Ланкийская сказка на ночь
Лежак, на котором я сейчас разлегся, весь день простоял на солнце. Однако же прежде донельзя чувствительные клетки наружного покрова - уж простите за такое сложное вступление - вообще не дают о себе ни знака. Ни малюсенького сигнальчика. Скорее всего, завтра они будут гореть, а я - кувыркаться в прохладном номере отеля, закондиционированном до безумных для сибиряка температур, в попытке заглушить эту боль беззаботного эпидермиса… Да-да, на вопросы, откуда я родом, я всегда отвечаю: «Сайбирия» - проходи подобная беседа в жужжащих джунглях огромной и цветастой Бразилии, в гремящем, пыхтящем, аки «жигули» первой модели, но несущемся, словно раненая неудачным выстрелом неумелого охотника медведица, такси острова Цейлона, на крыше самого пятизвездного из всех пятизвездных отелей Турции на фоне бреющего полета огромного откормленного французскими и бельгийскими блюдами альбатроса, своей тенью покрывающего половину залива Босфор, или же в тихих зеленых городских лесопосадках Старушки Европы. Сайбирия - и плевать, что у них там было по географии. Если и найдется человек, никогда не слыхавший об огромной моей Родине - пусть, по определениям литературы и политики, и малой, - то, уж наверняка, это будет самый скучный человек на свете. Или - человек с самой бедной фантазией. Впрочем, это одно и то же.
Странно, что первым - и единственным до сих дней - таким вот человеком без воображения оказался крайне религиозный ланкийский буддист, по совместительству отец двух удивительно сообразительных детишек (вот уж неожиданность, правда, последователи теории чета-нечета поколений в проблеме эволюции человека разумного?), муж невероятно позитивной и гостеприимной ланкийки, водитель пригородного такси с 29-летним стажем. С упоением рассказывая об илекшне, большом празднике для всех островитян, то и дело называя будд, мимо которых несемся с непрекращающимся соло клаксона, то переходящим на синкопы, то вновь возвращающегося в 4 четверти индийских и тибетских мантр, кои этот фанатик считает исконно ланкийскими. И все же срывается ля мажор этой несомненно одной из самых скучных акынских песен - на стандартной фразе «Сайбирия». Синкоп уходит в немоту вселенной, пауза рвет один за другим все мыслимые и немыслимые такты, и грозным бемолем рушит стройный аккорд затяжная, скрипящая и ухающая, что его старенькая мазда-одногодка, мысль: «Что это?».
Вот именно «Что это?», а не «Где это?» - ибо этому человеку никогда не хотелось узнать, что в мире есть еще, кроме рассказов о мусульманах и хинду, проживающих на его большом и скучном острове. А впрочем, это и не рассказы даже - лишь перечисления процентов, заученных когда-то в молодости из государственной статистики - исключительно для того, чтобы поражать воображение все новых туристов, приезжающих к нему в гости. Буквально в гости - поскольку сразу после того, как он выехал из аэропорта, взяв в плен своей железной каракатицы меня и еще парочку каких-то недохипстеров «из Маассквы», он тут же с ослепительной улыбкой завез нас к себе домой, и прежде чем мы успели хоть как-то отреагировать, он уже - в крутом мотоциклетном шлеме и на стильном мопеде, пролетая мимо открывающейся моей рукой двери «мазды» - крикнул: «Илекшн!» - и исчез в листве подгнивающих пальм. И только блеск зубов и глаз, словно всей его жизни апофеоз отразился вдруг в этом мгновении, - остался в памяти еще на несколько секунд неожиданно сильной эмоцией человека без фантазии.
«Моя дочь», - словно откуда-то из сна донесся его голос, голос чеширского кота, у которого и улыбка то есть - но только что улыбка, не более. И правда, через пару минут с грязным-прегрязным подносом, на котором стояло три разной формы и цвета фарфоровых кружечки, в коих плескалась жидкость оттенка слабо разбавленной содовой ослиной мочи, из-за кустов (за которыми позже обнаружилась дверь в каморку этого папы Карло - куда, правда и не приглашалось, и даже не хотелось приглашаться) осторожно выкатилась худенькая, темненькая, большеокая и с таким же невероятно живым огоньком в глазах его умница-дочка, студентка какого-то из фантастических (поскольку никто о таких и не слышал никогда) образовательных учреждений по специальности английские медиа, что ли.
Не буду опускаться до низкого регистра репортажности - разговор был чуть более яркой копией недавней - незаконченной - беседы с ее же отцом, так что рефрены мы, пожалуй, опустим. Но не прошло и пяти минут - откуда ни возьмись, словно Афродита из пены морской, из жидкой листвы полугнилых пальм выкатилась темноокая и сиятельная женщина. От дочери-умницы ее отличало более мясистое тело и бутылка шампанского, завернутая в газету ровно по форме, словно бы эта ланкийская рукодельница решила вылепить семье на Новый год из папье-маше милое украшение стола. Она сразу же позвала в свою дверь - с противоположной стороны входа в пещеру ее дочери - и инфантильные полухипстеры устремились к ней, словно ручные змеи, с которыми наверняка выступает эта чаровница на рынках Коломбо или Канди.
После - уже в третий раз одних и тех же - якобы завуалированных и хитрых расспросов о том, откуда ребята, чем занимаются, и где познакомились с этим странным русским, тусующимся с фотоаппаратом во дворе ее дома («он что, фотограф?»), жена скучного буддиста обнаружила в затоптанном садике неизвестно когда упавшие гуавы, и с ослепительной же - вот ведь порода! - улыбкой вручила их «дизайнерам-графикам из Маассквы» и странному русскому с фотоаппаратом: «Ешьте на здоровье!» Далее след ее простыл за той же дверью, за которой скрывалась - уже - ее каморка, и куда мои случайные попутчики уже не решились вновь зайти… Через пару минут вновь начались долгие, мучительные паузы этого удивительно неинтересного таксиста, поклоняющегося мощам будды, и такого же далекого от учения Будды, как и эти «московские креативные товарищи», наверняка, решившие про себя, что я потерянный для этого мира человек. Видели бы вы их глаза, когда на вопрос, обращенный ко мне: «А Вы не знаете, как нужно есть эти гуавы?», они услышали в ответ: «По крайней мере, для начала их надо помыть». «Зачем?» - пустые глазницы божественных создателей графического дизайна (возрастом, кажется, всего на пару лет старше дочки-умницы) стали еще округлее и, кажется, округлились даже и рты их, липкие от ланкийского чая из фарфоровых кружечек. «Троглодит», - пронеслось в голове эхо Шелдона Купера. Пожалуй, ТБВ то они уж смотрели. Так что вполне могли и так подумать. Надеюсь, перед поездкой они таки поставили себе прививки от гепатита и столбняка.
Рядом - буквально через веранду - метрах в восьми от меня сидят очень престарелые европейцы - так казалось, пока эти двое не вытащили ярко-красные на полях сканворды и упоенно не принялись «обгонять друг друга по производственным показателям». Что забыли они здесь, почти на краю земли, на острове, с которого где бы ты ни свесил ножки, все утыкаешься взглядом в бескрайнее синее пространство, шумящее на свой лад? Никакие ланкийцы не перешумят его. Потому что океан - это вам не в тапки нассать, как говорит один почти литературный герой.
Ранее я всегда видел край морей и океанов. Но впервые - он кругом меня. Куда ни поверни голову, куда не скоси взгляд, всюду он - прекрасный и бескрайний. Ну, либо пенсионеры со сканвордами.
Если честно, то пенсионеры меня не волнуют. По крайней мере пока. Все таки, прошло менее 10 часов с того момента, как прорезиненные колеса аэробуса, доставившего меня из «пятизвездочных ворот Персидского залива и всей планеты» на землю добродушных - и очень небритых - ланкийцев, коснулись одной из самых пустынных ВПП среди виденных мною международных аэропортов столиц. Между взлеткой и зданием аэровокзала даже оказались аккуратненькие подстриженные газончики (что уже потрясло - в каком еще аэропорту мира вы видели подстриженную траву с той стороны аэровокзала?!), и даже показалось, что выпустят нас в это самое чисто-поле изумрудной растительности высотой от силы с вершок. Но нет - посадили, «как белые люди», в автобусы, и долго, неприлично долго везли вдоль пустых рукавов-трапов куда-то в конец географии.
Затем, в здании аэровокзала был еще один шок: местный «дьюти-фри» торговал стиральными машинками, причем в таком количестве и с такими вывесками, что казалось, вдруг занесло куда-то в конец 1980-х, на одну из бесчисленных барахолок рушащейся на глазах империи. Затем уже такая редкая эмоция - на фоне прошедших валютных войн (вернее, еще не прошедших) - обменяв немного хрустящих бумажек с портретами заморских президентов, получить на руки толстенную стопку замасленных банкнот, номиналом никак не меньше тысячи ланкийских рупий, и мысленно ухмыльнуться: вот ведь, миллионер! Купюры не влезали в конверты, в которых темнокожие менялы отдают посчитанные по курсу нажитые трудом и с трудом богатства, так что конверт мне вручили пустой, а купюры плотно перевязали замасленной же резинкой, вынутой, казалось, из портфеля какого-нибудь еврейского ростовщика времен достоевского Родиона, и всучили, уважительно глядя, словно белому господину. Впрочем, «мистер» (иногда слышится «мастер»!) или «сир» вместо «здрасьте» тут говорит каждый второй абориген. Так что ежели кому еще охота почувствовать себя Вилли Фогом, Жюлем Верном, Эженом де Лакруа или Шарлем Бодлером - милости прошу, господа, на наш остров!
Да, а потом, после минутной радости (согласитесь, любому приятно, когда карман оттягивает пачка валюты, пусть даже и такой, известной лишь очень въедливым финансистам), случился президентский илекшн, во время которого, как оказалось, автобусы между городами на Шри-Ланке не ходят, так как водители тоже люди, и хотят праздновать со всеми и голосовать за своего любимого главу. Так в моей истории появился этот белозубый таксист, вопреки заветам мощей своего будды - а также вопреки учению, пусть ему и не очень известному, Будды Шакьямуни, - нещадно выклянчивающий по окончании нашего более чем трехчасового путешествия по «хайвэю» (с гордостью так - двухполосной, платной - за 10 долларов въезд - дороги) и поселкам острова денег сверх итак очень немалой таксы, трижды оговоренной «на берегу».
Затем - в индийских красно-золотых сари чудесные аборигенки без красных точек на лбу, скромно тупящие глазки на ресепшене моего отеля. Рифмующиеся с такими же - только в синем, и с точками на лбу - сотрудницами аэропорта, встречающими и направляющими пытливых туристов сразу по прилету на этот такой насыщенный эмоциями остров. И, наконец, жутчайший птичий гомон, заглушивший шелест океана сразу после того, как блекло-красное округлое солнце опустилось за низкую вечернюю тучу. Едва не написал - кучу. Поскольку на Цейлоне - за эти неполные 10 часов - все, что ни попадается - все в кучу. Даже - глаза и мысли - после перелета в 14 часов и двух суток практически без сна. Завтра - проснусь - и сразу пойду искать край Земли. И испытывать новые огромные чувства и эмоции. Вряд ли уже опишу их - ведь только притупленным сознанием можно описать то, что чувствуешь. Возбужденное - оно только расходует энергию, направляя ее совсем в иные миры. Кстати, птицы то все свои, родные - из Сайбирии! Оказывается, они прилетают зимовать сюда, как и я. Или я - как они. Надо же, какая встреча, дорогие мои сибиряки!
Вам - приятных мгновений, мне - спокойного сна на берегу самого бескрайнего океана! Волны и качающиеся на них лодки с навесами - уже часть этого сна.
(с) Кинес Кизиитов