Убийства в парижских тюрьмах: традиция
Когда речь заходит о массовых убийствах толпой заключённых в парижских тюрьмах, в памяти всплывает сентябрьская резня 1792 г. Когда-нибудь я, может быть, напишу о ней несколько подробнее. Сегодня, однако, я хотел бы написать о другом. Тоже о массовом уничтожении толпой заключённых в парижских тюрьмах с сопоставимой численностью жертв, но… летом 1418 г. В тот момент положение во Франции было, пожалуй, ещё хуже, чем в 1792 г. Страна переживала английскую оккупацию Нормандии на фоне крайне деструктивной гражданской войны между арманьяками и бургиньонами. Монарх почти непрерывно пребывал в состоянии душевного нездоровья, меньше чем за два года умерли два дофина (Людовик и Жан), так что остался лишь один живой сын и наследник престола, королева была заложницей борющихся группировок, никакого единого центра власти не было, налоги не собирались, повсюду царил развал.
На этом фоне Париж представлял собой едва ли не главный очаг беспорядков в стране. С чем это было связано? - По-видимому, с высокой концентрацией населения, большим притоком переселенцев, наличием локальных корпораций, таких как разнообразные ремесленные гильдии, университет, торговцы Итальянского квартала. Но главным, конечно, был разброд в верхах, дошедший до того, что одна из группировок, а именно, бургиньоны, не чуралась обращаться за поддержкой к парижской толпе. Её поддержку герцог Бургундский Жан Бесстрашный обеспечил смелой пропагандой программы реформ, нацеленных на уменьшение злоупотреблений администрации, снижение налогового бремени, чистку коррумпированных чиновников и т.п. Всё это было не более чем средством борьбы за власть, но в Париже, где немало людей чувствовали себя жертвами некомпетентной политики, пропаганда бургиньонов задела правильные струны. Город решительно склонился на сторону указанной группировки.
Это проявилось со всей силой ещё в 1413 г. во время так называемой «революции кабошьенов». К ней привели сначала собравшиеся в том году Генеральные штаты, предложившие бургиньонскую программу реформ, а затем разрыв между герцогом Бургундским и тогдашним дофином, Людовиком, герцогом Гиеньским. Дело в том, что Генеральные штаты не стали выделять ожидавшийся от них денежный грант, а вместо этого способствовали чистке администрации от предполагаемых казнокрадов. Если увольнение или изгнание отдельных лиц сошли бургиньонам с рук, то их попытка вышвырнуть из власти 88-летнего канцлера Арно де Корби привела к «бунту» дофина против Жана Бесстрашного. Последний же, желая укрепить своё положение, добился от королевского совета приказа о созыве войск, которые предполагалось использовать для того, чтобы навязать свою волю дофину, арманьякам и прочим колеблющимся. На этом фоне у дофина и его советников родилась идея сбежать из Парижа, увезя с собой короля (знакомо, говорю я себе…).
Заговор этот, если его можно так назвать, был раскрыт, что и привело к вспышке насилия толпы, временами насчитывавшей несколько тысяч, а то и десятков тысяч человек. Особую активность проявляли мясники, включая скотобойщика Симона Кутелье по прозвищу «Кабош» («башка»), который и дал название всему движению. Некоторых участников упомянутого «заговора» после его раскрытия заключили в Бастилию (ту самую), которая стала первой мишенью толпы, насчитывавшей, по оценкам, 20 тысяч человек, собравшихся сначала на улице Сент-Антуан. Они требовали выдать им узников, чтобы расправиться с ними. Хотя в толпе были замечены и некоторые представители свиты герцога Бургундского, она, естественно, быстро стала действовать независимо. Между прочим, в какой-то момент к толпе вышел и сам Жан Бесстрашный, пытавшийся её урезонить и не совершать нападением на крепость оскорбления величества (lèse majesté). Как тут не отметить, что в 1789 г. другой толпе в тех же краях никто ничего похожего не сказал. Бастилию, впрочем, штурмовать они не стали, зато вместо этого вторглись в особняк дофина в Отель-Нёф с требованием выдать «предателей» (что, по-моему, куда более очевидный пример lèse majesté). Толпе удалось захватить некоторых приближённых дофина, к которым позже присоединились и отдельные узники Бастилии. Это стало началом открытого царства толпы в Париже: вооружившаяся чернь (а лучшего слова здесь не подобрать) придумала собственный отличительный знак - белый капюшон, который они заставляли носить всех, включая дворян, духовных лиц, чиновников и даже фрейлин королевы, а потом, в один из дней, и самого дофина и, наконец, короля (как тут не вспомнить красный колпак, нацепленный на Людовика XVI 20 июня 1792 г.!). Заодно они стали убивать разных лиц, подозреваемых в том, что они сочувствуют дофину или Орлеанскому дому.
Мне нет необходимости описывать все бесчинства толпы, несколько раз вторгавшейся во дворцы, заставившей изгнать ещё ряд неугодных чиновников, включая несчастного Арно де Корбин, а также вынудившей утвердить на королевском заседании знаменитый ордонанс, получивший название кабошьенского. Добавлю, что тем летом помимо спорадических убийств осуществлялись также «регулярные» казни тех, кого толпа подозревала в различных злодействах, в основном приближённых дофина и клиентов принцев. Всё это привело к глубокому расколу среди групп и слоёв, ранее поддерживавших герцога Бургундского. Из Парижа начался настоящий исход, множество людей в страхе бежали от террора кабошьенов. За пределами столицы стали собираться силы арманьяков, что дало этому лагерю возможность требовать заключения внутреннего мира и водворения порядка. В Париже к этому времени укрепились силы, желавшие, в сущности, того же. В королевском совете были только счастливы заключить мир; то же относилось и к парижским чиновникам в лице купеческого старосты и эшевенов. Последние провели собрание, на котором присутствовали радикалы, включая мясников и других лидеров толпы. В этих обстоятельствах чиновники пошли на хитрость, предложив передать обсуждаемый вопрос собраниям отдельных кварталов.
Мясники решительно возражали, зная, что у них хватит сил запугать центровое сборище чиновников, но не локальные собрания горожан, где доминировали благополучные парижане. Очевидно, что силу муниципальным деятелям также придавала близость к Парижу войск арманьяков. На всех собраниях (не только городских, но и корпоративных) мир был одобрен - за исключением района Ле Алль (где в ту эпоху проводились казни) и в окрестностях Отеля де Бургонь (т.е. символического бургиньонского центра). Известие о примирение было восторженно встречено толпой лоялистов, собравшихся у Отеля Сен-Поль. Это позволило мобилизовать противников кабошьенов и их террора. Лоялистов призывали выйти на улицы с оружием в руках, собраться на улице Сент-Антуан, снарядить патрули. Когда кабошьены собрали на Гревской площади свою толпу, масса лоялистов оказалась в несколько раз больше. Все ведущие аристократы, начиная с дофина, вышли против смутьянов, которые в конце концов потеряли присутствие духа. После того, как они разошлись, начались аресты лидеров кабошьенов. Многие из них бежали в бургундские владения Жана Бесстрашного. Кабошьенские комиссии были распущены, их назначенцы изгнаны со своих постов. Падение вожаков неудавшейся революции привело и к вынужденному бегству самого герцога Бургундского. Париж перешёл под контроль партии арманьяков. Это, к слову, было не тем, чего хотел дофин, который предпочёл бы равновесие между группировками, но поделать ничего было нельзя: в столицу прибыло слишком большое число клиентов, вассалов и союзников Орлеанского дома, а заодно и все принцы.
За 5 лет, отделяющих революцию кабошьенов, от событий лета 1418 г., к которым я вскоре перейду, господство в Париже перешло к самому энергичному представителю арманьякского клана, человеку, давшему название этой партии, а именно, графу д’Арманьяку, коннетаблю, энергичному и беспощадному правителю, который именно этими своими качествами вызвал ненависть у масс парижского населения. За эти годы общий кризис французского государства усугубился, произошла катастрофическая битва при Азенкуре, казна перестала наполняться. В этих обстоятельствах вновь стали укрепляться позиции герцога Бургундского: арманьяки были дискредитированы поражением при Азенкуре, к тому же многие их лидеры в этой битве погибли или попали в плен. Уже в 1415 г. Жан Бесстрашный попытался вернуться в Париж во главе верных ему войск, однако арманьяки мобилизовали свои силы и не впустили его. В столице, между тем, усиливались традиционные симпатии к бургиньонам. Некоторых горожан, подозреваемых в том, что они сторонники герцога Бургундского, арестовывали и бросали в тюрьмы. Сам Жан Бесстрашный, вероятно, мог бы договориться со своими врагами о возвращении в королевский совет и тем самым к власти, но этому помешали разные обстоятельства, включая уже упоминавшуюся внезапную смерть дофина, а также приход в Париж дополнительных арманьякских контингентов из рутьеров. Граф д’Арманьяк пытался продолжать воевать с англичанами, а тем временем в столице плелись заговоры в пользу бургиньонов. Участников таких заговоров казнили, зачастую без каких-либо разбирательств. Несмотря на это, сторонники герцога Бургундского по-прежнему проникали в город и провозили оружие. В Париже продолжало зреть недовольство. Умеренные силы (например, герцоги Бретонский и Баварский) пытались добиться какой-то компромиссной формулы для конфликтующих группировок, но безуспешно.
В 1417 г. политическая база графа д’Арманьяка продолжала сокращаться: ему даже пришлось фактически поместить под арест королеву, пытавшуюся играть самостоятельную роль. Это побудило герцога Бургундского перейти к активным действиям, одним из которых стал выпуск и распространение манифеста с резким осуждением всей практики управления Францией за последние годы. Жан Бесстрашный призывал всех сплотиться вокруг него, чтобы помочь уничтожить «тиранию, вероломство, жестокость, тщеславие» и прочие пороки «дурных советников короля», состоявших из «предателей, мятежников, клятвопреступников, убийц, грабителей, отравителей». Это должно было позволить ему (во главе правительства) избавить население от бесконечной цепи налогов, талий, габелей, десятин, принудительных займов, оброков, обязательных денежных вспоможений и т.п. Это, разумеется, только подлило масла в огонь, в том числе именно в Париже, где правительство не могло найти средств ни с помощью тальи, ни путём манипулирования составом чеканившейся монеты.
Герцог Бургундский собрал войска, чтобы идти на своих противников, и вторгся в Шампань и Пикардию. Англичане, со своей стороны, высадились в Нормандии и приступили к завоеванию этой провинции. Жан Бесстрашный продолжал продвигаться вперёд, одновременно объявив об отмене выплаты налогов за исключением габели. Многие города и их гарнизоны перешли на его сторону. У арманьяков же в этот момент не было сил, чтобы противостоять бургиньонам, поскольку приходилось держать гарнизоны в разных пунктах и к тому же думать над тем, как оказать помощь Нормандии. В ожидании подхода герцога Бургундского им пришлось даже вооружить некоторых парижан, которым они не доверяли. В городе царила атмосфера подозрительности и шпиономании. Всё же бургиньоны не решились штурмовать Париж и в конце сентября 1417 г. под ливневыми дождями отошли от города. Вместо этого было решено добиться подчинения столицы, перерезав пути подвоза продовольствия и спровоцировав голод. Арманьяки ответили на это рейдами и изолированными ударами по бургиньонам. В это время герцог Бургундский решился на формирование альтернативного правительства, воспользовавшись королевой, которую его войска ранее освободили от навязанной опеки арманьяков.
Положение в Нормандии между тем становилось всё более отчаянным - вплоть до того, что обе французские группировки подумывали над тем, чтобы договориться друг с другом, поскольку угроза со стороны англичан усиливалась. Граф д’Арманьяк параллельно пытался отбить у бургиньонов город Санлис, но ему это не удалось. Столкнувшись с наступлением бургундских сил с разных сторон, в апреле 1418 г. он решил возвратиться в Париж, где враждебность к нему и его партии продолжала нарастать. Переговоры между арманьяками и бургиньонами то прерывались, то возобновлялись. Возможностей для компромисса не просматривалось. В какой-то момент были выработаны условия, фактически подразумевавшие перенос решения всех важных вопросов, разделяющих стороны, на будущее. Эта идея расколола арманьякскую фракцию, часть которой была готова отложить разногласия в сторону, но граф д’Арманьяк был непримирим.
Именно в этих обстоятельствах, 29 мая 1418 г. в Париже произошёл очередной переворот. Он был организован бургиньонами с участием столичных недовольных, среди которых были многие представители городских элит, для которых режим графа д’Арманьяка стал представляться чем-то худшим, чем даже господство кабошьенов несколькими годами ранее. Заговорщики впустили в Париж отряд бургиньонов, соединившийся с вооружёнными парижанами и завладевший улицами. Члены гарнизона арманьяков были рассеяны по городу, никакого сопротивления они оказать не могли и не оказали. Бургиньоны, впрочем, допустили фатальную ошибку: они не захватили дофина, что позволило единственному сохранившему присутствие духа арманьяку Таннегю де Шателю забрать его и уехать в Мелён. Остальным арманьякам пришлось туго. Их дома разграбили, самих их захватили и бросили в темницы, начиная с самого графа-коннетабля. Причём если сначала всё это производилось лихорадочно, как и положено толпе, то затем перешли к упорядоченным обыскам «дом за домом». Лидеров поверженной (на тот момент) партии искали и находили, попытка арманьяков силой отбить город потерпела фиаско. Причём в ходе этой попытки арманьякские войска потеряли добрую половину участвовавших в выступлении сил, оказавшись просто не приспособленными к уличной войне. После этого арманьяки отступили ещё дальше от города: дофина вывезли из Мелёна в Бурж.
Первые дни переворота были «почти бескровными»: двух-трёх арманьяков, выкрикивавших на улице «партийные лозунги», линчевали в первую ночь, ещё одного повесили из окна собственного дома (напротив Бастилии). На следующий день убили ещё десяток человек. Но после неудачной попытки арманьяков отбить город настроение изменилось. Тех их сотоварищей, которых захватили при столкновениях, перерезали, даже не доводя до тюрем. Более 500 подозреваемых арманьяков вывели из домов и убили в ходе последовавших за этими столкновениями бунтов. И вот после этого ярость толпы обратилась, наконец, на узников тюрем. Сходство с событиями сентября 1792 г. просто поразительно. Толпа боялась, что заключённые осуществят массовый побег из тюрем, чтобы поддержать очередную арманьякскую попытку переворота. Стали раздаваться голоса о необходимости мести за действительные или предполагаемые несправедливости за последние несколько лет. Большинство узников находились в Шатле, полагая, что они здесь в безопасности. 12 июня по городу разнёсся слух, что очередная армия арманьяков вступила в Париж. Подняли тревогу, толпа вооружилась топорами, палками и колотушками, её лидеры (среди которых, как и в 1413 г., выделялись мясники) потребовали крови. Среди будущих жертв называли не только арманьякскую верхушку, но и «чужаков», к каковым относили гасконцев, бретонцев, итальянцев и испанцев, служивших в гарнизоне графа д’Арманьяка. К делу приступили довольно быстро: толпа вытащила из мест постоя некоторых генуэзских арбалетчиков и линчевала их. Весь Итальянский квартал был разграблен. Вечером 13 июня толпа ворвалась во дворец на Ситэ, после чего проникла в Консьержери. Здесь находились вожаки Арманьяков, включая графа-коннетабля, которых вывели во двор, где и умертвили. Ровно то же будет происходить в Консьержери в сентябре 1792 г. Затем толпа направилась в приорство св. Элигия, где также находились заключённые, которых поголовно забили топорами за исключением одного лишь аббата из Сен-Дени, сбежавшего внутрь церкви и распростёршегося перед главным алтарём.
Затем толпа направилась к Малому Шатле (пти Шатле), где размещались арестованные церковные деятели и известные члены Университета. Всю толпу на территорию этого узилища охрана не допустила, но это было неважно: вошедшие небольшие группы просто поочерёдно «судили» узников, которых называли по имени, затем выводили за ворота, где зарубали мечами и топорами, а трупы бросали в Сену. Жан де Марль, епископ Кутанса, пытался откупиться от толпы, предложив её свои золотые побрякушки: их забрали у него, после чего всё равно убили. Позже толпа прорвалась и в Большой Шатле, где содержалось больше всего заключённых. Охрана вооружила узников, так что они вместе отбивались от наседающей массы в течение двух часов, пока большинство из них не перебили. После этого заключённых сбрасывали с верхних этажей во двор, где их приканчивали мечами и отточенными кольями. Аналогичные сцены наблюдались в тюрьме епископства, в Тампле, монастырских домах Сен-Мартен и Сен-Маглуар. Некоторые узники пытались прятаться, их находили, вытаскивали и приканчивали.
Убийства прекратились около 10 часов утра; к этому времени выжили от 200 до 300 «политических» заключённых. Самое вероятное число убитых - от 1 до 2 тыс. человек. Это, повторюсь, поразительно соответствует примерному числу жертв сентябрьских событий 1792 г. Были убиты коннетабль, канцлер, четыре епископа, целый ряд чиновников, несколько заметных членов Университета. Но ровно так же, как в 1792 г., помимо знаменитых жертв толпа убила ещё и многих обычных арестантов, которым не повезло оказаться в парижских тюрьмах в то время: мелких уголовников, должников, жертв доносов, женщин и детей. Среди погибших оказались даже некоторые сторонники герцога Бургундского. Толпа действовала без разбора.
Даже в то, привычное к насилию время, массовые убийства в тюрьмах стали потрясением. Они возбудили ещё большую взаимную ненависть партий, а также общий страх перед парижской чернью, продемонстрировавшей, на что она способна. Резня влила в ряды арманьяков многочисленных дворян из близких к Парижу провинций, а также с юга страны. В июле им удалось отбить у бургиньонов Компьень. В столице же продолжала царить анархия. В августе произошла очередная вспышка насилия. Город голодал, поскольку окрестные местности были разорены отрядами борющихся группировок, продовольствия подвозилось мало. Были проведены новые массовые аресты - лиц, подозреваемых в симпатиях арманьякам, и прочих потенциальных членов «пятой колонны». 20 августа вновь собралась толпа, направившаяся к Большому Шатле. Её вели некоторые деятели революции кабошьенов, включая и самого Кабоша, а также общественный палач Каплюш. Тюрьма была взята штурмом, узников выводили из камер и убивали - всего свыше 200 человек. После этого толпа направилась к Бастилии, где томились некоторые бывшие служители короля и дофина. Охрана заблаговременно вывела их и препроводила в Венсенн.
Неподалёку находился герцог Бургундский, безрезультатно попытавшийся остановить толпу. После обещания лидеров толпы, что заключённым гарантируют безопасность при их сопровождении в Шатле, где их должны были судить, Жан Бесстрашный согласился их отдать. Их повели по улице, где на узников напала другая толпа, благополучно их линчевавшая. Общая численность вышедших на улицы достигла 4000 человек. Они ворвались в Малый Шатле, Лувр, Отель де Бурбон, где истребили от 80 до 100 узников. Убийства позже продолжались под открытым небом, их жертвами становились просто те, кого называли арманьяками. В конечном счёте, толпу удалось убедить отправиться атаковать арманьякский гарнизон, находившийся в Монлери. Когда они удалились, герцог Бургундский наконец-то принял решение порвать с толпой. На помощь себе он призвал тех горожан, которые, как и пятью годами ранее, были по горло сыты анархией и убийствами: гражданских служащих, священнослужителей, состоятельных домовладельцев и т.п. Их набралось порядка 1600 человек; этого оказалось достаточно. По городу стали ходить патрули с арбалетами, докладывавшие о любых подозрительных собраниях. Упомянутый Каплюш был ускоренно приговорён к смерти и обезглавлен собственным помощником, вместе с двумя другими зачинщиками. Когда толпа, направившаяся в Монлери, услышала о происшедшем, она бросилась обратно в город, но ворота перед ней были закрыты.
На этом история тюремных убийств подошла к концу. Но стоит сказать ещё два слова о самом Париже в то время. 1418 г. поистине оказался едва ли не самым страшным за всю историю города. Помимо всего вышеизложенного в этом году в Париже, как и в других местах северной Франции, бушевала эпидемия чёрной оспы, масштабом жертв уступавшая лишь «Чёрной смерти» предшествующего столетия. Только с июня по ноябрь 1418 г. из-за эпидемии и вследствие голода погибла примерно четверть населения Парижа. Из-за этого, а также описанной выше резни и предшествовавшей им революции кабошьенов, столица Французского королевства пришла в упадок. В течение последующих лет население Парижа снизилось меньше чем до половины уровня 1400 г. Цена земли и арендная плата упали, тысячи домов и лавок стояли пустыми, некоторые городские кварталы оказались практически полностью покинутыми. Процветавшая ранее итальянская община после погрома одноимённого квартала оставила город; часть её направилась в Бурж, другая - в Лондон. Пришли в упадок многочисленные профессии, завязанные на богатую клиентуру, в страхе бежавшую из города. Численность проживающих здесь членов Университета сократилась примерно на две трети. Особняки аристократов и богатых прелатов стояли разграбленные и обезлюдевшие. Многие ведущие деятели этого времени отказывались даже заезжать в Париж. Одним из них был Жан Бесстрашный. Другим - дофин (которому суждено было вернуться в столицу лишь в 1436 г., уже в статусе короля; править он будет из замков в Берри и долине Луары). Париж отныне казался современникам «человекоубийственным городом», «запятнанным кровью и злом». Когда-то крупнейший и изобильнейший город Европы, Париж надолго утратил этот статус, став зримым символом разорения и умаления Франции.