Предположим, герой...
Прошу прощения, написалось странное. Особо тонким натурам желательно под кат не ходить - там присутствует одно (1) матерное слово. В общем, бейте, ежели хотите.
Ну или предположим. Скажем, 20 декабря 2012 года. Она летит из, скажем, Москвы, скажем в Нью Йорк. А он из, скажем , Лондона... или нет, лучше Лиссабона, скажем, в Нижний Новгород. Ага, ага, теперь есть прямой рейс Франкфурт - Нижний Новгород, знаю точно, встречала одного в Филадельфии он напрямую летел из НН.
В общем, как лети - не лети, но другой альтернативы нет, придется через Франкфурт. Тут следует такое отступление, зефирный флэшбек, как обое оне, аж 20 лет назад в этом самом Франкфурте потерялись еще до пункта выдачи багажа и вся делегация на конференции (1992 год, все голодные, но марки не тратят, потому что везут домой...) - ждала их и волновалась, стесняясь обратиться в полицию, а все было просто - она увидела столик какого-то кафе, ах-ах, 92 год , это так тонно, заказали кофе, выкурили по сигарете... а вся делегация ждет. Случай не из нашей жизни, - шептала она после в гостинице, как всегда многословно и многозначительно, она это умела, главное поскорее забыть... все, что с ней связано. Да, все, что с ней связано.
Нет, это неправильный флэшбек, потому что Франкфурт тогда, и Франкфурт сегодня - это два разных Франкфурта... и для нее, летящей из Москвы домой, в Сити, это просто возможность съесть вкусный кухен и выпить хорошего кофе, а про все остальное она не думает. Для него , летящего из Лисса в Нижний это тоже некий знак, но мы,честно говоря, не знаем - какой именно , потому что изначально устремились за дамочкой, это проще, глыбже и сулит больше соплей и слез.
И вот надо ж тому было случиться, что при переходе из одного терминала в другой, прямо посреди странной , под стеклянной крышей спрятанной, площади, и она и он увидели кафе с россыпью игральных карт в деликатно затемненной витрине. И оба зашли туда, хоть и с разных входов, потому что двигались с разных терминалов. Она - как это уже говорилось, чтобы съесть вожделенный кухен да что там - штруделю она яблочного алкала, а он - а черт его знает, чего он, потому что мы изначально устремились за дамочкой, по уже указанным выше причинам.
И вот представьте себе смятение всех мировых линий, которые надо было привести в движение, чтобы столкнуть этих двоих, почти двадцать лет не видевшихся, в странной кафешке франкфуртского аэропорта... подумайте и представьте кучу монет, подброшенных орлом и решкой, богов, принципиально не играющих в кости, и энтропию, ее-величество-саму, которой пришлось, кряхтя и сопя, залезть в ящик, меньший по размеру чем она была вчера... Энтропия, надо сказать, это единственная женщина, которая не боится увеличений во всех направлениях своего тела.
И что они, эти двое, может быть, все эти двадцать (без малого!) лет любившие друг друга, осознали? "Может быть" тут потому, что мы следуем за дамочкой по причинам, изложенным выше... а про него мы ничего не знаем, поэтому «может быть» растягивается на этих обоих как дождевик, вынутый из кармана, случайно туда затесавшийся и забытый.
Она изменилась мало, разве что стала еще краше той милой, трогательной, подсушенной красотой худых женщин - глаза и длинные ноги, а в промежутке ничего, на чем бы хотелось задержать льстивый взгляд, потому что льстить там, слава Богу, нечему. Ну да, парикмахер у нее стал лучше, макияж - существенно подороже... все остальное ... тут, шурша, раскрывается парашют самообмана... осталось таким же.
Он изменился еще меньше. Собственно, она замечает только одно - зубы стали ровнее. Когда-то, когда он был то ли шестнадцати, то ли семнадцати лет от роду яростным драчуном, ему выбили два верхних передних зуба, которые были вставлены трудолюбивым советским коновалом и навсегда остались «навыпуск». Она делала вид, что не замечала этих вставных зубов, все годы, что была с ним - делала вид, а вот сейчас, увидев ровную фарфоровую челюсть, слегка затосковала по той милой черте и уткнулась длинным носом в свой яблочный штрудель, чтобы скрыть расстройство по поводу потери. Что делать, она любила, целуя его, чувствовать эти выступающие зубы, да вот так вот! И киньте камень, ежели у кого найдется.
И вот теперь, представьте себе тонкость, подвластную только хорошему режиссеру. Да и то не любому . Они встретились, почти 20 лет после ее, скажем, стремительного бегства. Встретились не старательно подготовленно - для нее это означало бы, ну по крайней мере, поход к парикмахеру... - а случайно посреди франкфуртского аэропорта, когда времени как бы много и некуда девать, но как бы и нет совсем по большому-то гамбургскому счету. Под языком шелестит сухая дорожная бессонница и привкус самолетного арахиса, нос блестит не припудренный, а вся одежда аппетитно пропахла сортирным ароматизатором.
И вот представьте этих двоих, на пересадке посреди Европы. Они оба, в сущности, неглупы и ироничны, и что им делать, скажите мне, с этой вопиющей случайностью встречи? У каждого есть своя жизнь, давно ушедшая далеко вперед от той последней минуты, когда она села в поезд и уехала, а он надышался креозотом от шпал на всю оставшуюся вечность вперед.
Ее жизнь убежала несколько дальше от той точки, его - может быть, несколько меньше, по крайней мере тушку в пространстве не надо было таскать. Но оба они, сквозь снег и ветер стремились прочь от того креозотного перрона в том далеком году, когда в вокзале Нижнего Новгорода молодой губернатор подвесил красивую хрустальную люстру своего имени.
И вот что они должны чувствовать, эти двое, когда невероятная, непрошеная случайность столкнула их в аэропорту Франкфурта над чашкой кофе и куском яблочного штруделя? Никто из них не просил об этом подарке, никто из них не ждал сюрпризов от Вселенной. Но они оба способны оценить весь этот бред - и он и она...
- Лучше бы Вы, мадам, - обращается она мысленно к Вселенной, отламывая вилочкой золотистый бочок с блестящим сахарком. - Лучше бы Вы, мадам, - обращается она к Вселенной снова, вытягивая из нутра штруделя медовую нитку яблочного желе, - ну , я не знаю, что ли бы, африканскому малышу случайно бы нашли приемную маму... Ну, или если для Вас это так сложно, то хотя бы сделали бы так, что тот котик, что я вчера видела на Ru_cats нашел бы свою хозяйку. Спасибо Вам за эту щедрую случайность, мадам, но что мне с ней делать?
Что думал он, мы не знаем, потому что договорились следовать за дамочкой, ведь это гарантировано принесет больше соплей, слез и переживаний.
И еще... ну поставьте себя на место этих двоих... ведь они даже о погоде не могут поговорить, потому что встретились на пересадке посреди Европы. Он знает, что в Лиссе погоды стоят предсказанные, равно как и в Нижнем Новгороде, потому что посмотрел на телефоне заранее, вылетая. Она помнит что за климат царит в Москве, и что ждет ее в Нью Йорке, но не более. Это пересадка, кого волнует Франкфурт...
И вот так вот, стараясь не задеть друг друга ни малейшим царапанием прошлого, они мычат что-то насчет того, что делает Имярек и Имяречка, которые, признаться, их совершенно не волнуют... И доедают этот несчастный штрудель и допивают опостылевший кофе. Чтобы разойтись поскорее и подумать, как получше и поэффективнее проебать этот случайный подарок Вселенной. И поскорее, поскорее!
И когда, наконец, вздохнув с облегчением, они пройдут по мночисленным переходам к своим гейтам, каждый из них поймет... она - с посадочным талоном в зубах, как у всех американок, он - доставая талон из портмоне, как все русские... Так вот, они, наконец, поймут, почему зашли в это кафе, где были рассыпаны в витрине игральные карты. Все очень просто: та маленькая забегаловка, где они любили посидеть 20 лет назад, была очень безыскусна по дизайну. Но на всех столах лежали, закатанные под многие слои лака, игральные карты. И ей нравилось проводить поверх тонким своим, музыкальным пальцем. Он не любил ее длинные пальцы, но не мог жить без этого зрелища: тонкая рука, поверх дамы пик.
И вот все стало на места. Самолет - с дамочкой, ведь мы следим за дамочкой, да? - устремился к закату. Дамочка заказала каберне, чтобы забыть эту несносную, тяжелую, домкратящую жизнь случайность.
А что делал он? Он выпросил сигарету - давно не курил, почти 20 лет... - у случайного болгарина. И пошел выкурить ее, эту сигарету, в прозрачную клетку для курящих франкфуртского аэропорта.
А что сделала Вселенная? Она изнемогла. Столько мировых линий пришлось подвинуть, чтобы столкнуть этих двоих дураков. Вселенная меняла их планы, стеля им под ноги ступени странного пути. А они... ничего не поняли и разошлись, стараясь не задеть друг друга. Боясь потревожить друг друга. Напились и накурились, лишь бы забыть.
Вселенная устала. Самолет дамочки устремился в 21 декабря... Грузился чемоданами самолет кавалера... Вселенная, обессилев, объявила конец света.
Ну или предположим. Скажем, 20 декабря 2012 года. Она летит из, скажем, Москвы, скажем в Нью Йорк. А он из, скажем , Лондона... или нет, лучше Лиссабона, скажем, в Нижний Новгород. Ага, ага, теперь есть прямой рейс Франкфурт - Нижний Новгород, знаю точно, встречала одного в Филадельфии он напрямую летел из НН.
В общем, как лети - не лети, но другой альтернативы нет, придется через Франкфурт. Тут следует такое отступление, зефирный флэшбек, как обое оне, аж 20 лет назад в этом самом Франкфурте потерялись еще до пункта выдачи багажа и вся делегация на конференции (1992 год, все голодные, но марки не тратят, потому что везут домой...) - ждала их и волновалась, стесняясь обратиться в полицию, а все было просто - она увидела столик какого-то кафе, ах-ах, 92 год , это так тонно, заказали кофе, выкурили по сигарете... а вся делегация ждет. Случай не из нашей жизни, - шептала она после в гостинице, как всегда многословно и многозначительно, она это умела, главное поскорее забыть... все, что с ней связано. Да, все, что с ней связано.
Нет, это неправильный флэшбек, потому что Франкфурт тогда, и Франкфурт сегодня - это два разных Франкфурта... и для нее, летящей из Москвы домой, в Сити, это просто возможность съесть вкусный кухен и выпить хорошего кофе, а про все остальное она не думает. Для него , летящего из Лисса в Нижний это тоже некий знак, но мы,честно говоря, не знаем - какой именно , потому что изначально устремились за дамочкой, это проще, глыбже и сулит больше соплей и слез.
И вот надо ж тому было случиться, что при переходе из одного терминала в другой, прямо посреди странной , под стеклянной крышей спрятанной, площади, и она и он увидели кафе с россыпью игральных карт в деликатно затемненной витрине. И оба зашли туда, хоть и с разных входов, потому что двигались с разных терминалов. Она - как это уже говорилось, чтобы съесть вожделенный кухен да что там - штруделю она яблочного алкала, а он - а черт его знает, чего он, потому что мы изначально устремились за дамочкой, по уже указанным выше причинам.
И вот представьте себе смятение всех мировых линий, которые надо было привести в движение, чтобы столкнуть этих двоих, почти двадцать лет не видевшихся, в странной кафешке франкфуртского аэропорта... подумайте и представьте кучу монет, подброшенных орлом и решкой, богов, принципиально не играющих в кости, и энтропию, ее-величество-саму, которой пришлось, кряхтя и сопя, залезть в ящик, меньший по размеру чем она была вчера... Энтропия, надо сказать, это единственная женщина, которая не боится увеличений во всех направлениях своего тела.
И что они, эти двое, может быть, все эти двадцать (без малого!) лет любившие друг друга, осознали? "Может быть" тут потому, что мы следуем за дамочкой по причинам, изложенным выше... а про него мы ничего не знаем, поэтому «может быть» растягивается на этих обоих как дождевик, вынутый из кармана, случайно туда затесавшийся и забытый.
Она изменилась мало, разве что стала еще краше той милой, трогательной, подсушенной красотой худых женщин - глаза и длинные ноги, а в промежутке ничего, на чем бы хотелось задержать льстивый взгляд, потому что льстить там, слава Богу, нечему. Ну да, парикмахер у нее стал лучше, макияж - существенно подороже... все остальное ... тут, шурша, раскрывается парашют самообмана... осталось таким же.
Он изменился еще меньше. Собственно, она замечает только одно - зубы стали ровнее. Когда-то, когда он был то ли шестнадцати, то ли семнадцати лет от роду яростным драчуном, ему выбили два верхних передних зуба, которые были вставлены трудолюбивым советским коновалом и навсегда остались «навыпуск». Она делала вид, что не замечала этих вставных зубов, все годы, что была с ним - делала вид, а вот сейчас, увидев ровную фарфоровую челюсть, слегка затосковала по той милой черте и уткнулась длинным носом в свой яблочный штрудель, чтобы скрыть расстройство по поводу потери. Что делать, она любила, целуя его, чувствовать эти выступающие зубы, да вот так вот! И киньте камень, ежели у кого найдется.
И вот теперь, представьте себе тонкость, подвластную только хорошему режиссеру. Да и то не любому . Они встретились, почти 20 лет после ее, скажем, стремительного бегства. Встретились не старательно подготовленно - для нее это означало бы, ну по крайней мере, поход к парикмахеру... - а случайно посреди франкфуртского аэропорта, когда времени как бы много и некуда девать, но как бы и нет совсем по большому-то гамбургскому счету. Под языком шелестит сухая дорожная бессонница и привкус самолетного арахиса, нос блестит не припудренный, а вся одежда аппетитно пропахла сортирным ароматизатором.
И вот представьте этих двоих, на пересадке посреди Европы. Они оба, в сущности, неглупы и ироничны, и что им делать, скажите мне, с этой вопиющей случайностью встречи? У каждого есть своя жизнь, давно ушедшая далеко вперед от той последней минуты, когда она села в поезд и уехала, а он надышался креозотом от шпал на всю оставшуюся вечность вперед.
Ее жизнь убежала несколько дальше от той точки, его - может быть, несколько меньше, по крайней мере тушку в пространстве не надо было таскать. Но оба они, сквозь снег и ветер стремились прочь от того креозотного перрона в том далеком году, когда в вокзале Нижнего Новгорода молодой губернатор подвесил красивую хрустальную люстру своего имени.
И вот что они должны чувствовать, эти двое, когда невероятная, непрошеная случайность столкнула их в аэропорту Франкфурта над чашкой кофе и куском яблочного штруделя? Никто из них не просил об этом подарке, никто из них не ждал сюрпризов от Вселенной. Но они оба способны оценить весь этот бред - и он и она...
- Лучше бы Вы, мадам, - обращается она мысленно к Вселенной, отламывая вилочкой золотистый бочок с блестящим сахарком. - Лучше бы Вы, мадам, - обращается она к Вселенной снова, вытягивая из нутра штруделя медовую нитку яблочного желе, - ну , я не знаю, что ли бы, африканскому малышу случайно бы нашли приемную маму... Ну, или если для Вас это так сложно, то хотя бы сделали бы так, что тот котик, что я вчера видела на Ru_cats нашел бы свою хозяйку. Спасибо Вам за эту щедрую случайность, мадам, но что мне с ней делать?
Что думал он, мы не знаем, потому что договорились следовать за дамочкой, ведь это гарантировано принесет больше соплей, слез и переживаний.
И еще... ну поставьте себя на место этих двоих... ведь они даже о погоде не могут поговорить, потому что встретились на пересадке посреди Европы. Он знает, что в Лиссе погоды стоят предсказанные, равно как и в Нижнем Новгороде, потому что посмотрел на телефоне заранее, вылетая. Она помнит что за климат царит в Москве, и что ждет ее в Нью Йорке, но не более. Это пересадка, кого волнует Франкфурт...
И вот так вот, стараясь не задеть друг друга ни малейшим царапанием прошлого, они мычат что-то насчет того, что делает Имярек и Имяречка, которые, признаться, их совершенно не волнуют... И доедают этот несчастный штрудель и допивают опостылевший кофе. Чтобы разойтись поскорее и подумать, как получше и поэффективнее проебать этот случайный подарок Вселенной. И поскорее, поскорее!
И когда, наконец, вздохнув с облегчением, они пройдут по мночисленным переходам к своим гейтам, каждый из них поймет... она - с посадочным талоном в зубах, как у всех американок, он - доставая талон из портмоне, как все русские... Так вот, они, наконец, поймут, почему зашли в это кафе, где были рассыпаны в витрине игральные карты. Все очень просто: та маленькая забегаловка, где они любили посидеть 20 лет назад, была очень безыскусна по дизайну. Но на всех столах лежали, закатанные под многие слои лака, игральные карты. И ей нравилось проводить поверх тонким своим, музыкальным пальцем. Он не любил ее длинные пальцы, но не мог жить без этого зрелища: тонкая рука, поверх дамы пик.
И вот все стало на места. Самолет - с дамочкой, ведь мы следим за дамочкой, да? - устремился к закату. Дамочка заказала каберне, чтобы забыть эту несносную, тяжелую, домкратящую жизнь случайность.
А что делал он? Он выпросил сигарету - давно не курил, почти 20 лет... - у случайного болгарина. И пошел выкурить ее, эту сигарету, в прозрачную клетку для курящих франкфуртского аэропорта.
А что сделала Вселенная? Она изнемогла. Столько мировых линий пришлось подвинуть, чтобы столкнуть этих двоих дураков. Вселенная меняла их планы, стеля им под ноги ступени странного пути. А они... ничего не поняли и разошлись, стараясь не задеть друг друга. Боясь потревожить друг друга. Напились и накурились, лишь бы забыть.
Вселенная устала. Самолет дамочки устремился в 21 декабря... Грузился чемоданами самолет кавалера... Вселенная, обессилев, объявила конец света.