"Бродский не поэт", "Ниоткуда с любовью", "Конец прекрасной эпохи" - неумелые, но почти искренние
По Первому каналу только что прошли подряд два фильма о Джозефе. Удивительное дело! Оба фильма, правда, на одном материале сняты. Разве что фамилии героев иногда разными были (торопились монтировать, наверное - были еще фактологические необязательные ляпы - так, ляпчики - в рамках общей "любви" телеящика к истории и фактологии и вовсе можно считать статистической погрешностью). Однако же ребята умудрились, нарушив завет Джозефа о невлезании в его частную жизнь, не скатиться до малаховщины (как днем ранее, к примеру, с Гагариной на Евровидении - учительница истории и первый муж в студии - чудесатое чудо было!), а сделать довольно вкусный продукт, что та колбаса, поминаемая Рейном во втором фильме, в желе, которую так любил Джозеф в архангельской ссылке.
Эти два фильма напомнили мне один зимний денек в сибирском лицее (целью которого было тогда воспитание и взращивание элиты точных наук), где нам, вольнодумцам-математикам, одна крайне консервативная учительница русского языка и литературы, за глаза имевшая прозвище "Броня" (что менее догадливые, но, видимо, более креативные ребята с параллельных классов объясняли не удачным сокращением имени-отчества преподавателя - Любовь Брониславовна, - а суровостью, косностью и непрогибаемостью этого динозавра советской школы литературно-партийного просветительства), вдруг с неожиданным пылом и невесть откуда взявшимся на белесо-меловых щеках румянцем читала волнующую ее лично лекцию о гении русской словесности. Она говорила, подъяв горящие очи небу и почти задыхаясь от истового желания передать всю глубину испытываемых эмоций: "Пушкин имел невероятную способность любить!, - и, спустя 2 или 3 долгие мхатовские секунды, добавляла, - У него было ... (щеки рдели еще больше, а сама она инстинктивно немного привставала на носочки, словно балерина) ... сто восемь женщин!". Далее следовал оглушительный выдох длиною в те же мхатовские секунды, и Любовь Брониславовна обводила любимый класс, очевидно, напоминавший ей в тот уникальный момент неугомонных и непослушных лицеистов пушкинской эпохи, взором победителя. Все рассуждения и споры о том, что любой из присутствующих, имей он наглость или неосторожность в будущем поведать хотя бы о двух любивших его женщин (и также - любой другой писатель или поэт, не ставший "светилом русской словесности"), тут же был бы ею же и проклят, и что, мол, все, что можно Юпитеру, и так далее, и прочая софистика, вызванная скорее не неуважением к гению, а исключительно удивлением от внезапной страсти жесткой "русички" и желанием молодых и мнящих себя - уже! - гениями прочих наук лицеистов скрестить рапиры логики и риторики, естественно, отметались с прежней - традиционной для "Брони" - жесткостью партийного догматика: ничего вы, мол, еще не понимаете. Но Пушкин имел Способность любить. И снова - ах.
Возможно, так же когда-то думала и жена великого физика Ландау. Но сейчас речь, конечно, не о нем. А о Джозефе, чьих женщин вдруг показал сегодня Первый канал. Это было сделано, кажется, весьма тактично. И при этом в таком, венецианско-романтическом стиле. Кажется, говорили не об [анти]советском еврее-изгнаннике, лысоватом, болеющем всеми видами желудочно-кишечных колик и сердцем, резком и одиноком поэте ( "Встречая такого сорта людей, всегда чувствую себя жуликом, ибо того, за что они меня держат, давно (с момента написания ими только что прочтенного) не существует. Существует затравленный психопат, старающийся никого не задеть - потому что самое главное есть не литература, но умение никому не причинить бо-бо; но вместо этого я леплю что-то о Кантемире, Державине и иже, а они слушают, разинув варежки, точно на свете есть нечто еще, кроме отчаяния, неврастении и страха смерти"), а о мифическом полубоге-полуПоэте, который жил жизнью аристократии высшего света, любил и был любимым дочерями и женами европейских дипломатов и потомственных старосветских дворян. Джозеф предстал вдруг в этих картинах эдаким Пушкиным и его героями, или даже - героями Овидия. И того, и другого, кстати, авторы фильмов так или иначе упомянули. Думаю, такое неуважение к завету Джозефа его биографам было бы им самим воспринято довольно мягко, имей он возможность посмотреть эти картины сам.
Порадовало довольно большое (по меркам бродсковедских телепередач на центральных каналах) интервью с Рейном. Хотя, как мне кажется, здесь уже было эдакое приближение к малаховщине - того сокровенного, что Рейн знает о Бродском, вообще не прозвучало - лишь колбаса, встречи, даты и Ахматова - стандартный набор для непрофильного тележурналиста. Этим же объясняются и большие вставки прочих интервью с мужчинами в этих фильмах. Даты, домыслы, вырванные из контекста воспоминания. Наверное, этим авторы решили подсветить главную историю, идею, замысел - женщины великого поэта и его собственные чувства. Что ж, коллеги, это вам удалось. Пусть и из самого низкого присяда.
На днях ТВ Центр показал смотнированный еще 8 лет назад документальный фильм-передачу о Джозефе. Там тот же рисунок: оттеняющие главную "фишку" интервью с малоизвестными "друзьями Бродского" на фоне пейзажей Петербурга (коих, к слову, нагромождено в картине к месту и не к месту) и непосредственно ядро - встреча его именитых приятелей в Нью-Йорке, где те делились различными историями и байками о своем друге. Истории обрастали подробностями жизни самих приятелей, художников, поэтов, эмигрантов. Это, конечно, на сотню голов выше того, что соорудил несколько лет назад Хржановский, и уже шаг на новую ступень(ку). И все же: как далеки тележурналисты-"бродсковеды" от литературных бродсковедов! Как много им еще нужно прочитать и понять, узнать и суметь высказать! Казалось бы, все уже есть - бери, к примеру, книгу Валентины Полухиной, и только по ней можешь отснять фильмов эдак 30-40! И все они будут прекрасны, если следовать печатному слову автора. Однако же мы имеем то, что имеем.
А еще вчера был день рождения у человека, благодаря которому я узнал и полюбил стихи Джозефа. Этому человеку были посвящены многие из моих ранних стихов. Но более чем за это я благодарен ей за Джозефа. В тот год, когда железная "Броня" восторгалась великой способностью любить, имевшейся у Пушкина (которого, я, к слову, всегда любил и уважал - и до, и после описанных событий), я прочел "Я входил вместо дикого зверя в клетку" по рекомендации той чудесной девушки, и в моем мире появился человек, чье понимание языка было близко моему невероятно. Было - и остается. Поскольку совсем недавно нашел у него тезис, к которому сам я пришел до прочтения этого эссе и - пришел из области энтогенеза и культурно-генетического кода, а не из чистой семантики, - точь-в-точь, слово в слово повторяющие друг друга.
У меня много историй, связанных с Джозефом. И много параллелей. Так, однажды я был обчищен до нитки в Стамбуле после прочтения там, на набережной в бухте Золотой рог, его злых и колючих воспоминаний о Стамбуле-Константинополе, о том, как он сам был в заточении в течение едва ли не четырех недель в этом ненавистном ему городе, вынужденный в полном одиночестве встречать свой - такой важный - 45-летний юбилей... Я не поверил ему, не разделяя настолько жестокого отвращения к туркам, и, решив доказать обратное, в тот же вечер закономерно стал жертвой местной "мафии"... А еще раньше съездил в Рио, где в последний день пребывания в одиночестве разглядывал бушующий осенний (у них - весенний) океан практически там же, где когда-то Джозеф впервые пробовал шураску, рассказывая о русской поэзии надоедливым поклонникам. Кажется, что какая-то невидимая рука судьбы направляет меня по следам его знаменитых эссе или ярких событий жизни - причем это никогда не происходит полностью осознанно, именно - спонтанно. Вот и открытка в заглавии поста - из Мексики - словно билет на самолет...
Все эти фрагменты суть лишь благодарность моему духовному брату Джозефу за то, что он есть. Именно есть, не более и не менее.