Между реальностью и литературой
Некоторые люди - что застывшие статуи в дворцовых садах - живут в памяти так, словно время не существует. Ночь, день, ливень или ясная погода - а они стоят себе, неумолимые и, кажется, вечные. И смотрят в одну точку. Да, так и люди - не в буквальном смысле, конечно, - память о них - застревает между двух миров - меж геометрической, холодной и пустынной реальности улиц и площадей и такой тёплой, окрашенной эмоциями и чувствами, разговорами и встречами, взглядами и улыбками ирреальности воспоминаний. Есть точки пересечений этих неевклидовых плоскостей: там, где они сходятся, действительность на мгновение теряет свою реальность, словно на стене высотного дома какой-то рансмайровский чудак решил спроецировать немое кино - прямо посреди индустриального водоворота современного мегаполиса.
Вдвойне удивительно, когда героями таких диалент становятся не романтичные герои вековой давности, а не так давно ушедшие из этого мира твои друзья, товарищи, коллеги. Несмотря на то, что города меняют обличья, как и их жители, следуя модным тенденциям и техническому прогрессу, геометрия улиц остается константой, мышцы помнят все повороты дорог, все длинноты лестничных пролётов, все затяжные спуски и подъёмы с детства знакомого ландшафта. И, возможно, эта мышечная память и будит воспоминания уже иного плана - образы, эмоции, слова, что жили когда-то здесь, на этих улицах и площадях.
Так, гуляя в центре Омска, сворачивая с Красного Пути к театру Драмы, украшенному военнопленными скульпторами с такой любовью и мастерством, которые и не снились местным профи, едва дойдя до музея имени Врубеля, с которым, как и с театром связано огромное количество воспоминаний, я почти физически ощущаю, что вот-вот из-за угла бело-зеленого старого здания музея выйдет его сотрудник и мой единомышленник Геннадий Великосельский. Уже несколько лет как его не стало, однако память до сих пор подводит меня в этой точке: слишком часто вот так, не сговариваясь, мы встречались с Геннадием Павловичем на этом перекрёстке и надолго останавливались посреди людского потока, обсуждая творчество омских литераторов, художников, новости из музейного мира и, конечно же, две самые близкие его сердцу темы - воспоминания о талатнливом поэте с трагической судьбой Аркадии Кутилове и историю юной поэтессы Юлии Пророковой. К этим людям он был более всего привязан в своих воспоминаниях, в своём неевклидовом пространстве памяти, и одинакого горевал об утрате друга, которому при жизни не смог помочь, и - о завершении литературного пути своей талатнливой протеже, получившей за пару лет множество лестных отзывов на самом высоком уровне, премий за дебютные книжки, а потом неожиданно отказавшейся от искусства. Год за годом на этом самом месте мы встречались, пожимали руки и долго-долго беседовали...
Геннадий Великосельский был спокойным, тихим и рассудительным человеком. И только долгий взгляд тёмных глаз из-под седых кустистых бровей говорил о сатурнианских бурях, живущих в его душе. Возможно именно из-за этого взгляда, так контрастирующего с тихим голосом и внешним спокойствием, и остались эти встречи и эти разговоры такими яркими в ирреальности моих воспоминаний. Рядом с ним, казалось, всегда ходит какая-то особая печаль и смирение - такая, почти литературная, высокая, как у Фаулза или даже Маркеса. Этот человек словно бы изначально был написан Габриэлем Гарсиа, и лишь благодаря удивительному пересечению двух миров - воплотился в реальности. А затем - просто вернулся туда, в мир чистой литературы. Словно и не уходил даже.
(с) Кинес Кизиитов