Фон Дрейер о Гражданской войне. Часть II
Из книги Владимира Николаевича Дрейера «Крестный путь во имя родины».
Весна 1918 г. протекала на Кубани в междоусобной войне.
С одной стороны старослуживое казачество… открыто шло за создававшейся Добровольческой армией, с другой - вожаки, типа Автономова и Сорокина, увлекали за собой молодое поколение для истребления «белогвардейцев»-офицеров, собиравшихся под стягом Корнилова и Алексеева на территории Кубани.
Кубанское правительство, в лице Быча, Рябовола, атамана ген. Филимонова и других, из-за неустойчивой политики которых и произошел раскол среди казаков, бежало из Екатеринодара с самого момента появления совдепов в области, и присоединилось к добровольцам. Здесь, в обозе армии, правительство проделало весь «Ледяной поход» и к началу лета снова стало у власти, скоро позабыв, что своей реставрацией оно было всецело обязано успехам Корнилова и его заместителя Деникина. Приняв командование вооруженными силами Юга России, Деникин, с прямотой солдата объявил лозунг дальнейшей борьбы: создание Великой, Единой и Неделимой России.
[Читать далее]Имея перед глазами пример отложившихся от Государства русского окраин: Украины, Латвии, Финляндии, Грузии и других, кубанские правители в политической программе Главнокомандующего увидели прежде всего посягательство на суверенные права казаков. Началась глухая закулисная борьба, скоро принявшая довольно определенный характер оппозиции политике Деникина и позже - его армии...
Объединившееся на платформе победоносной войны с большевиками население начало снова разделяться на партии.
…тыл глухо волновался и готовился всеми средствами отстаивать казачьи права, «попранные «узурпатором» Деникиным. В станицах повели агитацию. В Екатеринодаре создали правительственные органы печати… взявшие с места резко отрицательный тон ко всему добровольческому делу.
Идя на открытый разрыв с Главным командованием, Кубанская Рада, в лице ее наиболее влиятельных членов, не стесняясь, убеждала казаков бросить Д. армию, а защищать лишь свои границы, отстаивая свою политическую независимость. И когда, по условиям хода борьбы, Ставка спешно перебросила 1 Таманский полк в Крым, Рада послала запрос Деникину, на каком основание казаки выводятся из пределов области.
Пропасть увеличивалась с каждым днем.
В станицах уже появились «зеленые» - дезертиры, не желавшие сражаться, тайно покровительствуемые левыми членами Рады.
Главное командование… к началу лета 1919 года имело уже внутренний фронт - из «зеленых» и сильной политической группы во главе с Макаренко, принявшим определенный курс на примирение с большевиками.
В это же время Кубань послала в Париж особую делегацию, якобы в помощь Сазонову. В действительности делегация рассматривала себя как специальное посольство независимой Кубани и уже заранее, не покидая еще пределов страны, решила вести самостоятельную политику...
…
Деникину трудно было принять первое решение, но приняв его, он, по свойству своего характера, уже неуклонно шел к его выполнению.
…
Настроение в Екатеринодаре было тревожное. Приход двух казачьих полков из Царицына в станицу Пашковскую - предместие города - ясно указывал кубанским властям, что назревает развязка... По ночам на окраинах велась провокационная ружейная стрельба. Члены Рады приняли все меры, чтоб собрать в город свои, верные им части, с другой стороны, путем агитации, пытались воздействовать на казаков Покровского, дабы удержать их от вооруженного выступления против избранников народа.
Не веря в надежность строевых казаков, тех же кубанцев, Главное Командование озаботилось сформировать в Екатеринодаре офицерский отряд до 200 человек, поручив его ведению полковника кубанского войска Карташева, известного своим отрицательным отношением к «самостийникам».
В ночь на 5 ноября Карташев уже занял офицерскими заставами вокзал, главные площади, улицы и окружил караулами с пулеметами здание Краевой Рады. Офицеры располагались скрытно в прилегающих частных домах и ничем не выдавали своего присутствия.
Но все эти предосторожности оказались излишними - строевые казаки без колебаний пошли за Покровским, и он без всяких затруднений и сопротивления выполнил свою задачу. Из его донесения видно как происходило дело.
«…Ультиматум был мною предъявлен вчера, срок истекал к 12 часам дня... От 9½ до 12 велась торговля... Все уговаривали меня во избежание кровопролития отказаться от своих требований и убеждали дать согласие на посылку делегации Главкому. Ввиду полной неприемлемости и явно намеренной оттяжки, я к 12 часам отказался продолжать переговоры и направился к войскам. В этот момент совещание признало необходимым выдать мне Кулабухова, которого я арестовал и отправил к себе на квартиру. Тут же совещание по вопросу выполнения второго моего требования - выдачи мне лидеров «самостийников» - постановило ехать в Раду и требовать от них сдачи мне... Ввиду затяжки с ответом и истечения срока, мною была введена в Раду сотня для занятия караулов и разоружения Таманцев; против Рады была выстроена также сотня. В период процесса безболезненного разоружения ко мне стали являться «самостийники», которые тут же арестовывались и отправлялись во дворец. Рада реагировала на все требования сочувственно... Дальнейшие аресты производятся. Таманцы обезоружены и взяты под стражу. Рада выбрала делегацию для посылки Главкому с изъявлением покорности и с декларативным заявлением об ориентации за Единую Россию, делегация сидит у меня...»
Кроме одного человека, поплатившегося жизнью, все арестованные члены Рады были помилованы Деникиным и отправлены за границу. /От себя: но мы-то знаем, что высылка за границу в качестве наказания применялась только беззаконными коммуняками./
Покровский, повесив Кулабухова и заставив уйти Филимонова, повел очень недвусмысленную игру, домогаясь получить вакантную атаманскую булаву. Врангель отказался поддержать его в этом стремлении, объяснив свой отказ нежеланием вмешиваться в казачьи выборы. У терроризованной Рады также хватило гражданского мужества ответить презрением на происки кубанского усмирителя и в атаманы прошел ген. Успенский. Изъяв из состава Красной Рады нежелательный элемент, мешавший ему строить Неделимую Россию, Деникин не улучшил этим своего положения.
Фронт развалился, тыл бесповоротно был развращен.
Движение «зеленых», под руководством члена Рады Пилюка, приняло вполне организованную форму и потребовало значительного отвлечения войск, занятых тяжелой войной. Кубанское казачество уже не являлось верным, надежным союзником Добровольческой армии и разлагаясь само, увлекало за собой казаков Дона и Терека.
А следствием всего этого явилась эвакуация в Крым обломков армии Деникина.
В начале февраля 1920 г. положение в Крыму было неустойчиво и сумбурно.
На фронте генерал Слащев, хотя и с большими усилиями, но все же справлялся с красными...
Успешная борьба с большевиками на крымских перешейках в тот момент, когда на кавказском театре все разваливалось, совершенно вскружила Слащеву голову. …Слащев возомнил себя великим полководцем, призванным волею рока спасти Россию от большевизма. Самочинно присвоив себе диктаторские полномочия, он без суда и следствия расстреливал и вешал, приводя в панику гражданское население и в трепет рабочие массы. Правда, в тылу был полный развал, особенно в таких центрах как Симферополь и Севастополь, и для восстановления порядка требовалась твердая властная рука.
Одновременно с этим один из офицеров частей того же ген. Слащева, капитан Орлов, объединив вокруг себя группу офицеров под лозунгом «оздоровление тыла для плодотворной борьбы с большевиками», приступил к активным действиям, арестовал Начальника Штаба Командующего войсками генерала Черпавина, коменданта гор. Севастополя генерала Субботича и начальника Симферопольского гарнизона. Это движение было сочувственно встречено во многих местах Крыма и грозило перейти в огромное восстание. Слащев ликвидировал это выступление и Орлов бежал в Ялтинские горы. Однако по прибытии в Крым Шиллинга, после оставления им Одессы, Орлов снова выступил, собрал вокруг себя отряд до 500 человек и без всяких усилий занял южное побережье Крыма.
Из Ялты Орлов разослал следующее воззвание:
«…Генерал Шиллинг просил меня к прямому проводу, но я с ним буду говорить только тогда, когда он возвратит нам тысячи жизней, безвозвратно погибших в Одессе. По дошедшим до меня сведениям, наш молодой вождь, генерал Врангель, прибыл в Крым. Это тот, с кем мы будем и должны говорить. Это тот, кому мы верим все, тот, кто все отдаст на борьбу с большевиками и преступным тылом.
Да здравствует генерал Врангель, наш могучий и сильный духом молодой офицер».
Шиллинг, крайне непопулярный после оставления им Одессы, где было брошено на произвол судьбы много военных и их семей, не пользовался авторитетом ни у командного состава, ни у рядового офицерства, ни среди общественных кругов... Сознавая, что при таких условиях бороться с развалом тыла ему будет не по силам, и что в данный момент у власти должно стоять лицо, пользующееся всеобщим доверием и уважением, он предложил Врангелю принять командование войсками Южного Крыма, ходатайствуя вместе с тем перед Ставкой об утверждении этого назначения…
На эту телеграмму Врангель в тот же день… ответил, что всякое разделение власти в Крыму при существующем уже многовластии лишь усложнит положение и увеличит развал тыла, а потому от сделанного предложения он отказывается, о чем и просит сообщить всем тем, кому была послана телеграмма Шиллинга...
Между тем телеграмма Шиллинга была принята некоторыми из адресатов, как уже совершившийся факт назначения Врангеля, и к нему посыпался ряд сообщений от Губернатора, начальника гарнизона Ялты; начальника, действовавшего против Орлова, отряда полковника Ильина и других. Одни приветствовали его по случаю назначения и выражали уверенность, что наконец тыл будет приведен в порядок, другие обращались с просьбой скорее приехать в Ялту, так как Орлов согласен подчиниться только ему, генералу Врангелю, и только по его приказанию он выступит со своим отрядом на фронт…
Положение все более и более осложнялось. Тогда видные общественные деятели обратились к Деникину с радиотелеграммой, указывая на необходимость поставить Врангеля во главе власти в Крыму…
Помощник Главнокомандующего Лукомский, находившийся в то время в Севастополе, видевший опасность создающегося положения, также послал Главнокомандующему шифрованную телеграмму:
«…положение осложняется тем, что все, что будет формироваться в тылу и направляться против Орлова, будет переходить на его сторону. Распоряжение Шиллинга о направлении отрядов против Орлова, особенно если произойдет столкновение между офицерскими отрядами, поведет к полному развалу и тыла, и фронта. Против Шиллинга большое возбуждение. Выход один - это немедленное назначение Врангеля вместо Шиллинга. …это единственное решение для ликвидации дела без кровопролития и для сохранения фронта. Медлить невозможно…»
Командующий флотом адмирал Ненюков от себя обратился к Главнокомандующему с аналогичным донесением.
Шиллинг… вновь по прямому проводу докладывал Деникину 8-го февраля о необходимости назначения Врангеля Командующим Войсками в Крыму или же помощником к нему, Шиллингу.
Результат всех этих обращений и ходатайств был самый неожиданный: Главнокомандующий приказал Шиллингу оставаться Командующим войсками и самому справиться с тем, что происходит в тылу, и вместе с тем в тот же день, 8-го февраля, послал телеграмму Коменданту Севастопольской Крепости… об увольнении от службы генералов: Врангеля, Лукомского и адмирала Ненюкова.
Непосредственно вслед за тем… английский генерал Сеймур сообщил Врангелю от имени Хольмана, что Главнокомандующий требует выезда Врангеля из пределов Вооруженных Сил Юга России. Требование это обуславливалось тем, что вокруг его имени объединяются все недовольные высшим командованием.
Сам Хольман… писал Врангелю:
«…Мне причинило глубокую боль просить Вас оставить Крым… я все же счел правильным и полезным для настоящего положения просить Вас сделать это.
Я желаю Вашему Превосходительству всякого благополучия и надеюсь, что встретимся где-либо в более благоприятной обстановке...»
Таким образом произошел окончательный разрыв между Деникиным и Врангелем, и последний должен был покинуть пределы России…
Уезжая в Константинополь, Врангель в письме Деникину излил всю ту горечь, которая накопилась в его душе, вследствие неудач армии, виновником которых он считал, если не исключительно, то в большой мере Главнокомандующего.
«…Английский адмирал Сеймур передал мне… что Вы сделали ему заявление о Вашем требовании оставления мной пределов России, причем обусловили это заявление тем, что вокруг моего имени якобы объединяются все те, которые недовольны Вами...
Ровно полтора года тому назад я прибыл в Добровольческую армию и стал добровольно в Ваше подчинение, веря, что Вы честный солдат, ставящий благо Родины выше личного, и готовый жизнь свою положить за спасение отечества...
Военное счастье улыбалось Вам, росла Ваша слава и с нею вместе стали расти в Вашем сердце честолюбивые мечты.
Совпавший с целым рядом Ваших побед Ваш приказ о подчинении своем адмиралу Колчаку доказывал, конечно, противное.
Будущая история покажет, насколько этот Ваш приказ был доброволен. Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, отдавая свою жизнь на служение горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье. Не жизнь приносили Вы в жертву Родине, а только власть и неужели подчинение другому лицу для блага Родины есть жертва для честного сына ее? Эту жертву не в силах был принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами и честолюбием...
Еще в то время, когда добровольцы победоносно продвигались к сердцу России, и слух Ваш уже улавливал перезвон Московских колоколов, в сердца многих из Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабеже и насилии, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, - такая армия не могла создать Россию.
Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной позиции, ни одного узла сопротивления и отходя по местности, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая армия, начав отступление, стала безудержно катиться назад.
По мере того, как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность нашей политики и нашей стратегии, русское общество стало прозревать. Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества и назывались начальники, имена которых среди общего развала оставались незапятнанными.
Отравленный ядом честолюбия, вкусивши власть, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а о сохранении власти.
17-го октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выделить из состава Кавказской армии на помощь Добровольческой...
Стратегическое решение напрашивалось само собою: объединение сосредоточенных в районе Купянска III-го конного корпуса, IV Донского конного корпуса, Терской и отдельной Донской дивизии с вновь перебрасываемыми тремя с половиной Кубанскими дивизиями. На этом решении настаивали все три Командующих армиями, но в желании старших военачальников, армии и общества Вы уже видели для себя новую опасность. Еще по занятии Царицына, когда я и бывший в то время Начальником Штаба моей армии генерал Юзефович предложили сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы на совещании высказали достойное Вас предположение, что мы стремимся первыми войти в Москву. Теперь падение обаяния Вашего имени Вы увидели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира. Из состава Кавказской армии были взяты только две дивизии и, хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить три с половиной дивизии, время было упущено безвозвратно и вводимые в бой по частям войска поочередно терпели поражения. Еще 11 ноября Вы, в ответ на мои повторные настояния, писали мне, что после детального обсуждения отказываетесь от предложенной мной перегруппировки, а через 10 дней, когда выяснилась уже потеря Харькова и неизбежность отхода в Донецкий бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для принятия Добровольческой армии с подчинением мне конной группы. Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось...
По мере того, как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, росла тревога и неудовлетворенность, общество и армия отлично учитывали причины поражения и упреки Вашему командованию раздавались все громче и громче.
Вы видели, как пало Ваше обаяние, власть ускользала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж. 9-го декабря я подал рапорт с подробным указанием на необходимость принять спешно ряд мер для улучшения нашего положения...
Ничего сделано не было, но зато в ответ на мой рапорт, последовала Ваша телеграмма всем Командующим Армиями с указанием на то, что «некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме», с требованием беспрекословного повиновения.
В середине декабря, имея необходимость выяснить целый ряд вопросов… с генералами Сидориным и Покровским, я просил их прибыть в Ростов для свидания со мной. Телеграмма им была в копии сообщена генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем Командующим армиями; в ней указывалось на недопустимость моей телеграммы с запрещением выезда Командующим за пределы их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших ближайших помощников.
20 декабря Добрармия была расформирована, и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конницы. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше на Кубань прибыл генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы впоследствии и пытались это отрицать, намекая, что генерал Шкуро действует самовольно.
Между тем генерал Шкуро определенно заявил в печати о данном ему Вами поручении и заявление его Вашим Штабом не опровергалось. При генерале Шкуро состоял генерального Штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым, при нем же состояли два неизвестно кем командированные агенты контрразведывательного отделения, братья К. Последние специально вели агитацию против меня среди казаков, распространяя слух о моих намерениях произвести переворот, опираясь на монархистов, и о желании принять германскую ориентацию.
В конце декабря генерал Шкуро был назначен Командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск...
В Новороссийске за мною велась Вашим Штабом самая недостойная слежка, в официальных депешах Новороссийских агентов контрразведывательного отделения аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а Генерал-Квартирмейстер Вашего Штаба позволил себе в присутствии посторонних офицеров громогласно говорить о каком-то внутреннем фронте в Новороссийске с генералом Врангелем во главе.
Усиленно распространяемые Вашим Штабом слухи о намерении моем произвести переворот достигли и заграницы. В Новороссийске меня посетил прибывший из Англии г. Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена депеша от его Правительства, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мною перевороте. При этом г. Мак-Киндер высказал предположение, что поводом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мной неприязненные отношения...
В рапорте 31 декабря за № 85 я подробно изложил весь разговор, имевший место между г. Мак- Киндером и мной, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной степени, казалось бы, долженствующий рассеять Ваши опасения. Вы даже не ответили мне.
Не имея возможности принести посильную помощь защите Родины, утратив веру в вождя, в добровольное подчинение коему я стал в начале борьбы, и всякое к нему уважение, я подал в отставку...
Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это глупое и вредное, но выбросившее лозунгом борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта, вызвало бурю страстей.
Исстрадавшиеся от безвластия, изверившие в выкинутые властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее представителей, армия и общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок. Во мне увидели человека способного дать то, чего ожидали все. Капитан Орлов заявил, что подчинится лишь мне. Прибывший в Крым после Одессы генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на его место. Командующий флотом и помощник Ваш генерал Лукомский просил о том же, поддерживая его ходатайство. Целый ряд представителей общественных групп, представителей духовенства, представителей народов Крыма, просили Вас о том же. На этом же настаивали представители Союзников.
Все было тщетно.
Цепляясь за ускользавшую из Ваших рук власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и решили неуклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, «государственный переворот».
8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, руководимое лицом, «затеявшим подлую политическую игру», и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных невзирая на их высокий чин и положение».
Одновременно приказом были уволены в отставку я, генерал Лукомский, и адмирал Ненюков.
Оба приказа появились в Крыму 16 февраля, а за два дня в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой я убеждал его, как старый офицер, отдавший Родине 20 лет жизни, ради блага ее подчиниться требованиям начальников.
«Затеявшего подлую политическую игру» не было надобности разгадывать. Его имя называлось громко всеми.
Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это Вы мне передали через англичан. Переданное таким образом предложение могло быть истолковано, как сделанное по их инициативе в связи с «германской ориентацией», сведения о которой так усердно распространялись Вашими агентами. В последнем смысле и истолковывался Вашим Штабом Ваш приказ о назначении меня в Крым, против чего англичане будто бы протестовали.
Со времени увольнения меня в отставку, я считаю себя от всяких обязательств по отношению к Вам свободным и предложение Ваше для меня совершенно необязательным. Средств заставить меня его выполнить у Вас нет. Тем не менее я решаюсь оставить Россию...
Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба приходит к концу. В нее увлечены сотни и тысячи лучших сынов России, неповинных в Ваших ошибках.
Спасение их и их семейств зависит от помощи союзников, обещавших эту помощь Вам.
Кончайте же начатое Вами дело...»
…Врангель… не был свободен от промахов, излишней самоуверенности… увлекался трудно исполнимыми планами и часто ошибался в оценке и выборе людей. …имя его связано с падением Крыма...
Весна 1918 г. протекала на Кубани в междоусобной войне.
С одной стороны старослуживое казачество… открыто шло за создававшейся Добровольческой армией, с другой - вожаки, типа Автономова и Сорокина, увлекали за собой молодое поколение для истребления «белогвардейцев»-офицеров, собиравшихся под стягом Корнилова и Алексеева на территории Кубани.
Кубанское правительство, в лице Быча, Рябовола, атамана ген. Филимонова и других, из-за неустойчивой политики которых и произошел раскол среди казаков, бежало из Екатеринодара с самого момента появления совдепов в области, и присоединилось к добровольцам. Здесь, в обозе армии, правительство проделало весь «Ледяной поход» и к началу лета снова стало у власти, скоро позабыв, что своей реставрацией оно было всецело обязано успехам Корнилова и его заместителя Деникина. Приняв командование вооруженными силами Юга России, Деникин, с прямотой солдата объявил лозунг дальнейшей борьбы: создание Великой, Единой и Неделимой России.
[Читать далее]Имея перед глазами пример отложившихся от Государства русского окраин: Украины, Латвии, Финляндии, Грузии и других, кубанские правители в политической программе Главнокомандующего увидели прежде всего посягательство на суверенные права казаков. Началась глухая закулисная борьба, скоро принявшая довольно определенный характер оппозиции политике Деникина и позже - его армии...
Объединившееся на платформе победоносной войны с большевиками население начало снова разделяться на партии.
…тыл глухо волновался и готовился всеми средствами отстаивать казачьи права, «попранные «узурпатором» Деникиным. В станицах повели агитацию. В Екатеринодаре создали правительственные органы печати… взявшие с места резко отрицательный тон ко всему добровольческому делу.
Идя на открытый разрыв с Главным командованием, Кубанская Рада, в лице ее наиболее влиятельных членов, не стесняясь, убеждала казаков бросить Д. армию, а защищать лишь свои границы, отстаивая свою политическую независимость. И когда, по условиям хода борьбы, Ставка спешно перебросила 1 Таманский полк в Крым, Рада послала запрос Деникину, на каком основание казаки выводятся из пределов области.
Пропасть увеличивалась с каждым днем.
В станицах уже появились «зеленые» - дезертиры, не желавшие сражаться, тайно покровительствуемые левыми членами Рады.
Главное командование… к началу лета 1919 года имело уже внутренний фронт - из «зеленых» и сильной политической группы во главе с Макаренко, принявшим определенный курс на примирение с большевиками.
В это же время Кубань послала в Париж особую делегацию, якобы в помощь Сазонову. В действительности делегация рассматривала себя как специальное посольство независимой Кубани и уже заранее, не покидая еще пределов страны, решила вести самостоятельную политику...
…
Деникину трудно было принять первое решение, но приняв его, он, по свойству своего характера, уже неуклонно шел к его выполнению.
…
Настроение в Екатеринодаре было тревожное. Приход двух казачьих полков из Царицына в станицу Пашковскую - предместие города - ясно указывал кубанским властям, что назревает развязка... По ночам на окраинах велась провокационная ружейная стрельба. Члены Рады приняли все меры, чтоб собрать в город свои, верные им части, с другой стороны, путем агитации, пытались воздействовать на казаков Покровского, дабы удержать их от вооруженного выступления против избранников народа.
Не веря в надежность строевых казаков, тех же кубанцев, Главное Командование озаботилось сформировать в Екатеринодаре офицерский отряд до 200 человек, поручив его ведению полковника кубанского войска Карташева, известного своим отрицательным отношением к «самостийникам».
В ночь на 5 ноября Карташев уже занял офицерскими заставами вокзал, главные площади, улицы и окружил караулами с пулеметами здание Краевой Рады. Офицеры располагались скрытно в прилегающих частных домах и ничем не выдавали своего присутствия.
Но все эти предосторожности оказались излишними - строевые казаки без колебаний пошли за Покровским, и он без всяких затруднений и сопротивления выполнил свою задачу. Из его донесения видно как происходило дело.
«…Ультиматум был мною предъявлен вчера, срок истекал к 12 часам дня... От 9½ до 12 велась торговля... Все уговаривали меня во избежание кровопролития отказаться от своих требований и убеждали дать согласие на посылку делегации Главкому. Ввиду полной неприемлемости и явно намеренной оттяжки, я к 12 часам отказался продолжать переговоры и направился к войскам. В этот момент совещание признало необходимым выдать мне Кулабухова, которого я арестовал и отправил к себе на квартиру. Тут же совещание по вопросу выполнения второго моего требования - выдачи мне лидеров «самостийников» - постановило ехать в Раду и требовать от них сдачи мне... Ввиду затяжки с ответом и истечения срока, мною была введена в Раду сотня для занятия караулов и разоружения Таманцев; против Рады была выстроена также сотня. В период процесса безболезненного разоружения ко мне стали являться «самостийники», которые тут же арестовывались и отправлялись во дворец. Рада реагировала на все требования сочувственно... Дальнейшие аресты производятся. Таманцы обезоружены и взяты под стражу. Рада выбрала делегацию для посылки Главкому с изъявлением покорности и с декларативным заявлением об ориентации за Единую Россию, делегация сидит у меня...»
Кроме одного человека, поплатившегося жизнью, все арестованные члены Рады были помилованы Деникиным и отправлены за границу. /От себя: но мы-то знаем, что высылка за границу в качестве наказания применялась только беззаконными коммуняками./
Покровский, повесив Кулабухова и заставив уйти Филимонова, повел очень недвусмысленную игру, домогаясь получить вакантную атаманскую булаву. Врангель отказался поддержать его в этом стремлении, объяснив свой отказ нежеланием вмешиваться в казачьи выборы. У терроризованной Рады также хватило гражданского мужества ответить презрением на происки кубанского усмирителя и в атаманы прошел ген. Успенский. Изъяв из состава Красной Рады нежелательный элемент, мешавший ему строить Неделимую Россию, Деникин не улучшил этим своего положения.
Фронт развалился, тыл бесповоротно был развращен.
Движение «зеленых», под руководством члена Рады Пилюка, приняло вполне организованную форму и потребовало значительного отвлечения войск, занятых тяжелой войной. Кубанское казачество уже не являлось верным, надежным союзником Добровольческой армии и разлагаясь само, увлекало за собой казаков Дона и Терека.
А следствием всего этого явилась эвакуация в Крым обломков армии Деникина.
В начале февраля 1920 г. положение в Крыму было неустойчиво и сумбурно.
На фронте генерал Слащев, хотя и с большими усилиями, но все же справлялся с красными...
Успешная борьба с большевиками на крымских перешейках в тот момент, когда на кавказском театре все разваливалось, совершенно вскружила Слащеву голову. …Слащев возомнил себя великим полководцем, призванным волею рока спасти Россию от большевизма. Самочинно присвоив себе диктаторские полномочия, он без суда и следствия расстреливал и вешал, приводя в панику гражданское население и в трепет рабочие массы. Правда, в тылу был полный развал, особенно в таких центрах как Симферополь и Севастополь, и для восстановления порядка требовалась твердая властная рука.
Одновременно с этим один из офицеров частей того же ген. Слащева, капитан Орлов, объединив вокруг себя группу офицеров под лозунгом «оздоровление тыла для плодотворной борьбы с большевиками», приступил к активным действиям, арестовал Начальника Штаба Командующего войсками генерала Черпавина, коменданта гор. Севастополя генерала Субботича и начальника Симферопольского гарнизона. Это движение было сочувственно встречено во многих местах Крыма и грозило перейти в огромное восстание. Слащев ликвидировал это выступление и Орлов бежал в Ялтинские горы. Однако по прибытии в Крым Шиллинга, после оставления им Одессы, Орлов снова выступил, собрал вокруг себя отряд до 500 человек и без всяких усилий занял южное побережье Крыма.
Из Ялты Орлов разослал следующее воззвание:
«…Генерал Шиллинг просил меня к прямому проводу, но я с ним буду говорить только тогда, когда он возвратит нам тысячи жизней, безвозвратно погибших в Одессе. По дошедшим до меня сведениям, наш молодой вождь, генерал Врангель, прибыл в Крым. Это тот, с кем мы будем и должны говорить. Это тот, кому мы верим все, тот, кто все отдаст на борьбу с большевиками и преступным тылом.
Да здравствует генерал Врангель, наш могучий и сильный духом молодой офицер».
Шиллинг, крайне непопулярный после оставления им Одессы, где было брошено на произвол судьбы много военных и их семей, не пользовался авторитетом ни у командного состава, ни у рядового офицерства, ни среди общественных кругов... Сознавая, что при таких условиях бороться с развалом тыла ему будет не по силам, и что в данный момент у власти должно стоять лицо, пользующееся всеобщим доверием и уважением, он предложил Врангелю принять командование войсками Южного Крыма, ходатайствуя вместе с тем перед Ставкой об утверждении этого назначения…
На эту телеграмму Врангель в тот же день… ответил, что всякое разделение власти в Крыму при существующем уже многовластии лишь усложнит положение и увеличит развал тыла, а потому от сделанного предложения он отказывается, о чем и просит сообщить всем тем, кому была послана телеграмма Шиллинга...
Между тем телеграмма Шиллинга была принята некоторыми из адресатов, как уже совершившийся факт назначения Врангеля, и к нему посыпался ряд сообщений от Губернатора, начальника гарнизона Ялты; начальника, действовавшего против Орлова, отряда полковника Ильина и других. Одни приветствовали его по случаю назначения и выражали уверенность, что наконец тыл будет приведен в порядок, другие обращались с просьбой скорее приехать в Ялту, так как Орлов согласен подчиниться только ему, генералу Врангелю, и только по его приказанию он выступит со своим отрядом на фронт…
Положение все более и более осложнялось. Тогда видные общественные деятели обратились к Деникину с радиотелеграммой, указывая на необходимость поставить Врангеля во главе власти в Крыму…
Помощник Главнокомандующего Лукомский, находившийся в то время в Севастополе, видевший опасность создающегося положения, также послал Главнокомандующему шифрованную телеграмму:
«…положение осложняется тем, что все, что будет формироваться в тылу и направляться против Орлова, будет переходить на его сторону. Распоряжение Шиллинга о направлении отрядов против Орлова, особенно если произойдет столкновение между офицерскими отрядами, поведет к полному развалу и тыла, и фронта. Против Шиллинга большое возбуждение. Выход один - это немедленное назначение Врангеля вместо Шиллинга. …это единственное решение для ликвидации дела без кровопролития и для сохранения фронта. Медлить невозможно…»
Командующий флотом адмирал Ненюков от себя обратился к Главнокомандующему с аналогичным донесением.
Шиллинг… вновь по прямому проводу докладывал Деникину 8-го февраля о необходимости назначения Врангеля Командующим Войсками в Крыму или же помощником к нему, Шиллингу.
Результат всех этих обращений и ходатайств был самый неожиданный: Главнокомандующий приказал Шиллингу оставаться Командующим войсками и самому справиться с тем, что происходит в тылу, и вместе с тем в тот же день, 8-го февраля, послал телеграмму Коменданту Севастопольской Крепости… об увольнении от службы генералов: Врангеля, Лукомского и адмирала Ненюкова.
Непосредственно вслед за тем… английский генерал Сеймур сообщил Врангелю от имени Хольмана, что Главнокомандующий требует выезда Врангеля из пределов Вооруженных Сил Юга России. Требование это обуславливалось тем, что вокруг его имени объединяются все недовольные высшим командованием.
Сам Хольман… писал Врангелю:
«…Мне причинило глубокую боль просить Вас оставить Крым… я все же счел правильным и полезным для настоящего положения просить Вас сделать это.
Я желаю Вашему Превосходительству всякого благополучия и надеюсь, что встретимся где-либо в более благоприятной обстановке...»
Таким образом произошел окончательный разрыв между Деникиным и Врангелем, и последний должен был покинуть пределы России…
Уезжая в Константинополь, Врангель в письме Деникину излил всю ту горечь, которая накопилась в его душе, вследствие неудач армии, виновником которых он считал, если не исключительно, то в большой мере Главнокомандующего.
«…Английский адмирал Сеймур передал мне… что Вы сделали ему заявление о Вашем требовании оставления мной пределов России, причем обусловили это заявление тем, что вокруг моего имени якобы объединяются все те, которые недовольны Вами...
Ровно полтора года тому назад я прибыл в Добровольческую армию и стал добровольно в Ваше подчинение, веря, что Вы честный солдат, ставящий благо Родины выше личного, и готовый жизнь свою положить за спасение отечества...
Военное счастье улыбалось Вам, росла Ваша слава и с нею вместе стали расти в Вашем сердце честолюбивые мечты.
Совпавший с целым рядом Ваших побед Ваш приказ о подчинении своем адмиралу Колчаку доказывал, конечно, противное.
Будущая история покажет, насколько этот Ваш приказ был доброволен. Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, отдавая свою жизнь на служение горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье. Не жизнь приносили Вы в жертву Родине, а только власть и неужели подчинение другому лицу для блага Родины есть жертва для честного сына ее? Эту жертву не в силах был принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами и честолюбием...
Еще в то время, когда добровольцы победоносно продвигались к сердцу России, и слух Ваш уже улавливал перезвон Московских колоколов, в сердца многих из Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабеже и насилии, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, - такая армия не могла создать Россию.
Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной позиции, ни одного узла сопротивления и отходя по местности, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая армия, начав отступление, стала безудержно катиться назад.
По мере того, как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность нашей политики и нашей стратегии, русское общество стало прозревать. Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества и назывались начальники, имена которых среди общего развала оставались незапятнанными.
Отравленный ядом честолюбия, вкусивши власть, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а о сохранении власти.
17-го октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выделить из состава Кавказской армии на помощь Добровольческой...
Стратегическое решение напрашивалось само собою: объединение сосредоточенных в районе Купянска III-го конного корпуса, IV Донского конного корпуса, Терской и отдельной Донской дивизии с вновь перебрасываемыми тремя с половиной Кубанскими дивизиями. На этом решении настаивали все три Командующих армиями, но в желании старших военачальников, армии и общества Вы уже видели для себя новую опасность. Еще по занятии Царицына, когда я и бывший в то время Начальником Штаба моей армии генерал Юзефович предложили сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы на совещании высказали достойное Вас предположение, что мы стремимся первыми войти в Москву. Теперь падение обаяния Вашего имени Вы увидели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира. Из состава Кавказской армии были взяты только две дивизии и, хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить три с половиной дивизии, время было упущено безвозвратно и вводимые в бой по частям войска поочередно терпели поражения. Еще 11 ноября Вы, в ответ на мои повторные настояния, писали мне, что после детального обсуждения отказываетесь от предложенной мной перегруппировки, а через 10 дней, когда выяснилась уже потеря Харькова и неизбежность отхода в Донецкий бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для принятия Добровольческой армии с подчинением мне конной группы. Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось...
По мере того, как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, росла тревога и неудовлетворенность, общество и армия отлично учитывали причины поражения и упреки Вашему командованию раздавались все громче и громче.
Вы видели, как пало Ваше обаяние, власть ускользала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж. 9-го декабря я подал рапорт с подробным указанием на необходимость принять спешно ряд мер для улучшения нашего положения...
Ничего сделано не было, но зато в ответ на мой рапорт, последовала Ваша телеграмма всем Командующим Армиями с указанием на то, что «некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме», с требованием беспрекословного повиновения.
В середине декабря, имея необходимость выяснить целый ряд вопросов… с генералами Сидориным и Покровским, я просил их прибыть в Ростов для свидания со мной. Телеграмма им была в копии сообщена генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем Командующим армиями; в ней указывалось на недопустимость моей телеграммы с запрещением выезда Командующим за пределы их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших ближайших помощников.
20 декабря Добрармия была расформирована, и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конницы. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше на Кубань прибыл генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы впоследствии и пытались это отрицать, намекая, что генерал Шкуро действует самовольно.
Между тем генерал Шкуро определенно заявил в печати о данном ему Вами поручении и заявление его Вашим Штабом не опровергалось. При генерале Шкуро состоял генерального Штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым, при нем же состояли два неизвестно кем командированные агенты контрразведывательного отделения, братья К. Последние специально вели агитацию против меня среди казаков, распространяя слух о моих намерениях произвести переворот, опираясь на монархистов, и о желании принять германскую ориентацию.
В конце декабря генерал Шкуро был назначен Командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск...
В Новороссийске за мною велась Вашим Штабом самая недостойная слежка, в официальных депешах Новороссийских агентов контрразведывательного отделения аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а Генерал-Квартирмейстер Вашего Штаба позволил себе в присутствии посторонних офицеров громогласно говорить о каком-то внутреннем фронте в Новороссийске с генералом Врангелем во главе.
Усиленно распространяемые Вашим Штабом слухи о намерении моем произвести переворот достигли и заграницы. В Новороссийске меня посетил прибывший из Англии г. Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена депеша от его Правительства, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мною перевороте. При этом г. Мак-Киндер высказал предположение, что поводом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мной неприязненные отношения...
В рапорте 31 декабря за № 85 я подробно изложил весь разговор, имевший место между г. Мак- Киндером и мной, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной степени, казалось бы, долженствующий рассеять Ваши опасения. Вы даже не ответили мне.
Не имея возможности принести посильную помощь защите Родины, утратив веру в вождя, в добровольное подчинение коему я стал в начале борьбы, и всякое к нему уважение, я подал в отставку...
Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это глупое и вредное, но выбросившее лозунгом борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта, вызвало бурю страстей.
Исстрадавшиеся от безвластия, изверившие в выкинутые властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее представителей, армия и общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок. Во мне увидели человека способного дать то, чего ожидали все. Капитан Орлов заявил, что подчинится лишь мне. Прибывший в Крым после Одессы генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на его место. Командующий флотом и помощник Ваш генерал Лукомский просил о том же, поддерживая его ходатайство. Целый ряд представителей общественных групп, представителей духовенства, представителей народов Крыма, просили Вас о том же. На этом же настаивали представители Союзников.
Все было тщетно.
Цепляясь за ускользавшую из Ваших рук власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и решили неуклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, «государственный переворот».
8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, руководимое лицом, «затеявшим подлую политическую игру», и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных невзирая на их высокий чин и положение».
Одновременно приказом были уволены в отставку я, генерал Лукомский, и адмирал Ненюков.
Оба приказа появились в Крыму 16 февраля, а за два дня в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой я убеждал его, как старый офицер, отдавший Родине 20 лет жизни, ради блага ее подчиниться требованиям начальников.
«Затеявшего подлую политическую игру» не было надобности разгадывать. Его имя называлось громко всеми.
Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это Вы мне передали через англичан. Переданное таким образом предложение могло быть истолковано, как сделанное по их инициативе в связи с «германской ориентацией», сведения о которой так усердно распространялись Вашими агентами. В последнем смысле и истолковывался Вашим Штабом Ваш приказ о назначении меня в Крым, против чего англичане будто бы протестовали.
Со времени увольнения меня в отставку, я считаю себя от всяких обязательств по отношению к Вам свободным и предложение Ваше для меня совершенно необязательным. Средств заставить меня его выполнить у Вас нет. Тем не менее я решаюсь оставить Россию...
Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба приходит к концу. В нее увлечены сотни и тысячи лучших сынов России, неповинных в Ваших ошибках.
Спасение их и их семейств зависит от помощи союзников, обещавших эту помощь Вам.
Кончайте же начатое Вами дело...»
…Врангель… не был свободен от промахов, излишней самоуверенности… увлекался трудно исполнимыми планами и часто ошибался в оценке и выборе людей. …имя его связано с падением Крыма...