Седьмая сказка для Люды
Новый год дарит новые слова.
На год меньше времени, на год больше чувств - из жизни выпаривается вода, проступают узорчатые кристаллы смысла. Понимание острее и чётче, образы рельефней, неясное будущее счастье весомей и глубже.
Год дарит незнакомые прежде штрихи, краски, отзвуки - чтоб мы без конца пробовали по-новому говорить об одном и том же, о чём никогда не надоедает.
И я говорю.
Я говорю: знаете, мне часто кажется, что за близким человеком, буквально за его спиной, маячит светлый и длинный шлейф, как за кометой - только уходящий не вдаль, а в прошлое.
Вереница силуэтов, образов, послесвечений, тающая извилистой очередью в наше общее «давным-давно», в день первого "здравствуй".
Мы обнялись сегодня, встретившись, лишь на секунду - но в ладонь на плече, в щёку у щеки - мягко толкнулись все наши прежние тысяча триста два мимолётных объятия, и плюс вот одно сегодняшнее, оно тоже потом зачтётся.
Так мы не стареем для любимых, так любимые не стареют для нас.
Мне лишь прищуриться, всмотреться в тебя, в этот свет - и там, в глубине, стоишь ты же, той солнечной смешливой девочкой, внезапно стиснувшей мою ладонь посреди пешеходной зебры - во-о-он, на третьем с половиной году отсюда, видишь? -
видишь? - это же тоже ты, счастье, и это будешь ты - даже когда год отсюда станет хоть тридцать третьим.
Для меня - будешь.
Я знаю, что говорю.
И я говорю: знаете, одиночество - это как разгерметизация.
Когда живётся так, будто где-то в тебе - точечная пробоина от мимолётного метеора, в пробоину смотрит млечный путь и говорит «привет», ночь говорит «пойдём со мной», абсолютный ноль заглядывает и интересуется, почему тут внутри так тепло, собственно.
И, по большому счёту, тебе нечего им всем ответить.
Так вполне можно жить - привыкаешь. Кислород улетает не сразу. Да, тянет сквознячком, и свист этот, и дышится не ахти, но в целом ничего, можно даже обустроиться как-то.
А потом происходит такая история - ты приехал через полгорода за человеком, человек открыл дверь машины, сел рядом, пристегнулся, кивнул - мол, погнали. Да больше и ничего.
Но вдруг перестало сквозить.
Пробоина - закрыта. Намертво. Потому что это - твой человек.
Он специально так создан, чтоб закрыть чёртову пробоину. Другие не подойдут.
И по той тишине, которая внезапно настала в тебе и вокруг, по теплу, которое тебя окутало, ты осознаёшь, до какой же бесчеловечной степени тебе было ещё миг назад - без него - здесь - абсолютно, изматывающе невыносимо.
Диву даёшься - да как ты только сюда доехал вообще по этому космическому ужасу один.
И - главное - как потом один поедешь обратно?..
А ехать обратно придётся, но об этом я не хочу сейчас говорить, извините.
У нас новый год, и я хочу говорить о другом.
И я говорю: знаете, в секунды, когда космос отпускает, и абсолютный ноль даёт передышку, в общем - когда твой человек рядом, в эти секунды весь ты - одна сплошная готовность устраивать этому человеку ежедневное чудо.
Но в мире, где сюрпризам обычно не рады, а в протянутой открытой ладони склонны видеть подвох, эта готовность - тяжёлый дар, и ты копишь в себе грузное, неотданное, недоподаренное.
Золотая армия невостребованных чудес, многочасовые хоралы отвергнутых колыбельных, хеопсовы пирамиды серебрящихся фольгой подарочных коробок - так выглядит нынче твоё безлюдное неразделённое королевство.
Сам себе и раджа и антилопа, сколько хочешь гарцуй и сколько хочешь проси у себя пощады. Одно лишь эхо твоих потерянных шагов бродит, среди ничейной роскоши, под высокими дворцовыми сводами.
…Хотя стойте, вот это сейчас были не мои шаги.
- Кто здесь?
И тут - не поверите - я слышу голос, который ни с каким не спутаю:
- Так занятно написано, но это ведь всё про тебя, правда? О себе и о себе, во всех лицах. А где здесь я? Кто тебе - я, кем ты видишь меня?
И я говорю - о! это чудесная картина, поверь!
Счастье моё, ты - смешной оленёнок на поляне, у тебя такие чуткие ушки и внимательные большие влажные глаза.
Ты выходишь ко мне, выходишь бесшумно из путаницы солнечных пятен, из говорливого леса, тебя сразу и не различишь, но я вижу.
Вот ты: вся - настороженность, вся - пружинка, глядишь и слушаешь, и решаешь мою судьбу на сегодня, а весь остальной лес перестаёт шептать, петь, чирикать.
Вот я - твой тяжёлый небыстрый человек в грубых сапогах, с городскими запахами и громоздкими жестами.
Чуткие ушки оленёнка не прощают неточностей, грубому человеку сложно и страшно. Человек тихонько нащупывает слова, что наспех подобрал и рассовал по карманам, собираясь в дорогу.
Что у тебя там, говорит издалека оленёнок, что припас для меня? будет интересно? расскажи, и я подумаю, верю ли тебе сегодня.
И я рассказываю.
И вижу, как ушки, чуть подрагивая, с опаской ловят неловкие звуки моего голоса, как тишайше переступают с места на место точёные копытца, и как во влажных умных глазах - отражается мир.
Новый год, дай мне новых слов.
Я очень люблю этого оленёнка.
На год меньше времени, на год больше чувств - из жизни выпаривается вода, проступают узорчатые кристаллы смысла. Понимание острее и чётче, образы рельефней, неясное будущее счастье весомей и глубже.
Год дарит незнакомые прежде штрихи, краски, отзвуки - чтоб мы без конца пробовали по-новому говорить об одном и том же, о чём никогда не надоедает.
И я говорю.
Я говорю: знаете, мне часто кажется, что за близким человеком, буквально за его спиной, маячит светлый и длинный шлейф, как за кометой - только уходящий не вдаль, а в прошлое.
Вереница силуэтов, образов, послесвечений, тающая извилистой очередью в наше общее «давным-давно», в день первого "здравствуй".
Мы обнялись сегодня, встретившись, лишь на секунду - но в ладонь на плече, в щёку у щеки - мягко толкнулись все наши прежние тысяча триста два мимолётных объятия, и плюс вот одно сегодняшнее, оно тоже потом зачтётся.
Так мы не стареем для любимых, так любимые не стареют для нас.
Мне лишь прищуриться, всмотреться в тебя, в этот свет - и там, в глубине, стоишь ты же, той солнечной смешливой девочкой, внезапно стиснувшей мою ладонь посреди пешеходной зебры - во-о-он, на третьем с половиной году отсюда, видишь? -
видишь? - это же тоже ты, счастье, и это будешь ты - даже когда год отсюда станет хоть тридцать третьим.
Для меня - будешь.
Я знаю, что говорю.
И я говорю: знаете, одиночество - это как разгерметизация.
Когда живётся так, будто где-то в тебе - точечная пробоина от мимолётного метеора, в пробоину смотрит млечный путь и говорит «привет», ночь говорит «пойдём со мной», абсолютный ноль заглядывает и интересуется, почему тут внутри так тепло, собственно.
И, по большому счёту, тебе нечего им всем ответить.
Так вполне можно жить - привыкаешь. Кислород улетает не сразу. Да, тянет сквознячком, и свист этот, и дышится не ахти, но в целом ничего, можно даже обустроиться как-то.
А потом происходит такая история - ты приехал через полгорода за человеком, человек открыл дверь машины, сел рядом, пристегнулся, кивнул - мол, погнали. Да больше и ничего.
Но вдруг перестало сквозить.
Пробоина - закрыта. Намертво. Потому что это - твой человек.
Он специально так создан, чтоб закрыть чёртову пробоину. Другие не подойдут.
И по той тишине, которая внезапно настала в тебе и вокруг, по теплу, которое тебя окутало, ты осознаёшь, до какой же бесчеловечной степени тебе было ещё миг назад - без него - здесь - абсолютно, изматывающе невыносимо.
Диву даёшься - да как ты только сюда доехал вообще по этому космическому ужасу один.
И - главное - как потом один поедешь обратно?..
А ехать обратно придётся, но об этом я не хочу сейчас говорить, извините.
У нас новый год, и я хочу говорить о другом.
И я говорю: знаете, в секунды, когда космос отпускает, и абсолютный ноль даёт передышку, в общем - когда твой человек рядом, в эти секунды весь ты - одна сплошная готовность устраивать этому человеку ежедневное чудо.
Но в мире, где сюрпризам обычно не рады, а в протянутой открытой ладони склонны видеть подвох, эта готовность - тяжёлый дар, и ты копишь в себе грузное, неотданное, недоподаренное.
Золотая армия невостребованных чудес, многочасовые хоралы отвергнутых колыбельных, хеопсовы пирамиды серебрящихся фольгой подарочных коробок - так выглядит нынче твоё безлюдное неразделённое королевство.
Сам себе и раджа и антилопа, сколько хочешь гарцуй и сколько хочешь проси у себя пощады. Одно лишь эхо твоих потерянных шагов бродит, среди ничейной роскоши, под высокими дворцовыми сводами.
…Хотя стойте, вот это сейчас были не мои шаги.
- Кто здесь?
И тут - не поверите - я слышу голос, который ни с каким не спутаю:
- Так занятно написано, но это ведь всё про тебя, правда? О себе и о себе, во всех лицах. А где здесь я? Кто тебе - я, кем ты видишь меня?
И я говорю - о! это чудесная картина, поверь!
Счастье моё, ты - смешной оленёнок на поляне, у тебя такие чуткие ушки и внимательные большие влажные глаза.
Ты выходишь ко мне, выходишь бесшумно из путаницы солнечных пятен, из говорливого леса, тебя сразу и не различишь, но я вижу.
Вот ты: вся - настороженность, вся - пружинка, глядишь и слушаешь, и решаешь мою судьбу на сегодня, а весь остальной лес перестаёт шептать, петь, чирикать.
Вот я - твой тяжёлый небыстрый человек в грубых сапогах, с городскими запахами и громоздкими жестами.
Чуткие ушки оленёнка не прощают неточностей, грубому человеку сложно и страшно. Человек тихонько нащупывает слова, что наспех подобрал и рассовал по карманам, собираясь в дорогу.
Что у тебя там, говорит издалека оленёнок, что припас для меня? будет интересно? расскажи, и я подумаю, верю ли тебе сегодня.
И я рассказываю.
И вижу, как ушки, чуть подрагивая, с опаской ловят неловкие звуки моего голоса, как тишайше переступают с места на место точёные копытца, и как во влажных умных глазах - отражается мир.
Новый год, дай мне новых слов.
Я очень люблю этого оленёнка.