского дна.
Можно рассчитать на будущее деньги, но есть более важное дело: узнать, почему так себя ведет человек, похожий на бескровную стену, с большими глазами и непринужденным видом. Поэтому я снова обратился к хозяину:
- Монго, чего он хочет? Что ищет? За что платит?
Монго чинил сеть сачка и полуоткрыл рот, чтобы сказать, но только выпустил клуб дыма сигары, растворившийся в воздухе.
- Ты меня не слышишь? - настойчиво сказал я.
- Слышу.
- А почему не отвечаешь?
- Потому что я знаю, что ты собираешься у меня спросить, и обдумываю, как тебе ответить.
- Словами.
- Да, словами, но идея…
Он повернулся ко мне лицом и отпустил сбоку иглу для плетения.
Прислонился спиной к кормовой мачте и скользнул вниз, усевшись на палубу.
- Послушай меня, подумай, что он не совсем в своем уме и что он платит деньги, чтобы быть здесь.
- Головой вниз весь день, смотря на воду?
- На дно.
- На воду или на дно, разве это не одна и та же глупость?
- Какая разница, если человек платит своими деньгами?
- Есть разница.
- Почему?
Тогда я не узнал причины, но сказал ему что-то, как мог:
- Потому что не достаточно только получить чужие деньги за работу, хочется знать также, что вдохновляет руку, дающую их.
- Думаю, безумие.
- А нормально быть вместе с безумцем на борту судна из четырех досок?
- Это особое безумие, Лусио, спокойное, но непримиримое с ветром.
В другой раз я осмелился спросить его:
- Какую роль здесь играет ветер, Монго? Педрито мне уже это сказал. Почему он любит море как спасательный плот?
- Я же говорю: безумие, Лусио.
- Нет! - ответил я ему, повысив голос, и тотчас посмотрел на корму, уверенный, что я его разбудил, но увидел только его босые ноги, торчащие из тени навеса и освещенные луной. Потом, вернувшись к Монго, увидел, что он хохотал от всей души:
- Не бойся, парень! Это глупое безумие, которое платит за себя. Он неспособен причинить вред.
- Но человек вынужден прийти в отчаяние из-за другого, - я быстро сказал и понял, что теперь-то он мог ответить мне то, чего я ожидал.
- Ну, хорошо, все равно я хотел тебе ответить: этот человек верит, что под морем кто-то есть.
- Кто-то?
- Конь.
- Как!
- Красный конь, говорит он, очень красный, как коралл.
И Монго разразился громовым хохотом, так что я поверил его словам; внезапно между нами оказался этот человек, и Монго притворился смущенным, спросив:
- В чем дело, земляк? Не спится?
- Вы говорите о коне, а я не лгу, в этих вещах я не лгу.
Я переминался с ноги на ногу, потому что не видел его лица. Только контур головы против луны, и его лицо, несомненно, должно было быть беспокойным, несмотря на то, что его слова прозвучали спокойно. Но нет, этот человек был спокоен, как море. Монго ничему не придал значения, смирно поднялся и сказал:
- Я никого не считаю лживым, но я никогда не стану искать живого коня в глубине моря, - и тотчас проскользнул в квадратное отверстие входа в хижину на корме, чтобы поспать.
- Нет, нет, он никогда не станет искать, - пробормотал этот человек, - а даже если бы искал, его не найдет.
- Почему нет? - внезапно я сказал, как будто Монго не знал про море больше любого другого, и этот человек нагнулся так, что луна осветила его лицо.
- Потому что нужно иметь глаза, чтобы видеть. «Имеющий очи, да видит».
- Увидеть что?
- Увидеть то, что глазам необходимо увидеть, когда они уже видели всё неоднократно.
Несомненно, это было безумие, но доброе и кроткое.
Монго был прав, но мне не нравится ни зарабатывать деньги на безумцах, ни тратить на них время. Поэтому я хотел удалиться и сделал шага четыре по направлению к корме, когда этот человек повернулся и сказал:
- Послушайте, останьтесь. Человек вынужден прийти в отчаяние из-за другого.
Это были мои собственные слова, и я почувствовал, что должен ответить за них:
- Хорошо, и что?
- Вы приходите в отчаяние из-за меня.
- Мне не интересно, если вам угодно провести жизнь, глядя в воду или на дно.
- Но вам интересно знать, почему.
- Я уже это знаю.
- Безумие?
- Да, безумие.
Человек расплылся в улыбке и сказал, улыбаясь:
- Тому, что нельзя понять, надо только дать имя.
- Но никто не может увидеть то, чего не существует. Конь создан для воздуха с его носом, для ветра с его гривой и для камней с его копытами.
- Но он также создан для воображения.
- Что!!!
- Чтобы бежать туда, куда угодно воображению.
- Для этого вы помещаете его под водой.
- Я его не помещаю, он уже под водой. Я слышу и вижу, как он бежит. Во время штиля я различаю далекий топот его копыт, когда он пускается в галоп, а потом вижу его гриву из водорослей и его корпус, красный, как кораллы, как кровь, видимая в венах до ее контакта с воздухом.
Он явно возбудился, и я почувствовал желание повернуться к нему спиной. Но тайно я обратил внимание на одну вещь. Как прекрасно видеть, как вот так скачет конь, пусть даже в словах, и хочется и дальше видеть, хотя бы в словах возбужденного человека. Безусловно, об этом чувстве следовало молчать, потому что мне также не нравилось, что эта дискуссия меня захватила.
- Хорошо, что разыскивается конь, потому что не приходится разыскивать пропитание.
- Нам всем необходим конь.
- Но большему числу людей необходимо пропитание.
- И всем нужен конь.
- Меня оставьте с пропитанием, потому что у нас совсем убогая жизнь.
- Наешься хлебом, и тогда захочешь также коня.
Вероятно, я не достаточно хорошо понял, но в голове человека есть зона или свет , отраженный в словах, которые не очень хорошо понятны, чей свет оставляет достаточный отблеск. Однако это более тяжелый груз для меня, чем лежать весь день лицом вниз, наблюдая за омарами. Поэтому я ушел, ничего не сказав, быстрым шагом, чтобы меня нельзя было позвать еще раз и тем менее оглянуться назад.
Как всегда, солнце снова встало над Эль Каюэло, и попутный ветер нес крики бакланов. Я рассчитывал встретиться с Монго наедине и тихо сказал это сам себе, не ожидая ответа, как вдруг он появился вместе с Педрито на лодке:
- Забудь о моей доле, я не хочу брать деньги у этого человека.
И мы пустились говорить о том же, что всю жизнь: прозрачная вода, сеть и дно, усеянное травой, как вдруг я впервые засмеялся, повернув голову к Педрито:
- Как тебе кажется, - я сказал ему, - а что, если я поймаю в сеть кораллового коня?
Он смотрел на меня невинными глазами, ничего не отвечая, но внезапно я вздрогнул от его слов:
- Осторожно, Лусио, потому что солнце слишком напекло тебе голову.
«Не солнце, а человек», подумал я, ничего не говоря, и с какой-то непонятной грустью.
Прошло три дня, как всегда, похожие друг на друга, и, как всегда, этот молчаливый человек мало кушал и много смотрел, вечно склоненный над бортом, не обращая внимания на те намеки Висенте, которые проявлялись в смешках и заканчивались шутливыми словами:
- Эй, приятель! К Северу водоросли на дне гуще, кажется, они лучше растут от навоза.
Это казалось не жестокостью, а бестактностью. Раньше я всегда смеялся над шутками Висенте, но сейчас эти слова были настолько низкими и печальными по сравнению с идеей красного коня, растрепанного, свободного, скачущего с громким топотом копыт по камням на дне, и так мне было больно, что в следующую ночь я снова приблизился к этому человеку, хотя и был настроен на то, чтобы не уступать.
- Предположим, он существует, предположим, он скачет галопом там внизу. Зачем он это делает? Какова его цель?
- Его судьба скакать, ослеплять и не иметь цели.
- Стоит ли мучиться, проводя целые дни, как вы проводите, просто чтобы смотреть, как он скачет и исчезает?
- Всё новое сто́ит мучений, всё таинственное будущее всегда сто́ит жертвы.
- Глупости! Он никогда не появится, он не существует, никто его не видел!
- Я его видел и снова его увижу.
Я собирался ему ответить, но я посмотрел ему в глаза и ничего не сказал. В его взгляде была такая сила искренности и такое благородство в позе, что я не осмелился его опровергнуть. Мне пришлось отвести глаза и взглянуть через его плечо на близкий полет буревестника, который внезапно сложил крылья и резко нырнул в море.
Этот человек положил тогда свою мягкую руку на плечо:
- Вы тоже его увидите, присоединяйтесь ко мне сегодня вечером.
Я сбросил его руку почти с бешенством за то, что он мне сказал. У меня больше не горела жаром голова. Солнце было в своем праве это делать, но не он, он не должен был заставлять меня видеть призраков ни в этом, ни в другом мире.
- Мне хватает омаров. В прочем я не нуждаюсь.
Я повернулся к нему спиной, но услышал, как в воздухе повисли его слова:
- Вы нуждаетесь так же, как я. «У вас есть очи, чтобы видеть».
В тот день я почти не завтракал, не было аппетита. Кроме того, густо пошел омар, и у меня было много дела. Так что еще до окончания отдыха я отправился вместе с Педрито в лодке и работал до пяти часов вечера, так что уже было невозможно различить какую-либо рыбку в глубине. Мы вернулись на корабль, и самое худшее для меня было то, что эти трое: Висенте, Педрито и Монго отправились на берег за золотыми сливами. Я бы тоже с ними пошел, но не видел, когда они отплыли. Я остался на корме за починкой сетей и в поисках какого-нибудь занятия, при котором мне не надо будет поднять голову и встретиться с этим человеком. Мы стояли на якоре к югу от Эль Каюэло, на глубоком месте. Штиль был таким, как никогда. Не двигались даже усы тины под рулем «Эумелии». Только зеленая колючка колыхалась на воде за кормой. Небо было высоким и чистым, и в тишине было слышно само дыхание воздуха. И тут я услышал:
- Идите сюда!
У меня из рук выпала сеть и ноги хотели меня подтолкнуть, но я удержался.
- Идите сюда, он появился!
- Вы не имеет права заражать других вашим безумием!
- Вы боитесь встретиться с истиной?
Это было намного больше того, что я ожидал. Тут я не ответил ничего. Одним ударом опрокинул корзину перед собой и побежал на корму, чтобы кинуться к нему.
- Я не боюсь, - сказал я ему.
- Послушайте, какой-то шум!
Я задержал, как мог, дыхание и потом повернулся к нему:
- Это волны.
- Нет.
- Это вода залива, отбросы, гниющие там внизу.
- Вы знаете, что нет.
- Тогда это нечто, но не может быть тем самым.
- Послушайте, послушайте, иногда оно бьется по камню.
Что я слышал? И то, что я слышал, я слышал своими ушами или его ушами? Не знаю, возможно, у меня слишком пылало лицо и кровь пульсировала в венах шеи.
- Теперь посмотрите вниз, пристально посмотрите.
Было похоже, что он меня заставлял, но ведь слушаешь то, что хочешь, и я снова посмотрел в море, но только видел мангровый лист, качающийся на поверхности рядом с нами.
- Вот он! Вот он! - сказал он мне почти в ярости, схватив меня за руку, чуть не впившись в нее ногтями, но я по-прежнему упорно видел мангровый лист. Однако слух был свободный, направить его было некуда, пока человек не задрожал от пяток до головы и почти закричал:
- Посмотрите на него!
Я резко оторвал глаза от мангрового листа и посмотрел на него. Я не хотел видеть ничего ни из этого мира, ни их того. Он должен был меня убить, если хотел меня заставить, но внезапно он забыл про меня; он выпустил мою руку, всё шире раскрывая глаза, а я между тем, сам того не желая, видел, как перед его глазами, бежал, отраженный со дна, маленький конь, красный как коралл, горящий от ушей до шеи, который терялся внутри собственных глаз этого человека.
С тех пор прошло довольно времени, и теперь я иногда отправляюсь в море на ловлю тунца и омаров. Я довольствуюсь скудной пищей и не терплю, чтобы при мне говорили о вещах любого мира, потому что я не знаю, пробежал ли он галопом под «Эумелией» или я видел его только в глазах того человека, созданным его лихорадочным воображением, пылающим в моей собственной голове. Дело в том, что я все время о разных вещах думаю, но чаще всего об одном: это мысль о том, что у человека две потребности.
золотая слива
Коралловый конь
Нас было четверо на борту и мы жили тем, что ловили омаров. У «Эумелии» была только одна мачта, и ночью, когда один человек держал в руках или ногах ручку руля, трое спали, скрючившись на темном полубаке, чувствуя, как с качкой корпуса нас достигала грязная вода из трюма, облизывая наши щиколотки.
Но нас было четверо, обреченных на такую жизнь, потому что когда человек ставит цель и отправляется в путь, он уже не может вернуться назад. Тело принимает форму пути и уже не может принять другую форму. Мы всегда в это верили, до того как к нам пришел пятый, и нельзя было внушить ему эту мысль. Он не понимал смысла этой жизни, а любой из нас был вдвое моложе. Кроме того, он был богат, и у него не было причины пойти на такую работу за несколько песо. Было кое-что неподвластное пониманию, вызывающее отторжение, однажды появившись, заявляющее протест после того, как многое уже было ясно по взглядам и словам, которые не желают быть произнесенными. И на третий день я сказал:
- Монго, что здесь делает богач, объясни это.
- Смотрит в глубь моря.
- Но если он не рыбак.
- Просто смотрит.
- Но это не помогает поймать омаров в сеть.
- Нет, но для нас как будто омар уже куплен и в сумке.
- Ничего не понимаю.
- В звонкой серебряной монете, Лусио, которая крутится и тратится.
- И тогда платит?
- Платит.
- И когда нам достанется?
- Когда захотим, чтобы досталось.
И Монго стал пристально на меня смотреть и улыбаться, как будто старался, чтобы я понял, без лишних слов, какое-то хитрое острие его мысли.
- И он знает, что иной раз мы несколько недель не возвращаемся в порт?
- Он это знает.
- И что вода не из холодильника и не из бутылок?
- Знает.
- И что здесь спать можно только на гладкой и жесткой доске?
- Это тоже знает и ничего не просит, но прибереги вопросы, Лусио, смотри, в море они как сигары - потом их захочешь, а их у тебя нет.
И хозяин повернулся ко мне спиной, когда над Эль Каюэло стала восходить вечерняя звезда.
В ту ночь я думал, куда поместить этого человека в моих мыслях. Смотреть лицом в воду, когда светит солнце и все работают, возможно, он опускает лицо, чтобы его не узнали с другой лодки? И что может искать человек, оставивший верную сушу и верные деньги? Что он может искать на бедной «Эумелии», когда ночью может подняться северный ветер, не говоря уже о том, что это может случиться где угодно? Я заснул, у меня горели глаза, потому что я весь день всматривался вглубь черпака и загонял омаров в сеть. Я спал, как спит человек, ставший ловцом омаров от головы и вплоть до кончиков пальцев.
На рассвете, когда стало совсем светло, я нашел ответ. Другая лодка должна отправиться на его поиски. Он отправится на Юкатан, в страну мексиканцев, из-за какой-то вины, которую нельзя искупить деньгами, и нужно между собой и преследователями вставить воду, землю и небо. Вот почему он говорит, что мы сможем получить столько, сколько захотим. И я провел весь день, смотря лицом вниз на лодке, а Педрито был на веслах, и «Эумелия» стояла на якоре в тихом и спокойном море, без ветерка, позволяя любоваться небом с ее палубы.
- Этот человек делал то же самое, что и ты. Весь день смотрел на дно, опустив голову, - сказал, улыбаясь, Педрито, а я, вытирая руки, чтобы не замочить вторую за день сигару, спросил его:
- Тебе не кажется, что он ожидает корабль?
- Какой корабль?
- Это ты назови его название, откуда я знаю! Вероятно, из реестра Юкатана.
Голубые глаза Педрито продолжали смотреть на меня, невинно, с его четырнадцатью годами возраста и морской жизни.
- Не знаю, что ты хочешь сказать.
- Он хочет убраться с Кубы.
- Он сказал, что возвратится в порт, что когда закончится штиль, он снова вернется на берег.
- Ты это слышал ?
- Конечно! Он сказал Монго: «Пока нет ветра, останусь с вами, а потом вернусь домой».
- Как!
- Договор был такой, Лусио, вернуть его в порт, когда будет ветер, пусть даже легкий полуденный бриз.
Так этот человек не хочет убегать, и он богат. Нужно быть ловцом омаров, чтобы осознать, что такие вещи непознаваемы: потому что до безумства целый день думаешь, что делать, чтобы освободиться навсегда от ночей в хижине на корме и от дней, когда лежишь, свесившись лицом вниз.
Я оставил ему весла, и мы отправились назад на корабль без лишних слов.
Когда я проходил по корме, то увидел, как он лежал, почти свесившись лицом вниз. Он не смотрел на нашу лодку, и казалось, что он даже не слышит ударов веслами, а только на его лице появлялось выражение недовольства, когда волна от весла разбивала перед его взглядом участок чистой воды, куда были направлены его глаза до самого морского дна.
Можно рассчитать на будущее деньги, но есть более важное дело: узнать, почему так себя ведет человек, похожий на бескровную стену, с большими глазами и непринужденным видом. Поэтому я снова обратился к хозяину:
- Монго, чего он хочет? Что ищет? За что платит?
Монго чинил сеть сачка и полуоткрыл рот, чтобы сказать, но только выпустил клуб дыма сигары, растворившийся в воздухе.
- Ты меня не слышишь? - настойчиво сказал я.
- Слышу.
- А почему не отвечаешь?
- Потому что я знаю, что ты собираешься у меня спросить, и обдумываю, как тебе ответить.
- Словами.
- Да, словами, но идея…
Он повернулся ко мне лицом и отпустил сбоку иглу для плетения.
Прислонился спиной к кормовой мачте и скользнул вниз, усевшись на палубу.
- Послушай меня, подумай, что он не совсем в своем уме и что он платит деньги, чтобы быть здесь.
- Головой вниз весь день, смотря на воду?
- На дно.
- На воду или на дно, разве это не одна и та же глупость?
- Какая разница, если человек платит своими деньгами?
- Есть разница.
- Почему?
Тогда я не узнал причины, но сказал ему что-то, как мог:
- Потому что не достаточно только получить чужие деньги за работу, хочется знать также, что вдохновляет руку, дающую их.
- Думаю, безумие.
- А нормально быть вместе с безумцем на борту судна из четырех досок?
- Это особое безумие, Лусио, спокойное, но непримиримое с ветром.
В другой раз я осмелился спросить его:
- Какую роль здесь играет ветер, Монго? Педрито мне уже это сказал. Почему он любит море как спасательный плот?
- Я же говорю: безумие, Лусио.
- Нет! - ответил я ему, повысив голос, и тотчас посмотрел на корму, уверенный, что я его разбудил, но увидел только его босые ноги, торчащие из тени навеса и освещенные луной. Потом, вернувшись к Монго, увидел, что он хохотал от всей души:
- Не бойся, парень! Это глупое безумие, которое платит за себя. Он неспособен причинить вред.
- Но человек вынужден прийти в отчаяние из-за другого, - я быстро сказал и понял, что теперь-то он мог ответить мне то, чего я ожидал.
- Ну, хорошо, все равно я хотел тебе ответить: этот человек верит, что под морем кто-то есть.
- Кто-то?
- Конь.
- Как!
- Красный конь, говорит он, очень красный, как коралл.
И Монго разразился громовым хохотом, так что я поверил его словам; внезапно между нами оказался этот человек, и Монго притворился смущенным, спросив:
- В чем дело, земляк? Не спится?
- Вы говорите о коне, а я не лгу, в этих вещах я не лгу.
Я переминался с ноги на ногу, потому что не видел его лица. Только контур головы против луны, и его лицо, несомненно, должно было быть беспокойным, несмотря на то, что его слова прозвучали спокойно. Но нет, этот человек был спокоен, как море. Монго ничему не придал значения, смирно поднялся и сказал:
- Я никого не считаю лживым, но я никогда не стану искать живого коня в глубине моря, - и тотчас проскользнул в квадратное отверстие входа в хижину на корме, чтобы поспать.
- Нет, нет, он никогда не станет искать, - пробормотал этот человек, - а даже если бы искал, его не найдет.
- Почему нет? - внезапно я сказал, как будто Монго не знал про море больше любого другого, и этот человек нагнулся так, что луна осветила его лицо.
- Потому что нужно иметь глаза, чтобы видеть. «Имеющий очи, да видит».
- Увидеть что?
- Увидеть то, что глазам необходимо увидеть, когда они уже видели всё неоднократно.
Несомненно, это было безумие, но доброе и кроткое.
Монго был прав, но мне не нравится ни зарабатывать деньги на безумцах, ни тратить на них время. Поэтому я хотел удалиться и сделал шага четыре по направлению к корме, когда этот человек повернулся и сказал:
- Послушайте, останьтесь. Человек вынужден прийти в отчаяние из-за другого.
Это были мои собственные слова, и я почувствовал, что должен ответить за них:
- Хорошо, и что?
- Вы приходите в отчаяние из-за меня.
- Мне не интересно, если вам угодно провести жизнь, глядя в воду или на дно.
- Но вам интересно знать, почему.
- Я уже это знаю.
- Безумие?
- Да, безумие.
Человек расплылся в улыбке и сказал, улыбаясь:
- Тому, что нельзя понять, надо только дать имя.
- Но никто не может увидеть то, чего не существует. Конь создан для воздуха с его носом, для ветра с его гривой и для камней с его копытами.
- Но он также создан для воображения.
- Что!!!
- Чтобы бежать туда, куда угодно воображению.
- Для этого вы помещаете его под водой.
- Я его не помещаю, он уже под водой. Я слышу и вижу, как он бежит. Во время штиля я различаю далекий топот его копыт, когда он пускается в галоп, а потом вижу его гриву из водорослей и его корпус, красный, как кораллы, как кровь, видимая в венах до ее контакта с воздухом.
Он явно возбудился, и я почувствовал желание повернуться к нему спиной. Но тайно я обратил внимание на одну вещь. Как прекрасно видеть, как вот так скачет конь, пусть даже в словах, и хочется и дальше видеть, хотя бы в словах возбужденного человека. Безусловно, об этом чувстве следовало молчать, потому что мне также не нравилось, что эта дискуссия меня захватила.
- Хорошо, что разыскивается конь, потому что не приходится разыскивать пропитание.
- Нам всем необходим конь.
- Но большему числу людей необходимо пропитание.
- И всем нужен конь.
- Меня оставьте с пропитанием, потому что у нас совсем убогая жизнь.
- Наешься хлебом, и тогда захочешь также коня.
Вероятно, я не достаточно хорошо понял, но в голове человека есть зона или свет , отраженный в словах, которые не очень хорошо понятны, чей свет оставляет достаточный отблеск. Однако это более тяжелый груз для меня, чем лежать весь день лицом вниз, наблюдая за омарами. Поэтому я ушел, ничего не сказав, быстрым шагом, чтобы меня нельзя было позвать еще раз и тем менее оглянуться назад.
Как всегда, солнце снова встало над Эль Каюэло, и попутный ветер нес крики бакланов. Я рассчитывал встретиться с Монго наедине и тихо сказал это сам себе, не ожидая ответа, как вдруг он появился вместе с Педрито на лодке:
- Забудь о моей доле, я не хочу брать деньги у этого человека.
И мы пустились говорить о том же, что всю жизнь: прозрачная вода, сеть и дно, усеянное травой, как вдруг я впервые засмеялся, повернув голову к Педрито:
- Как тебе кажется, - я сказал ему, - а что, если я поймаю в сеть кораллового коня?
Он смотрел на меня невинными глазами, ничего не отвечая, но внезапно я вздрогнул от его слов:
- Осторожно, Лусио, потому что солнце слишком напекло тебе голову.
«Не солнце, а человек», подумал я, ничего не говоря, и с какой-то непонятной грустью.
Прошло три дня, как всегда, похожие друг на друга, и, как всегда, этот молчаливый человек мало кушал и много смотрел, вечно склоненный над бортом, не обращая внимания на те намеки Висенте, которые проявлялись в смешках и заканчивались шутливыми словами:
- Эй, приятель! К Северу водоросли на дне гуще, кажется, они лучше растут от навоза.
Это казалось не жестокостью, а бестактностью. Раньше я всегда смеялся над шутками Висенте, но сейчас эти слова были настолько низкими и печальными по сравнению с идеей красного коня, растрепанного, свободного, скачущего с громким топотом копыт по камням на дне, и так мне было больно, что в следующую ночь я снова приблизился к этому человеку, хотя и был настроен на то, чтобы не уступать.
- Предположим, он существует, предположим, он скачет галопом там внизу. Зачем он это делает? Какова его цель?
- Его судьба скакать, ослеплять и не иметь цели.
- Стоит ли мучиться, проводя целые дни, как вы проводите, просто чтобы смотреть, как он скачет и исчезает?
- Всё новое сто́ит мучений, всё таинственное будущее всегда сто́ит жертвы.
- Глупости! Он никогда не появится, он не существует, никто его не видел!
- Я его видел и снова его увижу.
Я собирался ему ответить, но я посмотрел ему в глаза и ничего не сказал. В его взгляде была такая сила искренности и такое благородство в позе, что я не осмелился его опровергнуть. Мне пришлось отвести глаза и взглянуть через его плечо на близкий полет буревестника, который внезапно сложил крылья и резко нырнул в море.
Этот человек положил тогда свою мягкую руку на плечо:
- Вы тоже его увидите, присоединяйтесь ко мне сегодня вечером.
Я сбросил его руку почти с бешенством за то, что он мне сказал. У меня больше не горела жаром голова. Солнце было в своем праве это делать, но не он, он не должен был заставлять меня видеть призраков ни в этом, ни в другом мире.
- Мне хватает омаров. В прочем я не нуждаюсь.
Я повернулся к нему спиной, но услышал, как в воздухе повисли его слова:
- Вы нуждаетесь так же, как я. «У вас есть очи, чтобы видеть».
В тот день я почти не завтракал, не было аппетита. Кроме того, густо пошел омар, и у меня было много дела. Так что еще до окончания отдыха я отправился вместе с Педрито в лодке и работал до пяти часов вечера, так что уже было невозможно различить какую-либо рыбку в глубине. Мы вернулись на корабль, и самое худшее для меня было то, что эти трое: Висенте, Педрито и Монго отправились на берег за золотыми сливами. Я бы тоже с ними пошел, но не видел, когда они отплыли. Я остался на корме за починкой сетей и в поисках какого-нибудь занятия, при котором мне не надо будет поднять голову и встретиться с этим человеком. Мы стояли на якоре к югу от Эль Каюэло, на глубоком месте. Штиль был таким, как никогда. Не двигались даже усы тины под рулем «Эумелии». Только зеленая колючка колыхалась на воде за кормой. Небо было высоким и чистым, и в тишине было слышно само дыхание воздуха. И тут я услышал:
- Идите сюда!
У меня из рук выпала сеть и ноги хотели меня подтолкнуть, но я удержался.
- Идите сюда, он появился!
- Вы не имеет права заражать других вашим безумием!
- Вы боитесь встретиться с истиной?
Это было намного больше того, что я ожидал. Тут я не ответил ничего. Одним ударом опрокинул корзину перед собой и побежал на корму, чтобы кинуться к нему.
- Я не боюсь, - сказал я ему.
- Послушайте, какой-то шум!
Я задержал, как мог, дыхание и потом повернулся к нему:
- Это волны.
- Нет.
- Это вода залива, отбросы, гниющие там внизу.
- Вы знаете, что нет.
- Тогда это нечто, но не может быть тем самым.
- Послушайте, послушайте, иногда оно бьется по камню.
Что я слышал? И то, что я слышал, я слышал своими ушами или его ушами? Не знаю, возможно, у меня слишком пылало лицо и кровь пульсировала в венах шеи.
- Теперь посмотрите вниз, пристально посмотрите.
Было похоже, что он меня заставлял, но ведь слушаешь то, что хочешь, и я снова посмотрел в море, но только видел мангровый лист, качающийся на поверхности рядом с нами.
- Вот он! Вот он! - сказал он мне почти в ярости, схватив меня за руку, чуть не впившись в нее ногтями, но я по-прежнему упорно видел мангровый лист. Однако слух был свободный, направить его было некуда, пока человек не задрожал от пяток до головы и почти закричал:
- Посмотрите на него!
Я резко оторвал глаза от мангрового листа и посмотрел на него. Я не хотел видеть ничего ни из этого мира, ни их того. Он должен был меня убить, если хотел меня заставить, но внезапно он забыл про меня; он выпустил мою руку, всё шире раскрывая глаза, а я между тем, сам того не желая, видел, как перед его глазами, бежал, отраженный со дна, маленький конь, красный как коралл, горящий от ушей до шеи, который терялся внутри собственных глаз этого человека.
С тех пор прошло довольно времени, и теперь я иногда отправляюсь в море на ловлю тунца и омаров. Я довольствуюсь скудной пищей и не терплю, чтобы при мне говорили о вещах любого мира, потому что я не знаю, пробежал ли он галопом под «Эумелией» или я видел его только в глазах того человека, созданным его лихорадочным воображением, пылающим в моей собственной голове. Дело в том, что я все время о разных вещах думаю, но чаще всего об одном: это мысль о том, что у человека две потребности.
золотая слива