Зонтик Оле Лукойе: В.Таубер об иллюстраторах Г.Х.Андерсена
В 1975-м году художник В.Таубер написал для журнала "Детская литература" три статьи об иллюстраторах классических детских сказок Г.Х.Андерсена, Ш.Перро и братьев Гримм.
Книги , о которых идет речь в статье, хорошо знакомы и маленьким, и взрослым. Кажется, что нового мы можем открыть в них? Но В.Таубер, с его блестящей художественной эрудицией, говоря о братьях Траугот, вспоминает об искусстве 18-го века, а истоки творчества Конашевича и Дехтерева возводит к "мирискусникам"...
Первая статья об иллюстраторах Г.Х.Андерсена была опубликована в апрельском номере, ко дню рождения великого сказочника:
«Обращаясь к «королю сказочников», я вынужден сильно ограничить себя - за бортом останутся и история, и география; иллюстративное наследие, связанное с именем Андерсена, так необозримо, так широко разлилось по всем континентам, что только жесткий отбор спасает меня от «распыления». Но и в пределах нашей страны дать полный обзор Андерсенианы трудно, да и не нужно. Отбрасывая многое случайное, я беру только семь имен; только тех, без кого общая картина останется, на мой взгляд, неясной. Пусть не покажется странным, что такие, к примеру, «столпы», как Рудаков и Петр Митурич, не попадут в мой обзор, а Чижикову, создавшему одно только «Огниво», будет отведено достаточно большое место. Ведь для Рудакова, для Митурича-отца работа над Андерсеном - лишь эпизод, мало для них характерный! Не общие заслуги в искусстве, не имя важны для нас в данном случае, а, прежде всего, созвучность с авторским замыслом.
Каждая сказка Андерсена - кусочек его жизни. Автор многих забытых романов, мемуаров, Андерсен и не помышлял о фантастической судьбе своих сказок, как и не задумывался об их маленьких читателях; для них он предпочитал вырезать смешные силуэты из черной бумаги, сказки же, по примеру других романтиков, адресовал взрослому читателю.
Андерсен не был фольклористом; литературная сказка - вот имя жанра, порожденного романтическим движением. Нескладному сыну сапожника, «гадкому утенку», судьба подарила залог бессмертия - провинциальную нетронутость души, легко ранимой, в сочетании с даром рассказчика. Но что бы значил сюжет «Соловья» без скрытой музыки, вторящей слову? Ведь, если вслушаться, то и «Соловей», и «Свинопас» - настоящие стихотворения в прозе, все признаки этого жанра налицо. Вот те ориентиры, без которых точные попадания невозможны для иллюстрирующих, скажем, «Дюймовочку». Именно эти соображения руководили мной в моем анализе - не столько текст важен, сколько подтекст!
При всех своих различиях, и братья Гримм, и Перро «отпираются общим ключом»: изобразительный комментарий к ним - в руках любого иллюстратора западного фольклора. У Андерсена - замок с секретом. Не зная тайного шифра, его не откроешь...
Итак, о художниках. Позвольте мне начать с молодых - В. Пивоварова и А. и В. Трауготов.
Маленький Оле Лукойе у Андерсена подсаживается к засыпающим детям, раскрывая над ними зонтик с картинками. И художник здесь же - ведь зонтик у них общий! А волшебные картинки с него переходят в детские сны. Оба колдуют. Художник В. Пивоваров колдует цветом: стихия сказки для него в радужном мерцании, таком же неуловимом, как балахончик и шапочка Оле. «Какого цвета?» - спрашивает Андерсен. А неизвестно, потому что они отливают всеми цветами радуги - то желтым, то красным, то лиловым.
Художник Пивоваров щедр на выдумки - он и многокрасочен, он и многослоен. И «родословная» у него богатая - от старых нидерландцев до сюрреалистов. Но можно ли такую многослойность назвать эклектикой? Просто есть художники, и очень тонкие художники, которым противопоказан непосредственный, «впритык», контакт с натурой! Но в своих картинках-снах Пивоваров очень конкретен в деталях; кто же иначе поверит в эти уснувшие, не знающие законов притяжения миры, где как в вакууме, без звука застыли стрекозы больше слона; где - кукольные домики, каравеллы, мыши во фраках уходят за край страницы. Текст прочитан между строк, точно и умно. Действия нет - есть состояние, когда хочешь шагнуть, а ноги не движутся, и не можешь проснуться,- весь во власти цветных снов... Иногда, впрочем, редко, умная фантазия Пивоварова вдруг отдает холодком рационализма; так, на рисунке с птицей «рейсфедер» убил поэзию, - разлинованная клетка птичника превратилась в ребус. Она придумана, а не увидена!
Искусство обычно имеет много аспектов: один из них - поэтичность - раскрыт Пивоваровым у Андерсена через цвет. То же поэтическое начало мы встречаем у В. Конашевича, отвергавшего, впрочем, живопись в книге.
А. и В. Трауготы очень последовательно отстаивают своего «взрослого» Андерсена. Передо мной томик удлиненного формата, с супером и элегантным форзацем. Рядом - двухтомник того же типа, выпущенный издательством «Художественная литература». Поскольку первый носит марку «Детской литературы», я вынужден включить в свой обзор его. Сравниваю оба издания и, честно говоря, разницы не нахожу. И там, и здесь - стремительно броский штрих, воссоздающий не «тело» людей и предметов, а живописную среду.
В детском издании к игре легких линий добавлены расплывающиеся акварельные пятна. Однако все можно «прочесть»; так, лиловое пятно - ночь, желтый просвет на нем - окошко в замке принцессы. Потом уже, с некоторым трудом, замечаешь купеческого сына, летящего на сундуке. Все прочее - домысливается... Нет изображения, нет рассказа - творческая вспышка, как магний, озаряет страницу, мгновенно рождая образ. Для чтения таких намеков не достаточно простой грамотности в объеме младших классов; перед нами, так сказать, «стенография», введенная в обиход еще задолго до Лотрека - великолепный Сен-Обен еще при Людовиках украшал пригласительные билеты своими легкими импровизациями. За ним, уже в XIX веке, был романтик Гис. Французскую традицию наброска на полях продолжили у нас молодые Милашевский и Кузьмин. Это, наряду с ксилографией - наиболее книжный прием, удивительно вторящий начертанию текста. Не следует, однако, считать, что Трауготы ограничиваются изящным аккомпанементом, превращающим любой разворот в арабеску, ласкающую глаз. Импровизация не всегда враждебна психологизму; так, замерзающий ребенок в сказке «Девочка со спичками» потрясает, хотя за освещенными окнами нет «всамделишных» елок; есть зато сама рождественская ночь - даже церковный звон слышится сквозь пургу!
Где же та граница в искусстве, за которой дозволен любой порыв фантазии, непонятный «деткам»? Глухой забор, воздвигнутый педагогами-методистами вдоль такой границы, никогда не казался мне достаточно надежным. К тому же слишком мне знакома мальчишеская страсть перелезать через заборы! В своих сомнениях я обратился к книге В. Конашевича «О себе и своем деле»: «Четкость, ясность, законченность совершенно необходимы в детском рисунке... Рисунки для детей не могут быть набросками и намеками. Еще менее - вензелями и росчерками. Они должны быть четко сделанными». Вот она - почти догма! Но как же зыбки все догмы, и в особенности те, что художник придумывает себе на потребу! На той же странице тот же автор опровергает свои аксиомы, утверждая что «в искусстве все можно, что хорошо и талантливо, и ничего нельзя, что плохо и бездарно».
После многих ссылок на Конашевича пора, наконец, заняться и его андерсеновским наследием. Спорный в своих высказываниях, тут он представляется устоявшимся и бесспорным. Сопоставляя В. Конашевича с другим иллюстратором сказок, Б. Дехтеревым, видишь, насколько «несерьезен» первый во всем антураже своих картинок. При доскональном знании обличья прошлого, он предпочитает маскарад там, где у Дехтерева тонкая реставрация эпохи. Буффонада, театр масок и всяческих мистификаций - вот та питательная среда, что, с легкой руки А. Бенуа, вскормила «петербуржца» Конашевича.
Предок и у него, и у Дехтерева один - ретроспективный и глубоко эрудированный «Мир искусства». Однако унаследовали они разное. Второй - «разукрашенную» статику, первый - улыбчивую игру. Роднит двух художников удивительная цельность и неизменность их манеры. Вероятно, вершиной у Конашевича являются его английские песенки «Плывет, плывет кораблик». Там свойственный ему светлый юмор проявляется с особой притягательностью. Но и андерсеновские циклы принадлежат к его шедеврам - классика без котурнов, изящество без изысканности, усмешка без шаржа, любовь к людям, чуждая сантиментов - вот в чем секрет очарования даже самых маленьких перовых набросков художника. Сама судьба столкнула Конашевича с Андерсеном; если говорить о направленности советских иллюстраторов сказки, то нет лучшего примера! Нигде почерк мастера не переходит в росчерк. Это о форме. Что же касается поэтики Конашевича, то он пленяет полным совпадением с поэтикой автора сказок. Действие их обычно развертывается на двух уровнях: вверху - волшебство, внизу - быт. Когда у Гофмана в «Щелкунчике» королева, подоткнув передник, подает августейшему супругу кровяную колбасу на сковородке, а тот кричит «мало шпику!», то перед нами типичный пример «снижения». «Свинопас» Андерсена построен на том же сближении уровней: там король бежит через скотный двор, поправляя задники сбившихся туфель...
Иллюстратору, лишенному иронии, Андерсен противопоказан. Остро ироничен в своих прославленных «Сказках» и Иржи Трнка. Книга эта признана высшим достижением «Андерсенианы» на Западе, но, при всей своей поэтичности, она уступает Конашевичу в одном - местами ирония в ней переходит в гротеск, изящество - в изыск. Поэтому великолепный «Голый король» заслоняет в «Сказках» лиричную «Дюймовочку» и «Гадкого утенка». Таких противопоставлений искусство Конашевича не знает - он равно силен и в иронии, всегда мягкой, и в волшебстве, всегда убеждающем.
Насколько емок и многогранен был талант северного сказочника, мы убеждаемся на примере Б. Дехтерева. В «Дюймовочке», если не ошибаюсь, единственной андерсеновской сказке художника, миссия его та же, что и в сказках Перро - создание нарядной волшебной книжки. Именно «миссия», а не просто задача - редко можно встретить мастера, до такой степени неуступчиво одержимого идеей.
Дехтерев, в своем культе изящных изданий начала века, не боится остаться в одиночестве; при том, в рисунках к «Дюймовочке» он ориентируется уже не на классику, как в «Золушке», а избирает образцом зачастую «бросовый» материал, резонно считая, что дело не в материале, а в новой его подаче. Блок в своей лирике и в «Двенадцати» использовал лакейский романс и частушку, живописец Ларионов - вывески уездных парикмахеров. Что же зазорного в том, что искушенный рисовальщик Дехтерев обратился в нашем случае к «стилю модерн», поруганному и забытому настолько, что как раз пришла пора вспомнить о нем!
Не будем толковать о качестве стиля - еще не пришло время для объективной оценки его, но и в архитектуре, и в рекламе, и в книге прихотливая текучесть линий «модерна» уже культивируется. Светлая ровная заливка акварелью оконтуренных картинок «Дюймовочки» - из того же источника! Оттуда же и чистенькие рамки, и пренебрежение фактурой. С редкостной последовательностью Дехтерев отметает все, что мешает ему выразить свое «кредо»: активный цвет, всяческие срезы и наплывы, процарапыванье, затеки - опрятная кухня «модерна» обходится без пряных приправ... «Чистота» андерсеновской музы, быть может, с излишней прямолинейностью переведена художником на язык гладких контуров и незамутненных красок. После железных конструкций Лебедева и Фаворского, монотонная узорчатость титула «Дюймовочки» уводит в мир уютных детских спаленок с ночником в углу. В свете этого ночника нет злодеев: бабушкина сказка, словно колобок, бежит, привычная и степенная.
Перехожу к следующему иллюстратору старшего поколения - В. Алфеевскому. В иллюстративной «Андерсениане» он занимает значительное место: я имею в виду многотиражные массовые издания, в основном бескрасочные. Плохая бумага и несовершенство полиграфии заставляли издательство обращаться к мастерам перового рисунка, а штрихом, надо признать, Алфеевский владеет свободно и уверенно. Алфеевский специализируется в основном на западной сказке. В своем мастеровитом штрихе он жестковат, даже колюч местами. Его разреженная штриховка, идеальная в смысле воспроизводимости, графически хорошо смотрится в книге, менее органичными кажутся мне его цветные вещи.
Передо мной - заставка к «Дюймовочке» (Сказки. Детгиз, 1955). Все дано: интерьер, черепичные кровли за окном. Нет только самой девочки-крошки - она растворилась, светлое пятнышко на светлом окне... Так же нейтральны и все герои Алфеевского, в то время, как пейзаж за ними - всегда выразителен!
Больше иллюстраций В.Алфеевского к "Сказкам" 1955 года смотрите здесь: trukhina.livejournal.com/100512.html
Городской вид, данный в акварельном пленэре, совсем «съел» и солдатика, и водяную крысу из того же сборника. Пейзажные, пространственные построения - вот настоящая стихия художника; на долю людей и зверей осталась роль стаффажа. Но, к сожалению, должен отметить, что и закоулки старого Копенгагена у Алфеевского, при всей их привлекательности, «молчат», а ведь тем и пленяет нас мудрый сказочник, что у него и вещи, и камни рассказывают о себе удивительные истории. Вот и андерсеновский уличный фонарь, доживающий век, горько сетует на свою судьбу. У Алфеевского он просто висит, где ему положено, и дома за ним очень уже перспективно уходят в глубину. Они тоже безмолвны, эти дома. Цветная книжка 1971 года - «Дюймовочка», «Гадкий уте¬нок» - заставляет насторожиться; колючесть, свойственная художнику, переходит здесь в разорванность, деликатная светопись - в плакатность.
Так, внешне, на одном эффекте подавать скромнейшего из сказочников, можно лишь по недосмотру. Вина, в данном случае, падает на художественного редактора книжки. У каждого художника возможны срывы, и плохую услугу оказывает ему издательство, в спешке публикуя все подряд.
До сих пор я разбирал лишь продукцию издательства «Детская литература». Книжки А. Кокорина и В. Чижикова, о которых пойдет речь ниже, выпущены «Малышом». К особым удачам «Малыша» я отношу приобщение вполне «взрослого» и очень опытного художника А. Кокорина к Андерсену. Три книжки - три сказки! «Свинопас», «Что мужик не сделает, то и хорошо» и «О том, как буря перевесила вывески». Все три - широкого формата, уверенно свободные по приему: живой карандашный рисунок плюс акварельная, деликатно введенная в него подцветка.
И в отборе сказок, и в подаче их - ум и вкус мастера, много знающего: знающего возможности подобного лаконичного приема и, главное, свои собственные творческие возможности. Кокорин с-знательно выбирает «нижний уровень» - быт! Тут он полновластный хозяин - у него все поселяне смешные и добрые, и розовые свинки такие же; даже дома с аистом на крыше у Кокорина добрые. Ну что же - и такой, вполне житейский, обжитой Андерсен нам нужен. Перед нами лишь одна грань андерсеновского мира, но как убедительно-вкусно поданная. Очень непринужденно, без видимых усилий Кокорин решает труднейшую формальную задачу - между его фигурками в тексте и страничными композициями нет стилевого разрыва, все решено в одном ключе. Больше того, та же совсем не простая импровизационная легкость переходит из сказки в сказку, поэтому так удачно они ужились под одной обложкой!
И последнее в моем разборе - «Огниво» с картинками В. Чижикова. Нарядная, цветастая книжка и смешна, и декоративна. Тут как-то не хочется доискиваться первоисточников; они есть, но не лезут в глаза. Художник не только почувствовал Андерсена в целом, но, больше того, сумел выделить и подчеркнуть необычное звучание его первой по времени сказки. В ней меньше поэтических иносказаний и недомолвок и больше действия. Я бы назвал ее авантюрной сказкой, и этот приключенческий привкус «Огнива», роднящий его с «Аладдином», Чижиков живо воспринял.
«Служивый» у него полностью лишен индивидуальности; он - маска, как и у автора. Просто это сочетание в одном лице качеств, присущих солдату. Нарочитая условность всего окружения также отлично понята художником. Особенно хочется выделить дворцовый сад при луне, очень убедительный своей «невсамделишностью». Таков же и замок, виднеющийся сквозь решетку. В сказке, очень сюжетно пестрой, достигнуто единство и ритмическое, и цветовое. Образы найдены. Собаки, против обыкновения, действительно фантастически огромны; обычно иллюстраторы сажают на сундук обыкновенных дворняг несколько укрупненной породы. Привлекателен и квадратный формат «Огнива» - и тут, как и в кокоринских сказках, заметно стремление «Малыша» отойти от стандартных норм.
Хотелось бы добавить еще несколько слов о стилистике художника. Чижиков, долго проработавший в «Крокодиле» и затем в «Мурзилке», перенес и в книгу приемы типично журнального рисунка. Благодаря культуре цвета и композиционному чутью художника, переход от журнала к книге совершился безболезненно. Здесь недавний карикатурист ограничил себя кругом тем, близких ему,- неспроста из сотен андерсеновских сказок он отобрал именно «Огниво», почти «комикс» рядом со снежными королевами! Манеру Чижикова я бы назвал «ласковым юмором».
Можно, значит, и так - просто смешной Андерсен, даже с «крокодильским» оттенком, легко уживается с философским Андерсеном. Приведенные выше примеры еще раз убеждают нас - чем богаче творческий диапазон автора, тем, естественно, разнообразнее палитра художников-иллюстраторов. Еще одно доказательство тому - два привлекательных издания, выпущенные в послевоенные годы Детгизом - «Соловей» и «Старый дом».
Илюстрации В.Домогацкого смотрите в журнале da_zdra_per_m : da-zdra-per-m.livejournal.com/34169.html
Автор гравюр к этим сказкам В. Домогацкий нашел свой необычный фон, далекий от повествовательности; строгая сдержанность, лаконичность изобразительного языка отмечает эти изящно изданные, совсем взрослые книжки.
К работе над сказками великого датчанина издательства смело привлекают самых разнообразных художников.
К Андерсеновскому юбилею «Детская литература» готовит сразу два сборника сказок - с рисунками В. Пивоварова и В. Панова. В «Малыше» уже вышла книга, объединившая сказки, проиллюстрированные А. Кокориным. Об этой творческой удаче художника, отмеченной дипломами на Всесоюзном и Всероссийском конкурсах на лучшую книгу 1974 года, шел разговор выше. К юбилею «Малыш» выпускает «Гадкого утенка» с рисунками В. Белышева. Это ближайшее будущее. Сколько еще новых неожиданных Андерсенов подарят нам в дальнейшем наши издательства?!
Книги , о которых идет речь в статье, хорошо знакомы и маленьким, и взрослым. Кажется, что нового мы можем открыть в них? Но В.Таубер, с его блестящей художественной эрудицией, говоря о братьях Траугот, вспоминает об искусстве 18-го века, а истоки творчества Конашевича и Дехтерева возводит к "мирискусникам"...
Первая статья об иллюстраторах Г.Х.Андерсена была опубликована в апрельском номере, ко дню рождения великого сказочника:
«Обращаясь к «королю сказочников», я вынужден сильно ограничить себя - за бортом останутся и история, и география; иллюстративное наследие, связанное с именем Андерсена, так необозримо, так широко разлилось по всем континентам, что только жесткий отбор спасает меня от «распыления». Но и в пределах нашей страны дать полный обзор Андерсенианы трудно, да и не нужно. Отбрасывая многое случайное, я беру только семь имен; только тех, без кого общая картина останется, на мой взгляд, неясной. Пусть не покажется странным, что такие, к примеру, «столпы», как Рудаков и Петр Митурич, не попадут в мой обзор, а Чижикову, создавшему одно только «Огниво», будет отведено достаточно большое место. Ведь для Рудакова, для Митурича-отца работа над Андерсеном - лишь эпизод, мало для них характерный! Не общие заслуги в искусстве, не имя важны для нас в данном случае, а, прежде всего, созвучность с авторским замыслом.
Каждая сказка Андерсена - кусочек его жизни. Автор многих забытых романов, мемуаров, Андерсен и не помышлял о фантастической судьбе своих сказок, как и не задумывался об их маленьких читателях; для них он предпочитал вырезать смешные силуэты из черной бумаги, сказки же, по примеру других романтиков, адресовал взрослому читателю.
Андерсен не был фольклористом; литературная сказка - вот имя жанра, порожденного романтическим движением. Нескладному сыну сапожника, «гадкому утенку», судьба подарила залог бессмертия - провинциальную нетронутость души, легко ранимой, в сочетании с даром рассказчика. Но что бы значил сюжет «Соловья» без скрытой музыки, вторящей слову? Ведь, если вслушаться, то и «Соловей», и «Свинопас» - настоящие стихотворения в прозе, все признаки этого жанра налицо. Вот те ориентиры, без которых точные попадания невозможны для иллюстрирующих, скажем, «Дюймовочку». Именно эти соображения руководили мной в моем анализе - не столько текст важен, сколько подтекст!
При всех своих различиях, и братья Гримм, и Перро «отпираются общим ключом»: изобразительный комментарий к ним - в руках любого иллюстратора западного фольклора. У Андерсена - замок с секретом. Не зная тайного шифра, его не откроешь...
Итак, о художниках. Позвольте мне начать с молодых - В. Пивоварова и А. и В. Трауготов.
Маленький Оле Лукойе у Андерсена подсаживается к засыпающим детям, раскрывая над ними зонтик с картинками. И художник здесь же - ведь зонтик у них общий! А волшебные картинки с него переходят в детские сны. Оба колдуют. Художник В. Пивоваров колдует цветом: стихия сказки для него в радужном мерцании, таком же неуловимом, как балахончик и шапочка Оле. «Какого цвета?» - спрашивает Андерсен. А неизвестно, потому что они отливают всеми цветами радуги - то желтым, то красным, то лиловым.
Художник Пивоваров щедр на выдумки - он и многокрасочен, он и многослоен. И «родословная» у него богатая - от старых нидерландцев до сюрреалистов. Но можно ли такую многослойность назвать эклектикой? Просто есть художники, и очень тонкие художники, которым противопоказан непосредственный, «впритык», контакт с натурой! Но в своих картинках-снах Пивоваров очень конкретен в деталях; кто же иначе поверит в эти уснувшие, не знающие законов притяжения миры, где как в вакууме, без звука застыли стрекозы больше слона; где - кукольные домики, каравеллы, мыши во фраках уходят за край страницы. Текст прочитан между строк, точно и умно. Действия нет - есть состояние, когда хочешь шагнуть, а ноги не движутся, и не можешь проснуться,- весь во власти цветных снов... Иногда, впрочем, редко, умная фантазия Пивоварова вдруг отдает холодком рационализма; так, на рисунке с птицей «рейсфедер» убил поэзию, - разлинованная клетка птичника превратилась в ребус. Она придумана, а не увидена!
Искусство обычно имеет много аспектов: один из них - поэтичность - раскрыт Пивоваровым у Андерсена через цвет. То же поэтическое начало мы встречаем у В. Конашевича, отвергавшего, впрочем, живопись в книге.
А. и В. Трауготы очень последовательно отстаивают своего «взрослого» Андерсена. Передо мной томик удлиненного формата, с супером и элегантным форзацем. Рядом - двухтомник того же типа, выпущенный издательством «Художественная литература». Поскольку первый носит марку «Детской литературы», я вынужден включить в свой обзор его. Сравниваю оба издания и, честно говоря, разницы не нахожу. И там, и здесь - стремительно броский штрих, воссоздающий не «тело» людей и предметов, а живописную среду.
В детском издании к игре легких линий добавлены расплывающиеся акварельные пятна. Однако все можно «прочесть»; так, лиловое пятно - ночь, желтый просвет на нем - окошко в замке принцессы. Потом уже, с некоторым трудом, замечаешь купеческого сына, летящего на сундуке. Все прочее - домысливается... Нет изображения, нет рассказа - творческая вспышка, как магний, озаряет страницу, мгновенно рождая образ. Для чтения таких намеков не достаточно простой грамотности в объеме младших классов; перед нами, так сказать, «стенография», введенная в обиход еще задолго до Лотрека - великолепный Сен-Обен еще при Людовиках украшал пригласительные билеты своими легкими импровизациями. За ним, уже в XIX веке, был романтик Гис. Французскую традицию наброска на полях продолжили у нас молодые Милашевский и Кузьмин. Это, наряду с ксилографией - наиболее книжный прием, удивительно вторящий начертанию текста. Не следует, однако, считать, что Трауготы ограничиваются изящным аккомпанементом, превращающим любой разворот в арабеску, ласкающую глаз. Импровизация не всегда враждебна психологизму; так, замерзающий ребенок в сказке «Девочка со спичками» потрясает, хотя за освещенными окнами нет «всамделишных» елок; есть зато сама рождественская ночь - даже церковный звон слышится сквозь пургу!
Где же та граница в искусстве, за которой дозволен любой порыв фантазии, непонятный «деткам»? Глухой забор, воздвигнутый педагогами-методистами вдоль такой границы, никогда не казался мне достаточно надежным. К тому же слишком мне знакома мальчишеская страсть перелезать через заборы! В своих сомнениях я обратился к книге В. Конашевича «О себе и своем деле»: «Четкость, ясность, законченность совершенно необходимы в детском рисунке... Рисунки для детей не могут быть набросками и намеками. Еще менее - вензелями и росчерками. Они должны быть четко сделанными». Вот она - почти догма! Но как же зыбки все догмы, и в особенности те, что художник придумывает себе на потребу! На той же странице тот же автор опровергает свои аксиомы, утверждая что «в искусстве все можно, что хорошо и талантливо, и ничего нельзя, что плохо и бездарно».
После многих ссылок на Конашевича пора, наконец, заняться и его андерсеновским наследием. Спорный в своих высказываниях, тут он представляется устоявшимся и бесспорным. Сопоставляя В. Конашевича с другим иллюстратором сказок, Б. Дехтеревым, видишь, насколько «несерьезен» первый во всем антураже своих картинок. При доскональном знании обличья прошлого, он предпочитает маскарад там, где у Дехтерева тонкая реставрация эпохи. Буффонада, театр масок и всяческих мистификаций - вот та питательная среда, что, с легкой руки А. Бенуа, вскормила «петербуржца» Конашевича.
Предок и у него, и у Дехтерева один - ретроспективный и глубоко эрудированный «Мир искусства». Однако унаследовали они разное. Второй - «разукрашенную» статику, первый - улыбчивую игру. Роднит двух художников удивительная цельность и неизменность их манеры. Вероятно, вершиной у Конашевича являются его английские песенки «Плывет, плывет кораблик». Там свойственный ему светлый юмор проявляется с особой притягательностью. Но и андерсеновские циклы принадлежат к его шедеврам - классика без котурнов, изящество без изысканности, усмешка без шаржа, любовь к людям, чуждая сантиментов - вот в чем секрет очарования даже самых маленьких перовых набросков художника. Сама судьба столкнула Конашевича с Андерсеном; если говорить о направленности советских иллюстраторов сказки, то нет лучшего примера! Нигде почерк мастера не переходит в росчерк. Это о форме. Что же касается поэтики Конашевича, то он пленяет полным совпадением с поэтикой автора сказок. Действие их обычно развертывается на двух уровнях: вверху - волшебство, внизу - быт. Когда у Гофмана в «Щелкунчике» королева, подоткнув передник, подает августейшему супругу кровяную колбасу на сковородке, а тот кричит «мало шпику!», то перед нами типичный пример «снижения». «Свинопас» Андерсена построен на том же сближении уровней: там король бежит через скотный двор, поправляя задники сбившихся туфель...
Иллюстратору, лишенному иронии, Андерсен противопоказан. Остро ироничен в своих прославленных «Сказках» и Иржи Трнка. Книга эта признана высшим достижением «Андерсенианы» на Западе, но, при всей своей поэтичности, она уступает Конашевичу в одном - местами ирония в ней переходит в гротеск, изящество - в изыск. Поэтому великолепный «Голый король» заслоняет в «Сказках» лиричную «Дюймовочку» и «Гадкого утенка». Таких противопоставлений искусство Конашевича не знает - он равно силен и в иронии, всегда мягкой, и в волшебстве, всегда убеждающем.
Насколько емок и многогранен был талант северного сказочника, мы убеждаемся на примере Б. Дехтерева. В «Дюймовочке», если не ошибаюсь, единственной андерсеновской сказке художника, миссия его та же, что и в сказках Перро - создание нарядной волшебной книжки. Именно «миссия», а не просто задача - редко можно встретить мастера, до такой степени неуступчиво одержимого идеей.
Дехтерев, в своем культе изящных изданий начала века, не боится остаться в одиночестве; при том, в рисунках к «Дюймовочке» он ориентируется уже не на классику, как в «Золушке», а избирает образцом зачастую «бросовый» материал, резонно считая, что дело не в материале, а в новой его подаче. Блок в своей лирике и в «Двенадцати» использовал лакейский романс и частушку, живописец Ларионов - вывески уездных парикмахеров. Что же зазорного в том, что искушенный рисовальщик Дехтерев обратился в нашем случае к «стилю модерн», поруганному и забытому настолько, что как раз пришла пора вспомнить о нем!
Не будем толковать о качестве стиля - еще не пришло время для объективной оценки его, но и в архитектуре, и в рекламе, и в книге прихотливая текучесть линий «модерна» уже культивируется. Светлая ровная заливка акварелью оконтуренных картинок «Дюймовочки» - из того же источника! Оттуда же и чистенькие рамки, и пренебрежение фактурой. С редкостной последовательностью Дехтерев отметает все, что мешает ему выразить свое «кредо»: активный цвет, всяческие срезы и наплывы, процарапыванье, затеки - опрятная кухня «модерна» обходится без пряных приправ... «Чистота» андерсеновской музы, быть может, с излишней прямолинейностью переведена художником на язык гладких контуров и незамутненных красок. После железных конструкций Лебедева и Фаворского, монотонная узорчатость титула «Дюймовочки» уводит в мир уютных детских спаленок с ночником в углу. В свете этого ночника нет злодеев: бабушкина сказка, словно колобок, бежит, привычная и степенная.
Перехожу к следующему иллюстратору старшего поколения - В. Алфеевскому. В иллюстративной «Андерсениане» он занимает значительное место: я имею в виду многотиражные массовые издания, в основном бескрасочные. Плохая бумага и несовершенство полиграфии заставляли издательство обращаться к мастерам перового рисунка, а штрихом, надо признать, Алфеевский владеет свободно и уверенно. Алфеевский специализируется в основном на западной сказке. В своем мастеровитом штрихе он жестковат, даже колюч местами. Его разреженная штриховка, идеальная в смысле воспроизводимости, графически хорошо смотрится в книге, менее органичными кажутся мне его цветные вещи.
Передо мной - заставка к «Дюймовочке» (Сказки. Детгиз, 1955). Все дано: интерьер, черепичные кровли за окном. Нет только самой девочки-крошки - она растворилась, светлое пятнышко на светлом окне... Так же нейтральны и все герои Алфеевского, в то время, как пейзаж за ними - всегда выразителен!
Больше иллюстраций В.Алфеевского к "Сказкам" 1955 года смотрите здесь: trukhina.livejournal.com/100512.html
Городской вид, данный в акварельном пленэре, совсем «съел» и солдатика, и водяную крысу из того же сборника. Пейзажные, пространственные построения - вот настоящая стихия художника; на долю людей и зверей осталась роль стаффажа. Но, к сожалению, должен отметить, что и закоулки старого Копенгагена у Алфеевского, при всей их привлекательности, «молчат», а ведь тем и пленяет нас мудрый сказочник, что у него и вещи, и камни рассказывают о себе удивительные истории. Вот и андерсеновский уличный фонарь, доживающий век, горько сетует на свою судьбу. У Алфеевского он просто висит, где ему положено, и дома за ним очень уже перспективно уходят в глубину. Они тоже безмолвны, эти дома. Цветная книжка 1971 года - «Дюймовочка», «Гадкий уте¬нок» - заставляет насторожиться; колючесть, свойственная художнику, переходит здесь в разорванность, деликатная светопись - в плакатность.
Так, внешне, на одном эффекте подавать скромнейшего из сказочников, можно лишь по недосмотру. Вина, в данном случае, падает на художественного редактора книжки. У каждого художника возможны срывы, и плохую услугу оказывает ему издательство, в спешке публикуя все подряд.
До сих пор я разбирал лишь продукцию издательства «Детская литература». Книжки А. Кокорина и В. Чижикова, о которых пойдет речь ниже, выпущены «Малышом». К особым удачам «Малыша» я отношу приобщение вполне «взрослого» и очень опытного художника А. Кокорина к Андерсену. Три книжки - три сказки! «Свинопас», «Что мужик не сделает, то и хорошо» и «О том, как буря перевесила вывески». Все три - широкого формата, уверенно свободные по приему: живой карандашный рисунок плюс акварельная, деликатно введенная в него подцветка.
И в отборе сказок, и в подаче их - ум и вкус мастера, много знающего: знающего возможности подобного лаконичного приема и, главное, свои собственные творческие возможности. Кокорин с-знательно выбирает «нижний уровень» - быт! Тут он полновластный хозяин - у него все поселяне смешные и добрые, и розовые свинки такие же; даже дома с аистом на крыше у Кокорина добрые. Ну что же - и такой, вполне житейский, обжитой Андерсен нам нужен. Перед нами лишь одна грань андерсеновского мира, но как убедительно-вкусно поданная. Очень непринужденно, без видимых усилий Кокорин решает труднейшую формальную задачу - между его фигурками в тексте и страничными композициями нет стилевого разрыва, все решено в одном ключе. Больше того, та же совсем не простая импровизационная легкость переходит из сказки в сказку, поэтому так удачно они ужились под одной обложкой!
И последнее в моем разборе - «Огниво» с картинками В. Чижикова. Нарядная, цветастая книжка и смешна, и декоративна. Тут как-то не хочется доискиваться первоисточников; они есть, но не лезут в глаза. Художник не только почувствовал Андерсена в целом, но, больше того, сумел выделить и подчеркнуть необычное звучание его первой по времени сказки. В ней меньше поэтических иносказаний и недомолвок и больше действия. Я бы назвал ее авантюрной сказкой, и этот приключенческий привкус «Огнива», роднящий его с «Аладдином», Чижиков живо воспринял.
«Служивый» у него полностью лишен индивидуальности; он - маска, как и у автора. Просто это сочетание в одном лице качеств, присущих солдату. Нарочитая условность всего окружения также отлично понята художником. Особенно хочется выделить дворцовый сад при луне, очень убедительный своей «невсамделишностью». Таков же и замок, виднеющийся сквозь решетку. В сказке, очень сюжетно пестрой, достигнуто единство и ритмическое, и цветовое. Образы найдены. Собаки, против обыкновения, действительно фантастически огромны; обычно иллюстраторы сажают на сундук обыкновенных дворняг несколько укрупненной породы. Привлекателен и квадратный формат «Огнива» - и тут, как и в кокоринских сказках, заметно стремление «Малыша» отойти от стандартных норм.
Хотелось бы добавить еще несколько слов о стилистике художника. Чижиков, долго проработавший в «Крокодиле» и затем в «Мурзилке», перенес и в книгу приемы типично журнального рисунка. Благодаря культуре цвета и композиционному чутью художника, переход от журнала к книге совершился безболезненно. Здесь недавний карикатурист ограничил себя кругом тем, близких ему,- неспроста из сотен андерсеновских сказок он отобрал именно «Огниво», почти «комикс» рядом со снежными королевами! Манеру Чижикова я бы назвал «ласковым юмором».
Можно, значит, и так - просто смешной Андерсен, даже с «крокодильским» оттенком, легко уживается с философским Андерсеном. Приведенные выше примеры еще раз убеждают нас - чем богаче творческий диапазон автора, тем, естественно, разнообразнее палитра художников-иллюстраторов. Еще одно доказательство тому - два привлекательных издания, выпущенные в послевоенные годы Детгизом - «Соловей» и «Старый дом».
Илюстрации В.Домогацкого смотрите в журнале da_zdra_per_m : da-zdra-per-m.livejournal.com/34169.html
Автор гравюр к этим сказкам В. Домогацкий нашел свой необычный фон, далекий от повествовательности; строгая сдержанность, лаконичность изобразительного языка отмечает эти изящно изданные, совсем взрослые книжки.
К работе над сказками великого датчанина издательства смело привлекают самых разнообразных художников.
К Андерсеновскому юбилею «Детская литература» готовит сразу два сборника сказок - с рисунками В. Пивоварова и В. Панова. В «Малыше» уже вышла книга, объединившая сказки, проиллюстрированные А. Кокориным. Об этой творческой удаче художника, отмеченной дипломами на Всесоюзном и Всероссийском конкурсах на лучшую книгу 1974 года, шел разговор выше. К юбилею «Малыш» выпускает «Гадкого утенка» с рисунками В. Белышева. Это ближайшее будущее. Сколько еще новых неожиданных Андерсенов подарят нам в дальнейшем наши издательства?!