Борьба политических направлений в Одессе в дни французской интервенции
Из одноимённой статьи В. В. Михайлова и А. С. Пученкова.
Установление в Одессе в декабре 1918 г. режима военной диктатуры генерала А. Н. Гришина-Алмазова стало для белого главнокомандующего А. И. Деникина сюрпризом сомнительного свойства. Присоединение Одессы, хотя и соответствовало идее объединения Южной России, но, по признанию Деникина, “осложняло еще более тяжелое в то время положение Добровольческой армии, возлагая на нее нравственную ответственность за судьбу большого города, обложенного неприятелем, требующего снабжения и продовольствия, а главное - города с крайне напряженной политической атмосферой”. Тем не менее трехцветный национальный флаг был поднят над Одессой, и Деникин утвердил назначение Гришина-Алмазова в качестве военного губернатора города, что было воспринято в Екатеринодаре неоднозначно. Личность военного губернатора была совершенно никому не известна, о его прошлом ходили самые противоречивые слухи: говорили, что он “мальчишка и самозванец и произведен в генералы какой-то татарской бандой”, “домовым комитетом” и т. д.; смущал Деникина и “революционный” способ назначения одесского диктатора. Особенно Антон Иванович опасался одесского сепаратизма, проявлявшегося в том, что местные общественные группы стремились образовать особое Южнорусское правительство.
[Читать далее]С согласия представителя генерала Деникина в Одессе, члена Особого Совещания В. В. Шульгина, при Гришине-Алмазове был сформирован аппарат гражданского управления, а сам новоиспеченный одесский правитель пообещал Шульгину, что “местный диктатор… беспрекословно повинуется главному диктатору, то есть генералу Деникину”. Получив от Гришина-Алмазова такое обещание, Шульгин приступил к составлению “правительства”, которое вскоре и было сформировано. Состав его был воспринят местными политическими деятелями с недоумением, однако факт наличия правительства был налицо, и оно начало работать. Вскоре В. Я. Демченко от имени СГОР была выдвинута идея образования особого Южнорусского правительства. Кроме того, “одесский сепаратизм” усугублялся в глазах чиновников из Екатеринодара еще и тем обстоятельством, что в городе был налажен выпуск бумажных карбованцев с помощью оставшихся от петлюровцев клише для печатания ассигнаций. В Екатеринодаре эмиссия денежных знаков одобрения не получила, там не понимали, вспоминал Шульгин, что “Жизнь дорожала. Приходилось платить… повышать все время жалованье. Это вынуждало нас к таким действиям, которые беспокоили Екатеринодар”.
Слухи об организации в Одессе правительства достигли Главнокомандующего. Для прояснения обстановки его помощник А. С. Лукомский был командирован в Одессу, где “нашел обстановку крайне сложной”. Гришин-Алмазов заверял генерала А. М. Драгомирова, что “Совет Государственного объединения, Национальный центр и Союз Возрождения пришли к мысли о необходимости сформирования здесь в Одессе Южнорусского правительства. Идея эта возникла не только без участия, но и без ведома моего и моих ближайших сотрудников. Мною заявлено, что без разрешения Главнокомандующего… не допущу никаких перемен и не разделяю их взглядов по этому поводу. Указанные группировки предполагают осуществить свою мысль не иначе как с разрешения Главнокомандующего”. Гришин-Алмазов утверждал, что “генерал Лукомский тщательно ознакомился с положением, одобрил в общем наши действия и конструкцию власти. Никакого правительственного аппарата у нас нет… Я подчинен генералу Деникину на основании воинской дисциплины”. Шульгин в разговоре по прямому проводу с Драгомировым обещал, что не допустит возникновения “никакого южнорусского правительства… пока я здесь”. В результате поездки Лукомского в Одессу местная модель гражданского управление получила одобрение Деникина, а существовавшее при Гришине-Алмазове Совещание было разрешено сохранить в качестве “совещательного органа без правительственных функций”. Так или иначе, но “одесский сепаратизм” очень беспокоил Екатеринодар, в котором полагали, что все территории, признавшие власть Деникина, должны исходить исключительно из строжайшего подчинения его распоряжениям, игнорируя особенности местной политической обстановки.
Гришин-Алмазов сумел проявить несомненные лидерские качества и, найдя поддержку члена Государственной Думы Шульгина, был утвержден в должности сначала французским командованием, а затем и Деникиным. Шульгин, по его собственному определению, исполнял роль связующего звена между правительством Деникина и Гришиным-Алмазовым. Шульгин рассматривался в Одессе в качестве главноуполномоченного Деникина и играл видную роль в политической жизни города. Можно говорить, что первое время во главе Одессы стоял своеобразный триумвират - французский вице-консул Э. Энно, Гришин-Алмазов и Шульгин. Последний занимал два смежных номера в “Лондонской” гостинице, в одном из которых был “салон” Шульгина, а во втором размещалась “Азбука” - тайная контрразведывательная организация, поставленная им на службу Добровольческой армии. Положение французского вице-консула в Киеве, ставшего главным инициатором интервенции, было весьма непрочным. Энно исключительно благожелательно относился и лично к Шульгину, взгляды которого он полностью разделял, и к Добровольческой армии, в лице которой “он признавал единственное здоровое начало на Юге России”. Жена Энно, киевлянка Елена Марковна Погребакская, была, по словам Шульгина, женщиной “удивительной энергии и твердо усвоенных взглядов”. Именно ее предпочтения во многом обусловили формирование русской политики Энно...
Сам Гришин-Алмазов, будучи исключительно амбициозным человеком, все же относился к Деникину вполне лояльно... Вместе с тем в приватных разговорах с Шульгиным молодой диктатор жаловался, что в Екатеринодаре ему не верят и не столько ценят, что они “прилучили” Одессу под трехцветное знамя Единой России, сколько боятся “одесского самостийничества”.
Сложившуюся ситуацию комментировал помощник по морской части военного губернатора Одессы Гришина-Алмазова вице-адмирал Д. В. Ненюков: “С включением Одессы в орбиту управления генерала Деникина возникли крупные трения с администрацией Юга России. Сидевшие там господа решили, что все должно идти по старому шаблону и установили строгую централизацию, когда ни почта, ни телеграф почти не действовали, а если и действовали, то через пень в колоду. При таких способах сношений можно было управлять только директивами и немало труда и времени было потрачено, чтобы убедить молодых и ретивых деникинских министров и их помощников до столоначальника включительно, чтобы они прекратили посылать свои запреты и предписания”. Однако, помимо сложностей в “высшем эшелоне власти” положение в Одессе усугублялось еще и деятельностью политических партий.
На рубеже 1918-1919 гг. в Одессе существовали представители всех тогдашних российских политических партий и группировок...
Наиболее сильными в Одессе были позиции Совета Государственного Объединения России (СГОР), Союза Возрождения России, Совета земств и городов Юга России, Национального центра и Южнорусского Национального центра. Эти организации непрерывно враждовали между собой, что вызывало крайнее удивление у французов, части которых с декабря 1918 г. занимали Одессу.
Наиболее интенсивную работу вел СГОР, сумев придать себе вес в глазах представителей французского командования. Составленный по большей части из лиц, занимавших влиятельное положение в царской России, он претендовал на главенствующую роль в качестве советчика союзников. Для того чтобы у них не было повода упрекнуть СГОР в слишком реакционной направленности, был избран комитет для связи с союзным командованием, “который как комитет избранников должен был почитаться “демократическим” и удовлетворить союзников”, - вспоминал видный политик Б. А. Энгельгардт. Однако “демократическая” сущность СГОР не могла вызывать никаких иллюзий: председателем комитета был барон Меллер-Закомельский, в комитет входили князья Голицын, Щербатов и Куракин. Для наведения “демократического глянца” в состав комитета был введен присяжный поверенный М. С. Маргулиес. Роль последнего была особой: достаточно сказать, что именно им предоставлялись деньги на “пропаганду и содержание концепции этого совета”, - писал Гейден.
Эти люди представляли собой, за исключением “революционера” Маргулиеса, по сути, старую феодальную аристократию. СГОР проводил почти ежедневные заседания, на которых председательствовал А. В. Кривошеин. По словам Деникина, “Совет не углублял и не раскрывал свою идеологию, а ставил исключительно вопрос о власти”, игнорируя попытки Екатеринодара подчинить его своему влиянию. Советом Государственного объединения России при осуществлении его политики руководили исключительно классовые мотивы, делая членов СГОР неспособными ни к какому “творческому синтезу, ни к какой жертвенности своими классовыми интересами во имя интересов целого, интересов государства. В миниатюре и в карикатуре СГОР мыслил и действовал в год интервенции так, как мыслило и действовало правящее сословие в 1905 г. и накануне 1917 г. …С кем угодно, лишь бы защитить “свою феодально-помещичью буржуазность” и свое привилегированное положение”, - справедливо указывал М. В. Брайкевич, также активный участник событий в Одессе.
Для деятелей из СГОР, как вспоминал М. А. Циммерман, “был важен лишь отрицательный результат: сломать и уничтожить господство большевиков, но какими средствами - это было безразлично. Они хотели вернуть себе свои дома, имения, капиталы, но если за это надо было заплатить расчленением России, передачей части Юга под политический протекторат Франции или Англии, то это было бы платой, перед которой они, конечно, не остановились”. В целом СГОР по своему составу был ближе к белому диктатору Одессы генералу Гришину-Алмазову и Деникину, чем другие организации. Союз Возрождения России во главе с народным социалистом В. А. Мякотиным держал себя нейтрально и готов был поддерживать линию Добровольческой армии “при известных условиях в смысле уничтожения всякого намека на военную диктатуру и привлечения в состав управления представителей общественных групп”. Боясь военно-полицейской диктатуры, члены Союза Возрождения признавали оптимальным создание коллегиального органа управления, в который должен был войти командующий местными силами Добровольческой армии генерал Гришин-Алмазов, одесский городской голова М. В. Брайкевич и председатель местной земской управы Бутенок. Однако самого Гришина-Алмазова предложение Союза Возрождения не устроило, так как “он вообще противник всяких комитетов и коллегий и считает единственно подходящей для переживаемого критического момента единоличную власть, которая одна только может быть действительно твердой властью, не знающей колебаний и способной создать порядок”. Отказ одесского диктатора, впрочем, не удивил делегацию, понимавшую, что “это не только его (Гришина-Алмазова. - В. М.) собственное мнение, но что оно внушается ему также и со стороны, главным образом В. В. Шульгиным, игравшим в эти дни роль ближайшего советника Гришина и направлявшего чуть ли не все его действия”.
Совет земств и городов Юга России являлся по сути филиалом Союза Возрождения и расходился с ним лишь в подходе к вопросу о соглашении с Украинской Директорией: если первая организация в целом была готова прийти к заключению соглашения с самостийниками, то Союз Возрождения относился к Директории совершенно отрицательно.
Национальный центр в Одессе вел себя достаточно вяло. Связано это было с тем, что главные деятели центра до Одессы не добрались. …образовался “одесский отдел” центра, поставивший своей задачей установление связи “со всеми группами общественных деятелей в Одессе и партиями несоциалистического направления, а также направлять общественную работу руководителей Добровольческой армии, удерживая их от принятия мер, противных духу времени”. Значительное место в работе одесского отдела отводилось пропаганде Добровольческой армии, что находило одобрение у Деникина.
Параллельно с одесским отделом Национального Центра в городе также возобновила свою деятельность и группа Шульгина, ранее называвшаяся “Внепартийный блок русских избирателей в Киеве” и работавшая в качестве Киевского отдела Национального Центра. В конце января группа сорганизовалась под названием Южнорусский национальный центр, который занял по отношению к Национальному центру независимую позицию. Авторитет Шульгина в то время был исключительно высок, поскольку он, будучи членом Особого Совещания, выступал в Одессе в качестве полномочного представителя Деникина и политического руководителя диктатора Одессы Гришина-Алмазова.
Шульгин в переписке с Добрармией требовал для Гришина-Алмазова большей свободы действий, осуждал централистскую позицию Екатеринодара, но эти внутренние трения не выносились им наружу, на суд общественности. В своей публичной политике группа Шульгина и он лично всячески подчеркивали свою лояльность Добровольческой армии и Главнокомандующему генералу Деникину. Шульгиным выпускалась в Одессе газета “Россия”, целиком поддерживавшая линию Добровольческой армии и выступавшая против любых форм соглашения с украинцами и колониальной политики Франции по отношению к России. По распоряжению французского командования газета была закрыта сроком на 8 дней, что вызвало скандал в Одессе и порицание французов даже политическими противниками Шульгина. Извинения французов Шульгина не удовлетворили, он начал готовиться к отъезду, считая, что оставаться в Одессе ему как представителю генерала Деникина становится унизительно. 31 марта 1919 г. Шульгин уехал из Одессы.
Стоит упомянуть также организацию хлеборобов, возобновившую свою деятельность в Одессе после падения режима гетмана П. П. Скоропадского. Хлеборобы объединяли зажиточных крестьян. В руководство входили крупные помещики Юга России... Хлеборобы в лице Андро (де Ланжерона) стремились убедить союзников в необходимости создать власть, независимую от Екатеринодара и находящуюся под попечительством союзников.
Разделить организации Одессы того времени можно было, по классификации Е. Н. Трубецкого, на “демократические” и “государственно мыслящие”. И те, и другие, как казалось Трубецкому, производили впечатление безнадежно больных людей. Помимо “демократических” и “государственно мыслящих” политиков работал в Одессе и В. М. Пуришкевич, читавший в городе лекции, в которых он призывал к объединению всех “русских армий” вокруг Великого князя Николая Николаевича. Последний же предпочитал дождаться приглашения его “возможно более авторитетным указанием на то, что это отвечает благу народа и желаниям широких общественных кругов”.
Все политические организации в Одессе, за исключением Южнорусского Национального Центра, подвергали добровольческую администрацию города ожесточенной критике, находясь в оппозиции к Деникину.
Политические организации Одессы собирались на бесконечные совещания, вели, как вспоминал Энгельгардт, “нескончаемые споры все на ту же тему об организации верхов власти, о диктатуре, о Директории, об установлении предела власти главнокомандующего при назначении начальников ведомств и проч. и выносили свои постановления, которые отправляли Деникину”. По инициативе президиумов работавших в Одессе политических объединений с целью выработки единой линии прошло 10 совместных совещаний, в которых участвовало по пять представителей от четырех организаций - СГОР, Национального центра, Союза Возрождения и Совета земств и городов России. Южнорусский Национальный центр в переговорах не участвовал. Посещавший эти совещания граф Д. Ф. Гейден вспоминал: “Никакого толка из наших собраний не вышло, ни до чего не договорились: наши две правые партии стояли на необходимости диктатуры, а левые на каком-то бесформенном коллективе, который должен был управлять государством. Так мы и разошлись, оставшись каждый при своем мнении, и дальнейших попыток к соединению уже не было”.
В ходе 10 совместных совещаний русских политических организаций в Одессе выяснилось отсутствие у них единой позиции по всем принципиальным вопросам, из которых главным был вопрос о форме государственного устройства на Юге России: Директория или единоличная диктатура генерала Деникина. Совещание, по словам Маргулиеса, “выдохлось”. Однако понятно и то, что даже в случае, если бы правые политические группы пошли бы на поводу у левых и договорились о создании на Юге России Директории, в которую, помимо Деникина, должны были войти кадет Н. И. Астров и эсер И. И. Бунаков-Фундаминский, то Добровольческая армия такой компромисс бы не приняла, о чем ясно писал и сам белый главнокомандующий. Так или иначе, но политические партии в Одессе вели между собой отчаянную борьбу за власть. Вражда русских политических организаций была французам невыгодна и непонятна. В Одессе они надеялись найти власть, опираясь на которую, можно было бы создать большую смешанную франко-русскую армию, которая сокрушила бы большевизм в России. Однако французы, как вспоминал начальник Одесского центра Добровольческой армии вице-адмирал Д. В. Ненюков, “в Одессе не нашли никакого центра, с которым они могли бы столковаться и на который могли бы опереться. Гетман уже сошел со сцены. Русские шли все врозь, а петлюровцы очень немного разнились от большевиков, отличаясь от них только крайним украинским шовинизмом”.
Все же именно на петлюровцев французы старались опереться при осуществлении своей политики на Украине. Почему? Важную роль играло то обстоятельство, что петлюровцы всячески подчеркивали, что у них нет никаких причин для разногласий с французами. Украинцы при любой возможности оказывали французскому командованию мелкие услуги, доказывая, что, вопреки их убеждению, петлюровцы - конструктивная сила, обладающая реальным авторитетом среди населения Украины, с которой можно и должно договориться. Эта первая стадия “молчаливого изучения” французов украинцами и “примирительная политика” последних привела к тому, что угроза боевых действий против Директории со стороны интервентов практически исчезла. Огромную роль в этом сыграл бывший генерал русской императорской армии А. П. Греков, занимавший в то время должность Главнокомандующего полевыми армиями Директории.
Между Энно и французским военным командованием в лице генерала Д’Ансельма возник конфликт. Отстранение от власти Энно привело, к тому, что русская политика французского командования кардинально изменилась. Д’Ансельм, уже немолодой человек, находился под сильнейшим влиянием своего начальника штаба полковника Фрейденберга. Основное внимание Фрейденберг уделял именно политической работе, войдя в контакт с представителями всех существовавших в то время в Одессе политических группировок за исключением большевиков. Фрейденберг откровенно недоброжелательно относился к Добровольческой армии и сумел убедить своего патрона в том, что Добровольческая армия - это реакционная организация, не пользующаяся никакой поддержкой населения. Так в то время думало и французское правительство, и рядовые французы.
Нельзя не отметить, что Добровольческая армия была непопулярна в Одессе. Д’Ансельм в беседе с Шульгиным утверждал, что добровольцы, подобно эмигрантам во Франции “ничего не забыли и ничему не научились”. И поэтому “их армия не может иметь успеха”. Это же утверждение звучало у него и в беседах с другими российскими политиками.
Вокруг полковника Фрейденберга в Одессе сложилась масса слухов и мифов. Упоминая его еврейское происхождение, белые говорили о масонстве Фрейденберга, об огромной взятке в 5 млн, полученной им от петлюровской Директории за соглашение французов с украинцами как представителями отдельного государства, что, по-видимому, было правдой, и т. д. Фрейденберг выступал принципиальным сторонником соглашения с петлюровцами, которые, как он считал, способны поставить под ружье чуть ли не полумиллионную противобольшевистскую армию. Основная идея Фрейденберга была весьма проста: для борьбы с большевиками необходимо объединить все антибольшевистские силы, не взирая на их партийную принадлежность.
Вокруг Фрейденберга группировались не только украинские, но и некоторые русские политические круги демократического характера. Вместе с тем, как кажется, не следует преувеличивать предубеждение Фрейденберга против белых, достаточно вспомнить о его беседе с Шульгиным 24 февраля 1919 г., в ходе которой начальник французского штаба заявил: “Франция непоколебима верна принципу Единой России… мы независимости Украины никогда не признаем”. Далее Фрейденберг пытался уверить Шульгина в том, что необходимо “использовать для борьбы с большевиками все антибольшевистские силы, в том числе и силы украинцев”. Шульгин же был убежден, что никакое соглашение с украинцами невозможно, так как украинцы, как и большевики, - это вспомогательные отряды германизма. Так или иначе, но в вопросе о взаимоотношениях с петлюровцами согласия между деникинцами и французами так и не было достигнуто. Стремление французов договориться с петлюровцами до крайности раздражало белых, видевших в них таких же врагов Единой, Неделимой России, как и большевиков.
Французское командование в Одессе в лице генерала Д’Ансельма и полковника Фрейденберга вело с представителями Украинской Директории переговоры. Неприятие Директории деникинцами, отсутствие у них какой-либо гибкой политической линии привело к тому, что французы были разочарованы в белых как в государственной власти. Раздражала их и неспособность русских политических групп договориться, их клевета друг на друга, раздражало то, что французам приходилось действовать, по словам бывшего члена Государственного Совета П. П. Менделеева, “среди полного административного и военного хаоса”. Кроме того, особой симпатии не вызывали и представители добровольческой администрации - генералы Гришин-Алмазов и Санников. Оба генерала, по мнению французов, не соответствовали занимаемым ими должностям. Между тем для французов очевидной казалась мысль о том, что прежде чем освобождать Юг России от большевиков и формировать антибольшевистскую армию надо иметь какую-то власть, с которой можно было бы работать. Все их попытки создать такую власть наталкивались на одергивания из Екатеринодара. В результате никакого движения вперед не предпринималось...
Распропагандированные французы, подвыпив, нападали на добровольцев, а в дни, предшествовавшие эвакуации, начали настоящую охоту на деникинских офицеров. Помогало им в этом население города, в котором и без того буквально бушевал бандитизм. Днем Одесса веселилась, спекулировала и вела разгульный образ жизни, но ночью она представляла собой вид “сказочного, вымершего города без жителей и прохожих”. Зловещая тишина “нарушалась только частными ружейными выстрелами, производившими впечатление легкой перестрелки между неприятельскими окопами”. Разгул преступности и неспособность городских властей справиться с ней французы связывали с якобы начавшимся разложением добровольческих частей, предлагая их в наказание немедленно направить на фронт...
Такое отношение к Добровольческой армии в Одессе болезненно переживали сами находившиеся в городе деникинцы. Шульгин вспоминал: “Мы, деникинцы в Одессе, напоминали окруженный врагами треугольник. На одну сторону вели атаку большевики. С другой стороны были украинцы всех мастей, с третьей - евреи, часто называвшие себя “русской общественностью” и “русской демократией”... При таком положении газета “Россия” пришла бороться на три стороны и в двух плоскостях. Боролись мы против пропаганды среди “великих держав”. Конечно, эти печатные разговоры с великими державами в тоне par inter pares были наивны. Теперь это ясно. Но тогда мы еще этого не понимали. Мы еще слишком чувствовали великодержавность нашего прошлого и слишком верили в мощь ближайшего будущего, - будущего, создаваемого нашими собственными руками... Боролись мы и против местной пропаганды - украинцев, склонявших французов к игнорированию Деникина и образованию “Украины” под французским протекторатом. Эта борьба была более легкая. Правда она закончилась закрытием французами “России”, но к расчленению России французы приступить не решились”.
Переговоры французов с Директорией развивались достаточно сложно. Генерал Греков, выступавший в роли военного представителя Директории, не получив никаких полномочий, должен был выведать максимум сведений о французских войсках, их плане действий, новейших технических средствах, имевшихся в их распоряжении. Не доверяя французам, Директория находила, что “все же может и возможно было бы использовать их для борьбы против большевиков”. Переговоры велись со стороны Директории с полковником Фрейденбергом. Камнем преткновения изначально являлась фигура В. К. Винниченко, которого представитель французского командования рассматривал как скрытого большевика и предлагал выгнать из состава Директории - “как собаку, а затем уже можно говорить о признании ее (Директории. - В. М.) кем бы то ни было”. Вскоре Винниченко вышел из состава Директории и уехал за границу.
Военное положение Директории в связи с наступлением Красной армии стремительно ухудшалось. Поэтому петлюровцы любой ценой хотели добиться заключения соглашения с французами, от которых, в обмен на огромные уступки, требовалась военная помощь. На новом раунде переговоров, которые проводились в Одессе в феврале 1919 г., французское командование требовало изменения всего состава Директории, как необходимого предварительного условия каких-либо переговоров. Французы общались с дипломатическими миссиями Петлюры лишь на языке требований, а последний не имел ни малейшего желания уходить, сделавшись после отставки Винниченко полновластным хозяином Директории, сохранявшим в своих руках высшую военную власть. Вскоре Фрейденберг заявил, что “с петлюровской, так же как и с винниченковской Директорией никаких серьезных коопераций у французов не может быть”. Уже наметившееся разложение французской армии ясно показывало, что никакие переговоры не приведут к необходимой для удержания Директории у власти военной помощи. Кроме того, для французов стала очевидна недолговечность режима Директории. Продолжавшиеся после отъезда из Одессы военного представителя Петлюры генерала Грекова переговоры, были, по словам последнего, “бесконечными и безнадежными” и ни к какому соглашению не привели.
После отставки Энно у французов с Добровольческой Армией установились неприязненные отношения. Французы с трудом ориентировались в политической ситуации в России. Русские же, как замечал Гришин-Алмазов, “вместо того, чтобы сговориться и единством плана действий облегчить задачу французов - своими разрозненными выступлениями только вредили делу”. Французы не признавали авторитета генерала Деникина и считали, что Главнокомандующий ВСЮР не имеет права производить назначения в занятой ими Одесской зоне. Между тем Деникин продолжал рассматривать Одессу как составную часть Единой и Неделимой России. Исходя из этого, и делались распоряжения белого военачальника. Переписка его с французами шла в таком стиле, что казалось, по образному выражению Г. Н. Трубецкого, что “обе стороны думают только о том, как вызвать окончательный разрыв между собою”. Сам же Деникин считал, что именно в таких выражениях должна проходить переписка “между солдатами”.
Кроме того, Деникина раздражала колониальная политика Антанты и ее стремление получить от интервенции максимальную выгоду. Главнокомандующий справедливо опасался французской оккупации Одессы, противодействуя всем попыткам французов добиться политического преобладания в Одесском районе. Деникин выступил категорически против формирования так называемых “бригад микст”, то есть смешанных частей, которые должны были состоять из наемных русских и украинских солдат под командованием французских офицеров. Возникновение таких частей привело бы к преобладанию французов на белом Юге, что для Деникина было недопустимо. Антон Иванович даже пригрозил военно-полевым судом тем русским офицерам, которые поступят на службу в бригады “микст”. Понятно, что такая непримиримая позиция Деникина вызывала сильнейшее раздражение у французов, которым казалось, что Деникин не дает им работать, а “только втыкает палки в колеса”. Кроме того французским ставленником А. де Ланжероном выдвигалась идея о формировании на Юге России особой власти, которая должна была бы находиться в полном подчинении союзникам и быть фактически независимой от Екатеринодара. Эти идеи не могли получить одобрения у Деникина.
На фоне продолжавшегося разложения французской армии и все сжимавшегося кольца блокады вокруг Одессы судорожные попытки создать наконец в городе власть выглядели неубедительными и усиливали конфликт между Екатеринодаром и французским военным командованием.
Политика Деникина и его сотрудников в Одессе была “не реакционною, а просто неумелою. Они обнаружили с одной стороны полное незнание и непонимание запутанных местных отношений, а с другой стороны неспособность отрешиться от старинных способов управления, совершенно неприспособленных к местным условиям жизни”, - писал всего несколько месяцев спустя после развернувшихся событий Трубецкой, один из видных общественных деятелей того времени. Сложно не согласиться и с генералом Лукомским, утверждавшим, что “в тех событиях, которые предшествовали эвакуации Одессы, виновны прежде всего - мы русские и сваливать всю вину на французское командование, которое не разобралось в обстановке, неправильно и несправедливо”...
Политика союзников, как справедливо заметил Деникин, отличалась своекорыстием. В ней наблюдались колонизаторские тенденции. Этим во многом объясняются конфликты, возникавшие между Деникиным и французами.
С другой стороны, русские общественные круги во время “одесского сидения” проявили все свои худшие качества, скорее навредив белому командованию и не вызвав никаких симпатий у французов. Все эти разногласия ускорили оставление французами Одессы и в конечном счете сыграли на руку большевикам, лидер которых справедливо видел в неудаче интервенции залог будущей победы красных в гражданской войне.
Установление в Одессе в декабре 1918 г. режима военной диктатуры генерала А. Н. Гришина-Алмазова стало для белого главнокомандующего А. И. Деникина сюрпризом сомнительного свойства. Присоединение Одессы, хотя и соответствовало идее объединения Южной России, но, по признанию Деникина, “осложняло еще более тяжелое в то время положение Добровольческой армии, возлагая на нее нравственную ответственность за судьбу большого города, обложенного неприятелем, требующего снабжения и продовольствия, а главное - города с крайне напряженной политической атмосферой”. Тем не менее трехцветный национальный флаг был поднят над Одессой, и Деникин утвердил назначение Гришина-Алмазова в качестве военного губернатора города, что было воспринято в Екатеринодаре неоднозначно. Личность военного губернатора была совершенно никому не известна, о его прошлом ходили самые противоречивые слухи: говорили, что он “мальчишка и самозванец и произведен в генералы какой-то татарской бандой”, “домовым комитетом” и т. д.; смущал Деникина и “революционный” способ назначения одесского диктатора. Особенно Антон Иванович опасался одесского сепаратизма, проявлявшегося в том, что местные общественные группы стремились образовать особое Южнорусское правительство.
[Читать далее]С согласия представителя генерала Деникина в Одессе, члена Особого Совещания В. В. Шульгина, при Гришине-Алмазове был сформирован аппарат гражданского управления, а сам новоиспеченный одесский правитель пообещал Шульгину, что “местный диктатор… беспрекословно повинуется главному диктатору, то есть генералу Деникину”. Получив от Гришина-Алмазова такое обещание, Шульгин приступил к составлению “правительства”, которое вскоре и было сформировано. Состав его был воспринят местными политическими деятелями с недоумением, однако факт наличия правительства был налицо, и оно начало работать. Вскоре В. Я. Демченко от имени СГОР была выдвинута идея образования особого Южнорусского правительства. Кроме того, “одесский сепаратизм” усугублялся в глазах чиновников из Екатеринодара еще и тем обстоятельством, что в городе был налажен выпуск бумажных карбованцев с помощью оставшихся от петлюровцев клише для печатания ассигнаций. В Екатеринодаре эмиссия денежных знаков одобрения не получила, там не понимали, вспоминал Шульгин, что “Жизнь дорожала. Приходилось платить… повышать все время жалованье. Это вынуждало нас к таким действиям, которые беспокоили Екатеринодар”.
Слухи об организации в Одессе правительства достигли Главнокомандующего. Для прояснения обстановки его помощник А. С. Лукомский был командирован в Одессу, где “нашел обстановку крайне сложной”. Гришин-Алмазов заверял генерала А. М. Драгомирова, что “Совет Государственного объединения, Национальный центр и Союз Возрождения пришли к мысли о необходимости сформирования здесь в Одессе Южнорусского правительства. Идея эта возникла не только без участия, но и без ведома моего и моих ближайших сотрудников. Мною заявлено, что без разрешения Главнокомандующего… не допущу никаких перемен и не разделяю их взглядов по этому поводу. Указанные группировки предполагают осуществить свою мысль не иначе как с разрешения Главнокомандующего”. Гришин-Алмазов утверждал, что “генерал Лукомский тщательно ознакомился с положением, одобрил в общем наши действия и конструкцию власти. Никакого правительственного аппарата у нас нет… Я подчинен генералу Деникину на основании воинской дисциплины”. Шульгин в разговоре по прямому проводу с Драгомировым обещал, что не допустит возникновения “никакого южнорусского правительства… пока я здесь”. В результате поездки Лукомского в Одессу местная модель гражданского управление получила одобрение Деникина, а существовавшее при Гришине-Алмазове Совещание было разрешено сохранить в качестве “совещательного органа без правительственных функций”. Так или иначе, но “одесский сепаратизм” очень беспокоил Екатеринодар, в котором полагали, что все территории, признавшие власть Деникина, должны исходить исключительно из строжайшего подчинения его распоряжениям, игнорируя особенности местной политической обстановки.
Гришин-Алмазов сумел проявить несомненные лидерские качества и, найдя поддержку члена Государственной Думы Шульгина, был утвержден в должности сначала французским командованием, а затем и Деникиным. Шульгин, по его собственному определению, исполнял роль связующего звена между правительством Деникина и Гришиным-Алмазовым. Шульгин рассматривался в Одессе в качестве главноуполномоченного Деникина и играл видную роль в политической жизни города. Можно говорить, что первое время во главе Одессы стоял своеобразный триумвират - французский вице-консул Э. Энно, Гришин-Алмазов и Шульгин. Последний занимал два смежных номера в “Лондонской” гостинице, в одном из которых был “салон” Шульгина, а во втором размещалась “Азбука” - тайная контрразведывательная организация, поставленная им на службу Добровольческой армии. Положение французского вице-консула в Киеве, ставшего главным инициатором интервенции, было весьма непрочным. Энно исключительно благожелательно относился и лично к Шульгину, взгляды которого он полностью разделял, и к Добровольческой армии, в лице которой “он признавал единственное здоровое начало на Юге России”. Жена Энно, киевлянка Елена Марковна Погребакская, была, по словам Шульгина, женщиной “удивительной энергии и твердо усвоенных взглядов”. Именно ее предпочтения во многом обусловили формирование русской политики Энно...
Сам Гришин-Алмазов, будучи исключительно амбициозным человеком, все же относился к Деникину вполне лояльно... Вместе с тем в приватных разговорах с Шульгиным молодой диктатор жаловался, что в Екатеринодаре ему не верят и не столько ценят, что они “прилучили” Одессу под трехцветное знамя Единой России, сколько боятся “одесского самостийничества”.
Сложившуюся ситуацию комментировал помощник по морской части военного губернатора Одессы Гришина-Алмазова вице-адмирал Д. В. Ненюков: “С включением Одессы в орбиту управления генерала Деникина возникли крупные трения с администрацией Юга России. Сидевшие там господа решили, что все должно идти по старому шаблону и установили строгую централизацию, когда ни почта, ни телеграф почти не действовали, а если и действовали, то через пень в колоду. При таких способах сношений можно было управлять только директивами и немало труда и времени было потрачено, чтобы убедить молодых и ретивых деникинских министров и их помощников до столоначальника включительно, чтобы они прекратили посылать свои запреты и предписания”. Однако, помимо сложностей в “высшем эшелоне власти” положение в Одессе усугублялось еще и деятельностью политических партий.
На рубеже 1918-1919 гг. в Одессе существовали представители всех тогдашних российских политических партий и группировок...
Наиболее сильными в Одессе были позиции Совета Государственного Объединения России (СГОР), Союза Возрождения России, Совета земств и городов Юга России, Национального центра и Южнорусского Национального центра. Эти организации непрерывно враждовали между собой, что вызывало крайнее удивление у французов, части которых с декабря 1918 г. занимали Одессу.
Наиболее интенсивную работу вел СГОР, сумев придать себе вес в глазах представителей французского командования. Составленный по большей части из лиц, занимавших влиятельное положение в царской России, он претендовал на главенствующую роль в качестве советчика союзников. Для того чтобы у них не было повода упрекнуть СГОР в слишком реакционной направленности, был избран комитет для связи с союзным командованием, “который как комитет избранников должен был почитаться “демократическим” и удовлетворить союзников”, - вспоминал видный политик Б. А. Энгельгардт. Однако “демократическая” сущность СГОР не могла вызывать никаких иллюзий: председателем комитета был барон Меллер-Закомельский, в комитет входили князья Голицын, Щербатов и Куракин. Для наведения “демократического глянца” в состав комитета был введен присяжный поверенный М. С. Маргулиес. Роль последнего была особой: достаточно сказать, что именно им предоставлялись деньги на “пропаганду и содержание концепции этого совета”, - писал Гейден.
Эти люди представляли собой, за исключением “революционера” Маргулиеса, по сути, старую феодальную аристократию. СГОР проводил почти ежедневные заседания, на которых председательствовал А. В. Кривошеин. По словам Деникина, “Совет не углублял и не раскрывал свою идеологию, а ставил исключительно вопрос о власти”, игнорируя попытки Екатеринодара подчинить его своему влиянию. Советом Государственного объединения России при осуществлении его политики руководили исключительно классовые мотивы, делая членов СГОР неспособными ни к какому “творческому синтезу, ни к какой жертвенности своими классовыми интересами во имя интересов целого, интересов государства. В миниатюре и в карикатуре СГОР мыслил и действовал в год интервенции так, как мыслило и действовало правящее сословие в 1905 г. и накануне 1917 г. …С кем угодно, лишь бы защитить “свою феодально-помещичью буржуазность” и свое привилегированное положение”, - справедливо указывал М. В. Брайкевич, также активный участник событий в Одессе.
Для деятелей из СГОР, как вспоминал М. А. Циммерман, “был важен лишь отрицательный результат: сломать и уничтожить господство большевиков, но какими средствами - это было безразлично. Они хотели вернуть себе свои дома, имения, капиталы, но если за это надо было заплатить расчленением России, передачей части Юга под политический протекторат Франции или Англии, то это было бы платой, перед которой они, конечно, не остановились”. В целом СГОР по своему составу был ближе к белому диктатору Одессы генералу Гришину-Алмазову и Деникину, чем другие организации. Союз Возрождения России во главе с народным социалистом В. А. Мякотиным держал себя нейтрально и готов был поддерживать линию Добровольческой армии “при известных условиях в смысле уничтожения всякого намека на военную диктатуру и привлечения в состав управления представителей общественных групп”. Боясь военно-полицейской диктатуры, члены Союза Возрождения признавали оптимальным создание коллегиального органа управления, в который должен был войти командующий местными силами Добровольческой армии генерал Гришин-Алмазов, одесский городской голова М. В. Брайкевич и председатель местной земской управы Бутенок. Однако самого Гришина-Алмазова предложение Союза Возрождения не устроило, так как “он вообще противник всяких комитетов и коллегий и считает единственно подходящей для переживаемого критического момента единоличную власть, которая одна только может быть действительно твердой властью, не знающей колебаний и способной создать порядок”. Отказ одесского диктатора, впрочем, не удивил делегацию, понимавшую, что “это не только его (Гришина-Алмазова. - В. М.) собственное мнение, но что оно внушается ему также и со стороны, главным образом В. В. Шульгиным, игравшим в эти дни роль ближайшего советника Гришина и направлявшего чуть ли не все его действия”.
Совет земств и городов Юга России являлся по сути филиалом Союза Возрождения и расходился с ним лишь в подходе к вопросу о соглашении с Украинской Директорией: если первая организация в целом была готова прийти к заключению соглашения с самостийниками, то Союз Возрождения относился к Директории совершенно отрицательно.
Национальный центр в Одессе вел себя достаточно вяло. Связано это было с тем, что главные деятели центра до Одессы не добрались. …образовался “одесский отдел” центра, поставивший своей задачей установление связи “со всеми группами общественных деятелей в Одессе и партиями несоциалистического направления, а также направлять общественную работу руководителей Добровольческой армии, удерживая их от принятия мер, противных духу времени”. Значительное место в работе одесского отдела отводилось пропаганде Добровольческой армии, что находило одобрение у Деникина.
Параллельно с одесским отделом Национального Центра в городе также возобновила свою деятельность и группа Шульгина, ранее называвшаяся “Внепартийный блок русских избирателей в Киеве” и работавшая в качестве Киевского отдела Национального Центра. В конце января группа сорганизовалась под названием Южнорусский национальный центр, который занял по отношению к Национальному центру независимую позицию. Авторитет Шульгина в то время был исключительно высок, поскольку он, будучи членом Особого Совещания, выступал в Одессе в качестве полномочного представителя Деникина и политического руководителя диктатора Одессы Гришина-Алмазова.
Шульгин в переписке с Добрармией требовал для Гришина-Алмазова большей свободы действий, осуждал централистскую позицию Екатеринодара, но эти внутренние трения не выносились им наружу, на суд общественности. В своей публичной политике группа Шульгина и он лично всячески подчеркивали свою лояльность Добровольческой армии и Главнокомандующему генералу Деникину. Шульгиным выпускалась в Одессе газета “Россия”, целиком поддерживавшая линию Добровольческой армии и выступавшая против любых форм соглашения с украинцами и колониальной политики Франции по отношению к России. По распоряжению французского командования газета была закрыта сроком на 8 дней, что вызвало скандал в Одессе и порицание французов даже политическими противниками Шульгина. Извинения французов Шульгина не удовлетворили, он начал готовиться к отъезду, считая, что оставаться в Одессе ему как представителю генерала Деникина становится унизительно. 31 марта 1919 г. Шульгин уехал из Одессы.
Стоит упомянуть также организацию хлеборобов, возобновившую свою деятельность в Одессе после падения режима гетмана П. П. Скоропадского. Хлеборобы объединяли зажиточных крестьян. В руководство входили крупные помещики Юга России... Хлеборобы в лице Андро (де Ланжерона) стремились убедить союзников в необходимости создать власть, независимую от Екатеринодара и находящуюся под попечительством союзников.
Разделить организации Одессы того времени можно было, по классификации Е. Н. Трубецкого, на “демократические” и “государственно мыслящие”. И те, и другие, как казалось Трубецкому, производили впечатление безнадежно больных людей. Помимо “демократических” и “государственно мыслящих” политиков работал в Одессе и В. М. Пуришкевич, читавший в городе лекции, в которых он призывал к объединению всех “русских армий” вокруг Великого князя Николая Николаевича. Последний же предпочитал дождаться приглашения его “возможно более авторитетным указанием на то, что это отвечает благу народа и желаниям широких общественных кругов”.
Все политические организации в Одессе, за исключением Южнорусского Национального Центра, подвергали добровольческую администрацию города ожесточенной критике, находясь в оппозиции к Деникину.
Политические организации Одессы собирались на бесконечные совещания, вели, как вспоминал Энгельгардт, “нескончаемые споры все на ту же тему об организации верхов власти, о диктатуре, о Директории, об установлении предела власти главнокомандующего при назначении начальников ведомств и проч. и выносили свои постановления, которые отправляли Деникину”. По инициативе президиумов работавших в Одессе политических объединений с целью выработки единой линии прошло 10 совместных совещаний, в которых участвовало по пять представителей от четырех организаций - СГОР, Национального центра, Союза Возрождения и Совета земств и городов России. Южнорусский Национальный центр в переговорах не участвовал. Посещавший эти совещания граф Д. Ф. Гейден вспоминал: “Никакого толка из наших собраний не вышло, ни до чего не договорились: наши две правые партии стояли на необходимости диктатуры, а левые на каком-то бесформенном коллективе, который должен был управлять государством. Так мы и разошлись, оставшись каждый при своем мнении, и дальнейших попыток к соединению уже не было”.
В ходе 10 совместных совещаний русских политических организаций в Одессе выяснилось отсутствие у них единой позиции по всем принципиальным вопросам, из которых главным был вопрос о форме государственного устройства на Юге России: Директория или единоличная диктатура генерала Деникина. Совещание, по словам Маргулиеса, “выдохлось”. Однако понятно и то, что даже в случае, если бы правые политические группы пошли бы на поводу у левых и договорились о создании на Юге России Директории, в которую, помимо Деникина, должны были войти кадет Н. И. Астров и эсер И. И. Бунаков-Фундаминский, то Добровольческая армия такой компромисс бы не приняла, о чем ясно писал и сам белый главнокомандующий. Так или иначе, но политические партии в Одессе вели между собой отчаянную борьбу за власть. Вражда русских политических организаций была французам невыгодна и непонятна. В Одессе они надеялись найти власть, опираясь на которую, можно было бы создать большую смешанную франко-русскую армию, которая сокрушила бы большевизм в России. Однако французы, как вспоминал начальник Одесского центра Добровольческой армии вице-адмирал Д. В. Ненюков, “в Одессе не нашли никакого центра, с которым они могли бы столковаться и на который могли бы опереться. Гетман уже сошел со сцены. Русские шли все врозь, а петлюровцы очень немного разнились от большевиков, отличаясь от них только крайним украинским шовинизмом”.
Все же именно на петлюровцев французы старались опереться при осуществлении своей политики на Украине. Почему? Важную роль играло то обстоятельство, что петлюровцы всячески подчеркивали, что у них нет никаких причин для разногласий с французами. Украинцы при любой возможности оказывали французскому командованию мелкие услуги, доказывая, что, вопреки их убеждению, петлюровцы - конструктивная сила, обладающая реальным авторитетом среди населения Украины, с которой можно и должно договориться. Эта первая стадия “молчаливого изучения” французов украинцами и “примирительная политика” последних привела к тому, что угроза боевых действий против Директории со стороны интервентов практически исчезла. Огромную роль в этом сыграл бывший генерал русской императорской армии А. П. Греков, занимавший в то время должность Главнокомандующего полевыми армиями Директории.
Между Энно и французским военным командованием в лице генерала Д’Ансельма возник конфликт. Отстранение от власти Энно привело, к тому, что русская политика французского командования кардинально изменилась. Д’Ансельм, уже немолодой человек, находился под сильнейшим влиянием своего начальника штаба полковника Фрейденберга. Основное внимание Фрейденберг уделял именно политической работе, войдя в контакт с представителями всех существовавших в то время в Одессе политических группировок за исключением большевиков. Фрейденберг откровенно недоброжелательно относился к Добровольческой армии и сумел убедить своего патрона в том, что Добровольческая армия - это реакционная организация, не пользующаяся никакой поддержкой населения. Так в то время думало и французское правительство, и рядовые французы.
Нельзя не отметить, что Добровольческая армия была непопулярна в Одессе. Д’Ансельм в беседе с Шульгиным утверждал, что добровольцы, подобно эмигрантам во Франции “ничего не забыли и ничему не научились”. И поэтому “их армия не может иметь успеха”. Это же утверждение звучало у него и в беседах с другими российскими политиками.
Вокруг полковника Фрейденберга в Одессе сложилась масса слухов и мифов. Упоминая его еврейское происхождение, белые говорили о масонстве Фрейденберга, об огромной взятке в 5 млн, полученной им от петлюровской Директории за соглашение французов с украинцами как представителями отдельного государства, что, по-видимому, было правдой, и т. д. Фрейденберг выступал принципиальным сторонником соглашения с петлюровцами, которые, как он считал, способны поставить под ружье чуть ли не полумиллионную противобольшевистскую армию. Основная идея Фрейденберга была весьма проста: для борьбы с большевиками необходимо объединить все антибольшевистские силы, не взирая на их партийную принадлежность.
Вокруг Фрейденберга группировались не только украинские, но и некоторые русские политические круги демократического характера. Вместе с тем, как кажется, не следует преувеличивать предубеждение Фрейденберга против белых, достаточно вспомнить о его беседе с Шульгиным 24 февраля 1919 г., в ходе которой начальник французского штаба заявил: “Франция непоколебима верна принципу Единой России… мы независимости Украины никогда не признаем”. Далее Фрейденберг пытался уверить Шульгина в том, что необходимо “использовать для борьбы с большевиками все антибольшевистские силы, в том числе и силы украинцев”. Шульгин же был убежден, что никакое соглашение с украинцами невозможно, так как украинцы, как и большевики, - это вспомогательные отряды германизма. Так или иначе, но в вопросе о взаимоотношениях с петлюровцами согласия между деникинцами и французами так и не было достигнуто. Стремление французов договориться с петлюровцами до крайности раздражало белых, видевших в них таких же врагов Единой, Неделимой России, как и большевиков.
Французское командование в Одессе в лице генерала Д’Ансельма и полковника Фрейденберга вело с представителями Украинской Директории переговоры. Неприятие Директории деникинцами, отсутствие у них какой-либо гибкой политической линии привело к тому, что французы были разочарованы в белых как в государственной власти. Раздражала их и неспособность русских политических групп договориться, их клевета друг на друга, раздражало то, что французам приходилось действовать, по словам бывшего члена Государственного Совета П. П. Менделеева, “среди полного административного и военного хаоса”. Кроме того, особой симпатии не вызывали и представители добровольческой администрации - генералы Гришин-Алмазов и Санников. Оба генерала, по мнению французов, не соответствовали занимаемым ими должностям. Между тем для французов очевидной казалась мысль о том, что прежде чем освобождать Юг России от большевиков и формировать антибольшевистскую армию надо иметь какую-то власть, с которой можно было бы работать. Все их попытки создать такую власть наталкивались на одергивания из Екатеринодара. В результате никакого движения вперед не предпринималось...
Распропагандированные французы, подвыпив, нападали на добровольцев, а в дни, предшествовавшие эвакуации, начали настоящую охоту на деникинских офицеров. Помогало им в этом население города, в котором и без того буквально бушевал бандитизм. Днем Одесса веселилась, спекулировала и вела разгульный образ жизни, но ночью она представляла собой вид “сказочного, вымершего города без жителей и прохожих”. Зловещая тишина “нарушалась только частными ружейными выстрелами, производившими впечатление легкой перестрелки между неприятельскими окопами”. Разгул преступности и неспособность городских властей справиться с ней французы связывали с якобы начавшимся разложением добровольческих частей, предлагая их в наказание немедленно направить на фронт...
Такое отношение к Добровольческой армии в Одессе болезненно переживали сами находившиеся в городе деникинцы. Шульгин вспоминал: “Мы, деникинцы в Одессе, напоминали окруженный врагами треугольник. На одну сторону вели атаку большевики. С другой стороны были украинцы всех мастей, с третьей - евреи, часто называвшие себя “русской общественностью” и “русской демократией”... При таком положении газета “Россия” пришла бороться на три стороны и в двух плоскостях. Боролись мы против пропаганды среди “великих держав”. Конечно, эти печатные разговоры с великими державами в тоне par inter pares были наивны. Теперь это ясно. Но тогда мы еще этого не понимали. Мы еще слишком чувствовали великодержавность нашего прошлого и слишком верили в мощь ближайшего будущего, - будущего, создаваемого нашими собственными руками... Боролись мы и против местной пропаганды - украинцев, склонявших французов к игнорированию Деникина и образованию “Украины” под французским протекторатом. Эта борьба была более легкая. Правда она закончилась закрытием французами “России”, но к расчленению России французы приступить не решились”.
Переговоры французов с Директорией развивались достаточно сложно. Генерал Греков, выступавший в роли военного представителя Директории, не получив никаких полномочий, должен был выведать максимум сведений о французских войсках, их плане действий, новейших технических средствах, имевшихся в их распоряжении. Не доверяя французам, Директория находила, что “все же может и возможно было бы использовать их для борьбы против большевиков”. Переговоры велись со стороны Директории с полковником Фрейденбергом. Камнем преткновения изначально являлась фигура В. К. Винниченко, которого представитель французского командования рассматривал как скрытого большевика и предлагал выгнать из состава Директории - “как собаку, а затем уже можно говорить о признании ее (Директории. - В. М.) кем бы то ни было”. Вскоре Винниченко вышел из состава Директории и уехал за границу.
Военное положение Директории в связи с наступлением Красной армии стремительно ухудшалось. Поэтому петлюровцы любой ценой хотели добиться заключения соглашения с французами, от которых, в обмен на огромные уступки, требовалась военная помощь. На новом раунде переговоров, которые проводились в Одессе в феврале 1919 г., французское командование требовало изменения всего состава Директории, как необходимого предварительного условия каких-либо переговоров. Французы общались с дипломатическими миссиями Петлюры лишь на языке требований, а последний не имел ни малейшего желания уходить, сделавшись после отставки Винниченко полновластным хозяином Директории, сохранявшим в своих руках высшую военную власть. Вскоре Фрейденберг заявил, что “с петлюровской, так же как и с винниченковской Директорией никаких серьезных коопераций у французов не может быть”. Уже наметившееся разложение французской армии ясно показывало, что никакие переговоры не приведут к необходимой для удержания Директории у власти военной помощи. Кроме того, для французов стала очевидна недолговечность режима Директории. Продолжавшиеся после отъезда из Одессы военного представителя Петлюры генерала Грекова переговоры, были, по словам последнего, “бесконечными и безнадежными” и ни к какому соглашению не привели.
После отставки Энно у французов с Добровольческой Армией установились неприязненные отношения. Французы с трудом ориентировались в политической ситуации в России. Русские же, как замечал Гришин-Алмазов, “вместо того, чтобы сговориться и единством плана действий облегчить задачу французов - своими разрозненными выступлениями только вредили делу”. Французы не признавали авторитета генерала Деникина и считали, что Главнокомандующий ВСЮР не имеет права производить назначения в занятой ими Одесской зоне. Между тем Деникин продолжал рассматривать Одессу как составную часть Единой и Неделимой России. Исходя из этого, и делались распоряжения белого военачальника. Переписка его с французами шла в таком стиле, что казалось, по образному выражению Г. Н. Трубецкого, что “обе стороны думают только о том, как вызвать окончательный разрыв между собою”. Сам же Деникин считал, что именно в таких выражениях должна проходить переписка “между солдатами”.
Кроме того, Деникина раздражала колониальная политика Антанты и ее стремление получить от интервенции максимальную выгоду. Главнокомандующий справедливо опасался французской оккупации Одессы, противодействуя всем попыткам французов добиться политического преобладания в Одесском районе. Деникин выступил категорически против формирования так называемых “бригад микст”, то есть смешанных частей, которые должны были состоять из наемных русских и украинских солдат под командованием французских офицеров. Возникновение таких частей привело бы к преобладанию французов на белом Юге, что для Деникина было недопустимо. Антон Иванович даже пригрозил военно-полевым судом тем русским офицерам, которые поступят на службу в бригады “микст”. Понятно, что такая непримиримая позиция Деникина вызывала сильнейшее раздражение у французов, которым казалось, что Деникин не дает им работать, а “только втыкает палки в колеса”. Кроме того французским ставленником А. де Ланжероном выдвигалась идея о формировании на Юге России особой власти, которая должна была бы находиться в полном подчинении союзникам и быть фактически независимой от Екатеринодара. Эти идеи не могли получить одобрения у Деникина.
На фоне продолжавшегося разложения французской армии и все сжимавшегося кольца блокады вокруг Одессы судорожные попытки создать наконец в городе власть выглядели неубедительными и усиливали конфликт между Екатеринодаром и французским военным командованием.
Политика Деникина и его сотрудников в Одессе была “не реакционною, а просто неумелою. Они обнаружили с одной стороны полное незнание и непонимание запутанных местных отношений, а с другой стороны неспособность отрешиться от старинных способов управления, совершенно неприспособленных к местным условиям жизни”, - писал всего несколько месяцев спустя после развернувшихся событий Трубецкой, один из видных общественных деятелей того времени. Сложно не согласиться и с генералом Лукомским, утверждавшим, что “в тех событиях, которые предшествовали эвакуации Одессы, виновны прежде всего - мы русские и сваливать всю вину на французское командование, которое не разобралось в обстановке, неправильно и несправедливо”...
Политика союзников, как справедливо заметил Деникин, отличалась своекорыстием. В ней наблюдались колонизаторские тенденции. Этим во многом объясняются конфликты, возникавшие между Деникиным и французами.
С другой стороны, русские общественные круги во время “одесского сидения” проявили все свои худшие качества, скорее навредив белому командованию и не вызвав никаких симпатий у французов. Все эти разногласия ускорили оставление французами Одессы и в конечном счете сыграли на руку большевикам, лидер которых справедливо видел в неудаче интервенции залог будущей победы красных в гражданской войне.