Михалков Н.С. - «Двенадцать»
Скажу сразу, на показ фильма «Двенадцать» я шла с предубеждением. И главным предупреждением, конечно, была фигура самого Михалкова, от которого, вроде, априори ожидать ничего хорошего не приходится. Думаю, если бы «Двенадцать» снял какой-нибудь другой режиссер, отношение к фильму кардинально изменилось у многих критиков в положительную сторону.
Мне показалось, что крикливого михалковского китча в картине, действительно, немного. Но слух он режет, как отдельные фальшивые ноты в хорошем музыкальном произведении. А в целом произведение, действительно, неплохое. Я была поражена, как после размашистых, но пустых фильмов, Михалкову удалось сыграть на таком минималистичном пространстве. Задача это сама по себе непростая - удерживать внимание зрителя на протяжении полутора часов на внутреннем действии. Потому что реально в картине практически ничего не происходит. А на самом деле мы видим, как меняются сами герои, как их выворачивает наизнанку и как они озадачиваются такими мыслями, которые раньше просто не приходили им в голову.
Идея поместить героев в замкнутое пространство и слушать их истории, действительно, не новая. Каждый из присяжных гнет свою линию, и мы понимаем, что каждый из них настолько же прав, насколько и не прав. Подобный прием встречаем у Акиры Куросавы в фильме «Ворота Расемон» (и в рассказе Агутагавы, соответственно).
Другое дело, что через этот общеизвестный прием, Михалков пытается понять современную Россию, дать какой-то диагноз тому, что творится в современном обществе. И, конечно, олицетворением этого диагноза становится подушка, которой безответственные рабочие заткнули трубу в спортзале школы. Подушка пролежала там сорок лет и, по словам одного из героев, столько же еще пролежит. Построен этот образ почти по-гоголевски.
Да и присяжные из фильма «Двенадцать» - словно шагнули со страниц классической литературы. Кто-то заявил в зале, что присяжные такими не бывают. А я сразу вспомнила Достоевского. Помните, в «Братьях Карамазовых» процесс над Митей? Именно присяжные решили его судьбу: «Мужички наши за себя постояли…». Эта фраза крутилась у меня в голове на протяжении всего фильма.
Ведь присяжные в «Двенадцати» - это те самые «мужички» Достоевского. И не важно, что сменилось два века. Россия та же, «мужички» те же… Только вот что с этим со всем нам делать - не совсем понятно. Достоевский пытался найти ответ в религии и гуманизме. Михалков пытается «копать» в том же направлении. Но как раз эти «киты» девятнадцатого века для человека века XXI мало что значат. Образок, на который в конце фильма смотрит один из присяжных, вызывает явное неприятие (вот она - одна из тех фальшивых нот, которые звучат в «Двенадцати»), как один из символов современной РПЦ. Словно это реклама какого-то продукта.
Гуманистический посыл тоже не работает. Потому что никто из присяжных не изменил своих воззрений, основанных на бытовом шовинизме («Баку-Шмаку»). А чеченский мальчик, как уже не раз отмечалось, вместе с бывшим офицером, будет искать тех, кто убил его отца.
Получается, диагноз современному обществу поставили. А вот как «лечиться» - не сказали. Хотя, может, это и не входит в глобальные задачи, стоящие перед художником…
Мне показалось, что крикливого михалковского китча в картине, действительно, немного. Но слух он режет, как отдельные фальшивые ноты в хорошем музыкальном произведении. А в целом произведение, действительно, неплохое. Я была поражена, как после размашистых, но пустых фильмов, Михалкову удалось сыграть на таком минималистичном пространстве. Задача это сама по себе непростая - удерживать внимание зрителя на протяжении полутора часов на внутреннем действии. Потому что реально в картине практически ничего не происходит. А на самом деле мы видим, как меняются сами герои, как их выворачивает наизнанку и как они озадачиваются такими мыслями, которые раньше просто не приходили им в голову.
Идея поместить героев в замкнутое пространство и слушать их истории, действительно, не новая. Каждый из присяжных гнет свою линию, и мы понимаем, что каждый из них настолько же прав, насколько и не прав. Подобный прием встречаем у Акиры Куросавы в фильме «Ворота Расемон» (и в рассказе Агутагавы, соответственно).
Другое дело, что через этот общеизвестный прием, Михалков пытается понять современную Россию, дать какой-то диагноз тому, что творится в современном обществе. И, конечно, олицетворением этого диагноза становится подушка, которой безответственные рабочие заткнули трубу в спортзале школы. Подушка пролежала там сорок лет и, по словам одного из героев, столько же еще пролежит. Построен этот образ почти по-гоголевски.
Да и присяжные из фильма «Двенадцать» - словно шагнули со страниц классической литературы. Кто-то заявил в зале, что присяжные такими не бывают. А я сразу вспомнила Достоевского. Помните, в «Братьях Карамазовых» процесс над Митей? Именно присяжные решили его судьбу: «Мужички наши за себя постояли…». Эта фраза крутилась у меня в голове на протяжении всего фильма.
Ведь присяжные в «Двенадцати» - это те самые «мужички» Достоевского. И не важно, что сменилось два века. Россия та же, «мужички» те же… Только вот что с этим со всем нам делать - не совсем понятно. Достоевский пытался найти ответ в религии и гуманизме. Михалков пытается «копать» в том же направлении. Но как раз эти «киты» девятнадцатого века для человека века XXI мало что значат. Образок, на который в конце фильма смотрит один из присяжных, вызывает явное неприятие (вот она - одна из тех фальшивых нот, которые звучат в «Двенадцати»), как один из символов современной РПЦ. Словно это реклама какого-то продукта.
Гуманистический посыл тоже не работает. Потому что никто из присяжных не изменил своих воззрений, основанных на бытовом шовинизме («Баку-Шмаку»). А чеченский мальчик, как уже не раз отмечалось, вместе с бывшим офицером, будет искать тех, кто убил его отца.
Получается, диагноз современному обществу поставили. А вот как «лечиться» - не сказали. Хотя, может, это и не входит в глобальные задачи, стоящие перед художником…