Геннадий Соболев об антибольшевистской кампании в Петрограде весной-летом 1917 г.
Из книги Геннадия Леонтьевича Соболева "Тайный союзник. Русская революция и Германия".
Выдвинутый лидером большевиков в Апрельских тезисах лозунг «Вся власть Советам!» определил линию политического и социального размежевания в стране, усилил раскол общества, вызванный Февральской революцией. 13 апреля рабочие завода «Старый Парвиайнен», обсудив на своем собрании «текущий момент», приняли резолюцию, впервые столь решительно выдвигавшую целую систему самых радикальных мер. Важнейшими среди них были «смещение Временного правительства, служащего только тормозом революционного дела», и передача власти Советам, окончание империалистической войны и опубликование тайных военных договоров, организация Красной гвардии и вооружение народа, реквизиция продуктов питания и установление твердых цен на товары широкого спроса, конфискация помещичьих и монастырских земель, передача орудий производства в руки рабочих. Эти радикальные меры не были требованием только одной группы рабочих, как пытались в этом уверить эсеро-меньшевистские лидеры Петроградского Совета: резолюции подобного характера начинают обсуждаться и приниматься рабочими других предприятий столицы и в скором времени приобретают массовый характер. И это стало серьезной проблемой не только для умеренных социалистов, но и в первую очередь для Временного правительства.
[Читать далее]Чтобы нейтрализовать влияние ленинских лозунгов, в Петрограде была организована широкая антибольшевистская кампания…
Организатором погромных выступлений против Ленина и его сторонников стала кадетская партия, лидер которой П. Н. Милюков усмотрел «германские козни» еще в забастовках петроградских рабочих в февральские дни 1917 г. Теперь, в апреле, кадеты начали кампанию протестов против агитации большевиков в частях столичного гарнизона, организовали демонстрацию инвалидов войны под лозунгом «Ленина обратно в Германию!». «17 апреля в Петербурге состоялась грандиозная манифестация инвалидов, которая произвела большое впечатление на обывателей, - писал Н. Н. Суханов. Огромное число раненых из столичных лазаретов - в повязках, безногих, безруких - двигалось по Невскому к Таврическому дворцу. Кто не мог идти, двигались в грузовых автомобилях, в линейках, на извозчиках. На знаменах были подписи: “Война до конца”, “Полное уничтожение германского милитаризма”, “Наши раны требуют победы”. Лозунги, изъятые из употребления масс, нашли себе пристанище на больничных койках. Искалеченные люди, несчастные жертвы бойни ради наживы капиталистов, по указке тех же капиталистов через силу шли требовать, чтобы для тех же целей еще без конца калечили их сыновей и братьев. Это было действительно страшное зрелище».
Шумная акция не осталась не замеченной и в Германии. Ссылаясь на сообщение петроградского телеграфного агентства… статс-секретарь иностранных дел Германии Циммерман в телеграмме германскому посланнику в Стокгольме фон Штедтену с беспокойством сообщал, что демонстрация направлена против Ленина и его сторонников и просил как можно скорее сообщить ему подробности. Отвечая на эту телеграмму, посланник писал, что полученная Циммерманом информация о событиях в Петрограде, «по-видимому, соответствует действительности…». Помимо выраженного здесь беспокойства относительно Ленина и его сторонников, обращает на себя внимание отсутствие своего источника информации непосредственно из Петрограда. Однако еще большее беспокойство пропаганда Ленина и его сторонников вызывала у союзников России.
Стремясь во что бы то ни стало удерживать Россию в военной коалиции против Германии, ее союзники были глубоко обеспокоены тем, что Временное правительство не принимает репрессивных мер против большевиков, активно ведущих антивоенную пропаганду. Английский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен в донесении своему правительству от 30 апреля 1917 г. выражал большую тревогу по поводу «подрывной роли» вернувшегося в Россию Ленина и непринятия к нему мер со стороны Временного правительства. «Милюков, с которым я как-то говорил по этому вопросу, сказал, что… правительство выжидает лишь психологического момента, который, как ему кажется, не за горами». Сам же П. Н. Милюков впоследствии писал, что «когда Ленин начал с балкона дома Кшесинской произносить криминальные речи перед огромной толпой», то он «настаивал в правительстве на его немедленном аресте. Увы, на это Временное правительство не решилось».
«Господа министры» Временного правительства, находясь в глубоком убеждении, что Ленин - германский агент и что его возвращение в Россию связано с интересами германского Генерального штаба, тем не менее не решались на принятие против него репрессивных мер не только потому, что в их распоряжении еще не было каких-либо доказательств «государственной измены» вождя большевиков, и даже не потому, что могли натолкнуться на противодействие Петроградского Совета, под влиянием которого находился столичный гарнизон. Дело в том, что само Временное правительство стояло в это время перед сверхзадачей: как, оставаясь верным своим обязательствам не выходить из войны, выглядеть у себя дома сторонником заключения «мира без аннексий и контрибуций». Но еще больше мешал крайне неблагоприятный экономический фактор: все более реальным становился крах народного хозяйства под влиянием войны. Угрожающие сведения о разрухе и тяжелом продовольственном положении не сходили со страниц газет. Министр финансов М. И. Терещенко публично признавал, что государственный долг России уже приблизился к 40 млрд руб., что, оказывается, по окончании войны придется платить одних процентов 2,5 млрд ежегодно. И потому не только солдаты и рабочие, но и широкие обывательские круги начинали все более недоверчиво относиться к политике Временного правительства, призывавшего к новым жертвам во имя интересов революционной России…
Поэтому действительно был нужен психологический перелом, и его стали готовить в недрах Временного правительства с помощью представителей многочисленных миссий и делегаций, направленных в Россию из Англии, Франции, Соединенных Штатов Америки и др. 11 апреля 1917 г. государственный секретарь США Р. Лансинг под влиянием поступавших из России тревожных сведений о том, что «социалистические круги требуют мира», обратился к президенту В. Вильсону: «Меня это серьезно беспокоит. Я хочу, чтобы мы сделали что-нибудь для того, чтобы помешать социалистическим элементам в России осуществить любой план, который может подорвать усилия союзных держав». В качестве одного из таких средств в Россию была послана мисси Э. Рута. Но США располагали и более мощным средством воздействия - это финансовый рычаг. Признав Временное правительство 9 (22) марта первыми, правящие круги США еще до своего вступления в войну с Германией обещали России открыть кредит для закупки военного снаряжения. Но это обещание финансовой помощи было обставлено рядом ультимативных требований… В результате марта-апреля Временное правительство не получило от США ни доллара. Американская сторона прекратила в это время даже упоминания о полумиллиардном долларовом кредите, который считался делом уже решенным. И в то время как англичане стали пользоваться американскими кредитами, Россию перестали кормить даже обещаниями. И только накануне прибытия миссии Рута в Россию в середине мая Временное правительство получило кредит в 100 млн долл. на размещение заказа на паровозы и вагоны.
Зато на пропагандистскую кампанию в пользу продолжения войны страны Антанты денег не жалели. Здесь впереди всех шла Франция, при посольстве которой в Петрограде была создана в апреле 1917 г. специальная комиссия, координирующая пропагандистские усилия различных миссий. Эта комиссия имела своей задачей добиться «сильного и оперативного воздействия на русское общественное мнение». Для финансирования ее деятельности французское представительство выделило 670 тыс. руб., английское и американское - 133 тыс. руб.; кроме того, компания «Шнейдер» предоставила 200 тыс. руб., столько же дал Русско-Азиатский банк; Русское общество боеприпасов и Общество по производству табака выделили 100 тыс. руб. С французскими миссиями сотрудничало издательство «Демократическая Россия», крупнейшее издательство по выпуску пропагандисткой литературы, листовок, плакатов и др. В мае 1917 г. секретарь посольства США в Петрограде направил в адрес военного министра России 30 тыс. экземпляров брошюр для распространения среди солдат на фронте…
Не считаясь с возникшей в России новой политической ситуацией, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты продолжали оказывать всяческое давление на Временное правительство, требуя от него активизации военных усилий на фронте. По словам французского генерального консула в Москве Гренара, «союзники были ослеплены в своем желании продлить любой ценой военное сотрудничество с Россией. Они совершенно не видели, что возможно, а что нет. Таким образом, они играли на руку Ленину и отчуждали Керенского от народа»...
«В середине апреля в Петроград прибыл французский министр снабжения Альбер Тома, - вспоминал в 60-е годы А. Ф. Керенский. - Он привез с собой и передал князю Львову некоторую в высшей степени важную информацию о связях большевистской группы во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Но французский министр обусловил это требованием, чтобы о том, что он - источник информации, сообщили лишь тем министрам, которые займутся расследованием обстоятельств дела. Через несколько дней на секретном совещании князь Львов с согласия Тома поручил расследование столь серьезного дела Некрасову, Терещенко и мне». Еще раньше, в начале 50-х годов бывший министр-председатель Временного правительства признал, что мысль устроить судебную расправу над Лениным и большевиками возникла у него в результате встречи с А. Тома, который посоветовал ему называть большевиков «агентами германского Генерального штаба». В действительности, как показывает С. С. Попова в своем исследовании «Французская разведка ищет “германский след”», основанном на изучении материалов Центра хранения историко-документальных коллекций, дело обстояло несколько иначе. Скорее всего, резонно считает она, в апреле А. Тома серьезными уликами еще не располагал и основывался на догадках и предположениях в связи с проездом Ленина через Германию. Только в Петрограде в ходе многочисленных встреч и наблюдений Тома убеждается, что большевистская оппозиция представляет собой серьезную силу. «Французский министр с видом российского мужиковатого земца энергично агитировал, убеждал, опровергал, полемизировал, - писал в связи с этим Н. Н. Суханов. - С ним за компанию снова приходили Кашен, Муте и Лафон. Но их посещения и все эти разговоры не могли по существу дела дать уже ровно ничего. Осадок же они оставляли неприятный: люди, с ног до головы опутанные тенетами империализма, ходят к нам просить поддержки своему неправому делу и томительной, никчемной фразеологией пытаются убедить нас забыть хорошо усвоенную нами грамоту». По-видимому, это понял и А. Тома, направив в начале июня 1917 г. французскому атташе в Стокгольме, своему однофамильцу Л. Тома следующее предписание: «Нужно дать правительству Керенского не только арестовать, но и дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей, а для этого необходимо выяснить, при каких условиях противники революции смогли проникнуть на территорию новой Республики, откуда поступают деньги, которые они так легко раздают, и кто за ними стоит. По моим первым сведениям, ключ проблемы в Швеции. Срочно направьте все ваши поиски в этом направлении и держите русское правительство в курсе ваших действий и поисков».
Так французская разведка вышла на Я. С. Фюрстенберга (Ганецкого), члена заграничного представительства ЦК РСДРП(б) в Стокгольме. Собранная о нем по различным каналам информация поступала к А. Тома и межсоюзную секцию военного министерства Франции, в которую входили начальники разведок союзных военных миссий во Франции. Россия была представлена там Павлом Игнатьевым, братом начальника русской военной миссии во Франции Алексея Игнатьева. Что же удалось выяснить французской разведке в результате наблюдения за главными подозреваемыми в Стокгольме? 24 июня 1917 г. французский военный атташе JI. Тома сообщает «наверх» первые сведения: Фюрстенберг (Ганецкий) является клиентом стокгольмского «Ниа-Банкен» с апреля-мая 1916 г. С 30 января по 8 июня 1917 г. Русско-Азиатский банк перевел на счет Фюрстенберга в «Ниа-Банкен» 416 тыс. рублей от разных лиц, в том числе и 200 тыс. руб. от Суменсон из Петрограда. Кроме того, у Фюрстенберга был счет и в «Дисконто банк» в Копенгагене. Л. Тома поручает своим подчиненным начать сбор сведений в Русско-Азиатском, Сибирском и Копенгагенском банках. Он также дает задание проверить, действительно ли Фюрстенберг является владельцем коммерческой фирмы в Копенгагене, которая занималась закупкой ширпотреба в Германии и его перепродажей в России. Как разведчик Л. Тома предполагает, что «это может быть только фасад для прикрытия движения крупных фондов», заключая при этом: «Очень скромная жизнь, которую ведет Фюрстенберг, его нахождение в Швеции, когда он ведет дела в Копенгагене, подтверждают эту гипотезу».
В конце июня 1917 г. резидент французской разведки в Дании направляет в свое военное министерство отчет под названием «Немецко-русские агентства пропаганды». О самом Фюрстенберге сообщалось, что он занимался в Копенгагене контрабандой немецких товаров и был выдворен из Дании, а его фирма распущена. То, что не удалось выяснить в 1917 г. французской разведке, позднее расследовал английский историк М. Фатрелл, который установил, что Фюрстенберг (Ганецкий) был арестован в Копенгагене в январе 1917 г. по обвинению в незаконном экспорте термометров, шприцов и других медицинских изделий. Оборот этой датской кампании, управляющим которой был Фюрстенберг, исчислялся десятками тысяч фунтов стерлингов, а источником большей части прибыли была контрабанда противозачаточных средств в Германию и Россию. Ганецкий заплатил штраф и был депортирован в Стокгольм, где продолжал заниматься коммерческой деятельностью, а с конца марта 1917 г. еще стал и членом заграничного представительства ЦК РСДРП(б). В числе раскрытых французской разведкой в Копенгагене «немецко-русских агентств пропаганды» фигурировали «Рабочая организация», которая могла сообщить все сведения о Фюрстенберге, и общество (институт) изучения социальных последствий войны. Основываясь на том, что в этом обществе сотрудничали немецкие и русские социал-демократы и что там каждое утро бывает «русский социал-демократ Парвус- Гельфанд», французская разведка полагала, что связанные с «Рабочей организацией» руководители социал-демократической партии Дании Воргбьерг, Стаунинг и др. составляют целое звено в усилиях по заключению мира, исходящих из Германии и возвращающихся обратно через Швейцарию, Швецию, Данию и Россию. «Без сомнения, - отмечалось в отчете, - вышеназванные лица находятся в связи с основным русским автором Лениным». Но никаких доказательств по этому поводу в отчете не приводилось.
Самым существенным аргументом, работавшим на полученное от А. Тома задание «доказать в интересах Временного правительства, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги», стали перехваченные французской разведкой телеграммы, которыми обменивались из Копенгагена, Христиании (Осло) и Петрограда лица, за которыми она наблюдала. Хотя петроградская контрразведка, по утверждению ее начальника Б. В. Никитина, уже взяла «под колпак» эту переписку, расследование, по его же признанию, «приняло серьезный характер лишь после того, как блестящий офицер французской службы, капитан Пьер Лоран вручил мне 21 июня первые 14 телеграмм между Стокгольмом и Петроградом». Пьер Лоран возглавлял в Петрограде филиал разведслужбы генерального штаба Французской армии и, скорее всего, получил эти телеграммы от французского военного атташе в Стокгольме Л. Тома, имевшего директиву «явиться лично к М. И. Терещенко в Петроград, чтобы реорганизовать службу контроля за пассажирами, которым разрешен въезд в Россию». Французская разведка первой высказала мнение, что перехваченные ею телеграммы носят зашифрованный характер и что в них использовался условный телеграфный код для отправки денег и уведомления об их получении.
Петроградская контрразведка сразу же ухватилась за эту версию, и, как был убежден Б. В. Никитин и позднее, часть из полученных от французских коллег 29 телеграмм была «иносказательного характера». По мнению начальника петроградской контрразведки, главная ценность этих телеграмм «заключалась не в тексте, который можно было без конца комментировать, а в адресах лиц, которым они посылались». В этой связи следует сказать еще об одном важном документе, который не получил огласки ни в 1917 г., ни позднее, в мемуарной и исследовательской литературе - справке «Переписка Ленина», составленной службой телеграфного контроля за корреспонденцией в Петрограде по заданию французской разведки. В этой справке сообщалось, что Я. Фюрстенберг - основной корреспондент группы Ленина в Швеции, которому было поручено организовать вместе с членами этой группы и выпуск литературы для пропаганды идей партии - по приезде в Стокгольм отправил телеграммы с извещением о своем приезде четырем адресатам в Петрограде: Коллонтай, Козловскому, сестре Ленина - Ульяновой, и Суменсон. Наблюдение за корреспонденцией, отмечалось в этом документе, позволило установить следующее: «Три первых адреса чисто политические, напротив, телеграммы, которыми обменивался Я. Фюрстенберг с Суменсон, коммерческого характера. Задолго до революции они показались подозрительными всего лишь с коммерческой точки зрения, так как товары, предлагавшиеся Я. Фюрстенбергом для Суменсон, могли быть немецкого происхождения (салол, химические продукты, дамское белье, карандаши и т.д.)». Как видно из этого, справка телеграфного контроля «Переписка Ленина» не подтверждала подозрений в зашифрованном характере переписки между Стокгольмом и Петроградом, но это уже не имело никакого значения ни для французской разведки, ни для петроградской контрразведки, взявших «германский след». Французский военный атташе в Петрограде Лавернь за неделю до того, как Ленин и другие руководители большевиков будут официально обвинены в «преступных сношениях» с Германией, сообщал своему руководству о первых результатах, которые удалось получить «в изучении дела Ленина и большевиков благодаря помощи Копенгагена и Стокгольма». Основными результатами, по мнению Лаверня, были следующие: 1. Главным политическим агентом большевиков в Скандинавии является Яков Фюрстенберг, который служит посредником и для социалистических партий нейтральных стран. 2. Фюрстенберг - немецкий агент, передающий Берлину информацию о намерениях большевиков. 3. Предположительно, многие из его окружения, связанные с Лениным, также являются немецкими шпионами.
Таким образом, введенные С. С. Поповой в научный оборот документы убедительно свидетельствуют, что инициатором поисков «германского следа» в Скандинавии был Альбер Тома, а эти поиски велись по его заданию французской разведкой, направившей русскую контрразведку по желанному следу. К сожалению, современные охотники за «германским следом» не знакомы с исследованием С. С. Поповой и предпочитают выдергивать из обследованного ею комплекса документов отдельные факты, работающие на их версии, и, конечно, со ссылкой на Особый архив.
Готовившаяся в тайне акция против Ленина и большевиков сопровождалась (и, по всей вероятности, неслучайно) массированной атакой прессы. В ней участвовали единым фронтом ведущие петроградские газеты за исключением «Известий Петроградского Совета»... По подсчетам исследователей, число публикаций в петроградской прессе о связях Ленина и большевиков с Германией с апреля по июнь 1917 г. увеличилось почти в 2 раза и достигло почти 200135. Заглавную роль здесь сыграл «орган социалистической мысли» - газета «День», в которой с целой серией разоблачительных статей выступил известный журналист и видный меньшевик Д. Заславский…
…большевистское руководство, будучи вынужденным реагировать на появившиеся в печати обвинения… стремилось вместе с тем уйти от публичной полемики...
Такая позиция оказалась на руку Временному правительству, получившему не только «французский подарок» для большевиков, но и «домашний сюрприз» в лице прапорщика 16-го Сибирского полка Д. С. Ермоленко, явившегося в конце апреля 1917 г. из немецкого плена в расположение русской армии. В июльские дни 1917 г., когда эта фамилия всплыла в печати, некоторые политические деятели, подобно Н. Н. Суханову, даже высказывали сомнение в том, была ли в действительности такая личность и не были ли его показания сфабрикованы на Дворцовой площади. На самом деле Д. С. Ермоленко - реальное лицо с сомнительной репутацией, служил еще до 1900 г. в военной контрразведке, с 1900 г. - в полиции во Владивостоке, во время русско-японской войны - опять в контрразведке, затем вышел в отставку. В 1914 г. он вновь на военной службе, попал в плен и, находясь в лагере для военнопленных, применил свой опыт для полицейской слежки за своими товарищами по лагерю. Далее следует предоставить слово генералу А. И. Деникину, который, будучи в то время начальником штаба Верховного главнокомандующего, принимал участие в допросе Ермоленко... «Ермоленко был переброшен к нам в тыл на фронт 6-й армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией, - писал позднее А. И. Деникин. - Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры германского Генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведут в России агенты германского генерального штаба - председатель секции “Союза освобождения Украины” А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться к подорванию доверия русского народа к Временному правительству. Деньги на операцию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве».
При всем уважении к боевому генералу эпизод о Ермоленко не принадлежит к числу убедительных фактов в его воспоминаниях. Приведенные в них показания пленного прапорщика носят, мягко выражаясь, неубедительный характер, ничего конкретного и вразумительного не содержат и напоминают своей фантазией показания подпоручика Колаковского против жандармского полковника Мясоедова в 1915 г. Интересно, что, когда германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау узнал из петроградских газет, что два немецких офицера генштаба Шидицкий и Люберс рассказали русскому прапорщику Ермоленко, что Ленин - немецкий агент, то он запросил МИД Германии «выяснить, существуют ли в Генштабе офицеры Шидицкий и Люберс...». А. Ф. Керенский, придававший показаниям Ермоленко большое значение, в своих мемуарах писал, что существование этих офицеров «было подтверждено», но он слишком заинтересованное лицо в их существовании: в то время он был военным министром, вел активную пропагандистскую кампанию на фронте в пользу наступления русской армии, и ему было просто необходимо иметь в запасе оправдательные аргументы в случае неудачи этого выступления. Но ни в 1917 г., ни позднее Керенский не привел никаких конкретных фактов из показаний Ермоленко, хотя именно на них в первую очередь строил свои обвинения против Ленина и большевиков как агентов германского Генерального штаба. «Как ни отнестись к показаниям Ермоленко, - считал С. П. Мельгунов, - едва ли их можно признать “решающими” для определения отношения большевиков к германскому военному командованию, как это делает в своих воспоминаниях Керенский...».
Касаясь показаний Ермоленко, еще в конце 20-х годов JI. Д. Троцкий язвительно писал: «Теперь мы, по крайней мере, знаем, как поступал немецкий Генеральный штаб в отношении шпионов. Когда он находил безвестного и малограмотного прапорщика в качестве кандидата в шпионы, он вместо того чтобы поручить его наблюдению поручика из немецкой разведки, связывал его с “руководящими немецкими деятелями”, тут же сообщал ему всю систему германской агентуры и перечислял ему даже банки - не один банк, нет, а все банки, через которые идут тайные немецкие фонды. Как угодно, но нельзя отделаться от впечатления, что немецкий штаб действовал до последней степени глупо».
Наконец, нельзя не принять во внимание то, что сообщает о Ермоленко начальник контрразведки Петроградского военного округа Б. В. Никитин. По его мнению, Ермоленко едва ли можно считать главным обличителем, поскольку он, «кроме голословных заявлений, не дал ничего», а «все обвинение, построенное на его показаниях, по справедливости, осталось неубедительным». Более того, Никитин считал необходимым отметить, «что петроградская контрразведка категорически отмежевывается от Ермоленко» и что у нее даже не было на него досье. «Я увидел до смерти перепуганного человека, который умолял его спрятать и отпустить, - вспоминал он о своей первой встрече с Ермоленко. П. А. Александров записал показания, а я его спрятал на несколько часов и отпустил. Пробыв в Петрограде не больше суток, он уехал в Сибирь». Такой «свидетель» был больше не нужен контрразведке, которая теперь могла строить на основе его показаний самые смелые предположения и даже обвинения, чтобы предъявить их в подходящее время.
Выдвинутый лидером большевиков в Апрельских тезисах лозунг «Вся власть Советам!» определил линию политического и социального размежевания в стране, усилил раскол общества, вызванный Февральской революцией. 13 апреля рабочие завода «Старый Парвиайнен», обсудив на своем собрании «текущий момент», приняли резолюцию, впервые столь решительно выдвигавшую целую систему самых радикальных мер. Важнейшими среди них были «смещение Временного правительства, служащего только тормозом революционного дела», и передача власти Советам, окончание империалистической войны и опубликование тайных военных договоров, организация Красной гвардии и вооружение народа, реквизиция продуктов питания и установление твердых цен на товары широкого спроса, конфискация помещичьих и монастырских земель, передача орудий производства в руки рабочих. Эти радикальные меры не были требованием только одной группы рабочих, как пытались в этом уверить эсеро-меньшевистские лидеры Петроградского Совета: резолюции подобного характера начинают обсуждаться и приниматься рабочими других предприятий столицы и в скором времени приобретают массовый характер. И это стало серьезной проблемой не только для умеренных социалистов, но и в первую очередь для Временного правительства.
[Читать далее]Чтобы нейтрализовать влияние ленинских лозунгов, в Петрограде была организована широкая антибольшевистская кампания…
Организатором погромных выступлений против Ленина и его сторонников стала кадетская партия, лидер которой П. Н. Милюков усмотрел «германские козни» еще в забастовках петроградских рабочих в февральские дни 1917 г. Теперь, в апреле, кадеты начали кампанию протестов против агитации большевиков в частях столичного гарнизона, организовали демонстрацию инвалидов войны под лозунгом «Ленина обратно в Германию!». «17 апреля в Петербурге состоялась грандиозная манифестация инвалидов, которая произвела большое впечатление на обывателей, - писал Н. Н. Суханов. Огромное число раненых из столичных лазаретов - в повязках, безногих, безруких - двигалось по Невскому к Таврическому дворцу. Кто не мог идти, двигались в грузовых автомобилях, в линейках, на извозчиках. На знаменах были подписи: “Война до конца”, “Полное уничтожение германского милитаризма”, “Наши раны требуют победы”. Лозунги, изъятые из употребления масс, нашли себе пристанище на больничных койках. Искалеченные люди, несчастные жертвы бойни ради наживы капиталистов, по указке тех же капиталистов через силу шли требовать, чтобы для тех же целей еще без конца калечили их сыновей и братьев. Это было действительно страшное зрелище».
Шумная акция не осталась не замеченной и в Германии. Ссылаясь на сообщение петроградского телеграфного агентства… статс-секретарь иностранных дел Германии Циммерман в телеграмме германскому посланнику в Стокгольме фон Штедтену с беспокойством сообщал, что демонстрация направлена против Ленина и его сторонников и просил как можно скорее сообщить ему подробности. Отвечая на эту телеграмму, посланник писал, что полученная Циммерманом информация о событиях в Петрограде, «по-видимому, соответствует действительности…». Помимо выраженного здесь беспокойства относительно Ленина и его сторонников, обращает на себя внимание отсутствие своего источника информации непосредственно из Петрограда. Однако еще большее беспокойство пропаганда Ленина и его сторонников вызывала у союзников России.
Стремясь во что бы то ни стало удерживать Россию в военной коалиции против Германии, ее союзники были глубоко обеспокоены тем, что Временное правительство не принимает репрессивных мер против большевиков, активно ведущих антивоенную пропаганду. Английский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен в донесении своему правительству от 30 апреля 1917 г. выражал большую тревогу по поводу «подрывной роли» вернувшегося в Россию Ленина и непринятия к нему мер со стороны Временного правительства. «Милюков, с которым я как-то говорил по этому вопросу, сказал, что… правительство выжидает лишь психологического момента, который, как ему кажется, не за горами». Сам же П. Н. Милюков впоследствии писал, что «когда Ленин начал с балкона дома Кшесинской произносить криминальные речи перед огромной толпой», то он «настаивал в правительстве на его немедленном аресте. Увы, на это Временное правительство не решилось».
«Господа министры» Временного правительства, находясь в глубоком убеждении, что Ленин - германский агент и что его возвращение в Россию связано с интересами германского Генерального штаба, тем не менее не решались на принятие против него репрессивных мер не только потому, что в их распоряжении еще не было каких-либо доказательств «государственной измены» вождя большевиков, и даже не потому, что могли натолкнуться на противодействие Петроградского Совета, под влиянием которого находился столичный гарнизон. Дело в том, что само Временное правительство стояло в это время перед сверхзадачей: как, оставаясь верным своим обязательствам не выходить из войны, выглядеть у себя дома сторонником заключения «мира без аннексий и контрибуций». Но еще больше мешал крайне неблагоприятный экономический фактор: все более реальным становился крах народного хозяйства под влиянием войны. Угрожающие сведения о разрухе и тяжелом продовольственном положении не сходили со страниц газет. Министр финансов М. И. Терещенко публично признавал, что государственный долг России уже приблизился к 40 млрд руб., что, оказывается, по окончании войны придется платить одних процентов 2,5 млрд ежегодно. И потому не только солдаты и рабочие, но и широкие обывательские круги начинали все более недоверчиво относиться к политике Временного правительства, призывавшего к новым жертвам во имя интересов революционной России…
Поэтому действительно был нужен психологический перелом, и его стали готовить в недрах Временного правительства с помощью представителей многочисленных миссий и делегаций, направленных в Россию из Англии, Франции, Соединенных Штатов Америки и др. 11 апреля 1917 г. государственный секретарь США Р. Лансинг под влиянием поступавших из России тревожных сведений о том, что «социалистические круги требуют мира», обратился к президенту В. Вильсону: «Меня это серьезно беспокоит. Я хочу, чтобы мы сделали что-нибудь для того, чтобы помешать социалистическим элементам в России осуществить любой план, который может подорвать усилия союзных держав». В качестве одного из таких средств в Россию была послана мисси Э. Рута. Но США располагали и более мощным средством воздействия - это финансовый рычаг. Признав Временное правительство 9 (22) марта первыми, правящие круги США еще до своего вступления в войну с Германией обещали России открыть кредит для закупки военного снаряжения. Но это обещание финансовой помощи было обставлено рядом ультимативных требований… В результате марта-апреля Временное правительство не получило от США ни доллара. Американская сторона прекратила в это время даже упоминания о полумиллиардном долларовом кредите, который считался делом уже решенным. И в то время как англичане стали пользоваться американскими кредитами, Россию перестали кормить даже обещаниями. И только накануне прибытия миссии Рута в Россию в середине мая Временное правительство получило кредит в 100 млн долл. на размещение заказа на паровозы и вагоны.
Зато на пропагандистскую кампанию в пользу продолжения войны страны Антанты денег не жалели. Здесь впереди всех шла Франция, при посольстве которой в Петрограде была создана в апреле 1917 г. специальная комиссия, координирующая пропагандистские усилия различных миссий. Эта комиссия имела своей задачей добиться «сильного и оперативного воздействия на русское общественное мнение». Для финансирования ее деятельности французское представительство выделило 670 тыс. руб., английское и американское - 133 тыс. руб.; кроме того, компания «Шнейдер» предоставила 200 тыс. руб., столько же дал Русско-Азиатский банк; Русское общество боеприпасов и Общество по производству табака выделили 100 тыс. руб. С французскими миссиями сотрудничало издательство «Демократическая Россия», крупнейшее издательство по выпуску пропагандисткой литературы, листовок, плакатов и др. В мае 1917 г. секретарь посольства США в Петрограде направил в адрес военного министра России 30 тыс. экземпляров брошюр для распространения среди солдат на фронте…
Не считаясь с возникшей в России новой политической ситуацией, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты продолжали оказывать всяческое давление на Временное правительство, требуя от него активизации военных усилий на фронте. По словам французского генерального консула в Москве Гренара, «союзники были ослеплены в своем желании продлить любой ценой военное сотрудничество с Россией. Они совершенно не видели, что возможно, а что нет. Таким образом, они играли на руку Ленину и отчуждали Керенского от народа»...
«В середине апреля в Петроград прибыл французский министр снабжения Альбер Тома, - вспоминал в 60-е годы А. Ф. Керенский. - Он привез с собой и передал князю Львову некоторую в высшей степени важную информацию о связях большевистской группы во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Но французский министр обусловил это требованием, чтобы о том, что он - источник информации, сообщили лишь тем министрам, которые займутся расследованием обстоятельств дела. Через несколько дней на секретном совещании князь Львов с согласия Тома поручил расследование столь серьезного дела Некрасову, Терещенко и мне». Еще раньше, в начале 50-х годов бывший министр-председатель Временного правительства признал, что мысль устроить судебную расправу над Лениным и большевиками возникла у него в результате встречи с А. Тома, который посоветовал ему называть большевиков «агентами германского Генерального штаба». В действительности, как показывает С. С. Попова в своем исследовании «Французская разведка ищет “германский след”», основанном на изучении материалов Центра хранения историко-документальных коллекций, дело обстояло несколько иначе. Скорее всего, резонно считает она, в апреле А. Тома серьезными уликами еще не располагал и основывался на догадках и предположениях в связи с проездом Ленина через Германию. Только в Петрограде в ходе многочисленных встреч и наблюдений Тома убеждается, что большевистская оппозиция представляет собой серьезную силу. «Французский министр с видом российского мужиковатого земца энергично агитировал, убеждал, опровергал, полемизировал, - писал в связи с этим Н. Н. Суханов. - С ним за компанию снова приходили Кашен, Муте и Лафон. Но их посещения и все эти разговоры не могли по существу дела дать уже ровно ничего. Осадок же они оставляли неприятный: люди, с ног до головы опутанные тенетами империализма, ходят к нам просить поддержки своему неправому делу и томительной, никчемной фразеологией пытаются убедить нас забыть хорошо усвоенную нами грамоту». По-видимому, это понял и А. Тома, направив в начале июня 1917 г. французскому атташе в Стокгольме, своему однофамильцу Л. Тома следующее предписание: «Нужно дать правительству Керенского не только арестовать, но и дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей, а для этого необходимо выяснить, при каких условиях противники революции смогли проникнуть на территорию новой Республики, откуда поступают деньги, которые они так легко раздают, и кто за ними стоит. По моим первым сведениям, ключ проблемы в Швеции. Срочно направьте все ваши поиски в этом направлении и держите русское правительство в курсе ваших действий и поисков».
Так французская разведка вышла на Я. С. Фюрстенберга (Ганецкого), члена заграничного представительства ЦК РСДРП(б) в Стокгольме. Собранная о нем по различным каналам информация поступала к А. Тома и межсоюзную секцию военного министерства Франции, в которую входили начальники разведок союзных военных миссий во Франции. Россия была представлена там Павлом Игнатьевым, братом начальника русской военной миссии во Франции Алексея Игнатьева. Что же удалось выяснить французской разведке в результате наблюдения за главными подозреваемыми в Стокгольме? 24 июня 1917 г. французский военный атташе JI. Тома сообщает «наверх» первые сведения: Фюрстенберг (Ганецкий) является клиентом стокгольмского «Ниа-Банкен» с апреля-мая 1916 г. С 30 января по 8 июня 1917 г. Русско-Азиатский банк перевел на счет Фюрстенберга в «Ниа-Банкен» 416 тыс. рублей от разных лиц, в том числе и 200 тыс. руб. от Суменсон из Петрограда. Кроме того, у Фюрстенберга был счет и в «Дисконто банк» в Копенгагене. Л. Тома поручает своим подчиненным начать сбор сведений в Русско-Азиатском, Сибирском и Копенгагенском банках. Он также дает задание проверить, действительно ли Фюрстенберг является владельцем коммерческой фирмы в Копенгагене, которая занималась закупкой ширпотреба в Германии и его перепродажей в России. Как разведчик Л. Тома предполагает, что «это может быть только фасад для прикрытия движения крупных фондов», заключая при этом: «Очень скромная жизнь, которую ведет Фюрстенберг, его нахождение в Швеции, когда он ведет дела в Копенгагене, подтверждают эту гипотезу».
В конце июня 1917 г. резидент французской разведки в Дании направляет в свое военное министерство отчет под названием «Немецко-русские агентства пропаганды». О самом Фюрстенберге сообщалось, что он занимался в Копенгагене контрабандой немецких товаров и был выдворен из Дании, а его фирма распущена. То, что не удалось выяснить в 1917 г. французской разведке, позднее расследовал английский историк М. Фатрелл, который установил, что Фюрстенберг (Ганецкий) был арестован в Копенгагене в январе 1917 г. по обвинению в незаконном экспорте термометров, шприцов и других медицинских изделий. Оборот этой датской кампании, управляющим которой был Фюрстенберг, исчислялся десятками тысяч фунтов стерлингов, а источником большей части прибыли была контрабанда противозачаточных средств в Германию и Россию. Ганецкий заплатил штраф и был депортирован в Стокгольм, где продолжал заниматься коммерческой деятельностью, а с конца марта 1917 г. еще стал и членом заграничного представительства ЦК РСДРП(б). В числе раскрытых французской разведкой в Копенгагене «немецко-русских агентств пропаганды» фигурировали «Рабочая организация», которая могла сообщить все сведения о Фюрстенберге, и общество (институт) изучения социальных последствий войны. Основываясь на том, что в этом обществе сотрудничали немецкие и русские социал-демократы и что там каждое утро бывает «русский социал-демократ Парвус- Гельфанд», французская разведка полагала, что связанные с «Рабочей организацией» руководители социал-демократической партии Дании Воргбьерг, Стаунинг и др. составляют целое звено в усилиях по заключению мира, исходящих из Германии и возвращающихся обратно через Швейцарию, Швецию, Данию и Россию. «Без сомнения, - отмечалось в отчете, - вышеназванные лица находятся в связи с основным русским автором Лениным». Но никаких доказательств по этому поводу в отчете не приводилось.
Самым существенным аргументом, работавшим на полученное от А. Тома задание «доказать в интересах Временного правительства, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги», стали перехваченные французской разведкой телеграммы, которыми обменивались из Копенгагена, Христиании (Осло) и Петрограда лица, за которыми она наблюдала. Хотя петроградская контрразведка, по утверждению ее начальника Б. В. Никитина, уже взяла «под колпак» эту переписку, расследование, по его же признанию, «приняло серьезный характер лишь после того, как блестящий офицер французской службы, капитан Пьер Лоран вручил мне 21 июня первые 14 телеграмм между Стокгольмом и Петроградом». Пьер Лоран возглавлял в Петрограде филиал разведслужбы генерального штаба Французской армии и, скорее всего, получил эти телеграммы от французского военного атташе в Стокгольме Л. Тома, имевшего директиву «явиться лично к М. И. Терещенко в Петроград, чтобы реорганизовать службу контроля за пассажирами, которым разрешен въезд в Россию». Французская разведка первой высказала мнение, что перехваченные ею телеграммы носят зашифрованный характер и что в них использовался условный телеграфный код для отправки денег и уведомления об их получении.
Петроградская контрразведка сразу же ухватилась за эту версию, и, как был убежден Б. В. Никитин и позднее, часть из полученных от французских коллег 29 телеграмм была «иносказательного характера». По мнению начальника петроградской контрразведки, главная ценность этих телеграмм «заключалась не в тексте, который можно было без конца комментировать, а в адресах лиц, которым они посылались». В этой связи следует сказать еще об одном важном документе, который не получил огласки ни в 1917 г., ни позднее, в мемуарной и исследовательской литературе - справке «Переписка Ленина», составленной службой телеграфного контроля за корреспонденцией в Петрограде по заданию французской разведки. В этой справке сообщалось, что Я. Фюрстенберг - основной корреспондент группы Ленина в Швеции, которому было поручено организовать вместе с членами этой группы и выпуск литературы для пропаганды идей партии - по приезде в Стокгольм отправил телеграммы с извещением о своем приезде четырем адресатам в Петрограде: Коллонтай, Козловскому, сестре Ленина - Ульяновой, и Суменсон. Наблюдение за корреспонденцией, отмечалось в этом документе, позволило установить следующее: «Три первых адреса чисто политические, напротив, телеграммы, которыми обменивался Я. Фюрстенберг с Суменсон, коммерческого характера. Задолго до революции они показались подозрительными всего лишь с коммерческой точки зрения, так как товары, предлагавшиеся Я. Фюрстенбергом для Суменсон, могли быть немецкого происхождения (салол, химические продукты, дамское белье, карандаши и т.д.)». Как видно из этого, справка телеграфного контроля «Переписка Ленина» не подтверждала подозрений в зашифрованном характере переписки между Стокгольмом и Петроградом, но это уже не имело никакого значения ни для французской разведки, ни для петроградской контрразведки, взявших «германский след». Французский военный атташе в Петрограде Лавернь за неделю до того, как Ленин и другие руководители большевиков будут официально обвинены в «преступных сношениях» с Германией, сообщал своему руководству о первых результатах, которые удалось получить «в изучении дела Ленина и большевиков благодаря помощи Копенгагена и Стокгольма». Основными результатами, по мнению Лаверня, были следующие: 1. Главным политическим агентом большевиков в Скандинавии является Яков Фюрстенберг, который служит посредником и для социалистических партий нейтральных стран. 2. Фюрстенберг - немецкий агент, передающий Берлину информацию о намерениях большевиков. 3. Предположительно, многие из его окружения, связанные с Лениным, также являются немецкими шпионами.
Таким образом, введенные С. С. Поповой в научный оборот документы убедительно свидетельствуют, что инициатором поисков «германского следа» в Скандинавии был Альбер Тома, а эти поиски велись по его заданию французской разведкой, направившей русскую контрразведку по желанному следу. К сожалению, современные охотники за «германским следом» не знакомы с исследованием С. С. Поповой и предпочитают выдергивать из обследованного ею комплекса документов отдельные факты, работающие на их версии, и, конечно, со ссылкой на Особый архив.
Готовившаяся в тайне акция против Ленина и большевиков сопровождалась (и, по всей вероятности, неслучайно) массированной атакой прессы. В ней участвовали единым фронтом ведущие петроградские газеты за исключением «Известий Петроградского Совета»... По подсчетам исследователей, число публикаций в петроградской прессе о связях Ленина и большевиков с Германией с апреля по июнь 1917 г. увеличилось почти в 2 раза и достигло почти 200135. Заглавную роль здесь сыграл «орган социалистической мысли» - газета «День», в которой с целой серией разоблачительных статей выступил известный журналист и видный меньшевик Д. Заславский…
…большевистское руководство, будучи вынужденным реагировать на появившиеся в печати обвинения… стремилось вместе с тем уйти от публичной полемики...
Такая позиция оказалась на руку Временному правительству, получившему не только «французский подарок» для большевиков, но и «домашний сюрприз» в лице прапорщика 16-го Сибирского полка Д. С. Ермоленко, явившегося в конце апреля 1917 г. из немецкого плена в расположение русской армии. В июльские дни 1917 г., когда эта фамилия всплыла в печати, некоторые политические деятели, подобно Н. Н. Суханову, даже высказывали сомнение в том, была ли в действительности такая личность и не были ли его показания сфабрикованы на Дворцовой площади. На самом деле Д. С. Ермоленко - реальное лицо с сомнительной репутацией, служил еще до 1900 г. в военной контрразведке, с 1900 г. - в полиции во Владивостоке, во время русско-японской войны - опять в контрразведке, затем вышел в отставку. В 1914 г. он вновь на военной службе, попал в плен и, находясь в лагере для военнопленных, применил свой опыт для полицейской слежки за своими товарищами по лагерю. Далее следует предоставить слово генералу А. И. Деникину, который, будучи в то время начальником штаба Верховного главнокомандующего, принимал участие в допросе Ермоленко... «Ермоленко был переброшен к нам в тыл на фронт 6-й армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией, - писал позднее А. И. Деникин. - Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры германского Генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведут в России агенты германского генерального штаба - председатель секции “Союза освобождения Украины” А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться к подорванию доверия русского народа к Временному правительству. Деньги на операцию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве».
При всем уважении к боевому генералу эпизод о Ермоленко не принадлежит к числу убедительных фактов в его воспоминаниях. Приведенные в них показания пленного прапорщика носят, мягко выражаясь, неубедительный характер, ничего конкретного и вразумительного не содержат и напоминают своей фантазией показания подпоручика Колаковского против жандармского полковника Мясоедова в 1915 г. Интересно, что, когда германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау узнал из петроградских газет, что два немецких офицера генштаба Шидицкий и Люберс рассказали русскому прапорщику Ермоленко, что Ленин - немецкий агент, то он запросил МИД Германии «выяснить, существуют ли в Генштабе офицеры Шидицкий и Люберс...». А. Ф. Керенский, придававший показаниям Ермоленко большое значение, в своих мемуарах писал, что существование этих офицеров «было подтверждено», но он слишком заинтересованное лицо в их существовании: в то время он был военным министром, вел активную пропагандистскую кампанию на фронте в пользу наступления русской армии, и ему было просто необходимо иметь в запасе оправдательные аргументы в случае неудачи этого выступления. Но ни в 1917 г., ни позднее Керенский не привел никаких конкретных фактов из показаний Ермоленко, хотя именно на них в первую очередь строил свои обвинения против Ленина и большевиков как агентов германского Генерального штаба. «Как ни отнестись к показаниям Ермоленко, - считал С. П. Мельгунов, - едва ли их можно признать “решающими” для определения отношения большевиков к германскому военному командованию, как это делает в своих воспоминаниях Керенский...».
Касаясь показаний Ермоленко, еще в конце 20-х годов JI. Д. Троцкий язвительно писал: «Теперь мы, по крайней мере, знаем, как поступал немецкий Генеральный штаб в отношении шпионов. Когда он находил безвестного и малограмотного прапорщика в качестве кандидата в шпионы, он вместо того чтобы поручить его наблюдению поручика из немецкой разведки, связывал его с “руководящими немецкими деятелями”, тут же сообщал ему всю систему германской агентуры и перечислял ему даже банки - не один банк, нет, а все банки, через которые идут тайные немецкие фонды. Как угодно, но нельзя отделаться от впечатления, что немецкий штаб действовал до последней степени глупо».
Наконец, нельзя не принять во внимание то, что сообщает о Ермоленко начальник контрразведки Петроградского военного округа Б. В. Никитин. По его мнению, Ермоленко едва ли можно считать главным обличителем, поскольку он, «кроме голословных заявлений, не дал ничего», а «все обвинение, построенное на его показаниях, по справедливости, осталось неубедительным». Более того, Никитин считал необходимым отметить, «что петроградская контрразведка категорически отмежевывается от Ермоленко» и что у нее даже не было на него досье. «Я увидел до смерти перепуганного человека, который умолял его спрятать и отпустить, - вспоминал он о своей первой встрече с Ермоленко. П. А. Александров записал показания, а я его спрятал на несколько часов и отпустил. Пробыв в Петрограде не больше суток, он уехал в Сибирь». Такой «свидетель» был больше не нужен контрразведке, которая теперь могла строить на основе его показаний самые смелые предположения и даже обвинения, чтобы предъявить их в подходящее время.