Генерал Махров о белых. Часть I
Из книги Петра Семеновича Махрова «В белой армии генерала Деникина».
26 февраля на нашем собрании Коновалов говорил, что самое главное - это, прежде всего, «открыть забрало». Генералу Деникину необходимо ясно и определенно высказаться, за что борется Добровольческая армия, чтобы избежать подозрений в реакционности, на чем играют большевики. Он говорил:
- Поднять монархический флаг нельзя - это значит реставрация, т. е. восстановление помещиков, чего пуще всего боятся крестьяне. Даже конституционная монархия будет понята как обман...
Кто-то из присутствующих, точно не помню кто, но кажется Аметистов, возразил Коновалову:
- Все это, конечно, правильно, но народ считает нас «реакционерами» не потому, что Деникин не открывает своего лица, а по тому, как ведут себя некоторые добровольцы. Вот возьмем хотя бы есаула Боровского, брата командующего армией и командира сотни его охраны. Нет дня, чтобы не было жалоб на него то за грабежи, то за самовольные аресты, то за незаконные обыски и пр. А сколько таких Боровских гуляет по Крыму.
Конечно, никто ничего не мог возразить на это. Дисциплина расшаталась, Крымское правительство не принимало мер против преступного элемента, агитирующего против Добровольческой армии, и озлобленное офицерство позволяло себе акты беззакония...[Читать далее]
…
Между тем у генерала Деникина были недоразумения с главнокомандующим французским экспедиционным корпусом генералом Бертелло. В Одессе всем вертел начальник штаба дивизии генерала д’Ансельма полковник Фрейденберг, который смотрел на Россию, как на колонию. В военном отношении французское командование не искало форм какого-либо сотрудничества Добровольческой армии с войсками французского экспедиционного корпуса и стремилось к независимости своих действий не только в Одесском районе, но даже и в Крыму. Все просьбы генерала Деникина о расширении одесского плацдарма и о мобилизации были отклонены. Добровольческая армия расценивалась французами как «реакционная», на призыв которой о мобилизации население якобы не пойдет. Генерал д’Ансельм по идее Фрейденберга хотел увеличить силы французского корпуса путем формирования особых бригад «микст», т. е. смешанных, где бы боевым элементом были русские, а инструкторами французы. Когда же генерал Деникин с этим не согласился, французский главнокомандующий решил взять в Одессе всю власть в свои руки. Генерала Санникова, командующего войсками Одесского района, французский штаб совершенно игнорировал...
25 февраля рабочие в Севастополе вынесли постановление прекратить работы на Добровольческую армию в мастерских и в учреждениях. Французский начальник гарнизона боялся, что это может распространиться и на портовых рабочих, ремонтировавших французский броненосец «Мирабо». Французы объявили все суда на военном положении и выслали наряды войск для поддержания порядка в городе...
26 февраля началась эвакуация Мелитополя. Рабочие в Севастополе к работе не приступили. На фронте большевики все сильнее и сильнее давили, и 1 марта пришлось Мелитополь очистить. Весть эта встревожила население Симферополя и Крымское правительство. В это время, когда Крымско-Азовская армия вынуждена была отходить за перешейки, в Одессе 27 февраля генерал д’Ансельм пригласил к себе только что возвратившегося из Севастополя генерала Санникова и заявил ему, что он решил взять на себя всю полноту власти в Одесском районе и образовать в помощь себе совещание из политических и общественных деятелей. Протесты Санникова не привели ни к чему...
Таким образом, после этого приказа генерал Деникин лишался права распоряжаться добровольческими войсками генерала Тимановского в Одесской зоне...
Боровский был встречен генералом Франше д’Эспре более чем холодно. Разговор велся чисто в деловой форме и сопровождался «поучениями», как русские должны воевать...
Крымское правительство, озабоченное событиями на фронте, только теперь нашло необходимым объявить мобилизацию, чего так давно добивался генерал Деникин и в чем ему, в силу каких-то «демократических» соображений, было отказано...
156-я французская дивизия, привезенная в Одессу после окончания войны, была утомлена и не видела смысла в новой войне против большевиков. С первых же дней она обнаружила свою малую боеспособность. …в конце января 1919 года Херсон был занят небольшим греческим отрядом… Он храбро отстаивал город, атакованный превосходящими силами атамана Григорьева. Отряд дрался в течение нескольких дней и в конце концов вынужден был отступить. Присланный на поддержку его французский батальон отказался идти в бой. Никакие уговоры французских офицеров не могли заставить роты идти в атаку. Французское командование решило сдать Херсон «бандам» Григорьева. Вслед за сдачей Херсона последовала сдача без боя Николаева...
Между тем генерал Деникин указывал генералу д’Ансельму на значение Николаева и Херсона как продовольственной базы для Одессы. Он предлагал занять Херсон добровольцами, но французы ему отказали.
...
Разложение тылового офицерства приняло характер отвратительный. Видно было, что его занимали заботы только о своем благосостоянии и даже о наживе. Армейские офицеры, особенно находившиеся в руках таких начальников, как генерал Корвин-Круковский и полковник Сланцев, были значительно лучше, но дух их тоже был подавлен.
…
Генерал Деникин, прочтя бумаги, отложил их в сторону и внезапно спросил:
- А Боровский здорово пьет?
Я не знал, что ответить. Боровский без водки и вина за стол не садился...
…
Генерал Келчевский… пустил о командном составе армии генерала Деникина крылатое словечко, что он разделяется на «князей», «княжат» и «прочих». Под первым подразумевались Быховские узники, генералы и офицеры, арестованные еще Временным правительством по делу генерала Корнилова во главе с ним самим. Под вторыми - первопоходники, так сказать, привилегированная категория, а под третьим - остальная, большая часть всех офицеров Белой армии.
…
На мой вопрос о генерале Врангеле Щербицкий ответил, что он, несомненно, один из лучших, если не просто лучший генерал Добровольческой армии...
- Но,- продолжал Щербицкий,- генерал Врангель чрезвычайно честолюбив и не стесняется адресовать свои условия, а то и поучения начальнику штаба генералу Романовскому, а бывает и самому Главнокомандующему. Я всегда удивляюсь долготерпению генерала Деникина.
…
С трудом пробираясь сквозь толпу на платформе, я вдруг увидел шедшего мне навстречу высоченного роста несколько сутуловатого молодого генерала в пенсне и с большой сигарой в зубах. Это был генерал Владимир Николаевич Дрейер... Увидев меня, он широко распростер объятия и громко закричал:
- Дорогой мой друг, Петр Семенович, как я рад Вас встретить здесь...
А потом, понизив голос, продолжал:
- А видели Петра IV?
Я расхохотался и спросил:
- Какого Петра IV?
- Как какого, не видели? Так идем к вокзалу, я Вам его покажу...
- Ну вот, полюбуйтесь! - сказал Дрейер.
На стене был наклеен большой плакат, изображавший Врангеля верхом на коне. Причем лошадь была скопирована с гравюры «Петр Первый под Полтавой».
- Но разве, Петр Семенович, это не красота? - спросил Дрейер.
Сознаюсь, я был очень удивлен. Хотя я и слышал, что Врангель человек честолюбивый, но не допускал и мысли, что этот лубок появился на улицах города с его согласия...
…
Генерал Врангель относился к Мамонтову как к кавалерийскому командиру отрицательно и как-то, когда рейд был уже закончен, сказал мне: «Подобный рейд - есть преступление, заслуживающее предания военно-полевому суду»…
Корпус Мамонтова захватил по пути богатую добычу, в том числе и церковную утварь для Всевеликого Войска Донского, обозы со всяким имуществом достигли громадных размеров.
Когда Мамонтов двигался на юг от Воронежа, казаки заторопились с подарками в свои станицы. Ряды корпуса уменьшились... …корпус Мамонтова жил за счет населения...
Старшие военные начальники относились к набегу Мамонтова различно. Одни, как генерал Врангель, считали набег неудачно организованным, а Мамонтова - невеждой, карьеристом, преступным грабителем. Другие мирились с его грабежами и видели в генерале Мамонтове инициативного начальника. Как бы там ни было, порыв не терпит перерыва, а перерыв возник из-за стремления казаков развезти награбленное имущество по станицам. И корпус Мамонтова стал таять, а дух его угасать.
…
Малеванов был одного со мной выпуска из Академии Генерального штаба. В Академии он был всегда веселым, добродушным драгуном. Потом мне с ним не приходилось встречаться. В Сарепте он обратился ко мне с просьбой о том, чтобы я приказал оборудовать для него вагон-теплушку, в котором он жил со своей женой. Я его не узнал. Передо мной был не элегантный драгунский офицер, всегда чисто выбритый, а бородатый неряшливый генерал, от которого пахло спиртным. У Покровского Малеванов был генералом для поручений. Держал он себя очень скромно и не был похож на развязных приближенных Покровского, хотя и стал горьким пьяницей.
...
Шкуро направился в соседнюю со станцией Ея станицу, чтобы побеседовать с казаками, собравшимися на поляне. Было холодно и сыро. Лица у всех были хмурые. На приветствие Шкуро казаки ответили недружно. Он говорил им о тяжелой обстановке на фронте, призывал их подняться на защиту родных станиц, об опасности вторжения большевиков. Однако было видно, что его пламенная речь зажигала далеко не всех. Мы возвратились в вагон к генералу Шкуро. На мой вопрос, что происходит на Кубани, он ответил: «Туго, не поднимаются, но ничего, все уладится, будем еще бить большевиков».
Гонторов удивлялся, как это Деникин, назначив командующим Кубанской армией генерала Шкуро, одновременно командировал Врангеля для формирования конных казачьих корпусов. Двоевластие никогда не вело к успеху. Когда я спросил Гонторова, какую роль может играть в Кубанской армии Покровский, он мне ответил: «Никакой. Покровский на Кубани теперь не пользуется не только авторитетом, но и уважением».
Вагон Шкуро был очень большой, наподобие ресторана, и оригинально украшен: все стены были декорированы волчьими головами. Их можно было видеть и на наружных стенах вагона. У Шкуро была так называемая «волчья сотня», нечто вроде гвардии, состоявшая из преданных ему людей, отъявленных головорезов...
Мне приходилось иметь дело со штабом Врангеля, потом Покровского, а теперь предстояло познакомиться и со штабом Шкуро. Каждый из этих генералов имел свои особенности. Это отражалось даже на поездах, в которых они жили. Штаб Врангеля, несмотря на трудности революционного времени, все же походил на учреждение, напоминавшее штаб бывшей Императорской армии. В нем если и не соблюдалась полностью законность, то, по крайней мере, было стремление к порядку и закону. На следующий же день после взятия Царицына, где было захвачено много железнодорожного имущества, Врангель приказал составить для его штаба поезд из лучших вагонов и выкрасить их в темно-синий цвет наподобие царского поезда, что и было сделано.
Штаб Покровского скорее напоминал стан разбойничьего атамана: никакого закона, произвол и вакханалия его пьяной и невежественной «свиты» были повседневным явлением. Номинальный начальник штаба генерал Зигель не играл никакой роли. Дежурный генерал, генерал Петров, служил только исполнителем воли Покровского, в том числе расстрелов без суда. Подражая Врангелю, Покровский хотел, чтобы и его поезд был комфортабельным и нарядным. Однако по условиям того времени это было невозможно. На этой почве между ними возникали постоянные недоразумения...
Поезд Шкуро, достаточно дорого обставленный и своеобразно декорированный, подчеркивал психологию генерала-партизана.
…
Настроение в Раде было чрезвычайно взвинченное, резко оппозиционное к генералу Деникину. Преобладающее большинство требовало окончательного разрыва с Главнокомандующим и создания Союзной казачьей власти в форме Верховного Казачьего Круга из войск Донского, Кубанского, Терского.
С 16 декабря, после падения Ростова, Особое Совещание было упразднено специальным приказом генерала Деникина, однако правительственный аппарат, доказавший полную неспособность к организации и управлению тылом, продолжал существовать. Правда, он был изменен по форме. Во главе его был сохранен тот же ловкий и «лукавый царедворец»- Лукомский. Этот факт вызвал в армии, в политических и общественных кругах недоумение и недовольство.
…
5 января собрался Верховный Казачий Круг, где полились язвительные и непристойные речи в адрес Главнокомандующего. Верховный Круг состоял из ста пятидесяти депутатов, по пятидесяти от каждого войска. В массе своей депутаты были не подготовлены к разрешению государственных вопросов. Это были в подавляющем большинстве полуинтеллигенты с цензом низших школ. Как сороки повторяли они трескучие трафаретные «демократические» лозунги. Генерал Богаевский был прав, когда назвал это учреждение «Совдепом». Самыми шумливыми были кубанские лидеры, более спокойными - терцы. Неизмеримо выше и тех и других стояли донцы, но, однако, тон задавали кубанцы.
Верховный Круг бредил идеей создания федерации или Союза Дона, Кубани и Терека как государственного образования на демократических принципах. Он отрицал диктатуру и требовал полного разрыва с Деникиным...
Наши армии, ослабленные в предыдущих боях, из последних сил удерживали фронт, а пополнений с Кубани не поступало. Тщетно посылал генерал Деникин телеграммы атаману Букретову. Такое отношение кубанцев к фронту генерал Сидорин назвал в одной из своих телеграмм «предательством». Ответа не последовало.
Из окружения Верховного Круга ползли слухи о вероятности соглашения с большевиками, что действовало разлагающе на войска и усиливало дезертирство. Впрочем, такой дурной пример подавали даже генералы. 25 декабря была разослана телеграмма генерала Романовского, адресованная всем старшим начальникам, следующего содержания: «Начальник штаба Добровольческой армии генерал Шатилов самовольно оставил фронт и выехал в тыл с генералом Врангелем. Главнокомандующий приказал произвести расследование о действиях генерала Шатилова». Впоследствии генерал Врангель пытался реабилитировать Шатилова. Но все равно осталось впечатление, что Шатилов воспользовался покровительством своего личного друга Врангеля и попросту бежал на Кубань подальше от опасного во всех отношениях района под Ростовом. Врангель в это время находился на Кубани с поручением формировать конные корпуса.
Обстановка осложнялась еще и тем, что руководящую роль среди кубанцев играл депутат Тимошенко, страстный демагог, крайне левый, лидер черноморских самостийников. К сожалению, представитель умеренных линейцев Скобцов перед ним пасовал. В группе донских казаков одним из наиболее видных членов был Харламов, которого я лично знал. Это был государственно мыслящий человек, умный и образованный. Даже внешность его вызывала доверие и уважение: он был высоким, видным, с окладистой бородой, выдержанным и спокойным интеллигентом, в котором практически не было казачьего шовинизма. Харламов шел навстречу пожеланиям Главнокомандующего, учитывал военную обстановку, хотя и не разделял политики Особого Совещания. Однако на Кругу его мало слушали. Большим влиянием пользовался гибкий политик социалист Авдеев, человек честолюбивый, мечтавший стать Донским атаманом. Несмотря на свои социалистические воззрения, он был настроен довольно благожелательно к генералу Деникину. Но, как ни странно, большую и отрицательную роль играли полковник Гнилорыбов и генерал Янов. Первый был невежественным демагогом, второй - беспринципным дельцом, преследовавшим свои личные цели...
С 5 января генералу Деникину пришлось бороться на двух фронтах: на военном - против Красной Армии, на политическом - против Верховного Круга, заносившего нож для удара в спину Добровольческой армии...
С 5 января шумел в Екатеринодаре Верховный Круг, накалялись страсти, в непристойных речах поносилось имя Деникина, провинциальные политические выскочки кричали об отделении казачества от России. В то время как в Верховном Круге произносились демагогические зажигательные речи, развал на Кубани дошел до того, что казаки в станицах под самим Екатеринодаром стали формировать отряды против войск Главнокомандующего. Наиболее активными оказались повстанцы сотника Пилюка и так называемая «Зеленая армия черноморцев на Тамани». Командующий Донской армией генерал Сидорин пригрозил Верховному Кругу, что он применит вооруженную силу для восстановления порядка в тылу и охраны железной дороги Екатеринодар-Новороссийск. После этого он приказал двинуть гвардейскую казачью дивизию генерала Дьякова для выполнения поставленной задачи. Это произвело впечатление на Верховный Круг.
...
Екатеринодар поразил меня своим многолюдием. Это был настоящий Вавилон. Вокзал был переполнен пассажирами, стремившимися в Новороссийск. В городе не было порядка: на фронте не хватало бойцов, а здесь бросались в глаза множество генералов, офицеров и просто казаков с винтовками, составлявшими гарнизон Верховного Круга. В ресторанах постоянно шел пьяный разгул.
Я заглянул на квартиру к Анпетковым, которые гостеприимно приютили меня весной, когда я приехал в Екатеринодар из Крыма. Их дом, как всегда, был полон гостей, военных и штатских. Царило веселье: пили, ели, пели, играли в карты. Как будто ничего не произошло, как будто наша армия приближалась к Москве, а не вела бои на левом берегу Дона... Только хозяйки, две сестры Анпеткова, были озабочены: их сыновья сражались в этот день на фронте. Этим юношам было одному пятнадцать, другому - шестнадцать лет.
На другой день я повидался с моим приятелем генералом Маркодеевым. Он был окончательно деморализован, ни во что не верил, считал все потерянным и собирался уезжать в Новороссийск. В результате беседы с ним и многими моими сослуживцами по Генеральному штабу события на Верховном Кругу мне представились в таком виде: генерал Деникин был встречен Кругом сухо и официально. Главнокомандующий свою речь читал, а не произносил без записи, как он это всегда делал...
17 января… приехал мой родной брат Василий...
- Ну, рассказывай, Вася, откуда ты свалился, что поделываешь? - спросил я его.
- Да вот из Новороссийска к вам прикатил передохнуть немного,- весело ответил мне он.
- Что же ты там делаешь?
- Что делаю? Укрепляем с Врангелем Новороссийск. Ты не можешь представить, что там творится. Туда сбежали и ОСВАГ, и Особое Совещание, и генералы, и спекулянты всех рангов, и «салон графини И.». Все эти беглецы захватили гостиницы, частные квартиры, собираются в ресторанах, болтают, галдят, устраивают свои делишки, под разговоры о спасении России готовятся уезжать кто за границу, кто в Батум.
...
В начале января стало известно, что Кавказская армия включена в состав Кубанской армии генерала Шкуро. Армия была малочисленна и таяла с каждым днем, так как кубанские казаки самовольно покидали фронт и уходили на Кубань, не желая сражаться вдали от своих станиц. Это было главной причиной того, что правый фланг армии под напором конницы красных довольно поспешно отходил вдоль железной дороги.
…
Шкуро пригласил меня на завтрак со Стоговым и старшими офицерами его штаба. Завтракали в вагоне-столовой, украшенной волчьими головами. Завтрак был очень скромный, пили мало. Я был удивлен...
За завтраком Шкуро откровенно сказал:
- Я в вашей стратегии, господа, ни черта не понимаю. Вот хороший набег сделать - это я умею...
Его обвиняли в еврейских погромах, но на самом деле он этого не допускал. Правда, он налагал контрибуции на евреев в занятых им городах. Этими деньгами Шкуро помогал вдовам и сиротам своих казаков.
...
Мгалобелов занял у меня в Управлении должность правителя канцелярии...
По его рассказам, обстановка в районе, откуда он прибыл, уже начинала походить на обстановку в период развала фронта во времена керенщины. Приказы атамана идти на фронт кубанцы не выполняли и отвечали на них митингами, на которых выдвигали заведомо невыполнимые требования, лишь бы не покидать станиц. Даже пожилые казаки находили предлог, чтобы уклониться от фронта. Например, в станице Новоминской они говорили: «Мы готовы идти на позиции, но только с офицерами царского производства».
Донских беженцев встречали на Кубани далеко не гостеприимно. Это возмущало донцов.
…
«Скажи мне, на что мы можем надеяться?» - с тоской спросила меня жена. В ответ на это я указал рукой на образ Казанской Божьей Матери...
…я сел у письменного стола, взял телефонную трубку и позвонил в соседний вагон, где находились начальник службы движения Александров и другой путеец, Соколов, начальник нашей дороги.
- У телефона Александров, что прикажете, Петр Семенович?
- Ну, как дела, Александр Александрович, не пора ли нам ехать?
В это время вдруг Александров положил трубку, наступило молчание.
- Ну что, есть надежда? - обратилась ко мне жена.
Я продолжал держать трубку телефона. Мой взгляд остановился на образе Божьей Матери, висевшем как раз в углу передо мной. Вдруг лик иконы ярко осветился, словно вспышкой вольтовой дуги. Я услышал голос жены: «Видал?» Это продолжалось две-три секунды, затем световое пятно как молния зигзагообразно ушло вверх. Из коридора вбежал мой денщик и сказал:
- А я думал, что электричество нам дали.
В этот момент Александров мне сообщил:
- Прикажите, чтобы все садились по вагонам. Гребенюк телефонировал, что мост исправлен, можно отправляться.
Я немедленно отдал приказ о сборке всех наших служащих.
Скажу откровенно, что произошедшее с иконой Божьей Матери произвело на меня сильное впечатление, особенно потому, что оно совпало с вестью о починке моста. Точно Господь Бог услышал наши молитвы. Я много слышал во время революции и гражданской войны о случаях обновления икон, позолоты крестов и куполов и других явлениях знамения Божия, но самому их видеть не приходилось. И вот 9 февраля в 8 часов вечера мне суждено было лицезреть лик Богородицы, освещенный чрезвычайно сильным и ярким светом.
…
Наши войска сражались доблестно, но, в конце концов, были смяты и отброшены к югу... Эти бои были последними яркими вспышками угасавшего духа Белой армии...
В это время уже было известно о смерти Колчака. Власть его заместителя - генерала Деникина как правителя России становилась иллюзорной. О расстреле адмирала Колчака генерал Деникин узнал 25 января 1920 года во время пребывания Ставки на станции Тихорецкая. Это известие пришло из Парижа. Адмирал был предан социал-революционерам чехословаками, которые в это время были на Сибирской железной дороге единственной реальной вооруженной силой. Французский генерал Жанен, имевший возможности спасти адмирала, не принял для этого никаких мер. Верховная власть в Сибири рушилась, несмотря на то, что адмирал Колчак заблаговременно все предусмотрел и назначил своим преемником генерала Семенова. Армия разваливалась и в тяжелейших условиях уходила на восток.
Власть Деникина как Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России, установленная соглашением с Верховным Казачьим Кругом 16 января, также начинала ослабевать, так как постоянно подрывалась казачеством, недовольным диктатурой генерала. Начинался развал и среди высшего командного состава в Донской армии: так, например, после разгрома Буденным 12 февраля корпуса Павлова старший войсковой начальник самовольно отстранил Павлова от командования и назначил на его место генерала Секретева, казака по происхождению в отличие от Павлова. Командующему армией генералу Сидорину пришлось лишь санкционировать решение своих подчиненных, что, естественно, умаляло его авторитет.
Кубанской армии уже почти не существовало. На всем фронте, прикрывавшем Тихорецкое направление, оставался небольшой отряд в 600 бойцов. Примерно такие же силы были в районе Кавказской и у Ставрополя.
Генерал Шкуро, находившийся со своим штабом в станице Усть-Лабе, видя враждебное отношение к нему кубанских казаков за поддержку генерала Деникина, вынужден был покинуть свой пост командующего армией.
На место Шкуро был назначен генерал Улагай, но его положение было невыносимым: на Кубани фактически уже не существовало власти. Никто не исполнял ни распоряжений атамана, ни распоряжений Рады. Рада стремилась создать в противовес добровольцам собственную вооруженную силу из повстанцев...
Взаимоотношения между казачеством донским и кубанским с каждым днем осложнялись. Кубанцы встречали донских беженцев враждебно и даже грабили донские войсковые склады. Как раз в день моего прибытия в Екатеринодар кубанцы громили донские интендантские склады на станции Малороссийская и в станице Архангельской. Дело дошло до того, что донцами был вызван бронепоезд, который открыл огонь по грабителям...
Началось разложение и в обескровленном Добровольческом корпусе...