По делу герцога Энгиенского
В связи с хорошо известным инцидентом с похищеньем и казнью герцога Энгиенского советский биограф Бонапарта А.З.Манфред писал следующее:
«В своё время было замечено, что негодование и шум по поводу казни герцога Энгиенского становились тем сильнее, чем дальше находились негодующие от Франции. Курфюрст Баденский, чьи права действительно грубо нарушили, изъяснялся с чрезвычайной деликатностью; больше всего он боялся, как бы его могущественные соседи не были им недовольны. Герцог Вюртембергский, чьи владения находились в угрожающей близости от Франции, счёл благоразумным принести поздравления первому консулу по поводу счастливого преодоления опасности; имя герцога Энгиенского в Штутгарте вообще не произносилось, оно считалось запретным. Зато в далёком Петербурге возмущение и негодование были беспредельны. «Дней александровых прекрасное начало» уже переходило в хмурые будни. Расстрел в Венсеннском замке давал отдушину накапливавшемуся чувству неудовлетворённости. Сгоряча Чарторыйский подготовил декларацию, в которой правительство консульской республики именовалось «вертепом разбойников». Однако по зрелом размышлении ноту решили всё же не посылать; она была бы равносильна приказу о мобилизации, а армия была не готова. Всё же месяц спустя, пока остывали страсти, царский поверенный в делах в Париже Убри потребовал в резкой форме объяснений по поводу произведенного смертоубийства.
Тогда Бонапарт через Талейрана ответил знаменитым письмом. В отличие от грубого тона ноты Убри оно было вежливым, но тем сильнее действовал внесенный в спокойные слова убийственный яд.»
Я решил, что называется, свериться с первоисточниками. Почитав обе ноты, никак не могу разделить мнение Альберта Захаровича. По-моему, русская нота является куда более вежливой и куда более корректной, чем французский ответ, который мне кажется намного более хамским. Ниже я привожу текст обоих документов. И очень интересно мнение читателей о том, тон чьей именно ноты был более грубым.
Нота Убри:
«Вследствие приказаний, полученных нижеподписавшимся от своего двора, он спешит заявить министру Французской республики, что его августейший государь был столь же огорчён, как и изумлён, узнав о событии в Эттенгейме, о сопровождавших его обстоятельствах и о его прискорбном последствии. Император тем глубже сожалеет об этом, что он тщетно старался примирить земельное нарушение, учинённое во владениях курфюрста Баденского, с принципами справедливости и права, обыкновенно священными для наций и составляющими основу их взаимных отношений. Его императорское величество, к несчастью, видит в этом нарушение, столь же бесполезное, как и очевидное, международного права и нейтральных владений, - нарушение, последствия которого трудно исчислить, и которое, если его сочтут дозволенным, поставит ни во что безопасность и независимость державных государств Германской империи. Последняя, после испытанных ею несчастий, которые давали ей сильно чувствовать необходимость в промежутке спокойствия и тишины, должна была ещё опасаться за целость своей территории. Можно ли было ожидать, что это произойдёт со стороны правительства, которое взялось позаботиться об ограждении её спокойствия и обеспечить его надолго? - Все эти соображения не дозволили императору пройти молчанием событие, поразившее всю Германию. В качестве поручителя и посредника, его императорское величество счёл своей обязанностью заявить государствам Империи свой взгляд на поступок, который подвергает опасности их безопасность и независимость. Русский резидент в Ревенсбурге получил приказание дать по этому поводу бумагу имперскому сейму и представить ему и его главе необходимость протестовать перед французским правительством против нарушения земельных прав Германии. - Его императорское величество считает также долгом заявить те же чувства прямо французскому правительству через посредство нижеподписавшегося: он уверен, что первый консул постарается внять справедливым нареканиям германского корпуса и почувствует необходимость употребить самые действительные средства, чтобы успокоить все правительства относительно только что внушённого им страха и содействовать прекращению порядка вещей в Европе, слишком опасного для их спокойствия и независимости, на которые они имеют неоспоримое право».
Нота Талейрана:
«Милостивый государь, я представил первому консулу ноту от 22 флореаля, которую вы почтили меня. - Первый консул с прискорбием видит, что влияние врагов Франции возобладало в петербургском кабинете: теперь оно подрывает то благорасположение между двумя государствами, которое установилось с таким трудом, но казалось так упроченным благодаря вытекшим из него счастливым последствиям. - Его величество Германский император и его величество прусский король, эти две державы, конечно, наиболее заинтересованные в судьбе Германской империи, поняли, что неизбежные и важные обстоятельства достаточно уполномочивали французское правительство схватить, в двух льё от своих границ, мятежных французов, которые злоумышляли против своего отечества и сами поставили себя вне международного права, благодаря самой природе своих заговоров, а также их доказанности. Так как немецкие князья удовлетворены, то первый консул мог бы и ничего не говорить его величеству русскому императору о деле, которое не касается ни одного из его интересов; но ему всегда будет приятно беседовать с его величеством русским императором с тою откровенностью, которая признана за ним Европой и которая одна только приличествует государствам крепким и могущественным. - Если бы нынешним предметом мыслей его величества было составление новой коалиции в Европе и возобновление войны, то к чему напрасные предлоги, и отчего бы не действовать более открыто? Как бы ни было прискорбно первому консулу возобновление неприязненных действий, нет на свете человека, который мог бы запугать Францию, которого он бы допустил бы вмешиваться во внутренние дела страны. И так как он сам не вмешивается в партии или мнения, которые могут раздирать Россию, то и его императорское величество не имеет никакого права вмешиваться в партии или мнения, которые могут раздирать Францию. - Во врученной Вами, милостивый государь, ноте Вы требуете, чтобы Франция употребила самые действительные меры для успокоения правительств, чтобы она содействовала прекращению порядка вещей в Европе, который слишком тревожен для их безопасности и независимости. А это не удар этой независимости европейских государств, когда мы видим, что в Дрездене и Риме Россия охраняет и содержит заправил заговоров, которые стараются злоупотребить преимуществами своего пребывания, чтобы волновать соседние страны; когда мы видим, что русские министры при большей части европейских дворов, ухищряются поставить под охрану международного права даже уроженцев той самой страны, где пребывают эти министры, как это угодно было делать г-ну Моркову в Париже по отношению к одному женевцу? Вот истинные покушения на независимость европейских государств; вот что должно было бы возбудить с их стороны горячие представления. А дело, против которого вздумали восставать, совсем иного рода. - По Люневильскому договору Германия и Франция обещали друг другу не давать у себя убежища людям, которые могли бы нарушать их взаимное спокойствие. Стало быть, выходцы, проживающие в Бадене, Фрейбурге, Дрездене, не могли быть терпимы в Германской империи; и это обстоятельство ещё более оттеняет всё, что было поистине не очень-то приличного в поведении России. Франция требует от неё, чтобы выходцы, бывшие у неё на службе во время войны между двумя государствами, были удалены из страны, где они прославились лишь своими кознями против Франции; а Россия упорно содержит их там. А предъявленная ею теперь жалоба заставляет спросить: если бы в то время, когда Англия замышляла убиение Павла I, знали, что зачинщики заговора находятся на расстоянии одного льё от границы, неужели не постарались бы схватить их? - Первый консул надеется, что его величество император, превосходный ум которого и благородный характер известны с такой выгодной стороны, рано или поздно убедится, что есть люди, которые всячески стремятся раздражать Францию и этим путём разделить её с Россией и возжечь войну, выгодную для одной Англии. - Этой войны никогда не будет по воле первого консула. Но кто бы ни объявил её ему, он предпочтёт её такому положению вещей, которое клонилось бы к нарушению равенства между великими державами во вред Франции. И так как он не думает брать никакого верха, так как он не вмешивается ни в какие дела русского кабинета, то он требует с этой стороны полной взаимности. - Я твёрдо надеюсь, милостивый государь, что столь откровенные объяснения будут вполне оценены Вашим двором и что они рассеют тучи, которые недоброжелательство с таким печальным успехом сгущает между нашими двумя странами».