Воспоминания советского еврея. Часть II
Из книги Евгения Борисовича Трейвуса "Воспоминания советского человека".
Практические занятия по кристаллографии вёл Виктор Иванович Михеев - живой милый человек. Общаться с ним было легко, как будто на равных, что вместе с тем никоим образом не склоняло к панибратству.
Объясняя, что такое энантиоморфные фигуры, он в качестве примера привёл мужское и женское пальто, которые застегиваются в разные стороны. При этом он объяснил причину такого различия. Мужчине, как человеку деловому, надо быстро застегнуться, а женщине - повод, чтобы подольше повертеться перед зеркалом, так как левой рукой застёгиваться труднее.
...
Следует сказать, что на политические темы разговоры мы не вели, политически никак себя не проявляли. Не было вокруг ничего такого, что возмущало бы наши умы. Свободы нам хватало.
...
...я был в трёх минералогических экскурсиях, не входивших в учебные планы. Такие поездки очень полезны для кругозора будущего специалиста. Все они состоялись за счёт института - невозможная в наше время вещь. Первая из них - дня на три в Питкяранту, что на северном побережье Ладожского озера, в начале мая 1954 года... Следующая, недельная, состоялась в июне того же 1954 года на Урал.
...
На практику в Армению, в Ереван, я ехал из Москвы на поезде, то есть побережьем Чёрного моря. Обратно возвращался, также железнодорожным путём, до Тбилиси, а оттуда на автобусе через Большой Кавказский хребет по знаменитой Военно-Грузинской дороге и далее из Орджоникидзе (Владикавказа) домой на поезде. Итак, студентом я объехал всю Европейскую часть Советского Союза, от Кольского полуострова до турецкой границы, и от Крыма до Среднего Урала. После института год жил в Иркутске и Забайкалье. Что я запомнил? Это была мирная страна. Я нигде не видел вооружённых людей, никакого ОМОНа, охранников и пр.[Читать далее]
...
Я не наблюдал национальных распрей. Армяне рассказывали, что в их анекдотах фигурирует простоватый грузин, и сами объясняли это тем, что на Кавказе плодородной земли всегда не хватало, люди жили тесно, что и приводило к национальным трениям. Об их вражде с азербайджанцами я не слышал ни слова. Они продолжали переживать 1915 год, когда турки вырезали миллион армян. Они рассказывали, что турки столетиями забирали у них самых красивых девушек, красота народа померкла, а сейчас, мол, она к нему возвращается. Я нигде не встретил на Кавказе косого взгляда, не услышал неприязненного слова по своему поводу. В Иркутске и в Забайкалье некоторые русские называли бурят презрительной кличкой, отражавшей то, что у бурят плоские лица. Это меня, естественно, коробило, тем более что буряты, по-моему, простые и смирные люди. Комплекс превосходства проявляли те, кто по своему уму и культуре не могли на него претендовать.
Это была небогатая, может, даже бедная страна. Однако никто не рылся в мусорных баках. Я не встречал пьяных женщин. Нищие являлись редкостью, бомжей и бездомных детей не существовало. Допускаю, что их жёстко отлавливали.
...
...находилось в отряде шесть студентов, включая нас с Димой. Видимо, местное геологическое управление делало свой план руками практикантов. Денег нам не платили, только бесплатно кормили. Дорогу в оба конца оплатил родной Горный институт. Были двое натуральных поляков, из какого-то московского вуза. Один из них - крупный, холёный, с генами «ясновельможных панов». По утрам он долго и тщательно брился, внимательно разглядывая себя в зеркальце. Он проявлял недовольство практикой, едой и саркастически хмыкал. Другой поляк - сухощавый, скромный, немногословный, очень симпатичный. Он, кажется, происходил из рабочей среды и всё воспринимал как должное. Был студент-молдаванин из Кишинёвского университета. Он говорил так: «Я - румынской культуры, такую твою мать!». Из этого можно было заключить, что люди румынской культуры в Молдавии сильно обрусели, восприняв при этом русскую культуру несколько однобоко.
...
Как-то мы шли мимо летней крестьянской кочёвки высоко в горах. В гладкой ложбине паслось небольшое стадо овец. Стояло несколько круглых войлочных палаток. У одной из них сидела пожилая женщина, занимавшаяся изготовлением овечьего сыра. Делала она это так. Она ладонью набивала себе в рот «до упора» белую массу, жевала её некоторое время, затем вытягивала её изо рта в виде длинной колбаски. Далее операция повторялась. Когда я поравнялся с ней, она в очередной раз создала эту колбаску и протянула мне. Я вежливо отказался.
...
Наши девушки отправлялись безбоязненно на практики в южные республики, на Кавказ и в Среднюю Азию. Никому не приходило в голову, что с ними что-то может стрястись. Да так оно и оказывалось.
...
После войны издавали в большом количестве почтовые открытки - репродукции картин русских художников. Они имели неважное качество: отнюдь не глянцевые - тусклые краски, несколько размытый рисунок, желтоватый картон. Однако отличались дешевизной. Они лежали на почте, в газетных киосках, в специализированных магазинах. Это была целеустремлённая, на государственном уровне, пропаганда в широких массах населения прекрасного русского национального искусства, подобного которому, кажется, нет ни у одного народа. Сейчас, по-моему, молодёжь не знает даже самых знаменитых картин русских художников, даже имён своих живописцев. После войны издавали в большом количестве почтовые открытки - репродукции картин русских художников. Они имели неважное качество: отнюдь не глянцевые - тусклые краски, несколько размытый рисунок, желтоватый картон. Однако отличались дешевизной. Они лежали на почте, в газетных киосках, в специализированных магазинах. Это была целеустремлённая, на государственном уровне, пропаганда в широких массах населения прекрасного русского национального искусства, подобного которому, кажется, нет ни у одного народа. Сейчас, по-моему, молодёжь не знает даже самых знаменитых картин русских художников, даже имён своих живописцев.
...
Где-то в конце 1970-х-начале 1980-х годов она /жена/, уставшая от изнурительных ежедневных поездок на работу через полгорода, работы в душной тесной комнате в унылом здании, замученная от очередей и тяжёлых сумок с продуктами, стала прорываться раздражением на советскую власть.
...
В начале восьмого Люда вскакивала. Счёт шёл на минуты. Где уж тут причёска, массаж, макияж и прочее. Потом час или более требовалось добираться на Васильевский остров. Сначала - втиснуться в автобус, проехать на нём две остановки. Потом стоять в метро, зажатой в толпе. Под Невским в давке пересадка в метро. Естественно, на работу она должна была придти уже измочаленной. Обычные её рассказы касались утренних «отловов» на работе тех, кто опоздал, вывешивания их списков и фотографий, сделанных в момент появления на службе: взъерошенных, растрёпанных, испуганных.
Уйти со службы раньше времени нельзя. Между тем, на работе можно много болтать. Это было ясно из того, что она пересказывала мне подробности жизни её товарок.
После работы приходилось, понятно, проделать обратный путь и ещё стоять в очередях за продуктами, почти за всем: мясом, овощами. Люся являлась потому домой с запозданием на час-полтора, то есть часам к семи, с тяжёлыми сумками.
/От себя: просто ужасы тоталитаризма! Несчастной женщине в Ленинграде, чтобы успеть на работу, приходилось вставать аж в начале восьмого! Сейчас, небось, в Петербурге люди на работу позже встают? Да и в России, которую мы потеряли, спали, поди, до обеда. Да ещё какие издевательства придумала советская власть - нельзя ни опоздать, ни раньше уйти. То ли дело в богоспасаемой РФ, да? Уж не говоря о тяжёлых сумках - проклятые коммуняки издевались над женщинами, делая продукты настолько доступными по цене, что каждый день из магазина можно было приносить тяжёлые сумки!/
...
Наше поколение - особое. Война и трудная послевоенная жизнь; целеустремлённая пропаганда высоких идей служения обществу, своему отечеству, проводимая через искусство и всякими другими путями, подчёркнутое уважение к рабочему, инженеру, писателю, учёному - ко всем, кто честно и хорошо трудится; государственная установка на образование и бессребренничество - всё это сделало нас патриотами, сделало серьёзными и трудолюбивыми, умеренными в потребностях. Последнее, думаю, совсем неплохо.
По-моему, интеллигент - это такой человек, который живёт умственным трудом не только для заработка, но и видит в нём способ служения своему народу. ...русская интеллигенция теперь не создаётся в новых поколениях. Настал мир всеобщего эгоизма.
...
Наше поколение воспитывали на целомудрии и сдержанности: «Не отдавай поцелуя без любви».
Пусть мне не говорят, что советские люди были низкого морального уровня, что это какие-то «совки», что сейчас якобы идёт возрождение духовности. Горный институт в 50-е годы заполняло жизнерадостное племя студентов, с открытыми ясными лицами, жаждущих знаний, научного творчества, самостоятельной работы, честных и чистых. По-моему, мы даже шпаргалок не имели.
...
Студенты вокруг не говорили о вещах, деньгах, спекуляции, ни о чём низменном. В городе имелась мелкая молодёжная спекуляция («фарцовка»), но мы «фарцовщиков» не знали, это было что-то очень далёкое от нас. Под духовностью сейчас понимают религиозность. Однако можно и нужно быть нравственным без всякой религиозности. Служить надо своим близким, вообще людям, своей родине. Но не богу. Говорят, что, служа людям, делаешь богоугодное дело. А зачем, собственно, нужно ему угождать? Не религия должна быть основой нравственности, а труд. Религия вырождалась в ханжество в любые времена. За насаждаемой сверху и всё накрывающей религиозностью всегда скрывались разврат, пьянство, подлость и стяжательство. За две тысячи лет существования христианства оно ни в малейшей степени не улучшило человечество. Кого-нибудь остановили слова: «Не убий»? «Не укради»? Я смею утверждать, что наше время было временем правильной морали и правильного воспитания.
...
Вот бoльшая часть её автобиографии, написанная за полгода до смерти для комиссии по делам бывших несовершеннолетних узников фашизма.
«Я, Журавлёва Людмила Алексеевна, родилась 7 октября 1930 г. в г. Ленинграде в семье рабочего.
Весной 1941 г. вместе с матерью выехала в Гатчинский район Ленинградской области (д. Симанково), где у нас был собственный дом, оставшийся от родителей отца, и где мы проживали каждое лето.
Началась война. Никто не мог себе представить, что враг может так быстро приблизиться к нашим местам, находящимся всего в 70 км от Л-да. Но… В августе (сентябре?) 1941 г. мы попали в оккупацию. Вместе с нами в нашем лесном районе застряли и части Красной Армии. Военные отдельными группами пробирались лесами к своим. Мы несколько раз говорили с ними, просили взять с собой. Никто нас не взял. Оккупация… Зима 1941-42 гг. и весна 1942 г. были страшно голодными. Весной питались травой, мхом (вместо муки), корешками. Позднее спасли дары леса. От голода мы опухали.
Зимой 1941-42 гг. в деревню наведались антипартизаны, как их тогда называли, выдавшие себя за партизан. Женщины из своих скудных запасов кое-что принесли съестного этим выродкам, подростки-мальчики хвастались припрятанным оружием и боеприпасами (пулемётные ленты). Вслед не замедлил прибыть карательный отряд. Расстреляли старосту, мальчишек, среди которых был и мой 16-летний двоюродный брат. Сына председателя колхоза расстреливали в присутствии матери, сестёр и всех жителей деревни. Женщин, оказавших помощь антипартизанам, выпороли плётками по голым задам.
К осени 1943 г. жить стало легче, уже был свой урожай. Но тут новая напасть. Деревню окружили немецкие автоматчики, и в течение получаса мы были выдворены из домов. Мы схватили, как самое ценное для нас, зерно, из вещей - что на себе. Деревню немцы тут же сожгли.
Везли нас в наглухо закрытом товарном вагоне с маленьким оконцем под потолком (0,3х0,3 м), в которое мы выливали ведро с фекалиями. Вагон за неделю пути открывали только дважды. От вагона разрешили отойти на расстояние не более 2 м. Тут уже было не до стыда. Все - и мужчины, и женщины - присели цепочкой вдоль канавы.
В вагоне сидели на полу и пожитках в 3-4 яруса, тесно прижавшись друг к другу. Духота, стоны, плач, одна женщина умерла в вагоне.
По прибытии на место нас разместили в старом каменном сарае-бараке, без отопления, с огромными щелями в стенах и прохудившейся крышей (это в октябре-ноябре). Фактически нас не кормили, передвигаться самостоятельно мы не имели права. После 2-3-х недель такого «карантина» отправили в санобработку (холодный душ без мыла). Затем в полицейском участке провели регистрацию, брали отпечатки пальцев даже у детей. У меня случайно сохранилось моё свидетельство о рождении, на котором стоит штамп этого участка на немецком и латышском языках. Так что я имею право утверждать, что действительно находилась в Латвии, в г. Крустпилсе. Затем снова поместили в холодный (жуть!) сарай. В нём умирали люди. Умер и мой годовалый племянник.
Помню, что из сарая-барака нас увозили уже по снегу (на дровнях). Привезли в деревянный барак в волости Vipe. Здесь по усмотрению местных властей принудительно посылали на дорожные работы. К этим работам привлекалась и я. Затем (в декабре 1943 или в январе 1944 г.) нас начали размещать по богатым (по местным меркам) помещикам. Наш хозяин оказался настоящим фашистом. Позднее мы узнали, что он участвовал в физическом уничтожении евреев. В семье хозяев были 2 мальчика (10-12 лет), которые немного знали русский язык, но с нами не общались. Вместе с нами жила молодая женщина из нашей деревни с сынишкой пяти лет. Хозяйские мальчишки развлекались тем, что выводили зимой на улицу этого ребёнка, раздетого, и учили кричать во всё горло: «Все русские - дураки!», «Коммунисты - бандиты!», и дальше в том же духе.
Трудились мы у этого хозяина с 4.30 утра (даже зимой) и до 10 вечера, кормили нас скудно.
В конце апреля по решению волостных властей меня перевели к другому хозяину, которому требовался пастух. Теперь я жила в 12 км от матери, но видеться мы не имели права, свободное перемещение запрещалось, т. к. хозяин отвечал за нас перед немецкими властями. Эксплуатировали здесь тоже крепко. Помимо пастьбы ещё куча дел по уходу за скотом (три дойки в день, приготовление корма свиньям, кроликам и телятам), прополка бесконечных полей сахарной свёклы. Надо было также выполнять и разную мелкую домашнюю работу. Здесь я от истощения, простуды, переутомления совсем запаршивела - голова покрылась сплошной экземной коркой, тело было в фурункулах (от плеч до пяток). Ходила в лаптях.
Немцы поддерживали латышских помещиков и кулаков, потому что те кормили немецкую армию».
Видимо, в результате перенесённых испытаний уже в 28 лет она была совсем седой, а переживания или ухудшение физического состояния приводили к тому, что экзема на её руках появлялась вновь.
...
Её мать Анастасия Васильевна родилась в 1896 году в бедной многодетной семье в деревушке на реке Луга. Проезжал по улице барин на лошади. Она подбежала, убрала жердь, закрывавшую выезд из деревни. Барин дал копейку. Заигравшись, она потеряла её. Пришла домой в слезах. Дома ещё и стукнули. Потом её отдали в город в услужение к состоятельному родственнику, державшему трактир и небольшую гостиницу около Балтийского вокзала. За пропитание и кров девочка убирала комнаты, нянчила хозяйского сына, месяцами практически не выходя на улицу. Там её приучили на всю жизнь к невероятной аккуратности, чистоплотности и бережливости. Потом она работала посудомойкой в трактире того же родственника. В февральскую революцию ходила на демонстрацию с красным бантом. Выучилась читать и кое-как писать лишь в 1920-е годы, во времена «ликбеза».
Если уж она ходила на демонстрацию, то можно понять то, какое недовольство царской властью и мировой войной захватило самые широкие слои населения, совершенно далёкие от политики. Вызывает возмущение идиотизм или непорядочность тех, кто февральскую революцию считает заговором масонов, или организованной кем-то сверху, или случайностью, и т. п.
...
В селе время от времени стояли немецкие части, отводившиеся с фронта для отдыха. Немцы относились к мирным жителям более или менее прилично. Однажды у Люси испортился желудок. Мать пошла к немецкому фельдшеру, тот дал чёрные таблетки. Их солдат не требовал, а просил постирать и расплачивался хлебом, мылом. Поскольку по-русски он объясниться не мог, то брал стиральную доску и водил по ней кулаком, показывая, что ему надо. Кстати, их мыло было скверным, мылило плохо. Хлеб тоже был неважным: малокалорийным, чёрствым, безвкусным. Он в запечатанных кусочках находился в целлофане. Предусмотрительные немцы заготовили его ещё до войны. Вообще немецкая армия питалась неважно. Мылись немцы кое-как. Увидев их вблизи, Люся всю жизнь довольно скептически относилась к ним, к их цивилизации.
Увидев на стена клопа, немецкий солдат осклабился и показал на него пальцем: «Партизан! Партизан!» Партизан они очень боялись.
Летом немцы устраивали вечеринки на улице. Один из них играл на губной гармошке, другие танцевали с нашими девушками. Дети и подростки толпились вокруг. Все знали, что эта девушка - Ганса, а эта - Фрица. Одна из женщин выгораживала свою молодую невестку, муж которой был на фронте: «Немец ходит лишь для того, чтобы на её красоту посмотреть».
Если солдат провинился, офицер садился на лошадь и гнал его, пешим, плёткой впереди себя вокруг озера. Это, наверно, километра три.
Деревенские женщины, поссорившись, побежали к немцам друг на друга жаловаться. Их обеих выпороли.
Однажды на селе стояли власовцы. Эти были злыми и хмурыми. Непрерывная матерщина. Кстати, до войны в деревне не матерились даже мужики, народ всё был очень смирный. С войны сквернословили и женщины, и подростки. На мотив известной песни власовцы пели: «Смело мы в бой пойдём за Русь святую и отдадим за всё кровь молодую».
По Сиверской ходил злющий немец-эсэсовец с большой овчаркой, смотревший за порядком. Все его боялись. Чуть что - бил плетью. Его так и звали: «Плётка».
...
Отца хоронили по религиозному обряду. При этом попы так ободрали их, почти не имевших средств к существованию, что мать отказалась от веры в бога, в церковь больше не ходила, иконы выбросила.
...
Латыши в одну из ночей начала июля жгут костры и прыгают через них, отмечая праздник Ивана Купалы. Бывает, что люди попадают в огонь. В связи с этим в тот год это действо было запрещено. По двору санатория металась санитарка и твердила: «Они запрещают наши праздники!» «Они» - это, очевидно, русские.
/От себя: очередное подтверждение того, что национализм и недалёкость вкупе с необразованностью - неразлучные друзья./
...
По-моему, она принадлежала к определённому типу русской женщины ХХ века. Это - целое поколение. В литературе оно, кажется, не нашло достойного отражения, В самом деле: для писателя здесь нет ничего выигрышного - ни ярких событий, ни острых сюжетов, ни закрученных любовных интриг, ни выпуклых характеров. Эти женщины честно трудились на работе, растили детей, крутились с домашним хозяйством, мужьям изменять им было некогда. Вряд ли вернутся к этому типу женщин, его забудут. Они состарились и уходят, и ушли, а советский период стараются представить исключительно как отрицательный. Я не знаю, как на Западе пробивается дочь простого рабочего или крестьянина к высшему образованию и культуре, но русская революция, советская власть обеспечили это для любой из таких девушек, даже не очень способной, было бы у неё желание и воля учиться.
...
Мы живём так, как будто жизнь будет бесконечной. Не дорожим её каждой минутой. Не осознаём ценность живущего рядом человека. Ссоримся по мелочам. «Давайте жить во всём, друг другу потакая, тем более что жизнь короткая такая». Вместе мы слушали, как это пел мудрый Окуджава, посматривали друг на друга, и всё-таки я до конца не воспринимал смысл его слов.
/От себя: насчёт мудрости я бы, конечно, поспорил.../
Если сошёлся с хорошей, порядочной женщиной, постарайся сделать её счастливой. Тогда и она будет тебя любить, хорошо к тебе относиться, и ты сам будешь счастлив. Любить - это тоже талант, талант сопереживания, чуткости, умение сделать любимого человека счастливым, умение думать о нём больше, чем о себе. Это не значит, что нужно становиться рабом женщины. Надо сохранять своё достоинство. Иначе она не будет уважать мужа, помыкать им, относиться к нему пренебрежительно. Наверно, сказанное является банальным.
Думается, что не следует жениться по пылкой романтической любви. При этом видишь любимое существо в розовом свете, не замечаешь его недостатки. Тем более острым бывает потом разочарование, возникает трагедия. Жениться надо, испытывая приязнь и симпатию к человеку, рассудив всё достаточно трезво.
Практические занятия по кристаллографии вёл Виктор Иванович Михеев - живой милый человек. Общаться с ним было легко, как будто на равных, что вместе с тем никоим образом не склоняло к панибратству.
Объясняя, что такое энантиоморфные фигуры, он в качестве примера привёл мужское и женское пальто, которые застегиваются в разные стороны. При этом он объяснил причину такого различия. Мужчине, как человеку деловому, надо быстро застегнуться, а женщине - повод, чтобы подольше повертеться перед зеркалом, так как левой рукой застёгиваться труднее.
...
Следует сказать, что на политические темы разговоры мы не вели, политически никак себя не проявляли. Не было вокруг ничего такого, что возмущало бы наши умы. Свободы нам хватало.
...
...я был в трёх минералогических экскурсиях, не входивших в учебные планы. Такие поездки очень полезны для кругозора будущего специалиста. Все они состоялись за счёт института - невозможная в наше время вещь. Первая из них - дня на три в Питкяранту, что на северном побережье Ладожского озера, в начале мая 1954 года... Следующая, недельная, состоялась в июне того же 1954 года на Урал.
...
На практику в Армению, в Ереван, я ехал из Москвы на поезде, то есть побережьем Чёрного моря. Обратно возвращался, также железнодорожным путём, до Тбилиси, а оттуда на автобусе через Большой Кавказский хребет по знаменитой Военно-Грузинской дороге и далее из Орджоникидзе (Владикавказа) домой на поезде. Итак, студентом я объехал всю Европейскую часть Советского Союза, от Кольского полуострова до турецкой границы, и от Крыма до Среднего Урала. После института год жил в Иркутске и Забайкалье. Что я запомнил? Это была мирная страна. Я нигде не видел вооружённых людей, никакого ОМОНа, охранников и пр.[Читать далее]
...
Я не наблюдал национальных распрей. Армяне рассказывали, что в их анекдотах фигурирует простоватый грузин, и сами объясняли это тем, что на Кавказе плодородной земли всегда не хватало, люди жили тесно, что и приводило к национальным трениям. Об их вражде с азербайджанцами я не слышал ни слова. Они продолжали переживать 1915 год, когда турки вырезали миллион армян. Они рассказывали, что турки столетиями забирали у них самых красивых девушек, красота народа померкла, а сейчас, мол, она к нему возвращается. Я нигде не встретил на Кавказе косого взгляда, не услышал неприязненного слова по своему поводу. В Иркутске и в Забайкалье некоторые русские называли бурят презрительной кличкой, отражавшей то, что у бурят плоские лица. Это меня, естественно, коробило, тем более что буряты, по-моему, простые и смирные люди. Комплекс превосходства проявляли те, кто по своему уму и культуре не могли на него претендовать.
Это была небогатая, может, даже бедная страна. Однако никто не рылся в мусорных баках. Я не встречал пьяных женщин. Нищие являлись редкостью, бомжей и бездомных детей не существовало. Допускаю, что их жёстко отлавливали.
...
...находилось в отряде шесть студентов, включая нас с Димой. Видимо, местное геологическое управление делало свой план руками практикантов. Денег нам не платили, только бесплатно кормили. Дорогу в оба конца оплатил родной Горный институт. Были двое натуральных поляков, из какого-то московского вуза. Один из них - крупный, холёный, с генами «ясновельможных панов». По утрам он долго и тщательно брился, внимательно разглядывая себя в зеркальце. Он проявлял недовольство практикой, едой и саркастически хмыкал. Другой поляк - сухощавый, скромный, немногословный, очень симпатичный. Он, кажется, происходил из рабочей среды и всё воспринимал как должное. Был студент-молдаванин из Кишинёвского университета. Он говорил так: «Я - румынской культуры, такую твою мать!». Из этого можно было заключить, что люди румынской культуры в Молдавии сильно обрусели, восприняв при этом русскую культуру несколько однобоко.
...
Как-то мы шли мимо летней крестьянской кочёвки высоко в горах. В гладкой ложбине паслось небольшое стадо овец. Стояло несколько круглых войлочных палаток. У одной из них сидела пожилая женщина, занимавшаяся изготовлением овечьего сыра. Делала она это так. Она ладонью набивала себе в рот «до упора» белую массу, жевала её некоторое время, затем вытягивала её изо рта в виде длинной колбаски. Далее операция повторялась. Когда я поравнялся с ней, она в очередной раз создала эту колбаску и протянула мне. Я вежливо отказался.
...
Наши девушки отправлялись безбоязненно на практики в южные республики, на Кавказ и в Среднюю Азию. Никому не приходило в голову, что с ними что-то может стрястись. Да так оно и оказывалось.
...
После войны издавали в большом количестве почтовые открытки - репродукции картин русских художников. Они имели неважное качество: отнюдь не глянцевые - тусклые краски, несколько размытый рисунок, желтоватый картон. Однако отличались дешевизной. Они лежали на почте, в газетных киосках, в специализированных магазинах. Это была целеустремлённая, на государственном уровне, пропаганда в широких массах населения прекрасного русского национального искусства, подобного которому, кажется, нет ни у одного народа. Сейчас, по-моему, молодёжь не знает даже самых знаменитых картин русских художников, даже имён своих живописцев. После войны издавали в большом количестве почтовые открытки - репродукции картин русских художников. Они имели неважное качество: отнюдь не глянцевые - тусклые краски, несколько размытый рисунок, желтоватый картон. Однако отличались дешевизной. Они лежали на почте, в газетных киосках, в специализированных магазинах. Это была целеустремлённая, на государственном уровне, пропаганда в широких массах населения прекрасного русского национального искусства, подобного которому, кажется, нет ни у одного народа. Сейчас, по-моему, молодёжь не знает даже самых знаменитых картин русских художников, даже имён своих живописцев.
...
Где-то в конце 1970-х-начале 1980-х годов она /жена/, уставшая от изнурительных ежедневных поездок на работу через полгорода, работы в душной тесной комнате в унылом здании, замученная от очередей и тяжёлых сумок с продуктами, стала прорываться раздражением на советскую власть.
...
В начале восьмого Люда вскакивала. Счёт шёл на минуты. Где уж тут причёска, массаж, макияж и прочее. Потом час или более требовалось добираться на Васильевский остров. Сначала - втиснуться в автобус, проехать на нём две остановки. Потом стоять в метро, зажатой в толпе. Под Невским в давке пересадка в метро. Естественно, на работу она должна была придти уже измочаленной. Обычные её рассказы касались утренних «отловов» на работе тех, кто опоздал, вывешивания их списков и фотографий, сделанных в момент появления на службе: взъерошенных, растрёпанных, испуганных.
Уйти со службы раньше времени нельзя. Между тем, на работе можно много болтать. Это было ясно из того, что она пересказывала мне подробности жизни её товарок.
После работы приходилось, понятно, проделать обратный путь и ещё стоять в очередях за продуктами, почти за всем: мясом, овощами. Люся являлась потому домой с запозданием на час-полтора, то есть часам к семи, с тяжёлыми сумками.
/От себя: просто ужасы тоталитаризма! Несчастной женщине в Ленинграде, чтобы успеть на работу, приходилось вставать аж в начале восьмого! Сейчас, небось, в Петербурге люди на работу позже встают? Да и в России, которую мы потеряли, спали, поди, до обеда. Да ещё какие издевательства придумала советская власть - нельзя ни опоздать, ни раньше уйти. То ли дело в богоспасаемой РФ, да? Уж не говоря о тяжёлых сумках - проклятые коммуняки издевались над женщинами, делая продукты настолько доступными по цене, что каждый день из магазина можно было приносить тяжёлые сумки!/
...
Наше поколение - особое. Война и трудная послевоенная жизнь; целеустремлённая пропаганда высоких идей служения обществу, своему отечеству, проводимая через искусство и всякими другими путями, подчёркнутое уважение к рабочему, инженеру, писателю, учёному - ко всем, кто честно и хорошо трудится; государственная установка на образование и бессребренничество - всё это сделало нас патриотами, сделало серьёзными и трудолюбивыми, умеренными в потребностях. Последнее, думаю, совсем неплохо.
По-моему, интеллигент - это такой человек, который живёт умственным трудом не только для заработка, но и видит в нём способ служения своему народу. ...русская интеллигенция теперь не создаётся в новых поколениях. Настал мир всеобщего эгоизма.
...
Наше поколение воспитывали на целомудрии и сдержанности: «Не отдавай поцелуя без любви».
Пусть мне не говорят, что советские люди были низкого морального уровня, что это какие-то «совки», что сейчас якобы идёт возрождение духовности. Горный институт в 50-е годы заполняло жизнерадостное племя студентов, с открытыми ясными лицами, жаждущих знаний, научного творчества, самостоятельной работы, честных и чистых. По-моему, мы даже шпаргалок не имели.
...
Студенты вокруг не говорили о вещах, деньгах, спекуляции, ни о чём низменном. В городе имелась мелкая молодёжная спекуляция («фарцовка»), но мы «фарцовщиков» не знали, это было что-то очень далёкое от нас. Под духовностью сейчас понимают религиозность. Однако можно и нужно быть нравственным без всякой религиозности. Служить надо своим близким, вообще людям, своей родине. Но не богу. Говорят, что, служа людям, делаешь богоугодное дело. А зачем, собственно, нужно ему угождать? Не религия должна быть основой нравственности, а труд. Религия вырождалась в ханжество в любые времена. За насаждаемой сверху и всё накрывающей религиозностью всегда скрывались разврат, пьянство, подлость и стяжательство. За две тысячи лет существования христианства оно ни в малейшей степени не улучшило человечество. Кого-нибудь остановили слова: «Не убий»? «Не укради»? Я смею утверждать, что наше время было временем правильной морали и правильного воспитания.
...
Вот бoльшая часть её автобиографии, написанная за полгода до смерти для комиссии по делам бывших несовершеннолетних узников фашизма.
«Я, Журавлёва Людмила Алексеевна, родилась 7 октября 1930 г. в г. Ленинграде в семье рабочего.
Весной 1941 г. вместе с матерью выехала в Гатчинский район Ленинградской области (д. Симанково), где у нас был собственный дом, оставшийся от родителей отца, и где мы проживали каждое лето.
Началась война. Никто не мог себе представить, что враг может так быстро приблизиться к нашим местам, находящимся всего в 70 км от Л-да. Но… В августе (сентябре?) 1941 г. мы попали в оккупацию. Вместе с нами в нашем лесном районе застряли и части Красной Армии. Военные отдельными группами пробирались лесами к своим. Мы несколько раз говорили с ними, просили взять с собой. Никто нас не взял. Оккупация… Зима 1941-42 гг. и весна 1942 г. были страшно голодными. Весной питались травой, мхом (вместо муки), корешками. Позднее спасли дары леса. От голода мы опухали.
Зимой 1941-42 гг. в деревню наведались антипартизаны, как их тогда называли, выдавшие себя за партизан. Женщины из своих скудных запасов кое-что принесли съестного этим выродкам, подростки-мальчики хвастались припрятанным оружием и боеприпасами (пулемётные ленты). Вслед не замедлил прибыть карательный отряд. Расстреляли старосту, мальчишек, среди которых был и мой 16-летний двоюродный брат. Сына председателя колхоза расстреливали в присутствии матери, сестёр и всех жителей деревни. Женщин, оказавших помощь антипартизанам, выпороли плётками по голым задам.
К осени 1943 г. жить стало легче, уже был свой урожай. Но тут новая напасть. Деревню окружили немецкие автоматчики, и в течение получаса мы были выдворены из домов. Мы схватили, как самое ценное для нас, зерно, из вещей - что на себе. Деревню немцы тут же сожгли.
Везли нас в наглухо закрытом товарном вагоне с маленьким оконцем под потолком (0,3х0,3 м), в которое мы выливали ведро с фекалиями. Вагон за неделю пути открывали только дважды. От вагона разрешили отойти на расстояние не более 2 м. Тут уже было не до стыда. Все - и мужчины, и женщины - присели цепочкой вдоль канавы.
В вагоне сидели на полу и пожитках в 3-4 яруса, тесно прижавшись друг к другу. Духота, стоны, плач, одна женщина умерла в вагоне.
По прибытии на место нас разместили в старом каменном сарае-бараке, без отопления, с огромными щелями в стенах и прохудившейся крышей (это в октябре-ноябре). Фактически нас не кормили, передвигаться самостоятельно мы не имели права. После 2-3-х недель такого «карантина» отправили в санобработку (холодный душ без мыла). Затем в полицейском участке провели регистрацию, брали отпечатки пальцев даже у детей. У меня случайно сохранилось моё свидетельство о рождении, на котором стоит штамп этого участка на немецком и латышском языках. Так что я имею право утверждать, что действительно находилась в Латвии, в г. Крустпилсе. Затем снова поместили в холодный (жуть!) сарай. В нём умирали люди. Умер и мой годовалый племянник.
Помню, что из сарая-барака нас увозили уже по снегу (на дровнях). Привезли в деревянный барак в волости Vipe. Здесь по усмотрению местных властей принудительно посылали на дорожные работы. К этим работам привлекалась и я. Затем (в декабре 1943 или в январе 1944 г.) нас начали размещать по богатым (по местным меркам) помещикам. Наш хозяин оказался настоящим фашистом. Позднее мы узнали, что он участвовал в физическом уничтожении евреев. В семье хозяев были 2 мальчика (10-12 лет), которые немного знали русский язык, но с нами не общались. Вместе с нами жила молодая женщина из нашей деревни с сынишкой пяти лет. Хозяйские мальчишки развлекались тем, что выводили зимой на улицу этого ребёнка, раздетого, и учили кричать во всё горло: «Все русские - дураки!», «Коммунисты - бандиты!», и дальше в том же духе.
Трудились мы у этого хозяина с 4.30 утра (даже зимой) и до 10 вечера, кормили нас скудно.
В конце апреля по решению волостных властей меня перевели к другому хозяину, которому требовался пастух. Теперь я жила в 12 км от матери, но видеться мы не имели права, свободное перемещение запрещалось, т. к. хозяин отвечал за нас перед немецкими властями. Эксплуатировали здесь тоже крепко. Помимо пастьбы ещё куча дел по уходу за скотом (три дойки в день, приготовление корма свиньям, кроликам и телятам), прополка бесконечных полей сахарной свёклы. Надо было также выполнять и разную мелкую домашнюю работу. Здесь я от истощения, простуды, переутомления совсем запаршивела - голова покрылась сплошной экземной коркой, тело было в фурункулах (от плеч до пяток). Ходила в лаптях.
Немцы поддерживали латышских помещиков и кулаков, потому что те кормили немецкую армию».
Видимо, в результате перенесённых испытаний уже в 28 лет она была совсем седой, а переживания или ухудшение физического состояния приводили к тому, что экзема на её руках появлялась вновь.
...
Её мать Анастасия Васильевна родилась в 1896 году в бедной многодетной семье в деревушке на реке Луга. Проезжал по улице барин на лошади. Она подбежала, убрала жердь, закрывавшую выезд из деревни. Барин дал копейку. Заигравшись, она потеряла её. Пришла домой в слезах. Дома ещё и стукнули. Потом её отдали в город в услужение к состоятельному родственнику, державшему трактир и небольшую гостиницу около Балтийского вокзала. За пропитание и кров девочка убирала комнаты, нянчила хозяйского сына, месяцами практически не выходя на улицу. Там её приучили на всю жизнь к невероятной аккуратности, чистоплотности и бережливости. Потом она работала посудомойкой в трактире того же родственника. В февральскую революцию ходила на демонстрацию с красным бантом. Выучилась читать и кое-как писать лишь в 1920-е годы, во времена «ликбеза».
Если уж она ходила на демонстрацию, то можно понять то, какое недовольство царской властью и мировой войной захватило самые широкие слои населения, совершенно далёкие от политики. Вызывает возмущение идиотизм или непорядочность тех, кто февральскую революцию считает заговором масонов, или организованной кем-то сверху, или случайностью, и т. п.
...
В селе время от времени стояли немецкие части, отводившиеся с фронта для отдыха. Немцы относились к мирным жителям более или менее прилично. Однажды у Люси испортился желудок. Мать пошла к немецкому фельдшеру, тот дал чёрные таблетки. Их солдат не требовал, а просил постирать и расплачивался хлебом, мылом. Поскольку по-русски он объясниться не мог, то брал стиральную доску и водил по ней кулаком, показывая, что ему надо. Кстати, их мыло было скверным, мылило плохо. Хлеб тоже был неважным: малокалорийным, чёрствым, безвкусным. Он в запечатанных кусочках находился в целлофане. Предусмотрительные немцы заготовили его ещё до войны. Вообще немецкая армия питалась неважно. Мылись немцы кое-как. Увидев их вблизи, Люся всю жизнь довольно скептически относилась к ним, к их цивилизации.
Увидев на стена клопа, немецкий солдат осклабился и показал на него пальцем: «Партизан! Партизан!» Партизан они очень боялись.
Летом немцы устраивали вечеринки на улице. Один из них играл на губной гармошке, другие танцевали с нашими девушками. Дети и подростки толпились вокруг. Все знали, что эта девушка - Ганса, а эта - Фрица. Одна из женщин выгораживала свою молодую невестку, муж которой был на фронте: «Немец ходит лишь для того, чтобы на её красоту посмотреть».
Если солдат провинился, офицер садился на лошадь и гнал его, пешим, плёткой впереди себя вокруг озера. Это, наверно, километра три.
Деревенские женщины, поссорившись, побежали к немцам друг на друга жаловаться. Их обеих выпороли.
Однажды на селе стояли власовцы. Эти были злыми и хмурыми. Непрерывная матерщина. Кстати, до войны в деревне не матерились даже мужики, народ всё был очень смирный. С войны сквернословили и женщины, и подростки. На мотив известной песни власовцы пели: «Смело мы в бой пойдём за Русь святую и отдадим за всё кровь молодую».
По Сиверской ходил злющий немец-эсэсовец с большой овчаркой, смотревший за порядком. Все его боялись. Чуть что - бил плетью. Его так и звали: «Плётка».
...
Отца хоронили по религиозному обряду. При этом попы так ободрали их, почти не имевших средств к существованию, что мать отказалась от веры в бога, в церковь больше не ходила, иконы выбросила.
...
Латыши в одну из ночей начала июля жгут костры и прыгают через них, отмечая праздник Ивана Купалы. Бывает, что люди попадают в огонь. В связи с этим в тот год это действо было запрещено. По двору санатория металась санитарка и твердила: «Они запрещают наши праздники!» «Они» - это, очевидно, русские.
/От себя: очередное подтверждение того, что национализм и недалёкость вкупе с необразованностью - неразлучные друзья./
...
По-моему, она принадлежала к определённому типу русской женщины ХХ века. Это - целое поколение. В литературе оно, кажется, не нашло достойного отражения, В самом деле: для писателя здесь нет ничего выигрышного - ни ярких событий, ни острых сюжетов, ни закрученных любовных интриг, ни выпуклых характеров. Эти женщины честно трудились на работе, растили детей, крутились с домашним хозяйством, мужьям изменять им было некогда. Вряд ли вернутся к этому типу женщин, его забудут. Они состарились и уходят, и ушли, а советский период стараются представить исключительно как отрицательный. Я не знаю, как на Западе пробивается дочь простого рабочего или крестьянина к высшему образованию и культуре, но русская революция, советская власть обеспечили это для любой из таких девушек, даже не очень способной, было бы у неё желание и воля учиться.
...
Мы живём так, как будто жизнь будет бесконечной. Не дорожим её каждой минутой. Не осознаём ценность живущего рядом человека. Ссоримся по мелочам. «Давайте жить во всём, друг другу потакая, тем более что жизнь короткая такая». Вместе мы слушали, как это пел мудрый Окуджава, посматривали друг на друга, и всё-таки я до конца не воспринимал смысл его слов.
/От себя: насчёт мудрости я бы, конечно, поспорил.../
Если сошёлся с хорошей, порядочной женщиной, постарайся сделать её счастливой. Тогда и она будет тебя любить, хорошо к тебе относиться, и ты сам будешь счастлив. Любить - это тоже талант, талант сопереживания, чуткости, умение сделать любимого человека счастливым, умение думать о нём больше, чем о себе. Это не значит, что нужно становиться рабом женщины. Надо сохранять своё достоинство. Иначе она не будет уважать мужа, помыкать им, относиться к нему пренебрежительно. Наверно, сказанное является банальным.
Думается, что не следует жениться по пылкой романтической любви. При этом видишь любимое существо в розовом свете, не замечаешь его недостатки. Тем более острым бывает потом разочарование, возникает трагедия. Жениться надо, испытывая приязнь и симпатию к человеку, рассудив всё достаточно трезво.