Иван Поляков о белых. Часть IV
Из книги белогвардейского начштаба Ивана Алексеевича Полякова «Донские казаки в борьбе с большевиками».
Атаку назначили в ночь на 23 апреля, т. е. под второй день праздника Святой Пасхи. Мы рассчитывали, что в первый день праздника красногвардейцы перепьются, будут спать непробудным сном и нам удастся достигнуть цели с наименьшими потерями. /От себя: как же вы могли рассчитывать на празднование православной Пасхи красноармейцами, если, по вашим же утверждениям, все они - сатанисты, иудеи и прочие безбожные мадьяро-китайцы?/
[Читать далее]…
…у меня произошла чрезвычайно интересная встреча с полк. X... Он сообщил мне, что… отряд Дроздовского в данный момент был расположен в районе селения М. Салы. Но самая потрясающая для меня новость, которую сообщил мне мой собеседник была та, что рядом с ними деревню Б. Салы занимали немцы. Он же мне сказал, что немцы уже оккупировали всю Украину и продолжают свой марш в донскую землю. С германцами у них установились добрососедские отношения, ибо немцы гонят большевиков, а последние являются и их врагами. /От себя: так кто был немецким наймитом?/
Как при создавшихся условиях нужно было отнестись к немцам? Расценивать их нашими врагами по меньшей мере было бы наивно. Ведь нельзя же было не учитывать, что одного немецкого полка, богато снабженного тяжелой артиллерией, броневыми машинами и пулеметами, было бы достаточно, чтобы в короткий срок уничтожить, как слабые казачьи отряды, так и добровольческую армию... Придавать серьезное значение тому, будто бы наличие Добровольческой армии внушало германскому командованию большие опасения, конечно, не приходилось... Мало того, немцы были уверены, что против них донское войско воевать не будет. Я не знаю, как бы поступили кубанцы, но будучи в курсе настроения донцов, смело могу утверждать, что о защите казаками Добровольческой армии, в случае ее столкновения с германцами, не могло быть тогда и речи... /От себя: правильно, немцы - противник серьёзный. Могут и по рогам дать. Поэтому лучше с ними поддерживать союзнические отношения, а воевать - с простыми русскими работягами/.
Вопрос осуществления «восточного фронта», по-моему, был лишь мечтой и мечтой далекого будущего. Требовалось раньше сломить восточный фронт большевиков, насадить в России хотя бы приблизительный порядок и только после этого, можно было утешать себя мыслью образования фронта против германцев. Наконец, надо помнить, что оккупация немцев на казачьи области не распространилась... Серьезного значения заслуживает и отношение серой казачьей массы к немцам. …сознание «непротивления» германцам и желание ослониться на них в своей борьбе с большевиками глубоко проникло в казачьи низы. Всякую мысль о борьбе с немцами казаки считали совершенно абсурдной и дикой. Были случаи, когда они сами по собственной инициативе искали сближения с германцами, видя в них неожиданного и могущественного союзника в их борьбе с большевиками. Наконец, русская интеллигенция, освобожденная германцами от красного террора, приветствовала немцев, как своих освободителей... Подогревать чувства ненависти к немцам значило бы рубить тот сук, на котором сидели сами. Не покончив с большевиками, ввязываться… в борьбу с немцами значило бы без всякой надежды на успех бесцельно залить казачьей кровью донскую землю и снова бросить казачество в объятия Советской власти...
Положение добровольцев по сравнению с нами, конечно, было несравнимо легче. Они не были связаны с территорией, как мы. В крайнем случае, Добровольческая армия могла уйти от немцев на Волгу, в Астраханские степи или еще в какое-либо иное место. Казаки же, в массе, никуда от своих куреней уходить не желали. Они стремились только спасти свое добро и с помощью кого угодно избавиться от красных пришельцев. Не имели Добровольцы и непосредственного соприкосновения с немцами, а перед нами в 11 верстах стояли тяжелые орудия германцев, направленные на столицу Дона - Новочеркасск, которые каждую минуту могли заговорить и заговорить очень убедительно и красноречиво.
В общем, отношение кругов Добровольческой армии к немцам, вылилось тогда в весьма странную форму. Командование этой армии, прикрываясь нашими деловыми взаимоотношениями с германцами, всячески разжигало ненависть к немцам, а порой даже грозило им. Все это, естественно, вызывало и удивление и недоумение и прежде всего у немцев. А в то же время добровольческое командование считало вполне нормальным получать от нас военное снаряжение, хотя заведомо знало, что все это немецкое и кроме того, что оно получено нами только благодаря добрым отношениям, установившимся у нас с немцами. Вспоминаю, как часто при разговорах по аппарату с начальником штаба Добровольческой армии последний на мое заявление, что в данный момент мы сами ощущаем недостаток в снарядах и патронах, говорил мне: «но вы же можете в любой момент все необходимое получить от немцев». Благодаря этому создавалось положение, каковое в жизненном обиходе можно было бы охарактеризовать такими словами: добровольческие круги хотели и невинность соблюсти и капитал приобрести. Устами своего начальника штаба Добровольческая армия говорила, что она отлично понимает обстановку и признает, что при известном контакте с немцами от них можно получить все средства, необходимые для успешно борьбы с большевиками. Но поступать сама так уклонялась, больше всего заботясь о сохранении принципа верности нашим бывшим союзникам, того принципа который горячо культивировался в ставке Добровольческой армии, часто даже и в ущерб интересам самой армии. Было бы еще полбеды, если бы все это происходило без ненужного шума и вредной кичливости. К сожалению, вынужденный и безусловно необходимый наш контакт с немцами служил предметом самых яростных нападков на донское командование руководителей Добровольческой армии.
Отношение немцев к большевикам было тогда довольно неопределенное. В их действиях временами проглядывала какая-то неуверенность и осторожность, что порождало слухи о том, будто бы немцы одной рукой освобождают Украину, а другой помогают большевикам... Однако представители немецкого командования на Дону, с которыми мне приходилось иметь дело, не только недружелюбно, но явно враждебно относились к большевикам. Они просто считали их бунтовщиками-разбойниками, подлежащими беспощадному усмиренью самими крайними мерами. Военное германское командование охотно шло нам навстречу во всем том, что касалось непосредственно борьбы с большевиками. Как тогда, так и теперь у меня нет сомнения, что возьми руководители Добровольческой армии иной курс в отношении немцев, нам бы совместными усилиями при помощи германцев быстро удалось использовать богатейшие запасы Украины и Румынского фронта, в короткий срок создать настоящие армии, каковые, двинутые вглубь России, легко бы справились с большевиками, не имевшими тогда, как известно, никакой организованной надежной силы. А союзники победители не посмели бы за это бросить нам упрек и считались бы с совершившимся уже фактом... Но верхи Добровольческой армии предпочитали за снаряды и патроны платить жизнью лучших представителей нашего офицерского корпуса, нежели «унизиться» до непосредственных переговоров с немецким командованием, в результате которых могло быть обильное снабжение Добровольческой армии всеми предметами техники и военного снаряжения. К сожалению, жили предрассудками. Руководились больше сердцем, нежели здравым рассудком, не понимая, что наносят ущерб не только себе, но и нам, стоявшим на иной точке зрения.
Донская власть спрятала свои личные чувства симпатий и антипатий к немцам. Она руководилась исключительно пользой делу, всемерно стремясь использовать германцев в целях успешного завершения борьбы с большевиками.
Для выяснения причин появления немецких частей на территории Войска Донского и дальнейших намерений Германского командования Вр. Донским правительством 27 апреля была отправлена в г. Ростов делегация. Ее очень любезно принял начальник штаба 1-го армейского германского корпуса и заверил ее в лояльности германцев в отношении Войска Донского... Вместе с тем он рекомендовал нашей делегации отправиться в г. Киев в главную квартиру германской армии, оккупировавшей Украину, дабы там на месте выяснить и закрепить дальнейшие намерения высшего немецкого командования и закрепить добрососедские взаимоотношения. Это пожелание нами было выполнено… гундоровцы, митякинцы и луганцы, которые изнемогали в борьбе с большевиками, пригласили немцев помочь им и части германского корпуса Фон-Кнерцера вошли в Донецкий округ и заняли Каменскую, Усть-Белокалитвенскую станицы и часть линии юго-восточной железной дороги. К этому же времени Добровольческая армия вернулась из похода в свою колыбель под защиту Дона, расположившись в районе ст. Мечетенской. Свыше двух месяцев, окруженные слепой злобой и предательством шли добровольцы по Кубани... Но казаки кубанцы еще спали...
С юга и запада столицу Дона прочно обеспечивали немецкие и наши части...
Что касается работы штаба «Южной Группы» в эти дни, то она протекала в тяжелых и чрезвычайно ненормальных условиях. Номинально существовал высший штаб пох. атамана… но фактически он не работал. Начальник этого штаба ген. Сидорин все время отсутствовал... Офицеров генерального штаба у меня в штабе не было ни одного. Между тем, было много больших, сложных и спешных вопросов. Нормальному течению работы больше всего мешала неопределенность положения частей «Северной Группы» и оппозиционное настроение ее главы ген. Семилетова. В то же время ответственным лицом за операции и за порядок в городе был я. Однако распоряжаться частями «Северной Группы» я мог каждый раз с особого разрешения пох. атамана. Мало того, последнему нередко долго приходилось «уговаривать» ген. Семилетова согласиться на использование мною той или иной части из «Северной Группы». А обстановка зачастую требовала принятия экстренных мер, что при создавшихся условиях выполнить было немыслимо.
Наряду с этим в сознании офицерского состава «Северной Группы» посеянное руководителями Степного похода деление офицеров на «честно исполнивших свой долг» и «преступников», оставшихся в Новочеркасске 12-го февраля, дало пышные всходы. Оно вызвало у них не только высокомерное отношение к другим офицерам - неучастникам Степного похода, но зачастую и ложное понимание даже основ воинской дисциплины. Мне приходилось тратить драгоценное время еще и на борьбу с этим злом... Укажу хотя бы только на один случай, характеризующий нравы того времени. Мне по телефону сообщили, что в районе Персияновки (в тылу наших войск) взбунтовалось иногороднее население. Надо было срочно принять энергичные меры. Свободных войск, за исключением двух конных сотен партизан из «Северной Группы», которые уже несколько дней отдыхали, у меня не было. Ни пох. атамана, ни ген. Денисова в тот момент я отыскать не мог. Терять времени нельзя было. Тогда я самостоятельно решил на подавление восстания выслать одну сотню и приказал ее командира вызвать ко мне. Вскоре ко мне явился довольно развязного вида сотник. На его лице уже были видны признаки явного недовольства, что его «потревожили». Я объяснил ему обстановку и дал задачу. После этого я ожидал обычного «слушаюсь». Но вместо этого сотник разразился длинными разглагольствованиями вроде того, что я в походе не участвовал и потому не знаю, что они пережили, как измучились (хотя его сытое, лоснящееся лицо говорило как раз обратное), что за их геройство они заслужили законный отдых и что теперь другие должны бороться, и т. д. Я выслушал его, умышленно не прерывая, а затем позвал адъютанта подъесаула П. Грекова и, смотря на часы, сказал последнему: «Я сейчас приказал сотнику через три четверти часа вместе с его сотней быть у штаба в полной боевой готовности. За исполнением моего приказания вы проследите, отправившись вместе с ним». Затем, обратившись к сотнику, я добавил: «Предупреждаю вас, что если мое приказание не будет немедленно и точно выполнено, то я вас арестую и предам военно-полевому суду. При этом ручаюсь, что приговор суда будет приведен в исполнение сегодня же и ранее, чем могут последовать какие-либо вмешательства и заступничества. Я жду сотню ровно через три четверти часа»...
Этот случай, конечно, не остался тайной. Со стороны штаба пох. атамана, он вызвал разнообразные комментарии и резкое осуждение моей суровой решительности... В дело, как и нужно было ожидать, вмешался и ген. Семилетов. Он вызвал меня к телефону и начал меня упрекать в превышении власти и беззаконных действиях. …после этого, я был причислен к лику заклятых врагов возглавителей Степного похода...
…
На борьбу с Советской властью казаки восставали только для защиты своих очагов и станиц и потому конечную цель борьбы видели в освобождении от большевиков границ Войска Донского. Дальше этого их намерения в то время не простирались. Всякие разговоры о движении на Москву или для освобождения от большевиков соседних губерний тогда были еще и преждевременны и опасны для дела. ...требовалось к этому деликатному вопросу подойти весьма осторожно, исподволь работая над изменением психологии казачества.
Лица, возглавлявшие казачье освободительное движение и близко стоявшие к казачьей массе, прекрасно знали ее настроение. В соответствии с этим они вынуждены были держать курс своей политики. Вожди Добровольческой армии, свободной от территории и народа, наоборот, высоко держали знамя движения на Москву... С их точки зрения необходимо было те же лозунги муссировать и в Войске донском... Они упорно продолжали стоять на своем. Уже с первых дней соприкосновения Донского и Добровольческого командований различное понимание и разная оценка положения создали неблагоприятную почву для установления дружеских взаимоотношений. В дальнейшем расхождения во взглядах на политику и характер борьбы с большевиками стали расти. В дальнейшем все приняло такую острую форму, которая совершенно исключила возможность добрососедского сотрудничества между двумя главными организациями на юге - Доном и Добровольческой армией, преследовавших, в сущности, одну и ту же цель - уничтожение большевизма.
Для ознакомления с положением на Дону 27 апреля в Новочеркасск прибыли представители Добровольческой армии... Наибольший интерес делегаты проявили к вопросу конструкции будущей донской власти и особенно к вопросу верховного командования над войсками, оперирующими на территории Войска Донского и, наконец, отношению донского казачества к немцам... Уже первые шаги посланцев Добровольческой армии ясно показали нам их стремление нащупать почву и отыскать пути для подчинения Дона Добровольческому командованию. На первый их вопрос им было отвечено, что вероятно будет избран Войсковой атаман и ему вручена полная власть. Что касается отношения к Добровольческой армии, то Временное донское правительство заверило, что оно - самое дружеское... По вопросу о верховном командовании определенно было сказано, что таковое… должно принадлежать только Войсковому атаману, а пока пох. атаману. Говоря о немцах, Временное донское правительство указало, что появление их на Дону произошло неожиданно для казаков, что это прискорбный и обидный факт, но, учитывая положение и свои силы, казаки никаких враждебных действий по отношению к германцам предпринимать не будут...
Ответы Временного донского правительства не понравились представителям Добровольческой армии.
…командование Добровольческой армии стремилось в лице донского казачества получить богатые пополнения людьми и материальной частью, а в действительности нашло… фактически от них независящее временное государственное образование. В глазах генерала Деникина и его ближайшего окружения область Войска Донского была лишь частью России, как и всякая другая губерния. На самом деле такое мнение было ошибочно... Как только добровольцы вернулись на Дон, ген. Деникин тотчас же проявил желание наложить свою руку и на Войско Донское. Он не считался с тем, что оно само уже успешно боролось с большевиками и что он не только ничем не мог помочь войску, но, наоборот, сам нуждался в его помощи...
Для пополнения рядов действующей армии была объявлена принудительная мобилизация казаков... Все лица, уклонявшиеся от нее, предавались «Суду Защиты Дона», немилосердно каравшему ослушников. …Круг постановил… всех казаков, участвующих в советских войсках и большевистских организациях, исключить из казачьего сословия… …я был убежденным сторонником того, чтобы о каждом случае нарушения приказа кем бы то ни было и последовавшем затем строгим наказанием, вплоть до расстрела, широко оповещать население, напоминая этим, что приказы опубликованы для исполнения, а с нарушителями их власть поступает строго по законам военного времени...
«России нет, Россия больна, поругана и истерзана, - говорил П. Н. Краснов, - Дон сейчас одинок и ему необходимо впредь до восстановления России сделаться самостоятельным... Все, кто против большевиков - наши союзники. С немцами казаки воевать не могут; их приход надо использовать в целях успешной борьбы с большевиками…»
С большим вниманием слушали казаки увлекательную речь П. Н. Краснова, столь близкую их сердцу и столь отвечающую запросам и пониманию событий самими членами Круга...
Покинув заседание Круга, я долгое время находился под впечатлением его речи. У меня невольно крепла мысль, что именно этот человек сумеет найти почетный выход войску из весьма сложных обстоятельств, сможет поднять и увлечь казачество на борьбу с большевиками и, кроме того, действительно осуществить идею временной самостоятельности Дона, с чем так долго бились Калединское правительство и предшествующие Войсковые Круги и что им оказалось не по силам провести в жизнь...
Предстояло творить и П. Н. Краснов предпочел работать один, будучи убежденным сторонником того, что на такую работу коллектив неспособен. Свою мысль он однажды образно выразил так: «Творчество никогда не было уделом коллектива. Мадонну Рафаэля создал Рафаэль, а не комитет художников». Заслуживает внимания и то, что серые члены Круга, простые казаки - фронтовики чутьем угадывали крайнюю нужду иметь в тот момент во главе войска атамана, наделенного неограниченными полномочиями. И как ни странно, но часть интеллигенции понять этого не хотела. …атаману в первую очередь бросили обвинение в стремлении к абсолютизму. Обвинение подхватили «степняки» во главе с пох. атаманом ген. Поповым. Последний, кстати сказать, сославшись на переутомление, демонстративно не пожелал работать с ген. Красновым. У Попова нашлась кучка единомышленников, живших мыслью, что только он должен и может быть донским атаманом. Они забывали, что генерал П. Попов был случайно вынесен на вершину волной казачьего движения и не учитывали, что он совершенно неспособен к занятию такого поста. Избрание Краснова атаманом разрушило их планы и сделало несбыточными их мечты о разных ролях и постах, заранее ими распределенных между собой. Раздраженные этим, горя личной злобой и местью, они ушли в лагерь недовольных, пополнив собой ряды зарождавшейся тогда «оппозиции».
А между тем, Войско Донское еще находилось под непосредственной угрозой противника и переживало такой момент, когда обстановка повелительно диктовала необходимость полного напряжения всех живых сил, когда требовалось во имя блага Дона и России отбросить личные счеты и работать не покладая рук.
…в кругах Добровольческой армии… видели лишь лишнее доказательство, что Дон стремится стать на путь временной самостоятельности, независимо от Добровольческой армии. Это не отвечало взглядам генерала Деникина и дало почву для обвинения Дона и особенно атамана Краснова в «самостийности».
...
Вся торгово-промышленная жизнь края была парализована: цены на все бешено возросли, в городах ощущался сильный недостаток в продовольствии, и это в то время как Дон изобиловал хлебом, жирами, рыбой, молоком и маслом. Застой в торговле и уменьшение товаров породили беззастенчивую спекуляцию. Появился целый класс посредников, эксплуатировавших крайнюю нужду обывателя. В погоне за легкой наживой этим занялись не только мелкие торговцы, но солидные фирмы и даже частные лица, в том числе иногда и офицеры, не гнушавшиеся сменить погоны на звание комиссионера.
…в разных местах области… происходили выступления отдельных станиц и хуторов... Если станицы охотно помогали одна другой живой силой и провиантом, то этого нельзя оказать в отношении оружия. Ни пушками, ни пулеметами, ни винтовками казаки ни за что не хотели делиться с соседями и на этой почве… происходило много недоразумений и взаимных обвинений...
Поголовная мобилизация казаков для борьбы с советскими войсками на Дону, оторвав от дела почти все рабочие руки, грозила совсем разрушить экономическую жизнь страны...
…в Войске состояло около 6 000 офицеров. Исходя из этой цыфры было признано, что такого количества офицеров более чем достаточно для нашей армии и потому сначала было решено не задерживать желающих уходить в отставку. Однако как показала жизнь, такая мера оказалась неудачной. …данным разрешением пожелало воспользоваться очень большое количество офицеров...
…нужно было еще и убеждать казаков, что они посылаются помочь своим сбросить большевиков... А сколько было отказов от повиновения, нежеланий исполнять боевые приказы, нежеланий удаляться от своих станиц, дезертирств и распылений целых частей. Обычно станичники рассуждали так: свою станицу освободили, противника близко нет, ну, значит, нет и опасности моей хате, а потому можно идти по домам...
Малейший промах грозил тяжелыми и непоправимыми последствиями. С целью, например, прекратить дезертирство, было установлено, что за всякого дезертира соответствующая станица немедленно выставляет другого казака старшего возраста, а в полку не производится увольнение от службы и в отпуск до тех пор, пока не будут заполнены места бежавших. Такая мера дала отличные результаты. Казаки из-за шкурного вопроса, сами следили один за другом и спешили выдать начальству каждого пойманного или намеревавшего дезертировать.
Что касается неказачьего населения области, то право смешно серьезно говорить о каком-то среди него воодушевлении. Наглядной иллюстрацией высказанного служат хотя бы слободы Орловка и Мартыновка, превращенные иногородними в своеобразные цитадели, о которые в течение долгого времени разбивались все казачьи атаки. Отношение иногороднего элемента к казачеству как нельзя лучше характеризует и то, что 5 мая 1918 года, т. е. тогда, когда у казаков был очевидный успех и они уже освободили от большевиков гор. Новочеркасск, а гор. Ростов около двух недель прочно занимала казачья конница и немецкая пехота, наводя там нужный порядок, - иногороднее население Ростовского округа нелегально созывает съезд с целью «создания ударной армии против контрреволюции, поднятой казаками и добровольцами». И результат таков: из 27 наказов, данных делегатам, в 15 требовалась немедленная мобилизация против казаков, в 3-х указывалось присоединиться к большинству и только 9 было против мобилизации.
Не менее ярко показывает настроение иногородних и следующий факт. Иногородние новобранцы, в количестве нескольких тысяч человек, предназначенные для укомплектования молодой армии, под охраной казаков были размещены в бараках Хотунка... В первый день их прибытия случайно погасло электричество. Воспользовавшись наступившей темнотой, они начали неистово петь «интернационал» и дикими криками «ура» приветствовать Советскую власть в лице Ленина, Троцкого и К°...
В общем могу утверждать, что только самый незначительный процент иногородних был на стороне казаков. Если же в тылу области было относительное спокойствие и порядок и при генерале Краснове не имели места большевистские восстания, что часто происходило в тылу Добровольческой армии, то это объясняется отнюдь не горячими симпатиями неказачьего населения к донской власти или к антибольшевистскому движению, а исключительно разумными мерами, своевременно принятыми военным командованием. …начальник штаба Войска уделял добрую половину своего времени и во всяком случае не менее, чем фронту, на поддержание образцового порядка в тылу, зорко следя за настроением в нем и всемерно стремясь в корне задушить случайный бесшабашный разгул... В больших и даже малых населенных пунктах… стояли воинские гарнизоны, железные дороги охранялись, была восстановлена милиция, а население определенно знало и видело, что… с ослушниками и нарушителями закона и порядка эта власть поступает сурово и беспощадно.
Что это не были только слова или обычная угроза, укажу хотя бы на случай нападения в октябре месяце 1918 года в слободе Степановке на казачий разъезд... Командующий армией… положил следующую резолюцию: «за убитого казака приказываю в слободе Степановке повесить десять жителей, наложить контрибуцию в 200 тысяч рублей, за пленение офицера сжечь всю деревню…»
Атаку назначили в ночь на 23 апреля, т. е. под второй день праздника Святой Пасхи. Мы рассчитывали, что в первый день праздника красногвардейцы перепьются, будут спать непробудным сном и нам удастся достигнуть цели с наименьшими потерями. /От себя: как же вы могли рассчитывать на празднование православной Пасхи красноармейцами, если, по вашим же утверждениям, все они - сатанисты, иудеи и прочие безбожные мадьяро-китайцы?/
[Читать далее]…
…у меня произошла чрезвычайно интересная встреча с полк. X... Он сообщил мне, что… отряд Дроздовского в данный момент был расположен в районе селения М. Салы. Но самая потрясающая для меня новость, которую сообщил мне мой собеседник была та, что рядом с ними деревню Б. Салы занимали немцы. Он же мне сказал, что немцы уже оккупировали всю Украину и продолжают свой марш в донскую землю. С германцами у них установились добрососедские отношения, ибо немцы гонят большевиков, а последние являются и их врагами. /От себя: так кто был немецким наймитом?/
Как при создавшихся условиях нужно было отнестись к немцам? Расценивать их нашими врагами по меньшей мере было бы наивно. Ведь нельзя же было не учитывать, что одного немецкого полка, богато снабженного тяжелой артиллерией, броневыми машинами и пулеметами, было бы достаточно, чтобы в короткий срок уничтожить, как слабые казачьи отряды, так и добровольческую армию... Придавать серьезное значение тому, будто бы наличие Добровольческой армии внушало германскому командованию большие опасения, конечно, не приходилось... Мало того, немцы были уверены, что против них донское войско воевать не будет. Я не знаю, как бы поступили кубанцы, но будучи в курсе настроения донцов, смело могу утверждать, что о защите казаками Добровольческой армии, в случае ее столкновения с германцами, не могло быть тогда и речи... /От себя: правильно, немцы - противник серьёзный. Могут и по рогам дать. Поэтому лучше с ними поддерживать союзнические отношения, а воевать - с простыми русскими работягами/.
Вопрос осуществления «восточного фронта», по-моему, был лишь мечтой и мечтой далекого будущего. Требовалось раньше сломить восточный фронт большевиков, насадить в России хотя бы приблизительный порядок и только после этого, можно было утешать себя мыслью образования фронта против германцев. Наконец, надо помнить, что оккупация немцев на казачьи области не распространилась... Серьезного значения заслуживает и отношение серой казачьей массы к немцам. …сознание «непротивления» германцам и желание ослониться на них в своей борьбе с большевиками глубоко проникло в казачьи низы. Всякую мысль о борьбе с немцами казаки считали совершенно абсурдной и дикой. Были случаи, когда они сами по собственной инициативе искали сближения с германцами, видя в них неожиданного и могущественного союзника в их борьбе с большевиками. Наконец, русская интеллигенция, освобожденная германцами от красного террора, приветствовала немцев, как своих освободителей... Подогревать чувства ненависти к немцам значило бы рубить тот сук, на котором сидели сами. Не покончив с большевиками, ввязываться… в борьбу с немцами значило бы без всякой надежды на успех бесцельно залить казачьей кровью донскую землю и снова бросить казачество в объятия Советской власти...
Положение добровольцев по сравнению с нами, конечно, было несравнимо легче. Они не были связаны с территорией, как мы. В крайнем случае, Добровольческая армия могла уйти от немцев на Волгу, в Астраханские степи или еще в какое-либо иное место. Казаки же, в массе, никуда от своих куреней уходить не желали. Они стремились только спасти свое добро и с помощью кого угодно избавиться от красных пришельцев. Не имели Добровольцы и непосредственного соприкосновения с немцами, а перед нами в 11 верстах стояли тяжелые орудия германцев, направленные на столицу Дона - Новочеркасск, которые каждую минуту могли заговорить и заговорить очень убедительно и красноречиво.
В общем, отношение кругов Добровольческой армии к немцам, вылилось тогда в весьма странную форму. Командование этой армии, прикрываясь нашими деловыми взаимоотношениями с германцами, всячески разжигало ненависть к немцам, а порой даже грозило им. Все это, естественно, вызывало и удивление и недоумение и прежде всего у немцев. А в то же время добровольческое командование считало вполне нормальным получать от нас военное снаряжение, хотя заведомо знало, что все это немецкое и кроме того, что оно получено нами только благодаря добрым отношениям, установившимся у нас с немцами. Вспоминаю, как часто при разговорах по аппарату с начальником штаба Добровольческой армии последний на мое заявление, что в данный момент мы сами ощущаем недостаток в снарядах и патронах, говорил мне: «но вы же можете в любой момент все необходимое получить от немцев». Благодаря этому создавалось положение, каковое в жизненном обиходе можно было бы охарактеризовать такими словами: добровольческие круги хотели и невинность соблюсти и капитал приобрести. Устами своего начальника штаба Добровольческая армия говорила, что она отлично понимает обстановку и признает, что при известном контакте с немцами от них можно получить все средства, необходимые для успешно борьбы с большевиками. Но поступать сама так уклонялась, больше всего заботясь о сохранении принципа верности нашим бывшим союзникам, того принципа который горячо культивировался в ставке Добровольческой армии, часто даже и в ущерб интересам самой армии. Было бы еще полбеды, если бы все это происходило без ненужного шума и вредной кичливости. К сожалению, вынужденный и безусловно необходимый наш контакт с немцами служил предметом самых яростных нападков на донское командование руководителей Добровольческой армии.
Отношение немцев к большевикам было тогда довольно неопределенное. В их действиях временами проглядывала какая-то неуверенность и осторожность, что порождало слухи о том, будто бы немцы одной рукой освобождают Украину, а другой помогают большевикам... Однако представители немецкого командования на Дону, с которыми мне приходилось иметь дело, не только недружелюбно, но явно враждебно относились к большевикам. Они просто считали их бунтовщиками-разбойниками, подлежащими беспощадному усмиренью самими крайними мерами. Военное германское командование охотно шло нам навстречу во всем том, что касалось непосредственно борьбы с большевиками. Как тогда, так и теперь у меня нет сомнения, что возьми руководители Добровольческой армии иной курс в отношении немцев, нам бы совместными усилиями при помощи германцев быстро удалось использовать богатейшие запасы Украины и Румынского фронта, в короткий срок создать настоящие армии, каковые, двинутые вглубь России, легко бы справились с большевиками, не имевшими тогда, как известно, никакой организованной надежной силы. А союзники победители не посмели бы за это бросить нам упрек и считались бы с совершившимся уже фактом... Но верхи Добровольческой армии предпочитали за снаряды и патроны платить жизнью лучших представителей нашего офицерского корпуса, нежели «унизиться» до непосредственных переговоров с немецким командованием, в результате которых могло быть обильное снабжение Добровольческой армии всеми предметами техники и военного снаряжения. К сожалению, жили предрассудками. Руководились больше сердцем, нежели здравым рассудком, не понимая, что наносят ущерб не только себе, но и нам, стоявшим на иной точке зрения.
Донская власть спрятала свои личные чувства симпатий и антипатий к немцам. Она руководилась исключительно пользой делу, всемерно стремясь использовать германцев в целях успешного завершения борьбы с большевиками.
Для выяснения причин появления немецких частей на территории Войска Донского и дальнейших намерений Германского командования Вр. Донским правительством 27 апреля была отправлена в г. Ростов делегация. Ее очень любезно принял начальник штаба 1-го армейского германского корпуса и заверил ее в лояльности германцев в отношении Войска Донского... Вместе с тем он рекомендовал нашей делегации отправиться в г. Киев в главную квартиру германской армии, оккупировавшей Украину, дабы там на месте выяснить и закрепить дальнейшие намерения высшего немецкого командования и закрепить добрососедские взаимоотношения. Это пожелание нами было выполнено… гундоровцы, митякинцы и луганцы, которые изнемогали в борьбе с большевиками, пригласили немцев помочь им и части германского корпуса Фон-Кнерцера вошли в Донецкий округ и заняли Каменскую, Усть-Белокалитвенскую станицы и часть линии юго-восточной железной дороги. К этому же времени Добровольческая армия вернулась из похода в свою колыбель под защиту Дона, расположившись в районе ст. Мечетенской. Свыше двух месяцев, окруженные слепой злобой и предательством шли добровольцы по Кубани... Но казаки кубанцы еще спали...
С юга и запада столицу Дона прочно обеспечивали немецкие и наши части...
Что касается работы штаба «Южной Группы» в эти дни, то она протекала в тяжелых и чрезвычайно ненормальных условиях. Номинально существовал высший штаб пох. атамана… но фактически он не работал. Начальник этого штаба ген. Сидорин все время отсутствовал... Офицеров генерального штаба у меня в штабе не было ни одного. Между тем, было много больших, сложных и спешных вопросов. Нормальному течению работы больше всего мешала неопределенность положения частей «Северной Группы» и оппозиционное настроение ее главы ген. Семилетова. В то же время ответственным лицом за операции и за порядок в городе был я. Однако распоряжаться частями «Северной Группы» я мог каждый раз с особого разрешения пох. атамана. Мало того, последнему нередко долго приходилось «уговаривать» ген. Семилетова согласиться на использование мною той или иной части из «Северной Группы». А обстановка зачастую требовала принятия экстренных мер, что при создавшихся условиях выполнить было немыслимо.
Наряду с этим в сознании офицерского состава «Северной Группы» посеянное руководителями Степного похода деление офицеров на «честно исполнивших свой долг» и «преступников», оставшихся в Новочеркасске 12-го февраля, дало пышные всходы. Оно вызвало у них не только высокомерное отношение к другим офицерам - неучастникам Степного похода, но зачастую и ложное понимание даже основ воинской дисциплины. Мне приходилось тратить драгоценное время еще и на борьбу с этим злом... Укажу хотя бы только на один случай, характеризующий нравы того времени. Мне по телефону сообщили, что в районе Персияновки (в тылу наших войск) взбунтовалось иногороднее население. Надо было срочно принять энергичные меры. Свободных войск, за исключением двух конных сотен партизан из «Северной Группы», которые уже несколько дней отдыхали, у меня не было. Ни пох. атамана, ни ген. Денисова в тот момент я отыскать не мог. Терять времени нельзя было. Тогда я самостоятельно решил на подавление восстания выслать одну сотню и приказал ее командира вызвать ко мне. Вскоре ко мне явился довольно развязного вида сотник. На его лице уже были видны признаки явного недовольства, что его «потревожили». Я объяснил ему обстановку и дал задачу. После этого я ожидал обычного «слушаюсь». Но вместо этого сотник разразился длинными разглагольствованиями вроде того, что я в походе не участвовал и потому не знаю, что они пережили, как измучились (хотя его сытое, лоснящееся лицо говорило как раз обратное), что за их геройство они заслужили законный отдых и что теперь другие должны бороться, и т. д. Я выслушал его, умышленно не прерывая, а затем позвал адъютанта подъесаула П. Грекова и, смотря на часы, сказал последнему: «Я сейчас приказал сотнику через три четверти часа вместе с его сотней быть у штаба в полной боевой готовности. За исполнением моего приказания вы проследите, отправившись вместе с ним». Затем, обратившись к сотнику, я добавил: «Предупреждаю вас, что если мое приказание не будет немедленно и точно выполнено, то я вас арестую и предам военно-полевому суду. При этом ручаюсь, что приговор суда будет приведен в исполнение сегодня же и ранее, чем могут последовать какие-либо вмешательства и заступничества. Я жду сотню ровно через три четверти часа»...
Этот случай, конечно, не остался тайной. Со стороны штаба пох. атамана, он вызвал разнообразные комментарии и резкое осуждение моей суровой решительности... В дело, как и нужно было ожидать, вмешался и ген. Семилетов. Он вызвал меня к телефону и начал меня упрекать в превышении власти и беззаконных действиях. …после этого, я был причислен к лику заклятых врагов возглавителей Степного похода...
…
На борьбу с Советской властью казаки восставали только для защиты своих очагов и станиц и потому конечную цель борьбы видели в освобождении от большевиков границ Войска Донского. Дальше этого их намерения в то время не простирались. Всякие разговоры о движении на Москву или для освобождения от большевиков соседних губерний тогда были еще и преждевременны и опасны для дела. ...требовалось к этому деликатному вопросу подойти весьма осторожно, исподволь работая над изменением психологии казачества.
Лица, возглавлявшие казачье освободительное движение и близко стоявшие к казачьей массе, прекрасно знали ее настроение. В соответствии с этим они вынуждены были держать курс своей политики. Вожди Добровольческой армии, свободной от территории и народа, наоборот, высоко держали знамя движения на Москву... С их точки зрения необходимо было те же лозунги муссировать и в Войске донском... Они упорно продолжали стоять на своем. Уже с первых дней соприкосновения Донского и Добровольческого командований различное понимание и разная оценка положения создали неблагоприятную почву для установления дружеских взаимоотношений. В дальнейшем расхождения во взглядах на политику и характер борьбы с большевиками стали расти. В дальнейшем все приняло такую острую форму, которая совершенно исключила возможность добрососедского сотрудничества между двумя главными организациями на юге - Доном и Добровольческой армией, преследовавших, в сущности, одну и ту же цель - уничтожение большевизма.
Для ознакомления с положением на Дону 27 апреля в Новочеркасск прибыли представители Добровольческой армии... Наибольший интерес делегаты проявили к вопросу конструкции будущей донской власти и особенно к вопросу верховного командования над войсками, оперирующими на территории Войска Донского и, наконец, отношению донского казачества к немцам... Уже первые шаги посланцев Добровольческой армии ясно показали нам их стремление нащупать почву и отыскать пути для подчинения Дона Добровольческому командованию. На первый их вопрос им было отвечено, что вероятно будет избран Войсковой атаман и ему вручена полная власть. Что касается отношения к Добровольческой армии, то Временное донское правительство заверило, что оно - самое дружеское... По вопросу о верховном командовании определенно было сказано, что таковое… должно принадлежать только Войсковому атаману, а пока пох. атаману. Говоря о немцах, Временное донское правительство указало, что появление их на Дону произошло неожиданно для казаков, что это прискорбный и обидный факт, но, учитывая положение и свои силы, казаки никаких враждебных действий по отношению к германцам предпринимать не будут...
Ответы Временного донского правительства не понравились представителям Добровольческой армии.
…командование Добровольческой армии стремилось в лице донского казачества получить богатые пополнения людьми и материальной частью, а в действительности нашло… фактически от них независящее временное государственное образование. В глазах генерала Деникина и его ближайшего окружения область Войска Донского была лишь частью России, как и всякая другая губерния. На самом деле такое мнение было ошибочно... Как только добровольцы вернулись на Дон, ген. Деникин тотчас же проявил желание наложить свою руку и на Войско Донское. Он не считался с тем, что оно само уже успешно боролось с большевиками и что он не только ничем не мог помочь войску, но, наоборот, сам нуждался в его помощи...
Для пополнения рядов действующей армии была объявлена принудительная мобилизация казаков... Все лица, уклонявшиеся от нее, предавались «Суду Защиты Дона», немилосердно каравшему ослушников. …Круг постановил… всех казаков, участвующих в советских войсках и большевистских организациях, исключить из казачьего сословия… …я был убежденным сторонником того, чтобы о каждом случае нарушения приказа кем бы то ни было и последовавшем затем строгим наказанием, вплоть до расстрела, широко оповещать население, напоминая этим, что приказы опубликованы для исполнения, а с нарушителями их власть поступает строго по законам военного времени...
«России нет, Россия больна, поругана и истерзана, - говорил П. Н. Краснов, - Дон сейчас одинок и ему необходимо впредь до восстановления России сделаться самостоятельным... Все, кто против большевиков - наши союзники. С немцами казаки воевать не могут; их приход надо использовать в целях успешной борьбы с большевиками…»
С большим вниманием слушали казаки увлекательную речь П. Н. Краснова, столь близкую их сердцу и столь отвечающую запросам и пониманию событий самими членами Круга...
Покинув заседание Круга, я долгое время находился под впечатлением его речи. У меня невольно крепла мысль, что именно этот человек сумеет найти почетный выход войску из весьма сложных обстоятельств, сможет поднять и увлечь казачество на борьбу с большевиками и, кроме того, действительно осуществить идею временной самостоятельности Дона, с чем так долго бились Калединское правительство и предшествующие Войсковые Круги и что им оказалось не по силам провести в жизнь...
Предстояло творить и П. Н. Краснов предпочел работать один, будучи убежденным сторонником того, что на такую работу коллектив неспособен. Свою мысль он однажды образно выразил так: «Творчество никогда не было уделом коллектива. Мадонну Рафаэля создал Рафаэль, а не комитет художников». Заслуживает внимания и то, что серые члены Круга, простые казаки - фронтовики чутьем угадывали крайнюю нужду иметь в тот момент во главе войска атамана, наделенного неограниченными полномочиями. И как ни странно, но часть интеллигенции понять этого не хотела. …атаману в первую очередь бросили обвинение в стремлении к абсолютизму. Обвинение подхватили «степняки» во главе с пох. атаманом ген. Поповым. Последний, кстати сказать, сославшись на переутомление, демонстративно не пожелал работать с ген. Красновым. У Попова нашлась кучка единомышленников, живших мыслью, что только он должен и может быть донским атаманом. Они забывали, что генерал П. Попов был случайно вынесен на вершину волной казачьего движения и не учитывали, что он совершенно неспособен к занятию такого поста. Избрание Краснова атаманом разрушило их планы и сделало несбыточными их мечты о разных ролях и постах, заранее ими распределенных между собой. Раздраженные этим, горя личной злобой и местью, они ушли в лагерь недовольных, пополнив собой ряды зарождавшейся тогда «оппозиции».
А между тем, Войско Донское еще находилось под непосредственной угрозой противника и переживало такой момент, когда обстановка повелительно диктовала необходимость полного напряжения всех живых сил, когда требовалось во имя блага Дона и России отбросить личные счеты и работать не покладая рук.
…в кругах Добровольческой армии… видели лишь лишнее доказательство, что Дон стремится стать на путь временной самостоятельности, независимо от Добровольческой армии. Это не отвечало взглядам генерала Деникина и дало почву для обвинения Дона и особенно атамана Краснова в «самостийности».
...
Вся торгово-промышленная жизнь края была парализована: цены на все бешено возросли, в городах ощущался сильный недостаток в продовольствии, и это в то время как Дон изобиловал хлебом, жирами, рыбой, молоком и маслом. Застой в торговле и уменьшение товаров породили беззастенчивую спекуляцию. Появился целый класс посредников, эксплуатировавших крайнюю нужду обывателя. В погоне за легкой наживой этим занялись не только мелкие торговцы, но солидные фирмы и даже частные лица, в том числе иногда и офицеры, не гнушавшиеся сменить погоны на звание комиссионера.
…в разных местах области… происходили выступления отдельных станиц и хуторов... Если станицы охотно помогали одна другой живой силой и провиантом, то этого нельзя оказать в отношении оружия. Ни пушками, ни пулеметами, ни винтовками казаки ни за что не хотели делиться с соседями и на этой почве… происходило много недоразумений и взаимных обвинений...
Поголовная мобилизация казаков для борьбы с советскими войсками на Дону, оторвав от дела почти все рабочие руки, грозила совсем разрушить экономическую жизнь страны...
…в Войске состояло около 6 000 офицеров. Исходя из этой цыфры было признано, что такого количества офицеров более чем достаточно для нашей армии и потому сначала было решено не задерживать желающих уходить в отставку. Однако как показала жизнь, такая мера оказалась неудачной. …данным разрешением пожелало воспользоваться очень большое количество офицеров...
…нужно было еще и убеждать казаков, что они посылаются помочь своим сбросить большевиков... А сколько было отказов от повиновения, нежеланий исполнять боевые приказы, нежеланий удаляться от своих станиц, дезертирств и распылений целых частей. Обычно станичники рассуждали так: свою станицу освободили, противника близко нет, ну, значит, нет и опасности моей хате, а потому можно идти по домам...
Малейший промах грозил тяжелыми и непоправимыми последствиями. С целью, например, прекратить дезертирство, было установлено, что за всякого дезертира соответствующая станица немедленно выставляет другого казака старшего возраста, а в полку не производится увольнение от службы и в отпуск до тех пор, пока не будут заполнены места бежавших. Такая мера дала отличные результаты. Казаки из-за шкурного вопроса, сами следили один за другом и спешили выдать начальству каждого пойманного или намеревавшего дезертировать.
Что касается неказачьего населения области, то право смешно серьезно говорить о каком-то среди него воодушевлении. Наглядной иллюстрацией высказанного служат хотя бы слободы Орловка и Мартыновка, превращенные иногородними в своеобразные цитадели, о которые в течение долгого времени разбивались все казачьи атаки. Отношение иногороднего элемента к казачеству как нельзя лучше характеризует и то, что 5 мая 1918 года, т. е. тогда, когда у казаков был очевидный успех и они уже освободили от большевиков гор. Новочеркасск, а гор. Ростов около двух недель прочно занимала казачья конница и немецкая пехота, наводя там нужный порядок, - иногороднее население Ростовского округа нелегально созывает съезд с целью «создания ударной армии против контрреволюции, поднятой казаками и добровольцами». И результат таков: из 27 наказов, данных делегатам, в 15 требовалась немедленная мобилизация против казаков, в 3-х указывалось присоединиться к большинству и только 9 было против мобилизации.
Не менее ярко показывает настроение иногородних и следующий факт. Иногородние новобранцы, в количестве нескольких тысяч человек, предназначенные для укомплектования молодой армии, под охраной казаков были размещены в бараках Хотунка... В первый день их прибытия случайно погасло электричество. Воспользовавшись наступившей темнотой, они начали неистово петь «интернационал» и дикими криками «ура» приветствовать Советскую власть в лице Ленина, Троцкого и К°...
В общем могу утверждать, что только самый незначительный процент иногородних был на стороне казаков. Если же в тылу области было относительное спокойствие и порядок и при генерале Краснове не имели места большевистские восстания, что часто происходило в тылу Добровольческой армии, то это объясняется отнюдь не горячими симпатиями неказачьего населения к донской власти или к антибольшевистскому движению, а исключительно разумными мерами, своевременно принятыми военным командованием. …начальник штаба Войска уделял добрую половину своего времени и во всяком случае не менее, чем фронту, на поддержание образцового порядка в тылу, зорко следя за настроением в нем и всемерно стремясь в корне задушить случайный бесшабашный разгул... В больших и даже малых населенных пунктах… стояли воинские гарнизоны, железные дороги охранялись, была восстановлена милиция, а население определенно знало и видело, что… с ослушниками и нарушителями закона и порядка эта власть поступает сурово и беспощадно.
Что это не были только слова или обычная угроза, укажу хотя бы на случай нападения в октябре месяце 1918 года в слободе Степановке на казачий разъезд... Командующий армией… положил следующую резолюцию: «за убитого казака приказываю в слободе Степановке повесить десять жителей, наложить контрибуцию в 200 тысяч рублей, за пленение офицера сжечь всю деревню…»