Иван Коноплин о белых. Часть I
Из книги Ивана Степановича Коноплина «Бескрестные могилы».
Это было в смятенные дни 18-19 гг...
Антибольшевистские гражданские и военные организации в беспорядке отступали на юг; иные отходили к западу, намереваясь пробраться через германскую границу. Разбросанные по всем углам Украины отряды спешно и неорганизованно снимались с места и тоже уходили... Все перемешались: балабачановцы дрались с гетмановцами, эристовцы с кирпичевскими группами, петлюровцы сами с собой... Все эти стычки носили характер случайностей, но без убитых и раненых дело не обходилось.
[Читать далее]Со всех сторон на нас ползли черные, непроверенные слухи, обрывки случайных известий, беглые намеки, но фактического столкновения с большевиками не было...
Измученные и обессиленные переходами люди часто падали в снег и замерзали. Редко кто заботился о их судьбе. Среди отступающих развилось пьянство - пили по деревням «самогонку», губительно разрывающую и без того неорганизованные антибольшевистские ряды.
...
Ночевали в селах, по избам. Крестьяне допытывались, кто мы такие: «чи петлюровцы, чи большовики, чи гетьманцы?..» Что надо было отвечать, когда мы сами запутались и не знали, кто мы?..
- Ну, так чья же возьмет? - задавали по селам вопрос.
Я тогда же подумал: как далеко стоит крестьянин от заразы гражданской бойни; мы сами нарушаем это ценное спокойствие его души и тянем его за собой в непролазный омут политической борьбы.
В одном селе перед Днепром я ночевал в избе старика. …он спросил меня:
- А чи долго оно это будет?
- Что, дед? - удивился я.
- А такой порядок.
- Какой?
- Да война эта проклятая. Воюют, воюют, а толку никоторого. То за гетьмана, то за Петлюру, то еще выдумают кого-нибудь. Украина... гм... да я всю жизнь прожил, ниякой Украины не знав, да и знать не хочу... ниякого убивства да грабежу не было...
Что можно было ответить старику, у которого в руках седая правда: «без убивства и грабежу...»
…
По улицам… метались на разгоряченных лошадях украинские казаки с красными, черными, синими шлыками. Они наводили панику на жителей своей бесшабашной «храбростью». Мы разместились в еврейском квартале... Офицеры и солдаты тотчас отправились в центр, к ресторанам...
К ночи в Белую Церковь стеклось множество частей... В ресторанах началось пьянство. В переулках появились драки. Перепившиеся солдаты избивали непокорных им «большевиков» из местного населения. Около двух часов ночи в центре вспыхнула бойня: «украинские» броневики столкнулись с кирпичевской группой, объявившей себя «частью русской армии»... Несколько человек убитых до вечера следующего дня лежали на дороге в разрыхленном снегу. Потом их отнесли к поломанному забору у бакалейной лавочки и бросили там.
Наутро произошел еврейский погром.. Кто-то бросил на ветер неосторожную фразу: «кирпичевцев натравили на броневиков евреи»... Избиение началось в каком-то ресторанчике. «Значковый» Голубь ударил еврея - хозяина.
За него заступились. «Значковый» позвал гайдамаков. Сначала избили до крови хозяина, разнесли его буфет, побили витрины, потом кинулись по домам. К вечеру появились трупы: зверски искромсаны двое мужчин и зарезана одна женщина. Разумеется, никто не мешал пьяным казакам...
На третий день нашего пребывания в Белой Церкви… я зашел в один ресторан. В большой зале, залитой электрическим светом, стояли два длинных стола, покрытые белыми скатертями. На столе играли разноцветными огнями хрусталь и вина.
- Что такое? - спрашиваю официанта. Чуть-чуть улыбаясь глазами, он сказал:
- Украинский интендант женится...
Через десять минут с холодной улицы донеслись возбужденные голоса и пыхтение автомобилей. В зал ввалилась разноцветная толпа в желтых, синих, белых, красных лампасах, в серебряных эфесах, в причудливых кафтанах.... Среди толпы выделялся виновник торжества в синей чимерке польского покроя со шнурками на груди. Они шумно расселись вокруг столов. Говорили по-украински, причем многие из них безобразно коверкали русский язык. Заинтересованный своеобразным празднеством среди общего развала и бегства я задержался…
После первых бокалов вина поднялся какой-то гайдамак. Все затихли.
- Товарищи, - обратился он ко всем присутствующим - что такое сейчас вся жизнь? Мы должны быть верными сынами нашей Украины до конца, до последней капли крови. Россияне хотят нас поработить, но это им не удастся. Слава.
- Слава! Слава! - заревела вся ватага.
- Товарищи, - закричал кто-то - стой... Я поднимаю мой бокал за таких стойких и честных работников на благо нашей родины, как Фома Максимыч (чиновник). - Слава! Слава!
- Слава...а...а... гудело за столами.
Чиновник любезно кланялся и улыбался.
А когда я вышел из ресторана, у дверей стояла какая-то толпа людей, одетых в пиджаки и оборванные кожухи. Они жадно заглядывали в ресторан через стеклянные двери, привлеченные криками «слава». В их угрюмых лицах можно было прочесть много интересного - очень много.
В город пришли части, которыми Петлюра гордился, - черноморцы...
В Белой Церкви черноморцы сразу же приступили к наведению порядка. Вечером в день их прихода по приказанию лихого «батьки» кавалеристов Меляшкевича (московский банкир) на городской площади был расстрелян за буйство и грабеж какой-то солдат. Труп его нарочно бросили на виду у всех...
Меляшкевич был грозой для многих. Вечно пьяный, он требовал рабского подчинения себе, а встречая сопротивление, хватался за револьвер и стрелял в лоб непокорному. С ним неразлучно была его жена - какая-то провинциальная артистка. Она в шелках, бриллиантах и мехах; он с ног до головы в бархате, серебре и шелку.
В желтых сапогах, в польском жупане с белым башлыком, франтовато откинутым назад, он производил выгодное боевое впечатление. Солдаты на него молились и называли всегда «батькой». Причины крылись в том, что он потворствовал всем их «нескромным наклонностям»… но лишь в пути; на остановках он строго наказывал за «ошибки».
По пути отступления он бесцеремонно заглядывал во все банки и кассы. Называлось это на его языке - «эвакуация казны».
Из Киева долетали тяжелые, угнетающая вести; на Белую Церковь ведет наступление коммунист Пятаков. Опять потянулись по серым, грязным дорогам к безвестной пристани длиннейшие обозы, снова вязли орудия, копошились люди, дохли лошади от чрезмерной усталости и бескормицы.
Итак в общей суетливой гуще мы - четвертый (?) Черноморский полк. Кто будет разбираться в нашей «ориентации»? Мы идем на Казатин, остальные части неизвестно куда. Никаких планов, никакой организации, нет общего руководства. Петлюра где-то затерялся у Винницы.
...
Из штаба… каждый вечер приносились разнообразные известия, главным образом, утешительного характера: у Березовки французы перешли в наступление и теснят большевиков к северу, у Тирасполя бои в пользу союзников, у Вознесенска греки успешно продвигаются... Мы не верили ничему и были правы: штаб выдумывал эти сведения для того, чтобы поддерживать у нас бодрое настроение. Едва ли это удавалось ему: днями и ночами шло тяжелое, беспросыпное, глухое пьянство, карточная игра и жуткие, бессмысленные споры.
…промчалось несколько всадников в красных шлыках с пиками...
- Где штаб ген. Данильчука? - возбужденно крикнул один из них.
Ему указали.
- А что случилось? - спросил я.
- Батько Меляшкевича убили...
- Кто?
- Свои... вот везут его...
Я заглянул в телегу. На брошенной пучками соломе, покрытой серым полотнищем, в белой рубашке, залитой кровью, лежал Меляшкевич; все его лицо было исковеркано пулями и вдобавок ко всему от левой брови до шеи лежал красный рубец от шашечного удара.
Кто это сделал? - спросил я у одного из провожатых.
- Ротмистр Малиновский да фельдфебель Кобец.
- За что его?..
- Не знаю. Сказывают чегой-то не поладили.
- А как это вышло?
- А так... и казак рассказал несвязно, улавливая и теряя какую-то тайну, невеселую историю.
Оказывается, артистка в ночь убийства куда-то выехала. «Батька Меляшкевич» всю ночь пил - глухо, злобно, в одиночестве. Перед рассветом к нему постучали.
- Кто там? - пьяно спросил он.
- Малиновский.
- Не пущу, к чорту! - крикнул Меляшкевич.
- Надо, - настойчиво стучался в дверь ротмистр.
- Не пущу, уйдите... все вы предатели.
За дверью наступила тишина. Меляшкевич продолжал пить. На столе курился огарок свечи. Так было до зари.
Опять кто-то постучал.
- Ну? - грозно окрикнул «батька2.
- Это я, Кобец, - сказал вкрадчиво фельдфебель.
- Тебе что надо? - спросил озлобленно «батька». Он взял со стола револьвер и подошел к двери. Долго возился с крючками и задвижками и, наконец, открыл. В ту же минуту перед ним во весь рост выросла фигура ротмистра Малиновского.
- А, запираться! - крикнул он и с размаху выстрелил в грудь Меляшкевичу. Последний упал, но, катаясь на полу, он успел выпустить две пули в ротмистра с криком - где бриллианты?
- Вот где! - отвечал ротмистр и всадил в его голову и лицо еще нисколько пуль. Меляшкевич затих. Кобец и ротмистр перерыли с какой-то целью подушки на кровати, мимоходом вытащили из походной сумки «батьки» шестьсот тысяч царских. Потом сорвали с убитого верхнее платье и, вытянув его на мерзлую дорогу, бросили в грязную лужу.
- Вот твоя могила, - сказали они и, как ни в чем не бывало, разошлись по своим избам.
Когда взошло солнце и по деревне засуетился народ в утренних хлопотах, Меляшкевича увидели совсем синим, той мертвой синевой, которая сопровождает большое кровоистечение при немало выпитом вине.
- А где же его жена? - спросил я казака.
- Она приехала после.
- Плакала?
- Немного... Сказывают, что ротмистр Малиновский ходил чегой-то к ней - деньги штоль отдавал.
- А где теперь она?
- Куды-то уехала...
- А ротмистр?
- Он тоже скрылся...
После я слышал, что артистка выехала с ротмистром заграницу...
Устроили свое «счастье» так, как хотели.
...
Безделье порождало непролазную, мутную тоску. Пьянство стало сплошным.
…солдаты прекрасно понимали положение: за внешностью официальной, приказной шумихи они видели всю глубину не только бесполезных, но еще и вредных заблуждений...
Самоубийства в эту пору для нас были обычным явлением.
И когда однажды доложили утром командиру В. о внезапной смерти офицера Д..., он махнул равнодушно рукой.
- Что ж... бывает...
...
Гражданская война обостряла подозрительность и поэтому все, кто не был с нами, казался нам враждебным и осуждающим нас, а этого было достаточно, чтобы возвести подозрения в реальные формы обвинения...
Мы подошли к толпе.
- Ну, добродий, а как же ты попал сюда? - зычно вопрошал В. человечка… с большими серыми, кокаинистыми глазами...
- Заберите его - приказал В., завтра в штаб коша сдадим...
Задержанный жалобно заморгал глазами.
- Если он убежит, - сказал В. часовым, - я расстреляю вас…
- Ишь, шпион - прошипел кто-то сзади, - знаем мы вас...
Мы тронулись в путь.
За деревней В. развил свои мысли.
- Это - явный шпион - сказал он, обращаясь к группе солдат и офицеров, шедших с ним рядом. - …Как прощать таких людей?
Шедшие сзади В. три солдата внимательно его слушали и чему-то хитро улыбались. Пошептавшись друг с другом, они куда-то исчезли...
Мы отошли к Виннице…
Проходя мимо рытвин за будкой стрелочника, Ч. вдруг спросил:
- Где наш арестованный?
Ему не ответили.
- Что, убежал? - гневно закричал он, - позвать ко мне часовых!
Солдаты кинулись исполнять приказание. Спустя несколько минут, запыхавшись, к нам навстречу выбежали из-за чащи акации три солдата и стали торопливо докладывать Ч.
- Так что, г. полковник, он хотел бежать. Мы ему - нельзя, а он свое...
- Ну?
- Только это он побежал, мы по ем выстрелили.
- Убили? - неопределенно, не то улыбаясь, не то сердясь, спросил Ч.
Солдаты растерянно моргнули глазами.
- Так что... плохо, он побежал...
- Убили? - строго глядя на солдат, спросил Ч. вторично.
- Так точно...
- Ступайте, молодцы!
- Рады стараться, г. полковник! - ответили с просветлевшими лицами «молодцы»…
Они отошли, самодовольно улыбаясь. Я узнал их - это были шептавшиеся там...
...
В редких окнах еще мелькали поздние огни: там или в карты доигрывали или перед сном пили...
Около двух часов глубокую тишину разорвали два сильных гранатных взрыва. Мгновенно вспыхнули огни в окнах, на улице раздались крики...
В ту же минуту к нам подбежал раздетый, босой еврей. Он весь дрожал, едва выговаривал слова.
- Что такое?..
- Они... вбежали...
- Кто, кто они?
- Я не знаю - два солдата, ваши... в масках, бросили бомбы...
- Ну?
- Забрали деньги, белье...
Мы кинулись к избе еврея...
Где-то на краю местечка затрещали ружейные выстрелы. Толпа бросилась по избам с гоготом и пугливыми вскриками.
- А-а-а... рыдала женщина с ребенком, жена ограбленного еврея.
Никого не нашли. Грабители как в воду канули. На земляном полу в избе валялась неладно скроенная и, видимо, наспех сшитая из черного сукна маска. Как аргумент совершившегося нападения на еврея, ее передали В.
- Это что? - спросил он спросонья.
- Маска - ответили ему.
- Какая?
- Грабитель потерял в избе...
- Поймать его, привести ко мне. Расстреляю... - твердо закончил он, выжимая из себя деланную улыбочку.
С вечера В. изрядно выпил.
Бог его ведает, общий ли это закон или в России особенная атмосфера, что всякий, даже самый миниатюрный, провинциальный, игрушечный переворот делается под соусом шума, суматохи и выстрелов.
В эту ночь и в нашем отряде произошел такой же неожиданный, по шаблонной манере разыгранный переворот - настоящая «контрреволюция».
Грабителей не нашли, но зато под настороженный шум кто-то пустил слух, немножко пошевеливший всем нервы.
- Румыны разрешают перейти их границу.
- Как? это правда?
- Что правда?
- Неужели разрешают?
В этих разговорах прошла еще часть ночи. Потом кто-то сказал, что, так как мы называем себя «четвертым Черноморским полком», румыны отказывают; они пускают через Днестр только добровольческие части - никакой Украины не признают.
- А, другое дело...
И в эту ночь созрели «контрреволюционные» решения. Их привели в исполнение быстро, безболезненно и несложно.
В четыре часа ночи меня разбудил штабс-капитан К.
- Вставай, тебя требуют в штаб...
Одеваюсь. К. про себя что-то ворчит. Время от времени улыбается. К нему подходит поручик Н.
- Ты что?
- Ничего... - отвечает К. - в сущности, что мне дает эта... украинизация? К чорту! Я никогда не был украинцем, не ел их вареников и не буду. А маску надоело носить. Пора всем понять, как неприятна эта комедия. Я - доброволец.
Н. насмешливо улыбнулся...
- Плохой из тебя актер - сказал он, возражая К., - когда ты пьян - ты украинец, когда трезв - ты сам не знаешь, кто ты, а когда полутрезв - ты в добровольцы метишь...
В штабе была суета. Срочно отстукивали на машинке письмо к начальнику румынского военного сектора...
Все бумаги, изобличавшие в нас «черноморцев», были брошены в пылавшую печку. Так похоронили в эту ночь «украинство черноморцев». К В. приставили часового - он ни капли не злился:
- Ничто не ново под луной, - сказал он...
К утру все было тихо, спокойно. Ночная «контрреволюция» закончилась оригинальным аккордом - совместной работой сверженного и свергнувших. В штабе мирно работала тройка - Ч, Я. и В.
Из Сороки ответ: «Правительство румынское разрешает «офицерскому добровольческому полку» перейти румынскую границу...»
Мы обрадовались...
Через час мы были в Дубоссарах. Жители испуганно таращили на нас глаза - они не знали, кто мы. Спрашивать не решались; из нас никто им ни слова «о платформах» не заикался. В сущности, мы же сами не знали, кто мы.
…кто-то из обозников спросил:
- А где же командир?
- Уехал вперед.
- Нет, остался в Дубоссарах...
- Неправда.
- Остался...
Заспорили. Скоро всем стало ясно, что В. сбежал. Из полкового ящика исчезла круглая сумма в пятьсот тысяч царских рублей. Настроения еще больше упали. Ч. громко отругивался и хотел послать несколько всадников в Дубоссары разыскать В. и привести его в отряд.
- Поздно, - заявили офицеры.
- А ловко ушился, - сказал насмешливо Н.
Это было в смятенные дни 18-19 гг...
Антибольшевистские гражданские и военные организации в беспорядке отступали на юг; иные отходили к западу, намереваясь пробраться через германскую границу. Разбросанные по всем углам Украины отряды спешно и неорганизованно снимались с места и тоже уходили... Все перемешались: балабачановцы дрались с гетмановцами, эристовцы с кирпичевскими группами, петлюровцы сами с собой... Все эти стычки носили характер случайностей, но без убитых и раненых дело не обходилось.
[Читать далее]Со всех сторон на нас ползли черные, непроверенные слухи, обрывки случайных известий, беглые намеки, но фактического столкновения с большевиками не было...
Измученные и обессиленные переходами люди часто падали в снег и замерзали. Редко кто заботился о их судьбе. Среди отступающих развилось пьянство - пили по деревням «самогонку», губительно разрывающую и без того неорганизованные антибольшевистские ряды.
...
Ночевали в селах, по избам. Крестьяне допытывались, кто мы такие: «чи петлюровцы, чи большовики, чи гетьманцы?..» Что надо было отвечать, когда мы сами запутались и не знали, кто мы?..
- Ну, так чья же возьмет? - задавали по селам вопрос.
Я тогда же подумал: как далеко стоит крестьянин от заразы гражданской бойни; мы сами нарушаем это ценное спокойствие его души и тянем его за собой в непролазный омут политической борьбы.
В одном селе перед Днепром я ночевал в избе старика. …он спросил меня:
- А чи долго оно это будет?
- Что, дед? - удивился я.
- А такой порядок.
- Какой?
- Да война эта проклятая. Воюют, воюют, а толку никоторого. То за гетьмана, то за Петлюру, то еще выдумают кого-нибудь. Украина... гм... да я всю жизнь прожил, ниякой Украины не знав, да и знать не хочу... ниякого убивства да грабежу не было...
Что можно было ответить старику, у которого в руках седая правда: «без убивства и грабежу...»
…
По улицам… метались на разгоряченных лошадях украинские казаки с красными, черными, синими шлыками. Они наводили панику на жителей своей бесшабашной «храбростью». Мы разместились в еврейском квартале... Офицеры и солдаты тотчас отправились в центр, к ресторанам...
К ночи в Белую Церковь стеклось множество частей... В ресторанах началось пьянство. В переулках появились драки. Перепившиеся солдаты избивали непокорных им «большевиков» из местного населения. Около двух часов ночи в центре вспыхнула бойня: «украинские» броневики столкнулись с кирпичевской группой, объявившей себя «частью русской армии»... Несколько человек убитых до вечера следующего дня лежали на дороге в разрыхленном снегу. Потом их отнесли к поломанному забору у бакалейной лавочки и бросили там.
Наутро произошел еврейский погром.. Кто-то бросил на ветер неосторожную фразу: «кирпичевцев натравили на броневиков евреи»... Избиение началось в каком-то ресторанчике. «Значковый» Голубь ударил еврея - хозяина.
За него заступились. «Значковый» позвал гайдамаков. Сначала избили до крови хозяина, разнесли его буфет, побили витрины, потом кинулись по домам. К вечеру появились трупы: зверски искромсаны двое мужчин и зарезана одна женщина. Разумеется, никто не мешал пьяным казакам...
На третий день нашего пребывания в Белой Церкви… я зашел в один ресторан. В большой зале, залитой электрическим светом, стояли два длинных стола, покрытые белыми скатертями. На столе играли разноцветными огнями хрусталь и вина.
- Что такое? - спрашиваю официанта. Чуть-чуть улыбаясь глазами, он сказал:
- Украинский интендант женится...
Через десять минут с холодной улицы донеслись возбужденные голоса и пыхтение автомобилей. В зал ввалилась разноцветная толпа в желтых, синих, белых, красных лампасах, в серебряных эфесах, в причудливых кафтанах.... Среди толпы выделялся виновник торжества в синей чимерке польского покроя со шнурками на груди. Они шумно расселись вокруг столов. Говорили по-украински, причем многие из них безобразно коверкали русский язык. Заинтересованный своеобразным празднеством среди общего развала и бегства я задержался…
После первых бокалов вина поднялся какой-то гайдамак. Все затихли.
- Товарищи, - обратился он ко всем присутствующим - что такое сейчас вся жизнь? Мы должны быть верными сынами нашей Украины до конца, до последней капли крови. Россияне хотят нас поработить, но это им не удастся. Слава.
- Слава! Слава! - заревела вся ватага.
- Товарищи, - закричал кто-то - стой... Я поднимаю мой бокал за таких стойких и честных работников на благо нашей родины, как Фома Максимыч (чиновник). - Слава! Слава!
- Слава...а...а... гудело за столами.
Чиновник любезно кланялся и улыбался.
А когда я вышел из ресторана, у дверей стояла какая-то толпа людей, одетых в пиджаки и оборванные кожухи. Они жадно заглядывали в ресторан через стеклянные двери, привлеченные криками «слава». В их угрюмых лицах можно было прочесть много интересного - очень много.
В город пришли части, которыми Петлюра гордился, - черноморцы...
В Белой Церкви черноморцы сразу же приступили к наведению порядка. Вечером в день их прихода по приказанию лихого «батьки» кавалеристов Меляшкевича (московский банкир) на городской площади был расстрелян за буйство и грабеж какой-то солдат. Труп его нарочно бросили на виду у всех...
Меляшкевич был грозой для многих. Вечно пьяный, он требовал рабского подчинения себе, а встречая сопротивление, хватался за револьвер и стрелял в лоб непокорному. С ним неразлучно была его жена - какая-то провинциальная артистка. Она в шелках, бриллиантах и мехах; он с ног до головы в бархате, серебре и шелку.
В желтых сапогах, в польском жупане с белым башлыком, франтовато откинутым назад, он производил выгодное боевое впечатление. Солдаты на него молились и называли всегда «батькой». Причины крылись в том, что он потворствовал всем их «нескромным наклонностям»… но лишь в пути; на остановках он строго наказывал за «ошибки».
По пути отступления он бесцеремонно заглядывал во все банки и кассы. Называлось это на его языке - «эвакуация казны».
Из Киева долетали тяжелые, угнетающая вести; на Белую Церковь ведет наступление коммунист Пятаков. Опять потянулись по серым, грязным дорогам к безвестной пристани длиннейшие обозы, снова вязли орудия, копошились люди, дохли лошади от чрезмерной усталости и бескормицы.
Итак в общей суетливой гуще мы - четвертый (?) Черноморский полк. Кто будет разбираться в нашей «ориентации»? Мы идем на Казатин, остальные части неизвестно куда. Никаких планов, никакой организации, нет общего руководства. Петлюра где-то затерялся у Винницы.
...
Из штаба… каждый вечер приносились разнообразные известия, главным образом, утешительного характера: у Березовки французы перешли в наступление и теснят большевиков к северу, у Тирасполя бои в пользу союзников, у Вознесенска греки успешно продвигаются... Мы не верили ничему и были правы: штаб выдумывал эти сведения для того, чтобы поддерживать у нас бодрое настроение. Едва ли это удавалось ему: днями и ночами шло тяжелое, беспросыпное, глухое пьянство, карточная игра и жуткие, бессмысленные споры.
…промчалось несколько всадников в красных шлыках с пиками...
- Где штаб ген. Данильчука? - возбужденно крикнул один из них.
Ему указали.
- А что случилось? - спросил я.
- Батько Меляшкевича убили...
- Кто?
- Свои... вот везут его...
Я заглянул в телегу. На брошенной пучками соломе, покрытой серым полотнищем, в белой рубашке, залитой кровью, лежал Меляшкевич; все его лицо было исковеркано пулями и вдобавок ко всему от левой брови до шеи лежал красный рубец от шашечного удара.
Кто это сделал? - спросил я у одного из провожатых.
- Ротмистр Малиновский да фельдфебель Кобец.
- За что его?..
- Не знаю. Сказывают чегой-то не поладили.
- А как это вышло?
- А так... и казак рассказал несвязно, улавливая и теряя какую-то тайну, невеселую историю.
Оказывается, артистка в ночь убийства куда-то выехала. «Батька Меляшкевич» всю ночь пил - глухо, злобно, в одиночестве. Перед рассветом к нему постучали.
- Кто там? - пьяно спросил он.
- Малиновский.
- Не пущу, к чорту! - крикнул Меляшкевич.
- Надо, - настойчиво стучался в дверь ротмистр.
- Не пущу, уйдите... все вы предатели.
За дверью наступила тишина. Меляшкевич продолжал пить. На столе курился огарок свечи. Так было до зари.
Опять кто-то постучал.
- Ну? - грозно окрикнул «батька2.
- Это я, Кобец, - сказал вкрадчиво фельдфебель.
- Тебе что надо? - спросил озлобленно «батька». Он взял со стола револьвер и подошел к двери. Долго возился с крючками и задвижками и, наконец, открыл. В ту же минуту перед ним во весь рост выросла фигура ротмистра Малиновского.
- А, запираться! - крикнул он и с размаху выстрелил в грудь Меляшкевичу. Последний упал, но, катаясь на полу, он успел выпустить две пули в ротмистра с криком - где бриллианты?
- Вот где! - отвечал ротмистр и всадил в его голову и лицо еще нисколько пуль. Меляшкевич затих. Кобец и ротмистр перерыли с какой-то целью подушки на кровати, мимоходом вытащили из походной сумки «батьки» шестьсот тысяч царских. Потом сорвали с убитого верхнее платье и, вытянув его на мерзлую дорогу, бросили в грязную лужу.
- Вот твоя могила, - сказали они и, как ни в чем не бывало, разошлись по своим избам.
Когда взошло солнце и по деревне засуетился народ в утренних хлопотах, Меляшкевича увидели совсем синим, той мертвой синевой, которая сопровождает большое кровоистечение при немало выпитом вине.
- А где же его жена? - спросил я казака.
- Она приехала после.
- Плакала?
- Немного... Сказывают, что ротмистр Малиновский ходил чегой-то к ней - деньги штоль отдавал.
- А где теперь она?
- Куды-то уехала...
- А ротмистр?
- Он тоже скрылся...
После я слышал, что артистка выехала с ротмистром заграницу...
Устроили свое «счастье» так, как хотели.
...
Безделье порождало непролазную, мутную тоску. Пьянство стало сплошным.
…солдаты прекрасно понимали положение: за внешностью официальной, приказной шумихи они видели всю глубину не только бесполезных, но еще и вредных заблуждений...
Самоубийства в эту пору для нас были обычным явлением.
И когда однажды доложили утром командиру В. о внезапной смерти офицера Д..., он махнул равнодушно рукой.
- Что ж... бывает...
...
Гражданская война обостряла подозрительность и поэтому все, кто не был с нами, казался нам враждебным и осуждающим нас, а этого было достаточно, чтобы возвести подозрения в реальные формы обвинения...
Мы подошли к толпе.
- Ну, добродий, а как же ты попал сюда? - зычно вопрошал В. человечка… с большими серыми, кокаинистыми глазами...
- Заберите его - приказал В., завтра в штаб коша сдадим...
Задержанный жалобно заморгал глазами.
- Если он убежит, - сказал В. часовым, - я расстреляю вас…
- Ишь, шпион - прошипел кто-то сзади, - знаем мы вас...
Мы тронулись в путь.
За деревней В. развил свои мысли.
- Это - явный шпион - сказал он, обращаясь к группе солдат и офицеров, шедших с ним рядом. - …Как прощать таких людей?
Шедшие сзади В. три солдата внимательно его слушали и чему-то хитро улыбались. Пошептавшись друг с другом, они куда-то исчезли...
Мы отошли к Виннице…
Проходя мимо рытвин за будкой стрелочника, Ч. вдруг спросил:
- Где наш арестованный?
Ему не ответили.
- Что, убежал? - гневно закричал он, - позвать ко мне часовых!
Солдаты кинулись исполнять приказание. Спустя несколько минут, запыхавшись, к нам навстречу выбежали из-за чащи акации три солдата и стали торопливо докладывать Ч.
- Так что, г. полковник, он хотел бежать. Мы ему - нельзя, а он свое...
- Ну?
- Только это он побежал, мы по ем выстрелили.
- Убили? - неопределенно, не то улыбаясь, не то сердясь, спросил Ч.
Солдаты растерянно моргнули глазами.
- Так что... плохо, он побежал...
- Убили? - строго глядя на солдат, спросил Ч. вторично.
- Так точно...
- Ступайте, молодцы!
- Рады стараться, г. полковник! - ответили с просветлевшими лицами «молодцы»…
Они отошли, самодовольно улыбаясь. Я узнал их - это были шептавшиеся там...
...
В редких окнах еще мелькали поздние огни: там или в карты доигрывали или перед сном пили...
Около двух часов глубокую тишину разорвали два сильных гранатных взрыва. Мгновенно вспыхнули огни в окнах, на улице раздались крики...
В ту же минуту к нам подбежал раздетый, босой еврей. Он весь дрожал, едва выговаривал слова.
- Что такое?..
- Они... вбежали...
- Кто, кто они?
- Я не знаю - два солдата, ваши... в масках, бросили бомбы...
- Ну?
- Забрали деньги, белье...
Мы кинулись к избе еврея...
Где-то на краю местечка затрещали ружейные выстрелы. Толпа бросилась по избам с гоготом и пугливыми вскриками.
- А-а-а... рыдала женщина с ребенком, жена ограбленного еврея.
Никого не нашли. Грабители как в воду канули. На земляном полу в избе валялась неладно скроенная и, видимо, наспех сшитая из черного сукна маска. Как аргумент совершившегося нападения на еврея, ее передали В.
- Это что? - спросил он спросонья.
- Маска - ответили ему.
- Какая?
- Грабитель потерял в избе...
- Поймать его, привести ко мне. Расстреляю... - твердо закончил он, выжимая из себя деланную улыбочку.
С вечера В. изрядно выпил.
Бог его ведает, общий ли это закон или в России особенная атмосфера, что всякий, даже самый миниатюрный, провинциальный, игрушечный переворот делается под соусом шума, суматохи и выстрелов.
В эту ночь и в нашем отряде произошел такой же неожиданный, по шаблонной манере разыгранный переворот - настоящая «контрреволюция».
Грабителей не нашли, но зато под настороженный шум кто-то пустил слух, немножко пошевеливший всем нервы.
- Румыны разрешают перейти их границу.
- Как? это правда?
- Что правда?
- Неужели разрешают?
В этих разговорах прошла еще часть ночи. Потом кто-то сказал, что, так как мы называем себя «четвертым Черноморским полком», румыны отказывают; они пускают через Днестр только добровольческие части - никакой Украины не признают.
- А, другое дело...
И в эту ночь созрели «контрреволюционные» решения. Их привели в исполнение быстро, безболезненно и несложно.
В четыре часа ночи меня разбудил штабс-капитан К.
- Вставай, тебя требуют в штаб...
Одеваюсь. К. про себя что-то ворчит. Время от времени улыбается. К нему подходит поручик Н.
- Ты что?
- Ничего... - отвечает К. - в сущности, что мне дает эта... украинизация? К чорту! Я никогда не был украинцем, не ел их вареников и не буду. А маску надоело носить. Пора всем понять, как неприятна эта комедия. Я - доброволец.
Н. насмешливо улыбнулся...
- Плохой из тебя актер - сказал он, возражая К., - когда ты пьян - ты украинец, когда трезв - ты сам не знаешь, кто ты, а когда полутрезв - ты в добровольцы метишь...
В штабе была суета. Срочно отстукивали на машинке письмо к начальнику румынского военного сектора...
Все бумаги, изобличавшие в нас «черноморцев», были брошены в пылавшую печку. Так похоронили в эту ночь «украинство черноморцев». К В. приставили часового - он ни капли не злился:
- Ничто не ново под луной, - сказал он...
К утру все было тихо, спокойно. Ночная «контрреволюция» закончилась оригинальным аккордом - совместной работой сверженного и свергнувших. В штабе мирно работала тройка - Ч, Я. и В.
Из Сороки ответ: «Правительство румынское разрешает «офицерскому добровольческому полку» перейти румынскую границу...»
Мы обрадовались...
Через час мы были в Дубоссарах. Жители испуганно таращили на нас глаза - они не знали, кто мы. Спрашивать не решались; из нас никто им ни слова «о платформах» не заикался. В сущности, мы же сами не знали, кто мы.
…кто-то из обозников спросил:
- А где же командир?
- Уехал вперед.
- Нет, остался в Дубоссарах...
- Неправда.
- Остался...
Заспорили. Скоро всем стало ясно, что В. сбежал. Из полкового ящика исчезла круглая сумма в пятьсот тысяч царских рублей. Настроения еще больше упали. Ч. громко отругивался и хотел послать несколько всадников в Дубоссары разыскать В. и привести его в отряд.
- Поздно, - заявили офицеры.
- А ловко ушился, - сказал насмешливо Н.