Воспоминания советского еврея. Часть I
Попалась книга Евгения Борисовича Трейвуса "Воспоминания советского человека". Меня она заинтересовала тем, что речь там идёт, среди прочего, о моём родном Новозыбкове. Книга очень душевная, человечная. Хотя порой автор пишет явную несуразицу. Прошу прощения за комментарии в косых скобках.
Мне пришлось жить в особую эпоху русского народа - в советский период ХХ века. Его некоторые чернят, как будто в нём не было ничего хорошего, другие, наоборот, идеализируют. Хотелось бы изобразить его объективно. Откровенно говоря, я глубоко сожалею о том, что советский строй рухнул, несмотря на то, что у меня есть свой перечень обид на него. Капитализм не приемлю.
/От себя: написано в таком тоне, будто человек извиняется за свою симпатию к советскому прошлому./
...
Осев в Новозыбкове, дед ремесленничал. Целый день стучал во дворе в своей кузне вместе со старшими сыновьями. Занимался ремонтом железных кровель. «Лазил по крышам», как говорила мама. Я раньше думал, что еврей - кузнец и слесарь был уникальной фигурой в Белоруссии и на Украине в XIX веке. Однако не так давно мне попался очерк В. Г. Короленко о еврейских ремесленниках такого рода. Оказывается, это был распространённый тип в еврейской среде в то время. В книге Николая Островского «Как закалялась сталь» есть эпизод: молодой еврей-кузнец отчаянно защищает с молотом в руках от насильников петлюровцев во время гражданской войны свою юную жену.
Короленко писал, что эти мастера приходили в помещичьи усадьбы и ремонтировали всё подряд, от часов до конской сбруи. Подобный заказчик был и у Лейбы: «владелец имения в Новозыбкове». Так говорила мама, хотя, конечно, имение у него было под городом, но сам он, наверно, жил в городе. Мама называла его фамилию. Я её, к сожалению, забыл. Этот помещик так нуждался в услугах Лейбы, что даже провёл ему телефон - единственный в их городе в частном доме до революции, как хвалилась мама. Мало того: состоятельный русский князь дружил с малограмотным и небогатым евреем. Сидел у Лейбы дома, они пили чай. А в это время его кучер катал по улице в санях лейбовых детей, в том числе и мою маму.[Читать далее]
Видимо, дед был умным и интересным собеседником, острым на язык. Об этом свидетельствуют такие штрихи. Когда он ходил по деревням, мальчишки бежали следом за ним и дразнили. Я это себе хорошо представляю. В этих сонных селах редко видели свежего человека, а тут появляется такая экзотическая фигура. Развлечение. Лейба оборачивался и громко, и грозно говорил: «Зай гезунд, зай гезунд!» (Будьте здоровы, будьте здоровы!). Мальчишки, думая, что он как-то обзывает их, кричали: «Тебе, тебе!». Дед усмехался в бороду. В советское время, приходя в собес (отдел социального обеспечения), он во всеуслышание спрашивал: «Где тут сам бес?». Перед войной говорил иронически, комментируя официальную пропаганду: «Мы сильны! Мы сильны!».
/От себя: а как должна была вестись пропаганда - "Мы слабы, мы слабы?"/
...
Голод тогда возник ужасный. Люди в Новозыбкове ели траву, умирали. Я долго не мог понять, что это за голод в годы, которые вроде бы по советской истории выглядели вполне благополучными. Лишь в послебрежневские времена получило огласку то, что это было проявлением массовой картины в стране как следствие коллективизации и изъятия продуктов. Картина голода на Волге, организованного сверху, в результате которого в мирное время вымерли целые деревни, жуткая в своих подробностях, описана в прекрасной повести - кажется, М. Алексеева.
/От себя: об ужасном голоде в Новозыбкове слышу впервые. А уж картина организованного сверху голода, взятая из хужодественного произведения, - вообще шедевр./
...
...дед, по-моему, не верил в немецкие злодейства. Он помнил кратковременную оккупацию Новозыбкова немцами в 1918 году. Тогда они вели себя смирно и почти не показывались из своих казарм. Многие считали, что сообщения об их зверствах - советская пропаганда.
Немцы забрали деда первым. По-видимому, вывесили приказ о сборе евреев. Естественно, без объявления цели. Дед пошёл, наверно, узнать, в чём дело, и не вернулся. Бабушка вместе с другой старухой-еврейкой скрывалась ещё около месяца в бане на задах своего участка. Потом, в одну из ночей, они пробрались в дом: помыться, обогреться. Затеплили огонёк. Тут за ними и пришли. Всё это рассказали маме соседи с одной стороны, с которыми старики дружили. Мама считала, что выдал бабушку сосед с другой стороны, с которым они не ладили. Я думаю, что это не так. Как известно, от соседей в деревне - а это, в сущности, была деревенская окраина города - ничего скрыть невозможно, всё видно и слышно. Тот человек не мог не заметить, что она прячется в своей бане. Он давно мог сходить за полицаями, а не именно этой тёмной ночью. Скорее всего, по улице проходил ночной патруль и уловил какие-то звуки на дворе или в доме, или свет в окне между ставнями. Возможно, они выходили на улицу к колодцу за водой.
К чести жителей Верхней улицы, никто из них не выдал немцам живших там же детей еврея. Клава всю оккупацию боялась этого.
Дед, по справке НКВД, расстрелян 15 сентября 1941 года, бабушка - 15 января 1942 года.
На месте гибели жителей Новызыбкова теперь стоит памятник: женщина в широкой юбке, положившая руку на плечо мальчика. На этом памятнике укреплена доска, где указано, что всего было расстреляно 2860 человек (и это в одном небольшом городе!) Возможно, что там были не только евреи. Наверно, там также расстреливали сов- и партработников, пленных красных командиров, вообще коммунистов.
Насколько я знаю, сами немцы брезговали заниматься такой работой. Они по возможности создавали расстрельные команды из русского (украинского и прочего) отребья, надевали на него немецкие шинели. Только командовал немецкий офицер.
Убивать семидесятилетних стариков, беззащитных, безвредных, которые уже не могут продлить жизнь своего народа, сделать их уничтожение государственной политикой цивилизованной европейской страны - всё это не укладывается в голове. Нет Германии прощения.
...
Из латышских евреев почти никто не уцелел. Сами латыши усердствовали в их уничтожении. Это опозорило Латвию навсегда на весь мир. Когда рижских евреев вели в гетто, то за их колонной шла группа латышских студентов. Они кривлялись и били в барабаны.
...
Иосиф... В какой-то момент его хотели призвать в армию, всего на полугодовые сборы. Жена запричитала: «Куда ты пойдёшь, на кого ты нас оставишь». И. п. И уговорила покалечить себя, чтобы его не взяли. Он отрубил себе палец. Затем ему стало казаться, что его поступок раскрыт и за ним идут. В общем, у него развилась мания преследования, он попал в сумасшедший дом. Надо принять во внимание то время: безвинных людей хватал НКВД, и они исчезали. Слабые психикой не выдерживали.
/От себя: конечно, виноват не сам любезный автору Иосиф, совершивший преступление, а сталинские палачи./
Обстановку тех лет иллюстрирует также такой факт. В 1938 году вышел указ об уголовной ответственности за опоздание на работу. Другой мой дядя, со стороны отца, тоже Иосиф, инженер-электрик, просуетился, вызывая утром врача к заболевшей жене, опоздал на один час на завод. Просидел месяц в подвале Исаакиевского собора. По словам мамы, он пришёл «худой, обросший, напуганный».
/От себя: разумеется, любой мало-мальски грамотный человек знает, что такого указа в 1938 году не выходило. Но нельзя же писать о сталинском времени и не упомянуть об ужасах тоталитаризма./
...немцы сожгли в Гомеле дом для умалишённых со всеми его обитателями.
...
Давид (Дима)... Блокаду он пережил вместе с женой и двумя сыновьями благополучно, судя по тому, что один из них родился к концу блокады... У него собутыльничали работники райкома. Мама называла их фамилии: русская, украинская, еврейская (Мельников, Конопелько, Оснес). Впоследствии, когда я его узнал, я не замечал, чтобы он проявлял склонность к спиртному, но тогда, видимо, вынужден был им угождать. А сердце имел неважное.
/От себя: вот ведь проклятые коммуняки - спаивали бедного еврея с больным сердцем. Правда, несколько ниже автор приводит строки из письма своей родственницы: "За это время я не видела никаких пьянок, о которых ты пишешь. Дима любил выпить, но в праздничные дни, а эти Оснос, Конопелько приходили с семьями (женами) к ним в гости", - но тут же невозмутимо пишет: "Прочитав её письмо, как увидит читатель, я ничего не стал менять в своих воспоминаниях"./
Около 1950 года он ушёл из райкома. Отовсюду, не только из партийных органов, тогда вычищали евреев. Кажется, я сейчас разобрался в этом.
В 1947 г. Советский Союз настоял в ООН на организации государства Израиль. Сталин рассчитывал, что Израиль будет союзником нашей страны на Ближнем Востоке, проводником нашего влияния там. Недолго так и было. Но потом руководство Израиля развернулось в сторону запада, в первую очередь США, как на более сильную и влиятельную сторону. Очевидно, Сталин озлился, и начались гонения у нас на евреев, сопровождавшиеся открытым антисемитизмом.
/От себя: несколько своеобразно разобрался товарищ Трейвус. Вот ведь какой злобный и мстительный Сталин: озлился на Израиль - и приказал устроить тотальные гонения на советских евреев. Впрочем, об этих гонениях автор упоминает, описывая и хрущёвскую эпоху, и брежневскую. Не может еврей не видеть антисемитизма в каждом проявлении жизни./...
Рассказывала тётка о своей работе юмористично. Однажды её пациент подсмотрел, что она написала ему в медкарте, будто у него «мягкий живот», хотя она его живот и не щупала. Он пошёл жаловаться. Тётка заявила главврачу: «Я на участке 20 лет. Что, я не знаю, какой у него живот?».
...
Ира (Ревекка, Рива). Моя мама...
В школе у неё была озорная подруга Рахиль. Они дразнили извозчиков. "Извозчик, а извозчик, ты свободен?" "Свободен". "Так женись!". "Извозчик, извозчик, сколько возьмёшь объехать вокруг сапога и заехать в голенище?" Те начинали ругаться. Девчонки хохотали. В Рахиль был влюблён одноклассник. Она это знала, однако после школы вышла замуж за другого. Он очень страдал. Потом, конечно, женился на другой. Окончил войну подполковником. В 50-годы у него умерла жена, у неё муж. И вдруг он получает от неё горячее письмо. "Рахиль, о чём ты пишешь? Жизнь прошла".
...
В одной деревне наша хозяйка открыто радовалась военным успехам немцев, не скрывала, что ждёт их прихода. Мама на неё донесла. Женщину забрали. Нам пришлось срочно оттуда убраться.
...
Когда война кончалась, эвакуированным ленинградцам не давали возвращаться домой - видимо, считая их здесь ненужными, нахлебниками.
/От себя: Странно. Как же тогда ленинградцы возвращались?/
...
Взрослые, народ, конечно, были усталыми. Но нация, только что одержавшая такую невероятную победу над врагом, верила, по-моему, в себя, в своё будущее. Официальная пропаганда умело это поддерживала. Всё плохое, все неприятные и нежелательные для властей новости замалчивались, даже маленький положительный факт выпячивался. Об ужасном ашхабадском землетрясении 1948 года сообщили, о десятках тысяч погибших - ни слова. Сказали только: «Есть жертвы».
Сейчас в бытовом плане мы живём несравненно лучше - по крайней мере, большинство. Но нация, как мне кажется, утратила веру в себя. Атмосфера пессимизма нагнетается прессой и телевидением.
...
Летом того года /1946/ в Новозыбкове говорили о назревающем еврейском погроме. Стояли ли за этим слухом власти? Может быть. Близилось создание государства Израиль, готовилась расправа Сталина с Еврейским антифашистским комитетом, и евреев следовало припугнуть.
/От себя: и снова антисемитские происки кровавого тирана - приказ распустить слухи о назревающем в Новозыбкове еврейском погроме!/...
Отец рассказывал, какими ограничениями и нелепыми предписаниями опутана жизнь правоверного еврея, и мне в детстве казалось, что еврейская религия - самая обскурантская. Сейчас я вижу, что и другие религии не лучше или не намного лучше.
...
Тётя работала много... Её муж, дядя Борис, участковый врач, был незлой и, по-моему, не очень умный человек. Тётка относилась к нему в высшей степени прохладно, трезво оценивая его умственные способности. Но к кому не прилепишься из-за одиночества? Жили они мирно, хотя каждый как бы сам по себе.
...
Циля... жила в Уфе... Она жила одиноко, по-моему, никогда не была замужем и, по-моему, была глупой, никчёмной и скупой. За полгода моей жизни в Уфе я был у неё два раза. Меня, племянника, оба раза ничем не угостила, даже чая не налила, вела себя механически равнодушно. Когда я однажды к ней зашёл, она как раз наняла мальчишку принести дрова. Я стал помогать. Тогда по окончании работы она заплатила ему половинную сумму от обещанной. Он стоял и растерянно смотрел на монетки на своей ладони. Мне как родственнику, естественно, ничего не полагалось. Сёстры ни разу не общались за полгода моей жизни там.
Впоследствии, в 1950-х или 1960-х годах, на первом этаже её дома случился пожар. Лестница оказалась задымлённой. Она стала выкидывать в окно подушки, чтобы на них выброситься. Их тут же растаскивали. Её нашли задохнувшейся на лестничной площадке второго этажа.
...
Борис (Борух), мой отец... помнил празднование трёхсотлетия дома Романовых зимой 1912-1913 годов. На главную площадь Гомеля вывели войска и целый день продержали солдат в неподвижном строю в каре на жутком морозе. Время от времени кто-нибудь из солдат падал в шеренге как подкошенный.
...
Во время революции он состоял в сочувствующих к партии - естественно, большевиков. Другие партии (легальные) уже не существовали./От себя: как? А куда же сразу подевались кадеты, эсеры, анархисты, меньшевики? Неужто кровавые большевики прямо 25-го октября их изничтожили?/
...
В 1920-м году он слушал речь Льва Троцкого на привокзальной площади в Гомеле перед войсками, отправлявшимися на польский фронт, и толпой любопытствовавшей публики. Тот говорил так зажигательно, что вся площадь, воодушевившись, тут же была готова идти в бой за мировую революцию.
...
Я представляю себе так, почему отца не репрессировали в 1930-е годы. Во-первых, он, по-моему, ни с кем, кроме узкого круга родных, не общался, так что в малознакомых компаниях ни о чём политическом не мог говорить. Кроме того, вообще всегда помалкивал. Поэтому некому и не о чём было на него доносить. Возможно, что в отношении «помалкивания» его пришибло исключение из «сочувствующих» и из института. Наконец, доносы писались часто из зависти к зажиточным, влиятельным и удачливым людям. А ему завидовать было не из-за чего: жили мы в крохотной комнатке в коммунальной квартире с ничтожным имуществом. Писали доносы также из-за неприязни. А он был таким безобидным, таким беззлобным, таким мягким человеком, никому никогда не сказавшим ни одного резкого слова, что вызвать антипатию ни у кого не мог. Со своей стороны, органы НКВД сами никак не могли обратить на него внимание. «Выигрышное» дело на нём не построишь. Что взять со школьного учителя химии?
/От себя: то есть не репрессировали, потому что было не за что. Что же в этом удивительного?/...
Расскажу о... дяде. Оставшись в 7 лет без отца, он в 15 лет пошёл работать на спичечную фабрику в Новозыбкове. Красивый мальчик, он начал увлекаться девочками. Назначил свидание и попросил сменщика его подменить. И в тот вечер фабрика взорвалась. Вся смена сгорела. Он был так потрясён гибелью человека из-за него, что, не возвратившись домой со свидания, бросился в бега. Дома сочли его погибшим. Он стал беспризорником, колесил какое-то время по стране на крышах вагонов. В компании беспризорников из Нахемьи стал Колей. Потом он от них отстал, где-то окончил бухгалтерские курсы и завербовался работать на Камчатку. И все эти годы домой не писал. И вот вдруг появляется в Новозыбкове, когда ему было уже лет 20 - красивый, хорошо одетый. И всю родню одаривает отрезами материи. Потом приехал навестить ленинградских родственников. На каком-то семейном торжестве сидел рядом с незнакомой девушкой и капнул ей жир на платье. Она расстроилась, рассердилась. Он обещал ей отрез материи на новое платье и тем покорил её. Она стала его женой, родила ему двух детей - мальчика и девочку.
...
...отец сказал мне однажды: «Сионистская идея - это чепуха. Согласно марксистской точки зрения, евреи должны ассимилироваться». Мне тогда казалось, и ещё долго впоследствии, что он прав.
...
Разговоры отца
- До революции в Гомеле был овраг, в котором лепились еврейские домишки. «Женя, ты себе представить не можешь, какая там была нищета! Люди были доведены до отчаяния. Полиция боялась туда нос сунуть. Евреи активно пошли в революцию, так как подвергались тройному гнёту: национальному, религиозному и экономическому.»
- В средние века нигде в Европе евреям землю не продавали. Земля являлась самым ценным. Поэтому они были вынуждены селиться в городах. В ремесленные цехи их тоже не пускали. Эти цехи берегли секреты своего производства. Что евреям оставалось делать? Они либо выбирали свободные профессии: врача, музыканта, адвоката, переводчика, либо шли по торгово-финансовой части: купец, лавочник, меняла, ростовщик, банкир. Потому у евреев сложились традиции умственного труда и большое уважение к такому труду. Какого-нибудь никчёмного юношу в еврейском местечке уважали больше, чем хорошего портного или сапожника. «О, он умный человек, он знает талмуд!».
- Был до революции такой Шульгин, известный антисемит, написавший ряд книг. Он попал в эмиграцию и после этого писал, что теперь понял евреев, которым нужно в жизни изворачиваться, приспосабливаться.
- Ты не замечал, что русский человек, всю жизнь проживший в городе и потомственный интеллигент, становится похожим на еврея? По нервности, по своим ужимкам?
- Нет плохих народов. В каждом народе есть плохие и хорошие люди.
- В 1960-е годы спрашивал меня: «Почему ты не вступаешь в партию?». Он говорил это не потому, чтобы я приспосабливался к существующему строю, делал карьеру, а из искреннего чувства, как советский патриот. Это совершенно определённо.
- Я не смог бы жить в капиталистическом обществе. Я бы не смог там приспособиться.
...
Вообще у евреев нет такого имени: Сруль. Дело в том, что в конце XIX века была перепись населения. И когда человек на вопрос царского чиновника отвечал, что его зовут Изроэлем (Израилем), то в порядке издевательства тот писал: «Сруль».
...
Бытовала потаённая частушка:
"Эх, огурчики да помидорчики.
Сталин Кирова убил в коридорчике".
Народ обо всём знал или догадывался.
/От себя: надо же! Народ знал, а хрущёвским и горбачёвско-яковлевским следователям так и не удалось найти доказательства причастности Сталина./
Кирову симпатизировали в Ленинграде. Он был улыбчивым, живым, доступным. Ездил по заводам, вступал в разговоры с людьми. Я слышал про него такую историю. Встал он в очередь на улице то ли за вишнями, то ли за сливами (трудно поверить: «отцы города» ходят по улицам и стоят в очереди). Начал возмущаться тем, что у продавщицы нет бумаги под кульки. Та ему говорит: «Ты что, уполномоченный?». Уполномоченные всякого рода - абсолютная власть в то время. Он ответил: «Упал я намоченный или нет - это неважно». Снял кепку или картуз по ее предложению, и она высыпала туда ягоды.
Описанный эпизод дошёл до меня через бог весть какие уста, что здесь легендарного - уже неясно. А вот достоверный случай. Когда убили Кирова, и в газете мать моего старинного знакомого увидела его портрет, то заплакала. Она узнала в нём одного из тех двух военных, подошедших к ней незадолго перед тем на улице и собравших просыпанную ею картошку.
...
Один раз свели меня в цирк. В полутьме по кругу бегали пони с разноцветными огоньками на спинах. К цирку я навсегда остался равнодушным, с неприятием кривлянья его клоунов, редко когда по-настоящему остроумных, и чувством неловкости за животных, которых заставляют делать то, что им несвойственно, унижают их.
...
...я узнал, что я не такой как все, что своей национальности надо стесняться и скрывать её. Комплекс советского еврея.
/От себя: вот оно как! До советской-то власти у евреев никаких комплексов не было. А уж как комплексовали советские евреи - Каганович, Драгунский, Рошаль.../...
В 1948 г. в городе состоялся судебный процесс над немецкими карателями, зверствовавшими в Ленинградской области. На нём выступали свидетели. Его из номера в номер освещала «Ленинградская правда». Их приговорили к повешению. Одну виселицу поставили на Театральной площади, другую где-то за Финляндским вокзалом. Ребята побежали на Театральную площадь смотреть, как их будут вешать. Я не пошёл, мне это было неприятно. Ребята потом рассказывали, что подъехала грузовая машина с открытым задним бортом. На неё поставили двух немцев, надели на шеи им петли. Один немец - молодой, плакал, другой - пожилой, зло ругался. Машина поехала, они повисли.
...
Много лет в институте директорствовал профессор-геохимик Василий Ильич Лебедев - порядочный, открытый, доброжелательный человек. До войны он являлся секретарём парторганизации факультета. Поступавшим к нему доносам не давал хода. По-видимому, в значительной степени благодаря этому наш факультет до войны практически не пострадал от репрессий.
/От себя: и как только Сталин не репрессировал его самого за срыв плана по репрессиям.../
...
Была неплохая учительница русского языка и литературы... По поводу каких-то наших деятелей я выкрикнул с места: «Ура-патриоты!». Она так на меня посмотрела, что холодок безотчётного страха прошёл по спине. А ведь я был мальчишкой и абсолютно ничего не знал о каких-то там репрессиях. Мне кажется, что с тех пор и остался во мне страх перед аппаратом власти.
/От себя: вот так - ничего не знал о репрессиях, но после взгляда учительницы обзавёлся пожизненным страхом./
...
Когда читаешь о дореволюционных школе - гимназии или училище, то неизменно, и в художественных произведениях, и в воспоминаниях, подчёркивается противостояние учеников и преподавателей, как двух враждебных классов. В советской школе ничего подобного не было. Революция смыла это.
Советская школа несла большой объём знаний, твёрдо требовала их усвоения. Она приучила к усидчивой работе, «вышколила». Она сделала меня грамотным, научила связно излагать свои мысли, дала, по-моему, неплохие знания по математике, натренировала в вычислениях. Существенные знания я получил по химии, географии, русской истории, русской литературе....
Ещё до войны - следовательно, мне ещё не было 7 лет, я стал ходить в библиотеку. Она находилась с тыльной стороны Дворца культуры Промкооперации (ныне - Ленсовета), что на Каменноостровском (тогда Кировском) проспекте, на втором этаже. В 1990-х годах вывеска библиотеки ещё оставалась там. Недавно я снова проходил мимо. Вместо библиотеки - объявление, что это - частная территория, и могут не пустить без объяснения причины.
...
Для каждого народа должна быть библией не полувымышленная, перевранная, обросшая фантастическими подробностями история маленького народа где-то далеко в Средиземноморье, а его собственная история. У русского народа были величайшие взлёты и падения, невероятные победы и поражения, драматические сюжеты, какие не придумать ни одному романисту, герои и негодяи. Читайте библию, как читают скандинавские саги, как читают мифы и легенды Древней Греции и Рима, это по-своему увлекательное чтение, но почему библия должна быть священной книгой? Знает ли сейчас русский человек о Евпатии Коловрате? Молодёжь сейчас даже не знает героев Отечественной войны.
...
Прочёл много рассказов Чехова. Как я понял, читая его, интеллигенция в то время весьма критически относилась к церкви, религиозность из неё в значительной степени уже выветрилась, модой становилось безверие. К 1917 году Россия пришла с кризисом во всём, включая и церковную веру. Почему его считают юмористом? Он очень тоскливый писатель, создающий угнетённое настроение. Иногда я думаю: как это можно суметь всё окружающее подать в мрачном свете, выбирая из него всё скверное? Пьесы Чехова мне неинтересны, хотя теперь умом понимаю их тонкость и оригинальность.
...
Русские писатели-классики дали яркое представление о русской дореволюционной жизни. И, как бы сейчас ни идеализировали то время, как сусально ни изображали, мне кажется, я вижу его, и это видение не в его пользу. Русские революции - одна, и другая, и третья, не произошли на пустом месте, это не игра истории, не результат происков кучки зловредных агитаторов и действия случайных сиюминутных причин. В конечном итоге 300 лет правления Романовых и помещичьего класса загнали Россию в угол и взорвали её. Об этом писал и Александр Блок. Те, кто умиляется старой Россией, либо невежественны, либо сознательно искажают прошлое.
В школе «проходили» «Двенадцать» Александра Блока. Очень яркая поэма. Я только недавно, кажется, осознал её смысл. Христос понял, что проповедями, убеждениями не заставишь людей жить по его заповедям, что это можно сделать только насильно. И он берёт в качестве апостолов 12 вооружённых матросов. Они убивают проститутку. Наказание, явно не соответствующее её вине, однако естественное даже для такого гуманиста, как Блок. Эта поэма была написана в февральскую революцию 1917 г. Таким образом, она выразительно свидетельствует о крайних умонастроениях в России в то время. Я заставил себя прочесть его стихи о “прекрасной даме”. Они были надуманно-романтическими, экзальтированными...
...
В 1940-е-1950-е годы Сергея Есенина очень даже не жаловали и не издавали.
/От себя: а как же книги, вышедшие в 1953 и 1956 годах?/
Как человек он мне несимпатичен - дурной, пьяница, скандалист, антисемит. Маяковский рассказывал, как к нему у кассы Госиздата ринулся опухший Есенин с предложением выпить. Маяковский его с трудом узнал. Мне подвернулась в то время книга его ранних стихов, какое-то старое издание. Кажется, я уже тогда почувствовал их музыкальность и искренность. Однако они были переполнены областными непонятными мне рязанскими словечками, он явно щеголял ими.
...
...чтение в то время было доброкачественным. Оно, направляемое и контролируемое сверху, исключало всё пустое, пошлое, изображение похабства и насилия, преследовало формирование у человека высоких моральных качеств.
...
«Перестройка» 1980-х годов открыла несколько писателей, которые раньше замалчивались. Познакомившись с ними, я не считаю, что много потерял от того, что не имел о них представления раньше. Михаил Булгаков - довольно посредственный писатель. Восторги по его поводу не понимаю. Когда читаешь «Мастера и Маргариту», то нужно всё время пытаться сообразить, каков завуалированный смысл того или иного эпизода. И не удаётся додуматься. Начинается эта книга с того, что некий демонический человек, неизвестно откуда взявшийся, предрекает близкую смерть одному московскому обывателю, и тот действительно скоро гибнет. Его смерть описана с каким-то садистским удовлетворением, с натуралистическими подробностями. Что автор хотел сказать всем этим? Или он сам верил в мистику и хотел внушить веру в неё читателю? Если так, то это просто вызывает возмущение, я не выношу мистики. Дважды начинал читать это «изделие» Булгакова, дважды доходил до того места, когда некий человек проникал в подштанниках в московские квартиры, и бросал чтение. Далее открывал другие страницы в этой книге - такая же ахинея, нагромождение нелепостей. Тут и загадочный Воланд, и какой-то чёрный кот, и Понтий Пилат, и ещё бог знает что. Восторги по поводу этой книги воспринимаю как неискренние, как желание не прослыть ретроградом. Модная книга, и считается хорошим тоном её хвалить. Возможно, я уже вышел из того возраста, когда воспринимаешь подобные произведения.
«Белая гвардия» тоже бездарна. Не люди, а манекены: «Пошёл, побежал, выстрелил, выпил чая». Я их не вижу. Книга написана как иллюстрация к истории Украины и Киева в гражданскую войну, причём автор предполагает, что читатель с ней хорошо знаком. А рядовому читателю - такому как мне, она не очень известна, другому - вообще неизвестна, и ему не понять то, что он описывает. Хорош кинофильм по его повести «Собачье сердце».
Андрей Платонов интересен, но у него раздражающе вычурный язык. Ряд его рассказов - хороши, трогательны. Михаил Зощенко оригинален, прекрасно представляешь по нему жизнь двадцатых годов, развлекает. Владимир Набоков, по-моему, неинтересен (сужу по «Защите Лужина»). Мелко.
Мне пришлось жить в особую эпоху русского народа - в советский период ХХ века. Его некоторые чернят, как будто в нём не было ничего хорошего, другие, наоборот, идеализируют. Хотелось бы изобразить его объективно. Откровенно говоря, я глубоко сожалею о том, что советский строй рухнул, несмотря на то, что у меня есть свой перечень обид на него. Капитализм не приемлю.
/От себя: написано в таком тоне, будто человек извиняется за свою симпатию к советскому прошлому./
...
Осев в Новозыбкове, дед ремесленничал. Целый день стучал во дворе в своей кузне вместе со старшими сыновьями. Занимался ремонтом железных кровель. «Лазил по крышам», как говорила мама. Я раньше думал, что еврей - кузнец и слесарь был уникальной фигурой в Белоруссии и на Украине в XIX веке. Однако не так давно мне попался очерк В. Г. Короленко о еврейских ремесленниках такого рода. Оказывается, это был распространённый тип в еврейской среде в то время. В книге Николая Островского «Как закалялась сталь» есть эпизод: молодой еврей-кузнец отчаянно защищает с молотом в руках от насильников петлюровцев во время гражданской войны свою юную жену.
Короленко писал, что эти мастера приходили в помещичьи усадьбы и ремонтировали всё подряд, от часов до конской сбруи. Подобный заказчик был и у Лейбы: «владелец имения в Новозыбкове». Так говорила мама, хотя, конечно, имение у него было под городом, но сам он, наверно, жил в городе. Мама называла его фамилию. Я её, к сожалению, забыл. Этот помещик так нуждался в услугах Лейбы, что даже провёл ему телефон - единственный в их городе в частном доме до революции, как хвалилась мама. Мало того: состоятельный русский князь дружил с малограмотным и небогатым евреем. Сидел у Лейбы дома, они пили чай. А в это время его кучер катал по улице в санях лейбовых детей, в том числе и мою маму.[Читать далее]
Видимо, дед был умным и интересным собеседником, острым на язык. Об этом свидетельствуют такие штрихи. Когда он ходил по деревням, мальчишки бежали следом за ним и дразнили. Я это себе хорошо представляю. В этих сонных селах редко видели свежего человека, а тут появляется такая экзотическая фигура. Развлечение. Лейба оборачивался и громко, и грозно говорил: «Зай гезунд, зай гезунд!» (Будьте здоровы, будьте здоровы!). Мальчишки, думая, что он как-то обзывает их, кричали: «Тебе, тебе!». Дед усмехался в бороду. В советское время, приходя в собес (отдел социального обеспечения), он во всеуслышание спрашивал: «Где тут сам бес?». Перед войной говорил иронически, комментируя официальную пропаганду: «Мы сильны! Мы сильны!».
/От себя: а как должна была вестись пропаганда - "Мы слабы, мы слабы?"/
...
Голод тогда возник ужасный. Люди в Новозыбкове ели траву, умирали. Я долго не мог понять, что это за голод в годы, которые вроде бы по советской истории выглядели вполне благополучными. Лишь в послебрежневские времена получило огласку то, что это было проявлением массовой картины в стране как следствие коллективизации и изъятия продуктов. Картина голода на Волге, организованного сверху, в результате которого в мирное время вымерли целые деревни, жуткая в своих подробностях, описана в прекрасной повести - кажется, М. Алексеева.
/От себя: об ужасном голоде в Новозыбкове слышу впервые. А уж картина организованного сверху голода, взятая из хужодественного произведения, - вообще шедевр./
...
...дед, по-моему, не верил в немецкие злодейства. Он помнил кратковременную оккупацию Новозыбкова немцами в 1918 году. Тогда они вели себя смирно и почти не показывались из своих казарм. Многие считали, что сообщения об их зверствах - советская пропаганда.
Немцы забрали деда первым. По-видимому, вывесили приказ о сборе евреев. Естественно, без объявления цели. Дед пошёл, наверно, узнать, в чём дело, и не вернулся. Бабушка вместе с другой старухой-еврейкой скрывалась ещё около месяца в бане на задах своего участка. Потом, в одну из ночей, они пробрались в дом: помыться, обогреться. Затеплили огонёк. Тут за ними и пришли. Всё это рассказали маме соседи с одной стороны, с которыми старики дружили. Мама считала, что выдал бабушку сосед с другой стороны, с которым они не ладили. Я думаю, что это не так. Как известно, от соседей в деревне - а это, в сущности, была деревенская окраина города - ничего скрыть невозможно, всё видно и слышно. Тот человек не мог не заметить, что она прячется в своей бане. Он давно мог сходить за полицаями, а не именно этой тёмной ночью. Скорее всего, по улице проходил ночной патруль и уловил какие-то звуки на дворе или в доме, или свет в окне между ставнями. Возможно, они выходили на улицу к колодцу за водой.
К чести жителей Верхней улицы, никто из них не выдал немцам живших там же детей еврея. Клава всю оккупацию боялась этого.
Дед, по справке НКВД, расстрелян 15 сентября 1941 года, бабушка - 15 января 1942 года.
На месте гибели жителей Новызыбкова теперь стоит памятник: женщина в широкой юбке, положившая руку на плечо мальчика. На этом памятнике укреплена доска, где указано, что всего было расстреляно 2860 человек (и это в одном небольшом городе!) Возможно, что там были не только евреи. Наверно, там также расстреливали сов- и партработников, пленных красных командиров, вообще коммунистов.
Насколько я знаю, сами немцы брезговали заниматься такой работой. Они по возможности создавали расстрельные команды из русского (украинского и прочего) отребья, надевали на него немецкие шинели. Только командовал немецкий офицер.
Убивать семидесятилетних стариков, беззащитных, безвредных, которые уже не могут продлить жизнь своего народа, сделать их уничтожение государственной политикой цивилизованной европейской страны - всё это не укладывается в голове. Нет Германии прощения.
...
Из латышских евреев почти никто не уцелел. Сами латыши усердствовали в их уничтожении. Это опозорило Латвию навсегда на весь мир. Когда рижских евреев вели в гетто, то за их колонной шла группа латышских студентов. Они кривлялись и били в барабаны.
...
Иосиф... В какой-то момент его хотели призвать в армию, всего на полугодовые сборы. Жена запричитала: «Куда ты пойдёшь, на кого ты нас оставишь». И. п. И уговорила покалечить себя, чтобы его не взяли. Он отрубил себе палец. Затем ему стало казаться, что его поступок раскрыт и за ним идут. В общем, у него развилась мания преследования, он попал в сумасшедший дом. Надо принять во внимание то время: безвинных людей хватал НКВД, и они исчезали. Слабые психикой не выдерживали.
/От себя: конечно, виноват не сам любезный автору Иосиф, совершивший преступление, а сталинские палачи./
Обстановку тех лет иллюстрирует также такой факт. В 1938 году вышел указ об уголовной ответственности за опоздание на работу. Другой мой дядя, со стороны отца, тоже Иосиф, инженер-электрик, просуетился, вызывая утром врача к заболевшей жене, опоздал на один час на завод. Просидел месяц в подвале Исаакиевского собора. По словам мамы, он пришёл «худой, обросший, напуганный».
/От себя: разумеется, любой мало-мальски грамотный человек знает, что такого указа в 1938 году не выходило. Но нельзя же писать о сталинском времени и не упомянуть об ужасах тоталитаризма./
...немцы сожгли в Гомеле дом для умалишённых со всеми его обитателями.
...
Давид (Дима)... Блокаду он пережил вместе с женой и двумя сыновьями благополучно, судя по тому, что один из них родился к концу блокады... У него собутыльничали работники райкома. Мама называла их фамилии: русская, украинская, еврейская (Мельников, Конопелько, Оснес). Впоследствии, когда я его узнал, я не замечал, чтобы он проявлял склонность к спиртному, но тогда, видимо, вынужден был им угождать. А сердце имел неважное.
/От себя: вот ведь проклятые коммуняки - спаивали бедного еврея с больным сердцем. Правда, несколько ниже автор приводит строки из письма своей родственницы: "За это время я не видела никаких пьянок, о которых ты пишешь. Дима любил выпить, но в праздничные дни, а эти Оснос, Конопелько приходили с семьями (женами) к ним в гости", - но тут же невозмутимо пишет: "Прочитав её письмо, как увидит читатель, я ничего не стал менять в своих воспоминаниях"./
Около 1950 года он ушёл из райкома. Отовсюду, не только из партийных органов, тогда вычищали евреев. Кажется, я сейчас разобрался в этом.
В 1947 г. Советский Союз настоял в ООН на организации государства Израиль. Сталин рассчитывал, что Израиль будет союзником нашей страны на Ближнем Востоке, проводником нашего влияния там. Недолго так и было. Но потом руководство Израиля развернулось в сторону запада, в первую очередь США, как на более сильную и влиятельную сторону. Очевидно, Сталин озлился, и начались гонения у нас на евреев, сопровождавшиеся открытым антисемитизмом.
/От себя: несколько своеобразно разобрался товарищ Трейвус. Вот ведь какой злобный и мстительный Сталин: озлился на Израиль - и приказал устроить тотальные гонения на советских евреев. Впрочем, об этих гонениях автор упоминает, описывая и хрущёвскую эпоху, и брежневскую. Не может еврей не видеть антисемитизма в каждом проявлении жизни./...
Рассказывала тётка о своей работе юмористично. Однажды её пациент подсмотрел, что она написала ему в медкарте, будто у него «мягкий живот», хотя она его живот и не щупала. Он пошёл жаловаться. Тётка заявила главврачу: «Я на участке 20 лет. Что, я не знаю, какой у него живот?».
...
Ира (Ревекка, Рива). Моя мама...
В школе у неё была озорная подруга Рахиль. Они дразнили извозчиков. "Извозчик, а извозчик, ты свободен?" "Свободен". "Так женись!". "Извозчик, извозчик, сколько возьмёшь объехать вокруг сапога и заехать в голенище?" Те начинали ругаться. Девчонки хохотали. В Рахиль был влюблён одноклассник. Она это знала, однако после школы вышла замуж за другого. Он очень страдал. Потом, конечно, женился на другой. Окончил войну подполковником. В 50-годы у него умерла жена, у неё муж. И вдруг он получает от неё горячее письмо. "Рахиль, о чём ты пишешь? Жизнь прошла".
...
В одной деревне наша хозяйка открыто радовалась военным успехам немцев, не скрывала, что ждёт их прихода. Мама на неё донесла. Женщину забрали. Нам пришлось срочно оттуда убраться.
...
Когда война кончалась, эвакуированным ленинградцам не давали возвращаться домой - видимо, считая их здесь ненужными, нахлебниками.
/От себя: Странно. Как же тогда ленинградцы возвращались?/
...
Взрослые, народ, конечно, были усталыми. Но нация, только что одержавшая такую невероятную победу над врагом, верила, по-моему, в себя, в своё будущее. Официальная пропаганда умело это поддерживала. Всё плохое, все неприятные и нежелательные для властей новости замалчивались, даже маленький положительный факт выпячивался. Об ужасном ашхабадском землетрясении 1948 года сообщили, о десятках тысяч погибших - ни слова. Сказали только: «Есть жертвы».
Сейчас в бытовом плане мы живём несравненно лучше - по крайней мере, большинство. Но нация, как мне кажется, утратила веру в себя. Атмосфера пессимизма нагнетается прессой и телевидением.
...
Летом того года /1946/ в Новозыбкове говорили о назревающем еврейском погроме. Стояли ли за этим слухом власти? Может быть. Близилось создание государства Израиль, готовилась расправа Сталина с Еврейским антифашистским комитетом, и евреев следовало припугнуть.
/От себя: и снова антисемитские происки кровавого тирана - приказ распустить слухи о назревающем в Новозыбкове еврейском погроме!/...
Отец рассказывал, какими ограничениями и нелепыми предписаниями опутана жизнь правоверного еврея, и мне в детстве казалось, что еврейская религия - самая обскурантская. Сейчас я вижу, что и другие религии не лучше или не намного лучше.
...
Тётя работала много... Её муж, дядя Борис, участковый врач, был незлой и, по-моему, не очень умный человек. Тётка относилась к нему в высшей степени прохладно, трезво оценивая его умственные способности. Но к кому не прилепишься из-за одиночества? Жили они мирно, хотя каждый как бы сам по себе.
...
Циля... жила в Уфе... Она жила одиноко, по-моему, никогда не была замужем и, по-моему, была глупой, никчёмной и скупой. За полгода моей жизни в Уфе я был у неё два раза. Меня, племянника, оба раза ничем не угостила, даже чая не налила, вела себя механически равнодушно. Когда я однажды к ней зашёл, она как раз наняла мальчишку принести дрова. Я стал помогать. Тогда по окончании работы она заплатила ему половинную сумму от обещанной. Он стоял и растерянно смотрел на монетки на своей ладони. Мне как родственнику, естественно, ничего не полагалось. Сёстры ни разу не общались за полгода моей жизни там.
Впоследствии, в 1950-х или 1960-х годах, на первом этаже её дома случился пожар. Лестница оказалась задымлённой. Она стала выкидывать в окно подушки, чтобы на них выброситься. Их тут же растаскивали. Её нашли задохнувшейся на лестничной площадке второго этажа.
...
Борис (Борух), мой отец... помнил празднование трёхсотлетия дома Романовых зимой 1912-1913 годов. На главную площадь Гомеля вывели войска и целый день продержали солдат в неподвижном строю в каре на жутком морозе. Время от времени кто-нибудь из солдат падал в шеренге как подкошенный.
...
Во время революции он состоял в сочувствующих к партии - естественно, большевиков. Другие партии (легальные) уже не существовали./От себя: как? А куда же сразу подевались кадеты, эсеры, анархисты, меньшевики? Неужто кровавые большевики прямо 25-го октября их изничтожили?/
...
В 1920-м году он слушал речь Льва Троцкого на привокзальной площади в Гомеле перед войсками, отправлявшимися на польский фронт, и толпой любопытствовавшей публики. Тот говорил так зажигательно, что вся площадь, воодушевившись, тут же была готова идти в бой за мировую революцию.
...
Я представляю себе так, почему отца не репрессировали в 1930-е годы. Во-первых, он, по-моему, ни с кем, кроме узкого круга родных, не общался, так что в малознакомых компаниях ни о чём политическом не мог говорить. Кроме того, вообще всегда помалкивал. Поэтому некому и не о чём было на него доносить. Возможно, что в отношении «помалкивания» его пришибло исключение из «сочувствующих» и из института. Наконец, доносы писались часто из зависти к зажиточным, влиятельным и удачливым людям. А ему завидовать было не из-за чего: жили мы в крохотной комнатке в коммунальной квартире с ничтожным имуществом. Писали доносы также из-за неприязни. А он был таким безобидным, таким беззлобным, таким мягким человеком, никому никогда не сказавшим ни одного резкого слова, что вызвать антипатию ни у кого не мог. Со своей стороны, органы НКВД сами никак не могли обратить на него внимание. «Выигрышное» дело на нём не построишь. Что взять со школьного учителя химии?
/От себя: то есть не репрессировали, потому что было не за что. Что же в этом удивительного?/...
Расскажу о... дяде. Оставшись в 7 лет без отца, он в 15 лет пошёл работать на спичечную фабрику в Новозыбкове. Красивый мальчик, он начал увлекаться девочками. Назначил свидание и попросил сменщика его подменить. И в тот вечер фабрика взорвалась. Вся смена сгорела. Он был так потрясён гибелью человека из-за него, что, не возвратившись домой со свидания, бросился в бега. Дома сочли его погибшим. Он стал беспризорником, колесил какое-то время по стране на крышах вагонов. В компании беспризорников из Нахемьи стал Колей. Потом он от них отстал, где-то окончил бухгалтерские курсы и завербовался работать на Камчатку. И все эти годы домой не писал. И вот вдруг появляется в Новозыбкове, когда ему было уже лет 20 - красивый, хорошо одетый. И всю родню одаривает отрезами материи. Потом приехал навестить ленинградских родственников. На каком-то семейном торжестве сидел рядом с незнакомой девушкой и капнул ей жир на платье. Она расстроилась, рассердилась. Он обещал ей отрез материи на новое платье и тем покорил её. Она стала его женой, родила ему двух детей - мальчика и девочку.
...
...отец сказал мне однажды: «Сионистская идея - это чепуха. Согласно марксистской точки зрения, евреи должны ассимилироваться». Мне тогда казалось, и ещё долго впоследствии, что он прав.
...
Разговоры отца
- До революции в Гомеле был овраг, в котором лепились еврейские домишки. «Женя, ты себе представить не можешь, какая там была нищета! Люди были доведены до отчаяния. Полиция боялась туда нос сунуть. Евреи активно пошли в революцию, так как подвергались тройному гнёту: национальному, религиозному и экономическому.»
- В средние века нигде в Европе евреям землю не продавали. Земля являлась самым ценным. Поэтому они были вынуждены селиться в городах. В ремесленные цехи их тоже не пускали. Эти цехи берегли секреты своего производства. Что евреям оставалось делать? Они либо выбирали свободные профессии: врача, музыканта, адвоката, переводчика, либо шли по торгово-финансовой части: купец, лавочник, меняла, ростовщик, банкир. Потому у евреев сложились традиции умственного труда и большое уважение к такому труду. Какого-нибудь никчёмного юношу в еврейском местечке уважали больше, чем хорошего портного или сапожника. «О, он умный человек, он знает талмуд!».
- Был до революции такой Шульгин, известный антисемит, написавший ряд книг. Он попал в эмиграцию и после этого писал, что теперь понял евреев, которым нужно в жизни изворачиваться, приспосабливаться.
- Ты не замечал, что русский человек, всю жизнь проживший в городе и потомственный интеллигент, становится похожим на еврея? По нервности, по своим ужимкам?
- Нет плохих народов. В каждом народе есть плохие и хорошие люди.
- В 1960-е годы спрашивал меня: «Почему ты не вступаешь в партию?». Он говорил это не потому, чтобы я приспосабливался к существующему строю, делал карьеру, а из искреннего чувства, как советский патриот. Это совершенно определённо.
- Я не смог бы жить в капиталистическом обществе. Я бы не смог там приспособиться.
...
Вообще у евреев нет такого имени: Сруль. Дело в том, что в конце XIX века была перепись населения. И когда человек на вопрос царского чиновника отвечал, что его зовут Изроэлем (Израилем), то в порядке издевательства тот писал: «Сруль».
...
Бытовала потаённая частушка:
"Эх, огурчики да помидорчики.
Сталин Кирова убил в коридорчике".
Народ обо всём знал или догадывался.
/От себя: надо же! Народ знал, а хрущёвским и горбачёвско-яковлевским следователям так и не удалось найти доказательства причастности Сталина./
Кирову симпатизировали в Ленинграде. Он был улыбчивым, живым, доступным. Ездил по заводам, вступал в разговоры с людьми. Я слышал про него такую историю. Встал он в очередь на улице то ли за вишнями, то ли за сливами (трудно поверить: «отцы города» ходят по улицам и стоят в очереди). Начал возмущаться тем, что у продавщицы нет бумаги под кульки. Та ему говорит: «Ты что, уполномоченный?». Уполномоченные всякого рода - абсолютная власть в то время. Он ответил: «Упал я намоченный или нет - это неважно». Снял кепку или картуз по ее предложению, и она высыпала туда ягоды.
Описанный эпизод дошёл до меня через бог весть какие уста, что здесь легендарного - уже неясно. А вот достоверный случай. Когда убили Кирова, и в газете мать моего старинного знакомого увидела его портрет, то заплакала. Она узнала в нём одного из тех двух военных, подошедших к ней незадолго перед тем на улице и собравших просыпанную ею картошку.
...
Один раз свели меня в цирк. В полутьме по кругу бегали пони с разноцветными огоньками на спинах. К цирку я навсегда остался равнодушным, с неприятием кривлянья его клоунов, редко когда по-настоящему остроумных, и чувством неловкости за животных, которых заставляют делать то, что им несвойственно, унижают их.
...
...я узнал, что я не такой как все, что своей национальности надо стесняться и скрывать её. Комплекс советского еврея.
/От себя: вот оно как! До советской-то власти у евреев никаких комплексов не было. А уж как комплексовали советские евреи - Каганович, Драгунский, Рошаль.../...
В 1948 г. в городе состоялся судебный процесс над немецкими карателями, зверствовавшими в Ленинградской области. На нём выступали свидетели. Его из номера в номер освещала «Ленинградская правда». Их приговорили к повешению. Одну виселицу поставили на Театральной площади, другую где-то за Финляндским вокзалом. Ребята побежали на Театральную площадь смотреть, как их будут вешать. Я не пошёл, мне это было неприятно. Ребята потом рассказывали, что подъехала грузовая машина с открытым задним бортом. На неё поставили двух немцев, надели на шеи им петли. Один немец - молодой, плакал, другой - пожилой, зло ругался. Машина поехала, они повисли.
...
Много лет в институте директорствовал профессор-геохимик Василий Ильич Лебедев - порядочный, открытый, доброжелательный человек. До войны он являлся секретарём парторганизации факультета. Поступавшим к нему доносам не давал хода. По-видимому, в значительной степени благодаря этому наш факультет до войны практически не пострадал от репрессий.
/От себя: и как только Сталин не репрессировал его самого за срыв плана по репрессиям.../
...
Была неплохая учительница русского языка и литературы... По поводу каких-то наших деятелей я выкрикнул с места: «Ура-патриоты!». Она так на меня посмотрела, что холодок безотчётного страха прошёл по спине. А ведь я был мальчишкой и абсолютно ничего не знал о каких-то там репрессиях. Мне кажется, что с тех пор и остался во мне страх перед аппаратом власти.
/От себя: вот так - ничего не знал о репрессиях, но после взгляда учительницы обзавёлся пожизненным страхом./
...
Когда читаешь о дореволюционных школе - гимназии или училище, то неизменно, и в художественных произведениях, и в воспоминаниях, подчёркивается противостояние учеников и преподавателей, как двух враждебных классов. В советской школе ничего подобного не было. Революция смыла это.
Советская школа несла большой объём знаний, твёрдо требовала их усвоения. Она приучила к усидчивой работе, «вышколила». Она сделала меня грамотным, научила связно излагать свои мысли, дала, по-моему, неплохие знания по математике, натренировала в вычислениях. Существенные знания я получил по химии, географии, русской истории, русской литературе....
Ещё до войны - следовательно, мне ещё не было 7 лет, я стал ходить в библиотеку. Она находилась с тыльной стороны Дворца культуры Промкооперации (ныне - Ленсовета), что на Каменноостровском (тогда Кировском) проспекте, на втором этаже. В 1990-х годах вывеска библиотеки ещё оставалась там. Недавно я снова проходил мимо. Вместо библиотеки - объявление, что это - частная территория, и могут не пустить без объяснения причины.
...
Для каждого народа должна быть библией не полувымышленная, перевранная, обросшая фантастическими подробностями история маленького народа где-то далеко в Средиземноморье, а его собственная история. У русского народа были величайшие взлёты и падения, невероятные победы и поражения, драматические сюжеты, какие не придумать ни одному романисту, герои и негодяи. Читайте библию, как читают скандинавские саги, как читают мифы и легенды Древней Греции и Рима, это по-своему увлекательное чтение, но почему библия должна быть священной книгой? Знает ли сейчас русский человек о Евпатии Коловрате? Молодёжь сейчас даже не знает героев Отечественной войны.
...
Прочёл много рассказов Чехова. Как я понял, читая его, интеллигенция в то время весьма критически относилась к церкви, религиозность из неё в значительной степени уже выветрилась, модой становилось безверие. К 1917 году Россия пришла с кризисом во всём, включая и церковную веру. Почему его считают юмористом? Он очень тоскливый писатель, создающий угнетённое настроение. Иногда я думаю: как это можно суметь всё окружающее подать в мрачном свете, выбирая из него всё скверное? Пьесы Чехова мне неинтересны, хотя теперь умом понимаю их тонкость и оригинальность.
...
Русские писатели-классики дали яркое представление о русской дореволюционной жизни. И, как бы сейчас ни идеализировали то время, как сусально ни изображали, мне кажется, я вижу его, и это видение не в его пользу. Русские революции - одна, и другая, и третья, не произошли на пустом месте, это не игра истории, не результат происков кучки зловредных агитаторов и действия случайных сиюминутных причин. В конечном итоге 300 лет правления Романовых и помещичьего класса загнали Россию в угол и взорвали её. Об этом писал и Александр Блок. Те, кто умиляется старой Россией, либо невежественны, либо сознательно искажают прошлое.
В школе «проходили» «Двенадцать» Александра Блока. Очень яркая поэма. Я только недавно, кажется, осознал её смысл. Христос понял, что проповедями, убеждениями не заставишь людей жить по его заповедям, что это можно сделать только насильно. И он берёт в качестве апостолов 12 вооружённых матросов. Они убивают проститутку. Наказание, явно не соответствующее её вине, однако естественное даже для такого гуманиста, как Блок. Эта поэма была написана в февральскую революцию 1917 г. Таким образом, она выразительно свидетельствует о крайних умонастроениях в России в то время. Я заставил себя прочесть его стихи о “прекрасной даме”. Они были надуманно-романтическими, экзальтированными...
...
В 1940-е-1950-е годы Сергея Есенина очень даже не жаловали и не издавали.
/От себя: а как же книги, вышедшие в 1953 и 1956 годах?/
Как человек он мне несимпатичен - дурной, пьяница, скандалист, антисемит. Маяковский рассказывал, как к нему у кассы Госиздата ринулся опухший Есенин с предложением выпить. Маяковский его с трудом узнал. Мне подвернулась в то время книга его ранних стихов, какое-то старое издание. Кажется, я уже тогда почувствовал их музыкальность и искренность. Однако они были переполнены областными непонятными мне рязанскими словечками, он явно щеголял ими.
...
...чтение в то время было доброкачественным. Оно, направляемое и контролируемое сверху, исключало всё пустое, пошлое, изображение похабства и насилия, преследовало формирование у человека высоких моральных качеств.
...
«Перестройка» 1980-х годов открыла несколько писателей, которые раньше замалчивались. Познакомившись с ними, я не считаю, что много потерял от того, что не имел о них представления раньше. Михаил Булгаков - довольно посредственный писатель. Восторги по его поводу не понимаю. Когда читаешь «Мастера и Маргариту», то нужно всё время пытаться сообразить, каков завуалированный смысл того или иного эпизода. И не удаётся додуматься. Начинается эта книга с того, что некий демонический человек, неизвестно откуда взявшийся, предрекает близкую смерть одному московскому обывателю, и тот действительно скоро гибнет. Его смерть описана с каким-то садистским удовлетворением, с натуралистическими подробностями. Что автор хотел сказать всем этим? Или он сам верил в мистику и хотел внушить веру в неё читателю? Если так, то это просто вызывает возмущение, я не выношу мистики. Дважды начинал читать это «изделие» Булгакова, дважды доходил до того места, когда некий человек проникал в подштанниках в московские квартиры, и бросал чтение. Далее открывал другие страницы в этой книге - такая же ахинея, нагромождение нелепостей. Тут и загадочный Воланд, и какой-то чёрный кот, и Понтий Пилат, и ещё бог знает что. Восторги по поводу этой книги воспринимаю как неискренние, как желание не прослыть ретроградом. Модная книга, и считается хорошим тоном её хвалить. Возможно, я уже вышел из того возраста, когда воспринимаешь подобные произведения.
«Белая гвардия» тоже бездарна. Не люди, а манекены: «Пошёл, побежал, выстрелил, выпил чая». Я их не вижу. Книга написана как иллюстрация к истории Украины и Киева в гражданскую войну, причём автор предполагает, что читатель с ней хорошо знаком. А рядовому читателю - такому как мне, она не очень известна, другому - вообще неизвестна, и ему не понять то, что он описывает. Хорош кинофильм по его повести «Собачье сердце».
Андрей Платонов интересен, но у него раздражающе вычурный язык. Ряд его рассказов - хороши, трогательны. Михаил Зощенко оригинален, прекрасно представляешь по нему жизнь двадцатых годов, развлекает. Владимир Набоков, по-моему, неинтересен (сужу по «Защите Лужина»). Мелко.