Mein Kampf (fighting and trouble are my middle name)
На четвертом курсе у нас появился новый преподаватель. Это был именно преподаватель, а не преподавательница. Большая редкость для профильных предметов. Все остальные были дамы. Сильный пол встречался только в таких предметах, как история КПСС, диамат, политэкономия и научный коммунизм. Они вызывали особую неприязнь. К счастью, сами преподаватели тоже не были фанатами своих наук, поэтому с ними удавалось договориться. Например, одному экзаменатору скидывались на французский коньяк, он милостиво его принимал и ставил желающим хор. или уд. Никому не ставил отл. во избежание подозрений. Другой через старосту сообщал, что все согласные на «тройку» сдают зачетки и получают эту отметку без сдачи экзамена. Если же находились претенденты на четверку или пятерку, то они пусть тянут билет и отвечают по нему. Как ни странно, почти в каждой группе находились один или два чудика, согласные на пытку экзаменом. Зачем им это было нужно, осталось загадкой. Стипендии нам не полагалось, так что на повышенную им нечего было рассчитывать. Таким образом, почти все выпускники были в полном неведении относительно содержания этих наук.
Так вот, новый препод был высокий красивый мужчина лет под сорок. Носил синий пиджак с золотыми пуговицами. Казалось бы, девушки должны были на него запасть. Но он делал всё, чтобы вызвать у студентов ненависть. Он плохо знал английский язык, совсем не знал методику и ненавидел студентов. Ходили слухи, что он был принят на работу по протекции Слесаревой, зав. кафедрой английского языка, как её любовник. Все стали говорить: «Этот год у нас пропал. Ничему не научимся». Я понял, что надо что-то делать. Надо было поднять народ на борьбу. Но как это сделать, если в группе был разброд и шатание? Я был новичком в этой группе, меня туда перевели в результате оптимизации, когда сократили число групп, увеличив количество студентов а каждой оставшейся. В этой новой группе были небольшие фракции по два-три человека, а единения не было. Я начал с того, что стал устраивать сборища по поводу и без. Почему-то до моего прихода группа целиком не собиралась. Не знаю, как мне удалось сплотить группу, поскольку меня сразу невзлюбили. У меня была манера следить за отвечающими и при малейшей их ошибке качать головой и цокать языком. Был мизантроп и социопат. Мне платили той же монетой. Когда меня вызывали отвечать, все бросали посторонние дела и напряженно слушали мой ответ в надежде заметить мои ошибки и тоже поцокать языком. Но я тщательно следил за своей речью и не давал повода к порицанию.
У нас всех постоянно были стычки с Черняевым (так звали препода) на занятиях, но больше всего у меня по причине моей вредности. Приведу пример. Однажды мы с ним повздорили на уроке , и он потребовал, чтобы я покинул аудиторию. Я сказал, что выйду, только если все студенты тоже этого захотят. Я вступил при этом на тонкой лед, потому что не был уверен, чью сторону примут остальные. Все молча сидели. Черняев разозлился и пошел жаловаться администрации.
Довольно долго другие студенты считали, что Черняев именно со мной в ссоре, а у них всё с ним в шоколаде. Однако в конце семестра они прозрели. Дело в том, что он не поставил зачет половине группы, в то время как обычно только один, максимум два студента не получали зачета. Вечерникам зачет был важен потому, что на время сессии они могли взять на работе отпуск либо оплаченный, если был зачет, или за свой счет в случае его отсутствия. То есть был удар по материальному положению. Тут они поняли, что биться надо всем вместе. Я предпринял два действия. Во-первых, я записался на прием к Слесаревой. Во-вторых, организовал составление коллективного письма в администрацию с требованием убрать от на Черняева. Среди наших претензий была, например, такая. Во время проведения диктанта Черняев диктовал очень быстро и не хотел повторять. В результате мы просто не успевали запомнить текст, так что вместо проверки грамотности получалась проверка скорописи.
На уроках я всё время записывал слова Черняева. Он догадывался, что ничего хорошего для него в этом нет, но формально я вроде бы ловил каждое слово препода, что должно было быть ему лестно. Со своими записями я пришел в Слесаревой. Читаю ей огрехи препода. Она слушает с каменным лицом, а сказать нечего. Среди прочего я рассказал, как при ответе про то, как кто провел лето, одна студентка сказала, что отдыхала на Юге. Черняев задал вопрос: «How many love affairs did you have?» Слесарева заметила, что здесь нет ошибок. Я сказал: «А разве этично для преподавателя задавать такой вопрос студентке?»
На втором этапе мы составили письмо. Во время подписания был такой казус. Когда почти все подписались, кто-то вспомнил, что зачинщик Морозов не подписал. Я напомнил, что пираты в таких случаях ставили подписи по окружности, чтобы не было понятно, чья подпись первая.
Когда начались занятия во втором семестре, Черняева у нас уже не было, его перевели в другую группу, а на следующий год ему уже не продлили контракт (он был почасовиком). Во время всей этой эпопеи остальные преподавательницы никак себя не проявляли, а когда его удалили из вуза, стали мне говорить, что они были на моей стороне, потому что его неспособность к преподаванию им сразу стала ясна. Просто они боялись выступить против начальства.
У меня со Слесаревой были очень странные отношения. Но это будет предметом другого поста.
Послесловие.
Все имена выдуманы. При создании поста ни один студент не пострадал. Черняев пострадал, но, как говорится, serves him right! it served him right.
По окончании вуза никого из студентов этой группы больше не встречал и не знаю, что с сними стало потом.
Так вот, новый препод был высокий красивый мужчина лет под сорок. Носил синий пиджак с золотыми пуговицами. Казалось бы, девушки должны были на него запасть. Но он делал всё, чтобы вызвать у студентов ненависть. Он плохо знал английский язык, совсем не знал методику и ненавидел студентов. Ходили слухи, что он был принят на работу по протекции Слесаревой, зав. кафедрой английского языка, как её любовник. Все стали говорить: «Этот год у нас пропал. Ничему не научимся». Я понял, что надо что-то делать. Надо было поднять народ на борьбу. Но как это сделать, если в группе был разброд и шатание? Я был новичком в этой группе, меня туда перевели в результате оптимизации, когда сократили число групп, увеличив количество студентов а каждой оставшейся. В этой новой группе были небольшие фракции по два-три человека, а единения не было. Я начал с того, что стал устраивать сборища по поводу и без. Почему-то до моего прихода группа целиком не собиралась. Не знаю, как мне удалось сплотить группу, поскольку меня сразу невзлюбили. У меня была манера следить за отвечающими и при малейшей их ошибке качать головой и цокать языком. Был мизантроп и социопат. Мне платили той же монетой. Когда меня вызывали отвечать, все бросали посторонние дела и напряженно слушали мой ответ в надежде заметить мои ошибки и тоже поцокать языком. Но я тщательно следил за своей речью и не давал повода к порицанию.
У нас всех постоянно были стычки с Черняевым (так звали препода) на занятиях, но больше всего у меня по причине моей вредности. Приведу пример. Однажды мы с ним повздорили на уроке , и он потребовал, чтобы я покинул аудиторию. Я сказал, что выйду, только если все студенты тоже этого захотят. Я вступил при этом на тонкой лед, потому что не был уверен, чью сторону примут остальные. Все молча сидели. Черняев разозлился и пошел жаловаться администрации.
Довольно долго другие студенты считали, что Черняев именно со мной в ссоре, а у них всё с ним в шоколаде. Однако в конце семестра они прозрели. Дело в том, что он не поставил зачет половине группы, в то время как обычно только один, максимум два студента не получали зачета. Вечерникам зачет был важен потому, что на время сессии они могли взять на работе отпуск либо оплаченный, если был зачет, или за свой счет в случае его отсутствия. То есть был удар по материальному положению. Тут они поняли, что биться надо всем вместе. Я предпринял два действия. Во-первых, я записался на прием к Слесаревой. Во-вторых, организовал составление коллективного письма в администрацию с требованием убрать от на Черняева. Среди наших претензий была, например, такая. Во время проведения диктанта Черняев диктовал очень быстро и не хотел повторять. В результате мы просто не успевали запомнить текст, так что вместо проверки грамотности получалась проверка скорописи.
На уроках я всё время записывал слова Черняева. Он догадывался, что ничего хорошего для него в этом нет, но формально я вроде бы ловил каждое слово препода, что должно было быть ему лестно. Со своими записями я пришел в Слесаревой. Читаю ей огрехи препода. Она слушает с каменным лицом, а сказать нечего. Среди прочего я рассказал, как при ответе про то, как кто провел лето, одна студентка сказала, что отдыхала на Юге. Черняев задал вопрос: «How many love affairs did you have?» Слесарева заметила, что здесь нет ошибок. Я сказал: «А разве этично для преподавателя задавать такой вопрос студентке?»
На втором этапе мы составили письмо. Во время подписания был такой казус. Когда почти все подписались, кто-то вспомнил, что зачинщик Морозов не подписал. Я напомнил, что пираты в таких случаях ставили подписи по окружности, чтобы не было понятно, чья подпись первая.
Когда начались занятия во втором семестре, Черняева у нас уже не было, его перевели в другую группу, а на следующий год ему уже не продлили контракт (он был почасовиком). Во время всей этой эпопеи остальные преподавательницы никак себя не проявляли, а когда его удалили из вуза, стали мне говорить, что они были на моей стороне, потому что его неспособность к преподаванию им сразу стала ясна. Просто они боялись выступить против начальства.
У меня со Слесаревой были очень странные отношения. Но это будет предметом другого поста.
Послесловие.
Все имена выдуманы. При создании поста ни один студент не пострадал. Черняев пострадал, но, как говорится, serves him right! it served him right.
По окончании вуза никого из студентов этой группы больше не встречал и не знаю, что с сними стало потом.