Григорий Кирдецов о Гражданской войне и интервенции. Часть II
Из книги Григория Львовича Кирдецова «У ворот Петрограда».
…на первых порах моего пребывания в Гельсингфорсе (весной 19-го года), если не останавливаться дальше на психологических и административных притеснениях, я наблюдал два больших общественно-политических течения в отношении России.
[Читать далее]Одно, поддерживаемое преимущественно интеллигентами-политиканами, сделавшими из ненависти к России особую профессию, выражало собой отдаленные отголоски мысли Ллойд-Джорджа, что чем дольше в России продлится анархия, тем лучше для Англии. Финляндцы, сторонники этой тенденции, тоже говорили:
- Для маленькой страны, только что обретшей свою независимость, лишенной сильной армии и крепостей, не имеющей флота и денег, но граничащей с такой огромной страной, как России… для Финляндии будет лучше, если гражданская война в России продлится до бесконечности. Она ослабит ее как территориально, так и экономически в такой мере, что никакие Бобриковы, буде они опять воцарятся в России… уже не будут страшны для Финляндии. Необходимо поэтому воспрепятствовать всеми силами так называемой интервенции, в которой, в силу географической близости к России, первое место принадлежит Финляндии. Эта интервенция… может ведь привести к устранению большевиков и к восстановлению такого режима, который по необходимости вещей будет империалистическим и, как таковой, неизбежно направить свое острие против Финляндии... Взгляните, например, на гг. Милюковых и Сазоновых в Париже. Один - «либеральный» министр иностранных дел царского правительства; другой - «конституционалист-демократ», бывший вождь оппозиции и «отец» февральской революции. Это завтрашние люди России в лучшем случае, ибо их может еще предупредить какой-нибудь Столыпин. Но оба они, мечтая о вооруженной помощи Финляндии, все-таки отказываются признать независимость Финляндии. Требуя от нас крови и денег для борьбы с большевизмом, они вместе с тем самым бесцеремонным образом рисуют нам картину счастливого «сожительства» с Россией на другой день после победы над Лениным под предлогом «стратегической» необходимости. А где гарантии, что под этой невинной вывеской не последует через несколько лет новая хирургическая операция над маленькой беззащитной страной? Где гарантии, что под предлогом стратегической необходимости русские гарнизоны вновь не появятся в Финляндии в сопутствии всех прелестей бобриковского режима? До демократии же... Россия еще не доросла и едва ли вообще дорастет - это не в психологи русского человека. В России мыслим либо Ленин, либо царь. Середины нет. Словом, пусть Россия гниет. Чем больше она прогниет - тем лучше для нас...
Маннергейм… мечтал о другом. Он подавил восстание финляндских коммунистов, изгнал их вооруженной рукой из Гельсингфорса и Выборга и поставил там белое буржуазное правительство, которое за эти заслуги перед страной и выбрало его главой государства с весьма широкими полномочиями. Но все это имело лишь ограниченное «локальное» значение... Другое дело - взять Петербург, этот ключ к общей победе над большевистской властью, и тем самым золотыми буквами вписать свое имя в страницы истории...
И генерал Маннергейм… лелеял эту мысль, поддерживая идею вооруженной интервенции...
Но его несчастье заключалось в том, что он был слишком «популярен» и боялся подорвать эту популярность чрезмерным русофильством. Он опирался на буржуазию, во имя которой ему удалось подавить восстание коммунистов, на значительную часть состоятельного крестьянства и на интеллигенцию. Физически его сила заключалась не в армии, которая… состояла на добрую треть из рабочих, участвовавших раньше в красном восстании или ему сочувствовавших, а в так называемой «белой гвардии».
…в «шюцкоре» и только в нем Маннергейм усматривал надежнейшую опору белой Финляндии. Но этот аппарат… является военным инструментом только в минуту опасности; в остальное же время он распылялся на граждан, преследующих хотя одну и ту же классовую задачу - охранение буржуазного строя от коммунистических налетов, но партийно разномыслящих. И эта вот особенность и лишала Маннергейма свободы действий в вопросе об интервенции. В «шюцкоре» сторонники отмеченной выше «теории гниения» были представлены в такой же степени, как и приверженцы активных действий против большевистской России, которых мы впредь будем называть соответственно финляндской терминологии «активистами»...
Маннергейм стал действовать осторожно... В своих публичных выступлениях, например, он никогда не говорил о России, точно ее не было… а когда, разъезжая по стране, ему и приходилось отвечать на запросы депутаций, будет ли наконец Финляндия участвовать в походе против Петрограда, он отделывался дипломатическими вуалированными фразами, которые любая партия вольна была толковать по-своему.
Его надеждой, конечно, были «активисты». Они представляли собой прямую противоположность сторонников «теории гниения» и в известной мере отражали целое течение буржуазно-общественной мысли Финляндии в отношении России. Первую скрипку здесь играли представители крупной торговли и промышленности, связанные так или иначе с Россией; заводчики и фабриканты, работавшие на русский рынок до войны; крупные землевладельцы… из смежных с Россией губерний, а также мелкие крестьяне, опять-таки из восточных губерний, наживавшие раньше большие деньги от петроградских дачников.
Все эти элементы поддерживали тесное экономическое общение с Россией, в годы же войны они богатели не по дням, а по часам. Достаточно вспомнить, например, что до войны 9/10 всего производства бумаги в Финляндии шло на русский рынок; почти такие же цифры давали древообделывающая промышленность и производство сельскохозяйственных машин. Из России шли дешевый хлеб, сырье, нефтяные продукты и уголь. Само собой понятно, что с установлением большевистского режима в России этому тесному экономическому общению был положен конец. Хлеб пришлось ввозить из Америки, но «благодетель рода человеческого», знаменитый американский продовольственный диктатор Хувер, из благородства ставил тяжелые условия оплаты и обесценивал финляндскую марку, которая еще в январе 1919 г. котировалась на лондонской бирже из расчета 40 марок за фунт стерлингов, а осенью того же года докатилась до 120. То же самое случилось и с ввозом мяса, свинины, сахара и других продуктов первой необходимости, которые раньше ввозились из России, а ныне из далекой Америки при общем остром недостатке тоннажа в Европе.
Положение вывоза представляло столь же печальную картину...
Дальновидные торгово-промышленные деятели Финляндии еще ранней весной 1919 г. предсказывали неизбежность сильного экономического кризиса, как результата отсутствия вывоза в Россию...
…экономическое положение… не позволяет сидеть долго сложа руки и ждать у моря погоды; если в результате хотя бы и самого интенсивного товарообмена вывоз все-таки будет составлять всего одну треть ввоза и марка будет продолжать падать, то от этого последует неизбежное повышение цен на внутреннем рынке с неизбежными требованиями о повышении заработной платы, забастовками, локаутами и сокращением производства.
Единственный выход отсюда - открыть возможно скорее ворота в Россию, очистить Петроград, как ближайший к Финляндии центр, от большевиков и там заложить прочный фундамент для повсеместного устранения Советской власти и постепенного возрождения России.
Таков приблизительно был ход мышления торгово-промышленного класса Финляндии... Развитию этой мысли способствовали, конечно, еще некоторые весьма веские соображения внутренне- политического характера, по преимуществу классового происхождения.
Финляндцы рассуждали так.
- До тех пор, пока в России продержится советский режим - финляндский пролетариат неизбежно будет агрессивен. Правда, в настоящую минуту, когда у него еще не залечены раны от недавнего жестокого поражения, которое он понес от Маннергейма, он как будто «смирился»... Но где гарантии, что с дальнейшим упрочнением советской власти в России финские рабочие массы вновь не окрепнут духовно и физически?..
Мыслимо ли, чтобы финляндские рабочие массы вообще не находились в состоянии постоянного коммунистического брожения, если под боком у них находится такой мощный очаг пропаганды как Петербург?
Отсюда - другой повелительный вывод о необходимости для Финляндии участвовать так или иначе, в изгнании большевиков из Петербурга...
…эти мысли «интервенционистов» находили живой отклик в целой массе общественных элементов... Мы подходим здесь к так называемым «активистам» - сторонникам решительных действий против большевистского Петербурга... Они рекрутировались, главным образом, из представителей военной среды, офицеров русской и германской службы, унтер-офицеров, добровольцев-участников прошлогоднего похода Маннергейма на коммунистический Гельсингфорс, студентов, «егерей»… и просто из авантюристов-головорезов, которые побывали уже на южном берегу Финского залива - в Эстонии, и там дрались с большевиками.
Все эти элементы явно не довоевали. Перспектива бить большевиков радовала их сердца... Они готовы были подраться в Восточной Карелии, у Печенги, под самым Петербургом - лишь бы подраться. «Идеология» их не интересовала; в худшем случае отдельные их представители втайне мечтали, что в общей суматохе… от России, пожалуй, можно будет урвать Восточную Карелию и пришить ее к Финляндии вместе с Печенгой: не станет же новая России цепляться за эти пустяшные куски...
Они имели широко разветвленные нелегальные организации, строго дисциплинированные и снабженные богатыми финансовыми средствами. В отдельных случаях и в определенные периоды они располагали целыми отрядами легионеров, оружием, снабжением и продовольствием. Укажем, например, на поход вождя «активистов» полк. Эльвен Грейна на Лодейное поле, что между Петербургом и Петрозаводском, от начала мая 1919 г. …«идейно» этот поход, предпринятый с помощью 1500 чел. вопреки явно выраженной воле тогдашнего финляндского правительства, обосновывался необходимостью помочь восставшим карелам и обеспечить за Восточной Карелией право на самоопределение. Благодаря этой вывеске, возможность репрессивных правительственных мер была исключена a priori, общественное мнение страны высказывалось определенно за Эльвен Грейна, бывшего «героя» гражданской войны, год тому назад взявшего Выборг штурмом и беспощадно расправившегося там с остатками красной финской армии.
Кроме того, «карелы» были тогда в моде в Финляндии, никто не допускал даже сомнения в том, что это - подлинные финны, хотя фамилии карелов - Иванов, Сидоров и Петров - странно как-то звучали. Но Эльвен Грейн, несомненно, метил дальше Восточной Карелии, обрушившись внезапно на железнодорожную линию Петербург - Петрозаводск. Он знал, что на южном берегу залива, между Нарвой и Гатчиной, так называемый русский северный корпус… готовит свой знаменитый «майский» набег на Петербург под командой Родзянки и Дзерожинского. Надо было протянуть ему руку через залив и отвлечь внимание большевиков диверсией... В случай удачи, наконец, финляндское правительство могло бы оказаться втянутым в дело автоматически без всякого объявления войны и без широкой подготовки общественного мнения.
К несчастью для Эльвен Грейна, его план отцвел не успевши расцвесть. На южном берегу залива Родзянко скоро был разбит, не дойдя даже до Гатчины, Булак-Балахович застрял с своей конницей в Пскове, занявшись там массовым террором без суда и следствия, а с восстанием знаменитой Красной Горки, что против Кронштадта, вышла путаница. Форт этот, как известно, восстал, направил свои пушки против Кронштадтских батарей, которые в первую минуту тоже изъявили готовность присоединиться к восстанию, но извне никто не подходил к Красной Горке, чтобы «снять» гарнизон и использовать его мощные батареи для продолжения борьбы. Правда, какая-то рота никому в крепости неведомых «ингерманландцев» явилась однажды за получением «ключей», но ее встретили недоверчиво, пожалуй, даже недружелюбно; хотели видеть русских, т. е. отряды самого Родзянки, с которыми существовала некоторая связь, или, по крайней мере, какие-нибудь «мандаты» от него, а у ингерманландцев мандатов быть не могло просто потому, что несколькими днями раньше в разгар боев Родзянко бесцеремонно выбросил из своего кабинета начальника ингерманландского батальона, который доселе сражался под его общим командованием. Этот «чухонец» просил Родзянко дать ему на фронте особый участок в районе, населенном ингерманландцами... Бравый генерал усмотрел в этой просьбе покушение на «единую и неделимую» и выбросил вон начальника отряда...
В свою очередь, Элъвен Грейн тоже не добился сколько-нибудь ощутительных результатов в своем походе… взял было Ладейное поле, но скоро вновь отдал его большевикам, которые, как опыт показывает, после первого замешательства и отчаянного бегства всегда как-то умеют приходить в себя, - и, просидев еще некоторое время в захваченной им области, бесшумно вернулся к исходному положению. Кампания была закончена...
Второй раз Эльвен Грейн попытался счастья осенью 1919 г. в разгар или, точнее, к концу наступления Юденича на Петроград. Он вновь собрал свои легионы, численно более внушительные, чем весенние... Перед ним вновь стояла та же политико-стратегическая задача, которую ему не удалось осуществить весною - протянуть руку Юденичу... А так как к тому времени… переговоры между сев. зап. правительством и финляндским кабинетом об условиях вооруженного вмешательства Финляндии близились к благоприятному исходу (речь уже шла только о деньгах). то в задачи Эльвен Грейна и его сотрудников входила еще попытка форсировать ход событий и создать в пограничном районе такое положение, при котором финские винтовки сами начали бы стрелять.
Но… фронт Юденича распался. Тогда успокоился и Эльвен Грейн. О нем больше не говорили...
«Активисты»… были очень влиятельны в Финляндии; они сидели в штабах регулярной финляндской армии, в администрации и имели в своем распоряжении целый ряд серьезных органов печати - как финской, так и шведской. Пропаганда, которую они вели в стране - конспиративно и легально - заметно давала плоды - и само собой понятно, что торгово-промышленный класс для вящего успеха своего экономического обоснования необходимости интервенции пользовался «активистами» в самой широкой мере и всячески их поддерживал. Таким образом, к весне 1919 г… в финляндском общественном мнении, по крайней мере, среди буржуазных слоев и интеллигенции, заметно стала преобладать идея вооруженного вмешательства.
Рабочие массы, естественно, не делали тайн из своего определенно отрицательного отношения к «активизму» в русском вопросе. Социалистическая партия… проявляла в этом отношении полное единодушие... Прошлогоднее восстание было подавлено, тысячи вождей томились в тюрьмах и на каторге, право коалиций было заметно урезано, профессиональное движение тормозилось административным произволом...
В недрах рабочих масс клокотал вулкан ненависти к буржуазии, которая огнем и мечом прошлась по рабочим рядам при подавлении коммунистического восстания, к Маннергейму и его сотрудникам, к активистам - белогвардейцам и всем тем, кто только содействовал так или иначе победе белого террора.
...
Я не стану повторять здесь банальностей, что в лице Ленина, Троцкого, Бухарина и Зиновьева мы имеем германских «агентов», получивших якобы за свое дело... 70 миллионов марок. Только Бурцев при слепом своем пристрастии к охранным архивам может еще верить в эту басню и навязывать ее другим. Но… я питаю такое же пристрастие к так называемой военной литературе, к всевозможным мемуарам и запискам германских государственных деятелей… моя библиотека полна этих изданий. И я скажу по чистой совести и без всякой предвзятости: во всех этих изданиях… меня поражают следы именно технической помощи, оказанной императорской Германией большевикам до и после октябрьского переворота.
У Людендорфа, который, несомненно, умеет молчать, эти следы несколько затушеваны; у Гельфериха они более явны; Эрцбергер только намекает на «что-то»; Чернин, как искусный дипломат, тщательно вуалирует свою мысль, но местами все-таки проговаривается. История - настоящая история - по-видимому еще не написана. Но я думаю, что и сами большевики не станут сегодня отрицать, что они пользовались в свое время германской помощью... /От себя: да, аргументация убойная, и факты приведены неопровержимые/.
…на первых порах моего пребывания в Гельсингфорсе (весной 19-го года), если не останавливаться дальше на психологических и административных притеснениях, я наблюдал два больших общественно-политических течения в отношении России.
[Читать далее]Одно, поддерживаемое преимущественно интеллигентами-политиканами, сделавшими из ненависти к России особую профессию, выражало собой отдаленные отголоски мысли Ллойд-Джорджа, что чем дольше в России продлится анархия, тем лучше для Англии. Финляндцы, сторонники этой тенденции, тоже говорили:
- Для маленькой страны, только что обретшей свою независимость, лишенной сильной армии и крепостей, не имеющей флота и денег, но граничащей с такой огромной страной, как России… для Финляндии будет лучше, если гражданская война в России продлится до бесконечности. Она ослабит ее как территориально, так и экономически в такой мере, что никакие Бобриковы, буде они опять воцарятся в России… уже не будут страшны для Финляндии. Необходимо поэтому воспрепятствовать всеми силами так называемой интервенции, в которой, в силу географической близости к России, первое место принадлежит Финляндии. Эта интервенция… может ведь привести к устранению большевиков и к восстановлению такого режима, который по необходимости вещей будет империалистическим и, как таковой, неизбежно направить свое острие против Финляндии... Взгляните, например, на гг. Милюковых и Сазоновых в Париже. Один - «либеральный» министр иностранных дел царского правительства; другой - «конституционалист-демократ», бывший вождь оппозиции и «отец» февральской революции. Это завтрашние люди России в лучшем случае, ибо их может еще предупредить какой-нибудь Столыпин. Но оба они, мечтая о вооруженной помощи Финляндии, все-таки отказываются признать независимость Финляндии. Требуя от нас крови и денег для борьбы с большевизмом, они вместе с тем самым бесцеремонным образом рисуют нам картину счастливого «сожительства» с Россией на другой день после победы над Лениным под предлогом «стратегической» необходимости. А где гарантии, что под этой невинной вывеской не последует через несколько лет новая хирургическая операция над маленькой беззащитной страной? Где гарантии, что под предлогом стратегической необходимости русские гарнизоны вновь не появятся в Финляндии в сопутствии всех прелестей бобриковского режима? До демократии же... Россия еще не доросла и едва ли вообще дорастет - это не в психологи русского человека. В России мыслим либо Ленин, либо царь. Середины нет. Словом, пусть Россия гниет. Чем больше она прогниет - тем лучше для нас...
Маннергейм… мечтал о другом. Он подавил восстание финляндских коммунистов, изгнал их вооруженной рукой из Гельсингфорса и Выборга и поставил там белое буржуазное правительство, которое за эти заслуги перед страной и выбрало его главой государства с весьма широкими полномочиями. Но все это имело лишь ограниченное «локальное» значение... Другое дело - взять Петербург, этот ключ к общей победе над большевистской властью, и тем самым золотыми буквами вписать свое имя в страницы истории...
И генерал Маннергейм… лелеял эту мысль, поддерживая идею вооруженной интервенции...
Но его несчастье заключалось в том, что он был слишком «популярен» и боялся подорвать эту популярность чрезмерным русофильством. Он опирался на буржуазию, во имя которой ему удалось подавить восстание коммунистов, на значительную часть состоятельного крестьянства и на интеллигенцию. Физически его сила заключалась не в армии, которая… состояла на добрую треть из рабочих, участвовавших раньше в красном восстании или ему сочувствовавших, а в так называемой «белой гвардии».
…в «шюцкоре» и только в нем Маннергейм усматривал надежнейшую опору белой Финляндии. Но этот аппарат… является военным инструментом только в минуту опасности; в остальное же время он распылялся на граждан, преследующих хотя одну и ту же классовую задачу - охранение буржуазного строя от коммунистических налетов, но партийно разномыслящих. И эта вот особенность и лишала Маннергейма свободы действий в вопросе об интервенции. В «шюцкоре» сторонники отмеченной выше «теории гниения» были представлены в такой же степени, как и приверженцы активных действий против большевистской России, которых мы впредь будем называть соответственно финляндской терминологии «активистами»...
Маннергейм стал действовать осторожно... В своих публичных выступлениях, например, он никогда не говорил о России, точно ее не было… а когда, разъезжая по стране, ему и приходилось отвечать на запросы депутаций, будет ли наконец Финляндия участвовать в походе против Петрограда, он отделывался дипломатическими вуалированными фразами, которые любая партия вольна была толковать по-своему.
Его надеждой, конечно, были «активисты». Они представляли собой прямую противоположность сторонников «теории гниения» и в известной мере отражали целое течение буржуазно-общественной мысли Финляндии в отношении России. Первую скрипку здесь играли представители крупной торговли и промышленности, связанные так или иначе с Россией; заводчики и фабриканты, работавшие на русский рынок до войны; крупные землевладельцы… из смежных с Россией губерний, а также мелкие крестьяне, опять-таки из восточных губерний, наживавшие раньше большие деньги от петроградских дачников.
Все эти элементы поддерживали тесное экономическое общение с Россией, в годы же войны они богатели не по дням, а по часам. Достаточно вспомнить, например, что до войны 9/10 всего производства бумаги в Финляндии шло на русский рынок; почти такие же цифры давали древообделывающая промышленность и производство сельскохозяйственных машин. Из России шли дешевый хлеб, сырье, нефтяные продукты и уголь. Само собой понятно, что с установлением большевистского режима в России этому тесному экономическому общению был положен конец. Хлеб пришлось ввозить из Америки, но «благодетель рода человеческого», знаменитый американский продовольственный диктатор Хувер, из благородства ставил тяжелые условия оплаты и обесценивал финляндскую марку, которая еще в январе 1919 г. котировалась на лондонской бирже из расчета 40 марок за фунт стерлингов, а осенью того же года докатилась до 120. То же самое случилось и с ввозом мяса, свинины, сахара и других продуктов первой необходимости, которые раньше ввозились из России, а ныне из далекой Америки при общем остром недостатке тоннажа в Европе.
Положение вывоза представляло столь же печальную картину...
Дальновидные торгово-промышленные деятели Финляндии еще ранней весной 1919 г. предсказывали неизбежность сильного экономического кризиса, как результата отсутствия вывоза в Россию...
…экономическое положение… не позволяет сидеть долго сложа руки и ждать у моря погоды; если в результате хотя бы и самого интенсивного товарообмена вывоз все-таки будет составлять всего одну треть ввоза и марка будет продолжать падать, то от этого последует неизбежное повышение цен на внутреннем рынке с неизбежными требованиями о повышении заработной платы, забастовками, локаутами и сокращением производства.
Единственный выход отсюда - открыть возможно скорее ворота в Россию, очистить Петроград, как ближайший к Финляндии центр, от большевиков и там заложить прочный фундамент для повсеместного устранения Советской власти и постепенного возрождения России.
Таков приблизительно был ход мышления торгово-промышленного класса Финляндии... Развитию этой мысли способствовали, конечно, еще некоторые весьма веские соображения внутренне- политического характера, по преимуществу классового происхождения.
Финляндцы рассуждали так.
- До тех пор, пока в России продержится советский режим - финляндский пролетариат неизбежно будет агрессивен. Правда, в настоящую минуту, когда у него еще не залечены раны от недавнего жестокого поражения, которое он понес от Маннергейма, он как будто «смирился»... Но где гарантии, что с дальнейшим упрочнением советской власти в России финские рабочие массы вновь не окрепнут духовно и физически?..
Мыслимо ли, чтобы финляндские рабочие массы вообще не находились в состоянии постоянного коммунистического брожения, если под боком у них находится такой мощный очаг пропаганды как Петербург?
Отсюда - другой повелительный вывод о необходимости для Финляндии участвовать так или иначе, в изгнании большевиков из Петербурга...
…эти мысли «интервенционистов» находили живой отклик в целой массе общественных элементов... Мы подходим здесь к так называемым «активистам» - сторонникам решительных действий против большевистского Петербурга... Они рекрутировались, главным образом, из представителей военной среды, офицеров русской и германской службы, унтер-офицеров, добровольцев-участников прошлогоднего похода Маннергейма на коммунистический Гельсингфорс, студентов, «егерей»… и просто из авантюристов-головорезов, которые побывали уже на южном берегу Финского залива - в Эстонии, и там дрались с большевиками.
Все эти элементы явно не довоевали. Перспектива бить большевиков радовала их сердца... Они готовы были подраться в Восточной Карелии, у Печенги, под самым Петербургом - лишь бы подраться. «Идеология» их не интересовала; в худшем случае отдельные их представители втайне мечтали, что в общей суматохе… от России, пожалуй, можно будет урвать Восточную Карелию и пришить ее к Финляндии вместе с Печенгой: не станет же новая России цепляться за эти пустяшные куски...
Они имели широко разветвленные нелегальные организации, строго дисциплинированные и снабженные богатыми финансовыми средствами. В отдельных случаях и в определенные периоды они располагали целыми отрядами легионеров, оружием, снабжением и продовольствием. Укажем, например, на поход вождя «активистов» полк. Эльвен Грейна на Лодейное поле, что между Петербургом и Петрозаводском, от начала мая 1919 г. …«идейно» этот поход, предпринятый с помощью 1500 чел. вопреки явно выраженной воле тогдашнего финляндского правительства, обосновывался необходимостью помочь восставшим карелам и обеспечить за Восточной Карелией право на самоопределение. Благодаря этой вывеске, возможность репрессивных правительственных мер была исключена a priori, общественное мнение страны высказывалось определенно за Эльвен Грейна, бывшего «героя» гражданской войны, год тому назад взявшего Выборг штурмом и беспощадно расправившегося там с остатками красной финской армии.
Кроме того, «карелы» были тогда в моде в Финляндии, никто не допускал даже сомнения в том, что это - подлинные финны, хотя фамилии карелов - Иванов, Сидоров и Петров - странно как-то звучали. Но Эльвен Грейн, несомненно, метил дальше Восточной Карелии, обрушившись внезапно на железнодорожную линию Петербург - Петрозаводск. Он знал, что на южном берегу залива, между Нарвой и Гатчиной, так называемый русский северный корпус… готовит свой знаменитый «майский» набег на Петербург под командой Родзянки и Дзерожинского. Надо было протянуть ему руку через залив и отвлечь внимание большевиков диверсией... В случай удачи, наконец, финляндское правительство могло бы оказаться втянутым в дело автоматически без всякого объявления войны и без широкой подготовки общественного мнения.
К несчастью для Эльвен Грейна, его план отцвел не успевши расцвесть. На южном берегу залива Родзянко скоро был разбит, не дойдя даже до Гатчины, Булак-Балахович застрял с своей конницей в Пскове, занявшись там массовым террором без суда и следствия, а с восстанием знаменитой Красной Горки, что против Кронштадта, вышла путаница. Форт этот, как известно, восстал, направил свои пушки против Кронштадтских батарей, которые в первую минуту тоже изъявили готовность присоединиться к восстанию, но извне никто не подходил к Красной Горке, чтобы «снять» гарнизон и использовать его мощные батареи для продолжения борьбы. Правда, какая-то рота никому в крепости неведомых «ингерманландцев» явилась однажды за получением «ключей», но ее встретили недоверчиво, пожалуй, даже недружелюбно; хотели видеть русских, т. е. отряды самого Родзянки, с которыми существовала некоторая связь, или, по крайней мере, какие-нибудь «мандаты» от него, а у ингерманландцев мандатов быть не могло просто потому, что несколькими днями раньше в разгар боев Родзянко бесцеремонно выбросил из своего кабинета начальника ингерманландского батальона, который доселе сражался под его общим командованием. Этот «чухонец» просил Родзянко дать ему на фронте особый участок в районе, населенном ингерманландцами... Бравый генерал усмотрел в этой просьбе покушение на «единую и неделимую» и выбросил вон начальника отряда...
В свою очередь, Элъвен Грейн тоже не добился сколько-нибудь ощутительных результатов в своем походе… взял было Ладейное поле, но скоро вновь отдал его большевикам, которые, как опыт показывает, после первого замешательства и отчаянного бегства всегда как-то умеют приходить в себя, - и, просидев еще некоторое время в захваченной им области, бесшумно вернулся к исходному положению. Кампания была закончена...
Второй раз Эльвен Грейн попытался счастья осенью 1919 г. в разгар или, точнее, к концу наступления Юденича на Петроград. Он вновь собрал свои легионы, численно более внушительные, чем весенние... Перед ним вновь стояла та же политико-стратегическая задача, которую ему не удалось осуществить весною - протянуть руку Юденичу... А так как к тому времени… переговоры между сев. зап. правительством и финляндским кабинетом об условиях вооруженного вмешательства Финляндии близились к благоприятному исходу (речь уже шла только о деньгах). то в задачи Эльвен Грейна и его сотрудников входила еще попытка форсировать ход событий и создать в пограничном районе такое положение, при котором финские винтовки сами начали бы стрелять.
Но… фронт Юденича распался. Тогда успокоился и Эльвен Грейн. О нем больше не говорили...
«Активисты»… были очень влиятельны в Финляндии; они сидели в штабах регулярной финляндской армии, в администрации и имели в своем распоряжении целый ряд серьезных органов печати - как финской, так и шведской. Пропаганда, которую они вели в стране - конспиративно и легально - заметно давала плоды - и само собой понятно, что торгово-промышленный класс для вящего успеха своего экономического обоснования необходимости интервенции пользовался «активистами» в самой широкой мере и всячески их поддерживал. Таким образом, к весне 1919 г… в финляндском общественном мнении, по крайней мере, среди буржуазных слоев и интеллигенции, заметно стала преобладать идея вооруженного вмешательства.
Рабочие массы, естественно, не делали тайн из своего определенно отрицательного отношения к «активизму» в русском вопросе. Социалистическая партия… проявляла в этом отношении полное единодушие... Прошлогоднее восстание было подавлено, тысячи вождей томились в тюрьмах и на каторге, право коалиций было заметно урезано, профессиональное движение тормозилось административным произволом...
В недрах рабочих масс клокотал вулкан ненависти к буржуазии, которая огнем и мечом прошлась по рабочим рядам при подавлении коммунистического восстания, к Маннергейму и его сотрудникам, к активистам - белогвардейцам и всем тем, кто только содействовал так или иначе победе белого террора.
...
Я не стану повторять здесь банальностей, что в лице Ленина, Троцкого, Бухарина и Зиновьева мы имеем германских «агентов», получивших якобы за свое дело... 70 миллионов марок. Только Бурцев при слепом своем пристрастии к охранным архивам может еще верить в эту басню и навязывать ее другим. Но… я питаю такое же пристрастие к так называемой военной литературе, к всевозможным мемуарам и запискам германских государственных деятелей… моя библиотека полна этих изданий. И я скажу по чистой совести и без всякой предвзятости: во всех этих изданиях… меня поражают следы именно технической помощи, оказанной императорской Германией большевикам до и после октябрьского переворота.
У Людендорфа, который, несомненно, умеет молчать, эти следы несколько затушеваны; у Гельфериха они более явны; Эрцбергер только намекает на «что-то»; Чернин, как искусный дипломат, тщательно вуалирует свою мысль, но местами все-таки проговаривается. История - настоящая история - по-видимому еще не написана. Но я думаю, что и сами большевики не станут сегодня отрицать, что они пользовались в свое время германской помощью... /От себя: да, аргументация убойная, и факты приведены неопровержимые/.