И о нас напишут книги
Побывав оппонентом на моей защите, на которой я политически выеживалась как могла, моя бывшая преподавательница Лера Пустовая заказала мне для журнала «Октябрь» статью - условно говоря, о протестных настроениях молодежи в современной литературе. Чтоб был взгляд изнутри, публицистическая струя и тому подобное. Протестные взгляды из предложенных ею романов мне оказались не совсем близки, сами романы, по-моему, - средней руки тексты, но читать про таких, как мы (или хотя бы в чем-то похожих на нас), все равно интересно.
По поводу романа «Хуш» Ильдара Абузярова (М.: Астрель, Олимп, 2010) в критике уже идет полемика. Кирилл Анкудинов считает, что молодой писатель оправдывает исламский терроризм, а Андрей Рудалев - что автор «берет на себя ответственность» за общественную несправедливость, за нищету мусульманских стран - и сказочное изобилие буржуазных изысков. И за то, что его роман завершается терактом. По условию задачки, спор этих двух критиков нужно разрешить мне.
Гражданский активизм - это действительно воплощенное чувство ответственности: если ты больше не можешь молча наблюдать что-либо, ты стараешься сделать хоть что-то от тебя зависящее. Но ответственна ли литература? То, что литература никому ничем не обязана - так очевидно, что и обсуждать не хочется. И всё же. «Что хотел сказать автор?».
Примечательно, что написать про роман о террористах-смертниках попросили меня, активистку демократической оппозиции. Неужели все-таки в сознании интеллигенции мы «экстремисты», как в бредовых бумагах центра «Э»? Или же талант Абузярова настолько обаял моего редактора, что она и его посчитала таким же безобидным, как меня?
Роман Абузярова начинается с точной датировки: «Понедельник, 13 февраля». Берем календарь и обнаруживаем, что такое совпадение даты и дня недели произойдет в 2012 году. Что это: прямой призыв? Или у нас, напуганных терактами, паранойя? В русскоязычной литературе уже был один такой лукавый писатель, зашифровавший в датировке «Капитанской дочки» сочувствие к другим заговорщикам - декабристам. К тому же, надо сказать, оргвопросы в романе Абузярова решены со знанием дела (электронная почта отсылается только из интернет-кафе, заговорщикам, как в красивой восточной сказке, всё удается на удивление гладко). И акция молодых фундаменталистов спланирована даже лучше, чем действия революционеров 1905 года, к которым автор нас постоянно отсылает. Что тоже несколько пугает. Настойчивое обращение к истории революционных марксистов - ход, который не может не разжалобить среднего (немассового совсем) читателя Абузярова: еще Бердяев писал, что российский интеллигент по сердобольности своей обязательно сочувствует социализму и гуманному распределению благ.
О том, как активно тема терроризма входит в литературу, я, как это ни смешно, писала статьи еще в 2004 г. (мамочка родная, сколько же мне лет?!). Литературе нужны яркие события, сильные ощущения. Но впервые на моей памяти эта тема показана изнутри. И тут ощущения становятся еще сильнее. Этого у Абузярова не отнять: новаторства и подлинности чувства.
У романа «Хуш» есть, по-моему, серьезный недостаток - стилистический. Текст очень витиеватый и насыщенный образами, огромная часть которых - неудачные. Герой, например, трет лоб и затылок «словно шерстяные бока кота». У него действительно лоб шерстяной? Очень много, на мой взгляд, лишней игры слов: где появляются «зеленые» экологи, там же рядом обязательно будет зеленый чай. Зачем? Если нужно доказать единство мира и присутствие божественного смысла во всем, то такое присутствие, наверное, должно обнаруживать себя более тонко. Плохой каламбур - не для высшей божественной сущности. Да и идея называть романы аббревиатурами мне еще со времен быковского «ЖД» не симпатична: то, что аббревиатуре легко можно приписать огромное количество значений, не отменяет того, что она для большинства читателей - особенно в случае «Хуша» - бессмысленна, как бы богато ни расшифровывал ее благожелательный по отношению к Абузярову критик Рудалев.
И все-таки автор «Хуша» вернул в литературу серьезный пафос и большую идею, которой в ней очень недоставало. Передан и трепет перед акцией, и все прочие ощущения молодых смертников. Настолько правдоподобно, что им веришь и сочувствуешь вне зависимости от собственных убеждений, а это и есть литература. При этом - если уж нужен мой личный взгляд - все описанное, конечно, не «активизм», а что-то иное. И атмосфера там другая. Гражданский активизм - это чувство братства и общей ответственности, лучшая песня о гражданском активизме для меня - пламенные «12 обезьян» Ляписа Трубецкого. А лучший роман - все же пока «Санькя» Захара Прилепина, тем более, что и среда нацболов - козлов отпущения российской политической жизни - своей экстремальностью предрасполагает к особенной романтике и особенной роли даже в художественном пространстве, не говоря уж об общественном.
Как и многие описатели «активизма», Абузяров останавливается на сцене «искушения дьяволом» - ФСБ. Здесь, правда, что у него, что у Марии Чепуриной, о которой я еще скажу (роман «Гечевара») серый черт очень уж демонизируется: герои не то чтобы идут с ним на соглашение, но уж точно его не посылают. Опять же, если журналу «Октябрь» нужно мое личное мнение, то я бы, конечно, порекомендовала всем современным писателям сочинять только о моем муже ice_below , который на сотрудничество со спецслужбами не пошел и придал этот случай огласке. Вот это, как мне кажется, как раз важно: если люди перестанут демонизировать ФСБ, то и осведомителей меньше станет.
Но у Абузярова, в конце концов, и эта сцена, и братство заговорщиков имеют несколько более глубокий смысл - метафизический. Федор Сергеевич Бабенко (ФСБ) у него - образ собирательный и символичный. А весь сюжет держится на соединении любовной и социальной линии. Практически все разнородные персонажи влюблены в единственную центральную героиню - Алю, что, может быть, не очень жизнеспособно, но очень символично: они захвачены одним образом, одной идеей, неожиданной и свежей для России. И именно ФСБ-шник Бабенко соединяет в своем сознании идеи любви и смерти, которые в романе одинаково притягательны.
Есть лишь одно исключение - экскурсовод Ирек, типичный сомневающийся интеллигент, который в Алю «почти влюблен» и, соответственно, видимо, «почти» верит в общую идею, а в финале действует не вполне по задуманному плану. Примечательно, что общий результат от такого интеллигента не зависит, но именно он - одна из центральных и, судя по всему, близких автору фигур романа. Он говорит, что идеологию «всегда можно найти, подвести и подложить под живые бомбы». Это он рассказывает вставную притчу со сновидениями, в которых служение делу (читай - революционному и террористическому) разрушает семью и мир. Он же мучается вопросом о бессмысленной жестокости ребят-беспризорников, его преследует призрак подожженного бандой ларька. Это герой-рассказчик, а значит, он же и автор, по крайней мере, одного, вставного сюжета. Он в какой-то степени нереален и является как призрак своему подопечному-выслеживаемому - Мураду. И он единственный чувствует себя пешкой, но продолжает действовать ради собственных целей.
Потому что, к слову сказать, «пешка» - это как раз тот, кто не действует. И если быть марионеткой, частью малополезной тусовки, быть винтиком для тех, кто решает скрытые задачи, - постоянный страх всей протестной молодежи хоть с каким-то общественным опытом, то ответ тут один: «я хотя бы попытался».
Так же нереален, как Ирек, и подставной, действующий в романе, автор этого самого романа, который сначала просто решил написать текст на актуальную тему терроризма, а потом, в финале, включив новости, обнаружил, что молодежная террористическая группа и его герой Ирек все сделали за него, не послушали воли писателя. У автора биографического, Ильдара Абузярова, таким образом, есть двойная степень защиты: сомневающийся Ирек водил рукой сомневающегося вставного автора. Последний, настигнутый ФСБ-шниками, согласен нести ответственность за теракт по всей строгости закона, поскольку глубоко в душе его, как выясняется, жил террорист, вырвавшийся теперь из подсознания. Кому верить, к кому близок реальный автор - вовсе не 18-летний пацан, приехавший из бедных стран третьего мира, как его герои?
Талантливый критик Кирилл Анкудинов, мне кажется, все же упрощает ситуацию, когда пишет: «Вчитайтесь в «ХУШ», и увидите, что этот текст устроен как рулетка с наклоном: все шары неизменно падают в одни и только в одни лунки». Нет, в тексте есть разные точки зрения, есть сомнения и нет категоричности утверждений.
Грех и заслуга Абузярова - в том, что он показал всё до конца. В «Саньке» Прилепина, в «Походе на Кремль» Слаповского (хоть и не «молодая литература», в отличие от остального, что здесь обсуждается, зато в тему) революционные действия останавливаются в момент наивысшего напряжения, что дальше - непонятно. Это и есть еще один страх российский оппозиции и любых протестных организаций: что же после кульминационного успеха? Абузярову удалось показать это «дальше», поскольку судьба героев-смертников и их цель была заранее определена, они не собирались продолжать жить в лучшем, созданном их руками мире. Абузяров тематически выиграл за счет ухода в иные сферы и иные миры. Еще когда в 2006-м Абузярова сразу с двумя рассказами номинировали на премию Казакова, мне казалось, что главная его фишка - в полном, с головой уходе в метафору и иной мир. Как раз условностью образа пытается оправдать автора доброжелательный критик: «“смертники” - совершенно не то слово и его не надо воспринимать в романе буквально, скорее это аллегория, иллюстрирующая юношеский романтизм, максимализм». Хотя по сюжету теракт все же происходит. Хорошо, что лишь по сюжету.
А о страхах оппозиции в нашем одномерном и материальном мире я еще напишу с связи с «Гечеварой» Марии Чепуриной.