Моя философия. Синопсис. - 53
Моя философия. Синопсис. - ( 1), ( 2), ( 3), ( 4), ( 5), ( 6), ( 7), ( 8), ( 9), ( 10), ( 11), ( 12), ( 13), ( 14), ( 15), ( 16), ( 17), ( 18), ( 19), ( 20), ( 21), ( 22), ( 23), ( 24), ( 25), ( 26), ( 27), ( 28), ( 29), ( 30), ( 31), ( 32), ( 33), ( 34), ( 35), ( 36), ( 37), ( 38), ( 39), ( 40), ( 41), ( 42), ( 43), ( 44), ( 45), ( 46), ( 47), ( 48), ( 49), ( 50), ( 51), ( 52).
Да, так вот! Таким образом, важнейшим и необходимым условием (хотя далеко не единственным, конечно) состоятельности русской философии является отказ от западноевропейской традиции в метафизике, когда содержательность и богатство нашего сущего мира «выводятся» и «объясняются» из столь же содержательного метафизического начала (или нескольких начал), которое лишь «разворачивает» это свое содержание в нашем сущем мире. Это, конечно, вовсе не подразумевает полный разрыв со всей европейской философией (как этого желали или это подразумевали некоторые наши русские буратины-философы, которые всю дорогу носились со своей «духовностью» и «самобытностью»): европейская философия, повторюсь, это мощнейшая философская и интеллектуальная традиция, и русскую философию скорее следует рассматривать лишь как одну из ветвей общеевропейской философии, уходящую своими корнями в философию греческую. И здесь Фома Аквинат, Декарт или Кант для нас должны стать такими же полноправными оппонентами, как и Платон или Аристотель.
Впрочем, и в самой западноевропейской философии - благодаря гению Канта - в какой-то момент стала очевидной эта тупиковость и ошибочность пути развития европейской философии на основе «догматической метафизики», идущей от католических схоластов и из томизма. Но найти выход из этого тупика западноевропейская философия, нужно признать, так и не смогла. Так что уже вскоре после Канта появился безумный Гегель, со все той же метафизикой и со своим еще более шарлатанским схоластическим «методом». А когда западноевропейская философия - под влиянием англичан и жидов - решила и вовсе отказаться от какой-либо метафизики, она довольно быстро зашла в другой, и еще более глухой тупик - тупик философского солипсизма, в котором она, по большому счету, бесславно пребывает до сих пор (об этой проблеме солипсизма в западноевропейской философии я ранее уже писал довольно подробно).
Но никакая философия невозможна без метафизики. И этот тупик солипсизма стал для европейской философии вполне закономерным следствием отказа от всякой метафизики. В частности, отказа от понятия «материя» - а «материя», конечно, является предельным метафизическим понятием, через которое мы в философии описываем некое метафизическое начало и некую метафизическую реальность.
Но это начало не единственное. Всякая вещь и весь наш сущий мир в целом, утверждаю я, есть соединение двух метафизических начал - Бытия и Материи. И хотя они, будучи началами метафизическими, не существуют явным образом в нашем сущем мире, а только «присутствуют» в вещах и в нашем мире - именно они лежат в основании всего нашего сущего мира, и только через них мы можем правильно понять наш мир и правильно его описать на языке философии.
Я бы сравнил это присутствие Бытия и Материи в единичных вещах и в нашем сущем действительном мире с тем, как в нашем актуальном настоящем присутствует прошлое и будущее. Мы всегда, в любой момент времени, существуем только в настоящем, а прошлое и будущее мы мыслим как нечто актуально несуществующее. Но если мы попытаемся осмыслить и понять, что есть это настоящее без прошлого и будущего - у нас ничего не получится, так как все сведется к некоей точке «мгновения», и совершенно непонятно, что есть эта точка «мгновения», откуда она взялась и в чем ее смысл. Без прошлого и будущего даже само понятие «время» - с его точкой «мгновения» - тут же утрачивает всякий смысл. Прошлое и будущее всегда незримо присутствуют в настоящем, определяют его, задают его, и только через них и наше настоящее получает какую-то определенность, осмысленность и цель. Вот и об этих двух метафизических началах - Бытии и Материи - мы можем сказать примерно то же самое: они не существует как «нечто» в нашем сущем действительном мире, но они есть, и только благодаря им существует и весь наш действительный сущий мир, и только через них философия может правильно осмыслить наш сущий мир, мир единичных вещей.
И Бытие есть Единство, - утверждаю я. И НИЧЕГО БОЛЬШЕ. В этом, и только в этом состоит вся «содержательность» Бытия, все его, так сказать, предназначение, вся его роль в нашем Мироздании - быть Единым и придавать Единство миру в целом и всему сущему. И это единственная «идея», которую Бытие придает и всему нашему миру в целом, и всему сущему, и каждой единичной вещи - и именно эту «идею» мы и постигаем нашим разумом в нашем мышлении и познании. «Быть» - значит «быть единым», а «быть причастным Бытию» - означает «быть единым» или «быть причастным к некоему Единству» (в пределе - Единству всего нашего сущего мира).
Во всем же остальном Бытие является абсолютно бессодержательным. Пустым, безмозглым и бездушным, и в нем нет никаких «идей», никакой «души» или «духа», никакого «разума» и «смысла». И ничто из этого оно из самого себя породить не может. Поэтому правильней всего определить Бытие так, как его определял Парменид: как нечто простое, единое и пустое, вечное и неподвижное, и всегда пребывающее тем же самым. И вывести «многое» из этого Бытия-Единства самого по себе - как это пытался сделать Платон, неоплатоники и другие философы - тоже невозможно: весь опыт философии показал, что любые попытки вывести из Бытия-Единства многое или какую-либо содержательность, помимо его Единства, приводят к неустранимым проблемам - логическим, метафизическим, онтологическим и гносеологическим, и любая такая философия в итоге оказывает ошибочной и терпит крах.
А значит?
Правильно. А значит, всякое многое и всякое множество, всякое многообразие и разнообразие в нашем сущем мире проистекает из второго метафизического начала - из Материи. Бытие-Единство не может стать разным, оно всегда остается тем же самым, и вся его роль - привносить в наш мир единство. И, следовательно, началом всякой множественности в нашем мире является Материя. Именно Материя «несет ответственность» как за индивидуальные различия в каждой единичной вещи, так и за существование в нашем мире качественной определенности, «чтойности» вещей одного рода (людей, лошадей, кошек).
Если вы спросите, что общего между такими единичными вещами, как сосед Коля, кошка Мурка, чашка на столе, дерево под окном и Луна в небе - помимо того, что все эти единичные вещи существуют в одном и Едином мире - то общего между ними только то, что все они являются единичными вещами. То есть существуют как некое единство - сохраняя свое единство и свое непрерывное существование в пространстве и времени. Если же вы спросите, чем отличаются все эти вещи, то, очевидно, ответ будет в том, что все эти вещи отличны между собой в той материи, из которой они состоят, и в том, как эта их материя организована в этих вещах в некое единство - единство этих вещей.
Таким образом, всякое различие вещей имеет своей причиной: 1). Различие в их материи. 2). В способе организации материи в единство данной единичной вещи. Впрочем, как станет ясно далее, две эти причины являются одной, так как способ организации материи в единство также полностью и всецело проистекает из самой материи (а не из Единства-Бытия).
Именно здесь Аристотель допустил свою роковую ошибку, которая повлекла за собой все прочие. Аристотель полагал, что определенность вещи, в конечном счете, придает не материя, а другое метафизическое начало, которое и придает вещи ее «сущность» и ее бытие и которое мы постигаем с помощью разума - форма. Вот как он рассуждает в своей «Метафизике»:
«Так как то, что возникает, возникает вследствие чего-нибудь (так я называю то, откуда возникновение берет свое начало) и из чего-то (это пусть будет не лишенность, а материя: мы уже установили, что мы под этим разумеем и становится чем-то (это - шар, круг или какая угодно другая вещь), то подобно тому как не создается субстрат (медь), так не создается и шар [как таковой], разве только привходящим образом, потому что медный шар есть шар, а создается этот медный шар. Действительно, делать определенное нечто - значит делать определенное нечто из субстрата как такового (holōs). Я хочу сказать, что делать медь круглой не значит делать круглое, или шар [как таковой], а значит делать нечто иное, именно осуществлять эту форму в чем-то другом, ибо если бы делали эту форму, ее надо было бы делать из чего-то другого - это ведь было [у нас] принято (например, делают медный шар, (1033b) и делают это таким образом, что из этого вот, а именно из меди, делают вот это, а именно шар; если же делали бы и самый шар, то ясно, что его делали бы таким же образом, и одно возникновение шло бы за другим до бесконечности. Очевидно, таким образом, что форма (или как бы ни называли образ в чувственно воспринимаемой вещи) так же не становится и не возникает, равно как не возникает суть бытия вещи (ибо форма есть то, что возникает в другом либо через искусство, либо от природы, либо той или иной способностью). А то, что делает человек, - это медный шар, ибо он делает его из меди и шара [как фигуры]: он придает форму вот этой меди, и получается медный шар. Если бы имело место возникновение бытия шаром вообще, то [и здесь] одно должно было бы возникать из другого, ибо возникающее всегда должно быть делимым, и одно будет вот это, другое - то, а именно одно - материя, другое - форма». (конец цитаты)
Аристотель не случайно использует для определения этой «метафизической сущности», которая осуществляется в материи, понятие «форма» (а не «эйдос»), и почти всюду, где он пытается объяснить суть своего учения о форме и материи, он прибегает к примерам, когда материи придается геометрическая (пространственная) форма: форма шара в медном шаре, форма статуи в глине или меди и т.д. Речь идет об организации материи в некое единство, и если различные вещи в чем и отличаются друг от друга - то, в первую очередь, в своей пространственной форме, которая и придает им их особенный «вид» или «образ», отличный от вида других вещей.
Однако у Аристотеля форма - это, конечно, уже не просто пространственная форма, а «суть бытия вещей», так как именно форма придает материи определенное единство, а через единство - придает вещи и ее определенное бытие и «суть бытия». Но если вся «суть бытия» вещи возникает из ее пространственной формы - то есть из того, как материя организована в некое единство в пространстве-времени - то почему нельзя допустить, что способность материи принимать какую-либо пространственную форму проистекает из самой природы материи, из ее собственных свойств?
Да, конечно, сама способность вещей быть чем-то единым вряд ли может проистекать из материи - так как материи скорее свойственно постоянно меняться, течь, терять свою форму и всякое единство. И это единство единичных вещей - в их пространственной форме - должно проистекать из другого метафизического начала - из Бытия, которое и придает (или делает возможным) всякое единство в нашем мире. Но из этого вовсе не следует, что Бытие задает вещам вполне определенную пространственную форму - круга, шара или куба (или форму «человека» или «лошади»). Эта определенность пространственной формы (а следовательно, определенность единства вещи и определенность ее бытия) есть уже результат соединения Бытия и Материи, где Бытие задает только единство вещи. И если материя в этом единстве принимает вполне определенную форму - то это скорее уже обусловлено свойствами самой материи. Бытие лишь говорит всему нашему сущему миру: «Будь единым!» А материя отвечает: «Есть!» И как именно это единство материи будет реализовано и осуществлено в единичных вещах - это уже целиком и полностью определяется и задается из самой материи, из ее собственных свойств.
А следовательно, для того, чтобы исправить эту роковую ошибку Аристотеля, нам нужно лишь понять и показать, каким образом все разнообразие пространственных форм материи и все разнообразие вещей проистекает из самой Материи. То есть как и почему Материя - в соединении с Бытием - способна порождать из себя самой все более сложные формы материи, и как и почему возможна эволюция мира и живой природы.