О "тождестве бытия и мышления" и о безумной философии сумасшедшего Гегеля - 14
Итак, что же здесь не так? Почему эмпирический подход не дает нам удовлетворительного понимания, что есть наш разум и наше мышление? Проблема здесь состоит в том, что речь и язык, со всеми их словами, понятиями и грамматическими и лексическими конструкциями и связями, сами по себе еще не есть мышление в философском смысле. Ведь какая-то тетка может часами болтать очно или по телефону со своими подругами, рассказывая обо всем на свете, сплетничая об общих знакомых, о кинозвездах и соседях, о том, какой удачный у нее был шоппинг и какие классные безделушки она купила. И все это будет при этом излагаться очень эмоционально и красочно, так что все вещи и слова, пропущенные через женское сознание, обретут еще и какие-то эмоциональные оттенки - так, чтобы подруга «аж умерла от зависти» от того, что эта тетка купила в магазине. И во всем этом будет достаточно много информации, которая будет вполне соответствовать объективной реальности - например, где и по какой цене эта тетка купила свои безделушки.
Но во всем этом, собственно, «мышления» не намного больше, чем в кудахтаньи курицы. Ведь по сути тетка не мыслит - она лишь описывает свой опыт и мир, данный ей в этом опыте (включая и свой собственный внутренний опыт - то есть что она пережила, какие эмоции испытала и что она «в этот момент подумала»). То есть та «умозрительная картинка» которую рисует тетка с помощью слов и речи - это, в сущности, все тот же эмпирический опыт (тесно перемешанный с внутренним опытом этой тетки), только изложенный с помощью слов и речи. Причем этот опыт важен для тетки именно как опыт единичный, уникальный и ею именно пережитый, и она даже не пытается как-то его обобщить. Но это еще не мышление. И язык со всеми своими понятиями и словами еще не есть мышление как таковое - поэтому язык как предмет изучения филологии принципиально отличается от предмета изучения философии, для которой важно именно то, как мы мыслим, то есть что есть наше мышление и разум.
И в этом смысле даже у дикаря-мужчины, который охотится на кабанчиков, мышления гораздо больше и оно гораздо более развито, чем у всех современных женщин вместе взятых. Ведь этому дикарю-охотнику нужно найти след кабанчиков, спрогнозировать, где и когда они могут появиться, ему нужно знать их привычки, вовремя оказаться в нужном месте, а затем метко выстрелить из лука. И для всего этого ему вовсе не нужно много слов, - все это он оценивает с помощью своего разума и мышления, практически молча. Дикарь не просто рисует в своем разуме какую-то умозрительную картинку об окружающем мире (это делает и наша тетка) - он составляет умозрительную картинку для связи различных вещей из объективного мира в причинно-следственные связи. И успех его охоты зависит от того, насколько правильно он выстроил эту свою умозрительную (теоретическую) картинку, то есть насколько она соответствует объективной реальности - в частности, тому, как поведут себя кабанчики. А значит, в этой своей умозрительной картинке дикарь-охотник уже не просто описывает какой-то свой опыт, и не просто обобщает какой-то многочисленный предыдущий опыт - он постигает сам мир, саму природу, ее законы и закономерности.
И вот в этом и состоит главная проблема эмпирического подхода - что он никак не может объяснить, почему наш разум с помощью обобщения какого-то опыта через понятия и категории в итоге познает окружающий мир. То есть почему наша умозрительная (теоретическая) картинка, составленная нашим разумом и мышлением в результате самостоятельной деятельности разума, позволяет нам постигать закономерности и законы объективного мира. Мы можем объяснить, как и откуда взялись наши понятия (и ниже я такое возможное объяснение представил). Можем даже объяснить, как и откуда взялись наши категории (включая категории «причины» и «следствия»). И эмпирический подход здесь, как я показал ниже, оказывается достаточно продуктивным и здравым. Однако эмпирический подход не может объяснить, откуда берутся те законы разума, которые позволяют ему совершать эту работу - то есть мыслить, и почему эти законы разума в итоге позволяют ему выстраивать умозрительные (теоретические) картинки, которые оказываются соотнесенными с закономерностями и «законами» самого объективного мира.
И если в быту или в жизни (например, при охоте нашего дикаря или при проведении расследования какого-нибудь преступления) это еще не так заметно, то в науке то, что наше теоретическое знание не может быть полностью выведено ни из какого опыта, это уже вполне очевидно. Особенно в математике (алгебре и геометрии), без которой наука невозможна. И тот, кто когда-либо занимался математикой и у кого есть философский вкус, тот мог постоянно убеждаться, что математика существует совершенно отдельно и независимо от какого-либо опыта, и законы математики нужно искать в нашем разуме, то есть они являются имманентными для математики и нашего разума.
Конечно, развитие математики всегда шло параллельно с развитием науки (особенно физики), и, скажем, дифференциальное исчисление, созданное Лейбницом и Ньютоном, возникло одновременно с «физикой Ньютона». Но в основе дифференциального исчисления лежат представления о бесконечно малых и бесконечно больших величинах, и эти представления - как и правила по оперированию этими величинами - не могли взяться ни из какого опыта. Более того, позднее Кант показал, что если наш разум начинает мыслить вне какого-либо соотнесения с опытом, он неизбежно приходит к антиномиям - то есть к взаимоисключающим утверждениям.
И, собственно, поэтому в философии появился Кант. Кант признал, что эмпирический подход - несмотря на свою продуктивность во многих вопросах - все же не дает нам понимания, что есть наш разум и мышление, так как разум и наше мышление подчиняются каким-то своим имманентным законам, которые не могли появиться ни из какого опыта и которые иногда даже противоречат любому опыту. А значит, «законы природы», - решил Кант, - не могут быть выведены из природы (то есть из опыта), и это сам наш разум предписывает законы любому опыту и «природе». И из всего этого и появилась философия Канта.