Между прочим, за несколько лет до "Иностранки" появилась книга "Дети Персии". Она, как и следует из названия, рассказывает детям страны, в которой жить хорошо, о детях, которым живется плохо. Первые главы удивительно перекликаются с сюжетом рассказа Вирты:
K слову об артефактах - "Пионерку" тридцатых по выразительности и красноречивости трудно переплюнуть даже самому изощренному художественному повествованию http://www.oldgazette.ru/pionerka/index1.html
Теперь буду до вечера терзаться, вернулись ли мальчики на родину... Еще удивительнее, чем сходство с книгой Вирты, здесь перекличка с советским настоящим и недалеким будущим. Ведь родственников советских эмигрантов первой и второй волны тоже подвергали репрессиям. И судьба приехавших в СССР в конце 30-х стала незавидной (вспомнить того же Губерта). Смело. И как цензура пропустила? Или уверенность в советской правоте была настолько сильна, что соринок в собственном глазу не видели?
Вернулись, куда ж деться. Впрочем, это не более чем прием, позволяющий подчеркнуть ужасы жизни "на той стороне". И, кстати, несмотря на прямолинейность, книга написана неплохо, содержит вполне достоверные подробности и оттого весьма убедительна. А у цензуры претензий возникнуть и не должно было, именно в силу изначальной предубежденности читателя, которая умело создается не только общей идеологической обработкой, но и начальными страницами, сразу же задающими разделение на "мы" и "они". Мы - хорошие, а они, те, что по ту сторону, - плохие, неправильные: бьют, унижают, эксплуатируют, мучают родных тех, кто посмел захотеть иного. Это очень интересный эффект советских детских книг - заведомая предвзятость по отношению к их героям. С самого начала мелкими штрихами и прямыми высказываниями обозначалось - вот друг, а вот враг. Сочувствие "правильным" героям было предопределено, неприязнь к оппонентам гарантирована. При этом, перечитывая их сейчас, видишь, что книжные враги высказывали здравые, правильные вещи, с которыми трудно не согласиться, вели себя разумно и адекватно, но все их слова и поступки читателем убежденным трактуются строго отрицательно. Вот, скажем, у Мусатова крепкий крестьянин рассуждает в кругу семьи, что он сдал государству в счет налога все, что требовалось, честно, отчего же он должен отдавать остальное какой-то там продразверстке. Неправильно это, так можно мужика совсем ослабить. Его племянник-пионер слушает, наливаясь праведной ненавистью, и бежит докладывать о кулаке, утаившем хлеб от голодающих рабочих. И кому сочувствовали в детстве? Разумеется, геройскому мальчонке, которого, к тому же, злобно травили враги советской власти. Или у Кожевникова умирающий от голода ребенок идет "хлопотать у Советской власти" о матери и младшем брате. В Совете депутатов его встречает женщина, попивающая чай с белым хлебом и несколько брезгливо выслушивает просителя. Наивный вопрос мальчика "А ты где хлеб-ат берешь?" остается без ответа. Но мальчик уходит осчастливленный - Советская власть теперь позаботится! Сейчас подобные эпизоды неизбежно царапнут, но мы их читаем уже отстраненно, с нынешней точки зрения, которая, наверное, тоже по-своему не лишена предубеждений.
Несмотря на идеологизм и "программируемую" заданность восприятия, которую вы замечательно отметили, именно автор сознательно ввел деталь с белым хлебом... Я не ищу "диссидентства" в текстах из другой эпохи, они скорее своеобразный "коктейль" жизненной правды и идеологии, очень многослойный (второпях сейчас не подбираю точные слова, пишу, как мысль промелькнула). Очень интересная тема для размышлений! Я еще над вашим комментарием подумаю.
K слову об артефактах - "Пионерку" тридцатых по выразительности и красноречивости трудно переплюнуть даже самому изощренному художественному повествованию http://www.oldgazette.ru/pionerka/index1.html
Reply
Еще удивительнее, чем сходство с книгой Вирты, здесь перекличка с советским настоящим и недалеким будущим. Ведь родственников советских эмигрантов первой и второй волны тоже подвергали репрессиям. И судьба приехавших в СССР в конце 30-х стала незавидной (вспомнить того же Губерта).
Смело. И как цензура пропустила? Или уверенность в советской правоте была настолько сильна, что соринок в собственном глазу не видели?
Reply
А у цензуры претензий возникнуть и не должно было, именно в силу изначальной предубежденности читателя, которая умело создается не только общей идеологической обработкой, но и начальными страницами, сразу же задающими разделение на "мы" и "они". Мы - хорошие, а они, те, что по ту сторону, - плохие, неправильные: бьют, унижают, эксплуатируют, мучают родных тех, кто посмел захотеть иного. Это очень интересный эффект советских детских книг - заведомая предвзятость по отношению к их героям. С самого начала мелкими штрихами и прямыми высказываниями обозначалось - вот друг, а вот враг. Сочувствие "правильным" героям было предопределено, неприязнь к оппонентам гарантирована. При этом, перечитывая их сейчас, видишь, что книжные враги высказывали здравые, правильные вещи, с которыми трудно не согласиться, вели себя разумно и адекватно, но все их слова и поступки читателем убежденным трактуются строго отрицательно. Вот, скажем, у Мусатова крепкий крестьянин рассуждает в кругу семьи, что он сдал государству в счет налога все, что требовалось, честно, отчего же он должен отдавать остальное какой-то там продразверстке. Неправильно это, так можно мужика совсем ослабить. Его племянник-пионер слушает, наливаясь праведной ненавистью, и бежит докладывать о кулаке, утаившем хлеб от голодающих рабочих. И кому сочувствовали в детстве? Разумеется, геройскому мальчонке, которого, к тому же, злобно травили враги советской власти. Или у Кожевникова умирающий от голода ребенок идет "хлопотать у Советской власти" о матери и младшем брате. В Совете депутатов его встречает женщина, попивающая чай с белым хлебом и несколько брезгливо выслушивает просителя. Наивный вопрос мальчика "А ты где хлеб-ат берешь?" остается без ответа. Но мальчик уходит осчастливленный - Советская власть теперь позаботится! Сейчас подобные эпизоды неизбежно царапнут, но мы их читаем уже отстраненно, с нынешней точки зрения, которая, наверное, тоже по-своему не лишена предубеждений.
Reply
Я не ищу "диссидентства" в текстах из другой эпохи, они скорее своеобразный "коктейль" жизненной правды и идеологии, очень многослойный (второпях сейчас не подбираю точные слова, пишу, как мысль промелькнула).
Очень интересная тема для размышлений! Я еще над вашим комментарием подумаю.
Reply
Leave a comment