Григорий Кирдецов о Гражданской войне и интервенции. Часть I
Из книги Григория Львовича Кирдецова «У ворот Петрограда».
Я начал свой труд с описания встречи с Юденичем, конечно, не потому что я склонен был бы считать его выдающейся фигурой в области политики или стратегии; еще меньше в мои задачи входит сделать из него национального «героя», которому якобы только по злому капризу судьбы не удалось завершить дело освобождения Петрограда...
[Читать далее]Напротив, мне хотелось бы только показать, как идеология белого противобольшевистского движения неизбежно должна была привести к магическому превращению маленького ничтожного человека в «диктатора», что социально-политические силы, лежавшие в основе антибольшевистской вооруженной борьбы на всем протяжении российской территории неуклонно и неминуемо должны были привести к краху всего движения - независимо от вопроса, где какой «диктатор» действовал, находился ли летом и осенью 1919 г. на берегах Финского залива «сам» верховный правитель или только его наместник карикатура «Главнокомандующего» - Юденич.
Болезнь белого движения была ведь не в лицах, не в тех или иных военно-политических «фигурах», оказавшихся по случайному стечению обстоятельств во главе его, а в отсутствии у него идеологии или, точнее по выражению Анатоля Франса, в «злой» его идеологии.
Вглядитесь, в самом деле, во внутреннюю сущность дела.
Все белые фронты 1919-1920 гг. имели свои особенности, обусловленные местными географическими, национальными, гражданско-политическими и международно-правовыми факторами... И тем не менее движение потерпело крах на всех фронтах и почти одновременно...
И пусть не указывают идеологи нашего белого движения, что именно эта разновидность местных условий… привела к краху, что, мол, каждый отдельный диктатор и его армия и правительство были пленниками окружающей обстановки и жертвами скрещивавшихся международных влияний. Пусть не указывают они и на параллель мировой войны в этом вопросе.
Ведь последний аргумент говорит как раз против них. Военно-стратегические и гражданско- политические особенности союзных фронтов в Европе и Азии представляли собой… самую пеструю картину местных особенностей... И тем не менее союзники не только вышли сухими из воды, но даже оказались победителями по всей линии. Значит, не в местных особенностях кроется вопрос о победе или разгроме большого движения, а в основной идее, которая руководит всем движением…
Не в стратегической бездарности Юденича секрет внезапного разгрома сев. зап. Армии... Бывший «герой» Эрзерума мог бы оказаться и с успехом «героем Петрограда», но для этого нужно было, чтобы он не был Юденичем, т. е. чтобы он и его ближайшие сотрудники в области как военной, так и политической не были выразителями идей отжившего мира и тех социальных сил, которым победа под Петроградом нужна была только для того, чтобы насильственно остановить непреложный ход неизбежного исторического процесса демократизации России.
...
…справедливость требует отметить… факт, засвидетельствованный мне показаниями представителей всех русских общественных классов и группировок в Финляндии, не исключая крайне правых. Никогда… отношения к русским и ко всему русскому не отличались в Финляндии таким сердечным благожелательством, как во время коммунистического правления с 16-го янв. по 12 мая 1918 г. Не было зарегистрировано ни одного ареста, ни одного расстрела русских как таковых или в зависимости от классовой принадлежности. В гостиницах Гельсингфорса и Выборга жила масса богатых беженцев из Петрограда; уезды, расположенные у русской границы, также были полны русских беженцев, владевших там недвижимым имуществом. Все они оставались на своих местах, в своих поместьях, и ни один красный финский комиссар не вздумал их выселять или лишать свободы. Когда же, наоборот, после вступления Маннергейма и фон дер Гольца в Гельсингфорс в Выборгской губернии начались бои с последними отступающими к Петрограду финскими красными частями, то волна белого террора захлестнула и тамошний русский элемент, далекий по своему общественному весу от всякого большевизма...
Факт во всяком случае непреложный, что финляндский белый террор был грозен. Достаточно сказать, что по одной амнистии лета 1920 г., т. е. амнистии, провозглашенной через 2 года после подавления коммунистического восстания, из финляндских тюрем должно было выйти на свободу свыше 8 тысяч человек. И от этого террора, естественно, терпели прямо или косвенно русские, преимущественно же русское белое офицерство, сделавшееся козлом отпущения для финляндского шовинизма, которым в ту пору были заражены все буржуазные партии молодой, только что обретшей свою независимость страны...
Началась тяга в Эстонию. Молодые офицеры… которым становилось невтерпеж положение париев… стали переправляться в Ревель...
Многие из них впоследствии… ничем себя не запятнали... Многие подпали под развращающее влияние бандитов и казнокрадов, которыми, к сожалению, кишмя кишела сев.-зап. армия. Значительная же часть, ограбленная нравственно и материально, томится и поныне в лесах Эстонии на лесных работах, куда их загнал эстонский шовинизм, возведенный в государственную систему при явном попустительстве местной социал-демократии...
Я застал… группу русских людей - наиболее влиятельную, наиболее активную и политически кристаллизованную... Она-то впоследствии и питала духовно и политически Юденича и его штаб - и не только в так называемый гельсингфорский период его деятельности, когда «герой Эрзерума» и будущий диктатор Петрограда месяцами почти не выходил из отеля Socitetshuset, но и в последующий боевой период в Ревеле и Нарве, когда уже существовало сев.-зап. правительство. Это правительство… и должно было определять всю политическую физиономию петроградского фронта, вести армию в подлинно демократическом фарватере (в кабинете Лианозова участвовали 2 социал-демократа и 2 правых социалиста-революционера) и управлять освобожденным краем на началах подлинного демократизма без всякой примеси военной диктатуры. Но в силу внутренней логики белого движения и требований военного положения оно капитулировало шаг за шагом перед военными властями и докатилось до того, что 24-го окт., когда Павловск и Царское Село уже были взяты, Юденич, собиравшийся на другой день вступить в Петроград, ни минуты не задумался сказать своим приближенным, что «эту шваль» он в Петроград не пустит....
Но… не это правительство определяло политическую деятельность Юденича, а другое, скрытое для посторонних взглядов, шедшее из Гельсингфорса, связанное кровно с Парижем и оттуда вдохновляемое.
…
Однажды, когда обещанные англичанами… транспорты с оружием для сев.-зап. армии все запаздывали… я в частном разговоре… рассказал… что с одним из больших английских транспортов… случилось несчастье, что он был вынужден вернуться в исходный порт, где кладь теперь и перегружается на другой транспорт.
Но в том состоянии морального разложения, в котором пребывала тогда русская колония в Гельсингфорсе, при той сети сыска и наблюдения, которой агенты Антанты опутывали тогда все русское, меня не удивило, что на другой же день после этого разговора английский генерал Марш... как бомба ворвался к Юденичу и стал требовать моего «устранения».
...
…тяга буржуазно-аристократических элементов из Петрограда и Москвы направлялась преимущественно на юг России - в Украину к Скоропадскому; в Финляндию же спасались отдельные представители финансового мира и крупной промышленности, которые «на всякий случай» считали удобнее держаться поближе к Петрограду или располагали имениями за Белоостровым, отдельные сановники и вельможи, имевшие отдаленную связь… с германскими военными и гражданскими администраторами в Финляндии.
Эта социальная особенность гельсингфорской эмиграции и наложила свою печать на всю ее дальнейшую политику. Профессионалов-политиков левее, скажем, к.-д. там не было вовсе; литераторы-публицисты не пользовались «благоволением», да они почти отсутствовали. К. А. Арабажина, который когда-то был деятельным основателем украинской социал-демократии, держали в черном теле за «вредное направление» газеты «Русский Листок», которую он издавал в Гельсингфорсе во время владычества большевиков; Е. Ляцкого не любили за «левое интриганство»...
Приехал было в Гельсингфорс… Струве; но… он спешил на «большую» арену, где решались тогда, как казалось, судьбы России - в Париж...
Впоследствии… в Гельсингфорс перебрались также В. Д. Кузьмин-Караваев и редактор «Речи» И. В. Гессен. Однако и тот и другой, сами представители буржуазного либерализма, не могли изменить создавшейся обстановки. Старый либерал из генералов, напротив, сделался фасадом для Юденича, вступив скоро членом в Политическое Совещание при Главнокомандующем, где и оставался, сочиняя какие-то таинственные проекты... Но тогда знаменитый ген. Марш вдруг почему-то его забраковал, заявив ему чуть ли не на пороге комнаты, где должно было состояться предварительное совещание, что он, Марш, «был лишен удовольствия пригласить» его...
Гессена же, как человека «с тяжелым характером», будущий диктатору Юденич не возлюбил с первой же встречи - и хотя Гессен и продолжал к нему ходить… и давать советы по делу о спасении России, но в Политическое Совещание Юденич его не пускал, может быть еще и потому, что еврейское происхождение редактора «Речи» не внушало диктатору гарантий благонадежности.
…Кедрин был необыкновенно наивен... Например, в бытность свою министром юстиции сев.-зап. правительства, за что, кстати, Национальный Центр, членом которого он состоял, предал его анафеме, генералы и гражданские администраторы в освобожденных от большевиков районах творили гнуснейшие дела по части «правосудия». Они держали в тюрьмах сотни людей - женщин и стариков, по одному подозрению в сочувствии большевизму, предавали их, на основании военного положения, безапелляционному полевому суду, в то время как самое циничное казнокрадство, лихоимство и взяточничество были в большем фаворе и, конечно, не карались, потому что некому было карать. Е. И. Кедрин волновался, стучался в двери к Юденичу, к его помощнику в качестве военного министра ген. Кондыреву и другим сильным мира сего, к начальникам многочисленных штабов (при армии в 72 тысячи едоков и... 25 тысячах штыков!) и столь же многочисленным «главноуправляющим», но терпел неудачу за неудачей...
В Нарве… в русскую военную тюрьму был посажен по подозрению в сочувствии большевизму некий Садыкер, маленький петроградский журналист… служивший до того добровольцем... Дело было пустяшное, никаких улик не было в руках военной прокуратуры, все обвинение покоилось на каком-то доносе, исходившем из Финляндии, где арестованный, раньше жил. Тем не менее военные власти, продержав его некоторое время в одиночном заключении, передали его военно-полевому суду, который, как правило, оправдательных приговоров не выносил. Случайно об этом деле узнали мои сотрудники… и обратили на него внимание конечно, министра юстиции Е. И. Кедрина. Тот горячо принялся за дело, послал ряд срочных депеш военному прокурору, начальнику штаба и чуть ли не «самому» Юденичу с требованием препроводить ему, как министру юстиции, весь обвинительный материал. Е. И. сильно волновался, он знал, что в таких случаях военные власти любят ставить его перед совершившимися фактами. И его предчувствие оправдалось. Целых три дня он ни от кого не получал ответа, несмотря на то, что телеграф действовал вполне исправно… не говоря уже о телефонном сообщении и фельдъегерях и курьерах, которые зачастую катались в поездах между Ревелем и Нарвой исключительно для доставки «подарков» генеральским женам. На четвертые сутки, наконец, Е. И. Кедрин получает ответную телеграмму с извещением, что его, министра юстиции, депеша пришла с большим опозданием - смертный приговор приведен в исполнение...
Гельсингфорс вообще был беден людьми - особенно демократическими элементами - и поэтому уже на выборгском съезде… верх взяла крупная буржуазия, так называемая торгово-промышленная группа.
…члены сев. зап. правительства, в отдельности и в целом, делали одну за другой непростительные ошибки… они постоянно капитулировали перед генералами, в частности, перед Юденичем, покрывали без нужды его грехи… их демократические декларации, за которые Колчак и его парижское представительство их не признавали, оставались все время мертвыми буквами, потому что Юденич, как военный министр, одной рукой их подписывал, а другой, как Главнокомандующий, их отменял - на фронте и в оккупированных местностях, а они, министры, не находили в себе смелости противодействовать ему и его помощникам...
…колчаковская печать относилась к сев.-зап. «затее» явно отрицательно и не щадила красок, чтобы клеймить ее самозванством, отступничеством и радикализмом.
…весь январь и февраль 1919 г. были ухлопаны… исключительно на организацию бюрократической стороны дела. А между тем момент в военном и политическом отношениях был необыкновенно напряженный, почти решающий...
В Гельсингфорсе в ту пору общественная атмосфера была крайне неблагоприятна для деятельности русских белых организаций. Русских ненавидели, Россию как целое презирали...
С этим чувством вы переходили финляндскую границу, когда таможенный чиновник или полицейский офицер, точно в дополнение к установленным законом нормам, применял к вам, русскому, тысячи лишних придирок, имевших порою характер явного издевательства...
Финляндские буржуазные партии… интеллигенция… бюрократическая и военная среда - все эти элементы сделали из ненависти к русскому особый культ; ему поклонялись, его развивали, и не было, казалось, жертвы, которая считалась бы недостойной его. Вследствие этого русские числом от 15-ти до 20-ти тысяч человек и жили тогда в стране на положении париев под тяжелым административным контролем, стесненные в «правожительстве» и в свободе передвижения, терпя также и острую продовольственную нужду, далеко не всегда оправдывавшуюся общим продовольственным кризисом в стране.
…эта ненависть финляндцев ко всему русскому не была простым выражением того, что принято ныне называть зоологическим национализмом новых государственных образований. Элемент мести за старые обиды и оскорбления… был тут налицо, но к нему примешивалось и глубокое чувство страха за завтрашний день.
Независимость Финляндии была провозглашена вскоре после октябрьской революции, между тем как до того «самое демократическое из всех демократических правительств в мире» - правительство Керенского - этой хартии вольностей финляндцам не давало...
Финляндцы… на юрьевской мирной конференции с большевиками… не могли отречься от своих основных ошибок. Свои притязания на Печенгу, например. они стали обосновывать там царскими обещаниями; но даже кремлевским дипломатам не стоило особых трудов ответить иронически, что если финляндцы считают обещания и акты царей «священными», то могут, ведь, найтись и такие, которые будут говорить в ущерб интересам Финляндии.
Большевики, очевидно, намекали при этом на Выборгскую губернию, которая, как известно, царскими указами была выкроена из территории России и присоединена к великому княжеству финляндскому. …вождь финской делегации понял намек и уже больше к своей аргументации не возвращался....
Через некоторое время эту же ошибку финляндцы повторили и в своем споре с Швецией по вопросу об Аландских островах - они отвергли принцип самоопределения и стали смотреть на этот вопрос как на внутреннее дело Финляндии. Однако рядом с этим они продолжали настаивать на применении принципа самоопределения... к Восточной Карелии, которая в руках большевиков плохо лежала. Получилась политическая каша в головах у самих финляндцев: старые международные акты действительны и недействительны, принцип самоопределения обязателен и необязателен...
...
Тогда (январь 1919 г.) в моде была там идея «унии» с Эстонией. Ей сочувствовали все буржуазные партии - финские и шведские...
Когда же (в январе и феврале 1919 г.) финские добровольцы, при поддержке финляндского правительства, массами стали переправляться на южный берег залива в помощь немногочисленной эстонской армии, сдерживавшей тогда натиск большевиков… эстонцы сразу прозрели. Не было общественной группы в Эстонии… которые не мечтали бы о скорейшем избавлении от финской помощи, об уходе белых финских головорезов-авантюристов, терроризировавших маленькую страну не меньше только что ушедших большевиков.
Идея «унии» получила непоправимый удар. О ней сразу как то перестали говорить: одна сторона, более слабая (Эстония), убедилась, что ей сулят просто нового хозяина вместо старого...
Не было, казалось, ничего, что могло бы быть пригодным… для обеспечения независимого существования страны. Она была голодна, неодета и необута - ибо за шесть месяцев оккупации германцы успели вывести из нее буквально последние остатки, между тем как даже по брестскому договору Германии принадлежали в пределах Эстляндской и Лифляндской губерний только полицейские функции. …германцы во время своей «полицейской» оккупации страны душили всякую самостоятельность...
И тем не менее внутренний инстинкт самосохранения подсказывал эстонцам бояться финских белых добровольцев-головорезов...
К несчастью для самих эстонцев, тот же инстинкт самосохранения не удержал их впоследствии от бездны ошибок, которые ввергли их в политическую и экономическую кабалу к англичанам. Лондон, казалось, охотно давал оружие, снаряжение и даже кое-какие деньги - давал «широко», почти не требуя гарантий и компенсаций, как полагается настоящему барину-победителю и меценату... Эстонская общественность была в восторге от этой отзывчивости англичан и льнула к ним. А когда она еще стала замечать… что те же благодетели рода человеческого относятся к русским пренебрежительно и высокомерно, третируя их… то для националистически настроенных элементов это дало лишний повод, с одной стороны, усилить свой зоологизм в отношении русских и русского дела, а с другой - культивировать свою преданность англичанам, которые якобы давали им возможность «познать самих себя».
В ту пору мне часто представлялся случай в беседах с эстонскими общественными деятелями обращать их внимание на гибельность чрезмерной дружбы с англичанами... Я убеждал эстонцев, что Лондон никогда «даром» ничего не делает, что из одного человеколюбия он не стал бы распространять свое могущество на сотни миллионов людей, на их земли и состояние, что, следовательно, эстонцам также придется платить в один прекрасный день звонкой монетой за все благодеяния Англии. …у меня не было тогда под рукой никаких данных, я еще не знал, что воспаленному мозгу Ллойд Джорджа уже мерещилась морская база или угольная станция на о. Эзель и Даго или краткосрочная «аренда» этих островов на обычных в английской дипломатической практике началах. Я оперировал ощущениями - и только. Эстонцы слушали меня, но не верили: их вековая ненависть к немецким баронам была так сильна, что малейший намек на возможную корысть англичан казался им чудовищным германофильством.
Однако спустя несколько месяцев и они убедились, что Англия, действительно, не привыкла даром расточать свои фунты и стерлинги: не будь резкого вмешательства Клемансо, острова Эзель и Даго так и перешли бы, хотя и на арендных началах, к Англии. Счастье эстонцев только в том, что «тигр» в последнюю минуту усмотрел в этом явное нарушение нового версальского «равновесия» и запротестовал. В Ревель примчалась французская миссия… и дело было выведено на чистую воду.
…этот эпизод все-таки не уберег маленькую страну от самой грубой ее экономической эксплуатации англичанами.
…
…финляндская буржуазия и интеллигенция… доводили временами идею независимости до абсурда. Белогвардейские элементы черпали из нее силу… для проявления зоологического национализма в отношении русских, военные и административные - для тщательного безвозмездного очищения русских складов… для «аннексии» всего государственного имущества России в Финляндии, исчислявшаяся в нисколько миллиардов марок.
Так, например, военные суда, оставленные большевиками в финляндских гаванях… были объявлены «военной добычей». А между тем, с точки зрения международного права, за которое те же захватнические элементы постоянно цеплялись, никакой «войны» между Россией и Финляндией не было никогда. В Финляндии произошло восстание финляндских же коммунистов... Это восстание было подавлено финляндской же белой гвардией и германскими дивизиями, приглашенными в страну финляндским белым правительством... Ни о какой, следовательно, «военной добыче»… не могло быть и речи.
Точно так же финляндская администрация не имела в своем распоряжении никаких юридических титулов на практиковавшийся на моих глазах в широких размерах, захват многомиллионного имущества русских общественных организаций - Союза Земства и Городов, Военно-Промышленного Комитета, Красного Креста и др.
Достаточно сказать, что еще весною 1919 г. в Гельсингфорсе, Выборге и некоторых других крупных городах, где раньше стояли большие русские гарнизоны, финляндская администрация продавала с торгов громадные партии консервов, заготовленных для русских войск еще при царском правительстве и Керенском и переданных в момент ухода большевиков Военно-Промышленному Комитету. Однако суммы, вырученные от продажи этих продуктов (они исчислялись миллионами), не были занесены за счет России и рассматривались как «военная добыча», несмотря на протесты оставшихся в стране представителей русских общественных организаций.
Равным образом, безвозмездной конфискации подверглось и недвижимое имущество русских государственных и общественных учреждений как напр., громадные лесные участки, принадлежащие лесному ведомству, дома, усадьбы и проч. В общей сложности, по заявлению самих финляндцев, сумма русского наследства, доставшегося Финляндии, определялась в 7 миллиардов марок в довоенной валюте. …этот способ «унаследования» России, мягко выражаясь, был далеко не закономерен.
…Финляндия, которая, по словам самих финляндцев, никогда не была «составной частью» российской империи, а представляла собой только одно самостоятельное звено «унии», и где, следовательно, все русское имущество, как нечто, принадлежащее другому самостоятельному звену «унии», должно было остаться за Россией...
Война и революция… всюду дали волю широкому проявлению злых инстинктов. В Финляндии… это психологическое состояние масс усугублялось еще тем, что маленькая страна… должна была проделать жестокую гражданскую войну. Победили «белые»… но из страха перед неизвестным, из опасения, что независимость страны вновь будет подвергнута тяжелым испытаниям, они явно перегибали палку.
Я начал свой труд с описания встречи с Юденичем, конечно, не потому что я склонен был бы считать его выдающейся фигурой в области политики или стратегии; еще меньше в мои задачи входит сделать из него национального «героя», которому якобы только по злому капризу судьбы не удалось завершить дело освобождения Петрограда...
[Читать далее]Напротив, мне хотелось бы только показать, как идеология белого противобольшевистского движения неизбежно должна была привести к магическому превращению маленького ничтожного человека в «диктатора», что социально-политические силы, лежавшие в основе антибольшевистской вооруженной борьбы на всем протяжении российской территории неуклонно и неминуемо должны были привести к краху всего движения - независимо от вопроса, где какой «диктатор» действовал, находился ли летом и осенью 1919 г. на берегах Финского залива «сам» верховный правитель или только его наместник карикатура «Главнокомандующего» - Юденич.
Болезнь белого движения была ведь не в лицах, не в тех или иных военно-политических «фигурах», оказавшихся по случайному стечению обстоятельств во главе его, а в отсутствии у него идеологии или, точнее по выражению Анатоля Франса, в «злой» его идеологии.
Вглядитесь, в самом деле, во внутреннюю сущность дела.
Все белые фронты 1919-1920 гг. имели свои особенности, обусловленные местными географическими, национальными, гражданско-политическими и международно-правовыми факторами... И тем не менее движение потерпело крах на всех фронтах и почти одновременно...
И пусть не указывают идеологи нашего белого движения, что именно эта разновидность местных условий… привела к краху, что, мол, каждый отдельный диктатор и его армия и правительство были пленниками окружающей обстановки и жертвами скрещивавшихся международных влияний. Пусть не указывают они и на параллель мировой войны в этом вопросе.
Ведь последний аргумент говорит как раз против них. Военно-стратегические и гражданско- политические особенности союзных фронтов в Европе и Азии представляли собой… самую пеструю картину местных особенностей... И тем не менее союзники не только вышли сухими из воды, но даже оказались победителями по всей линии. Значит, не в местных особенностях кроется вопрос о победе или разгроме большого движения, а в основной идее, которая руководит всем движением…
Не в стратегической бездарности Юденича секрет внезапного разгрома сев. зап. Армии... Бывший «герой» Эрзерума мог бы оказаться и с успехом «героем Петрограда», но для этого нужно было, чтобы он не был Юденичем, т. е. чтобы он и его ближайшие сотрудники в области как военной, так и политической не были выразителями идей отжившего мира и тех социальных сил, которым победа под Петроградом нужна была только для того, чтобы насильственно остановить непреложный ход неизбежного исторического процесса демократизации России.
...
…справедливость требует отметить… факт, засвидетельствованный мне показаниями представителей всех русских общественных классов и группировок в Финляндии, не исключая крайне правых. Никогда… отношения к русским и ко всему русскому не отличались в Финляндии таким сердечным благожелательством, как во время коммунистического правления с 16-го янв. по 12 мая 1918 г. Не было зарегистрировано ни одного ареста, ни одного расстрела русских как таковых или в зависимости от классовой принадлежности. В гостиницах Гельсингфорса и Выборга жила масса богатых беженцев из Петрограда; уезды, расположенные у русской границы, также были полны русских беженцев, владевших там недвижимым имуществом. Все они оставались на своих местах, в своих поместьях, и ни один красный финский комиссар не вздумал их выселять или лишать свободы. Когда же, наоборот, после вступления Маннергейма и фон дер Гольца в Гельсингфорс в Выборгской губернии начались бои с последними отступающими к Петрограду финскими красными частями, то волна белого террора захлестнула и тамошний русский элемент, далекий по своему общественному весу от всякого большевизма...
Факт во всяком случае непреложный, что финляндский белый террор был грозен. Достаточно сказать, что по одной амнистии лета 1920 г., т. е. амнистии, провозглашенной через 2 года после подавления коммунистического восстания, из финляндских тюрем должно было выйти на свободу свыше 8 тысяч человек. И от этого террора, естественно, терпели прямо или косвенно русские, преимущественно же русское белое офицерство, сделавшееся козлом отпущения для финляндского шовинизма, которым в ту пору были заражены все буржуазные партии молодой, только что обретшей свою независимость страны...
Началась тяга в Эстонию. Молодые офицеры… которым становилось невтерпеж положение париев… стали переправляться в Ревель...
Многие из них впоследствии… ничем себя не запятнали... Многие подпали под развращающее влияние бандитов и казнокрадов, которыми, к сожалению, кишмя кишела сев.-зап. армия. Значительная же часть, ограбленная нравственно и материально, томится и поныне в лесах Эстонии на лесных работах, куда их загнал эстонский шовинизм, возведенный в государственную систему при явном попустительстве местной социал-демократии...
Я застал… группу русских людей - наиболее влиятельную, наиболее активную и политически кристаллизованную... Она-то впоследствии и питала духовно и политически Юденича и его штаб - и не только в так называемый гельсингфорский период его деятельности, когда «герой Эрзерума» и будущий диктатор Петрограда месяцами почти не выходил из отеля Socitetshuset, но и в последующий боевой период в Ревеле и Нарве, когда уже существовало сев.-зап. правительство. Это правительство… и должно было определять всю политическую физиономию петроградского фронта, вести армию в подлинно демократическом фарватере (в кабинете Лианозова участвовали 2 социал-демократа и 2 правых социалиста-революционера) и управлять освобожденным краем на началах подлинного демократизма без всякой примеси военной диктатуры. Но в силу внутренней логики белого движения и требований военного положения оно капитулировало шаг за шагом перед военными властями и докатилось до того, что 24-го окт., когда Павловск и Царское Село уже были взяты, Юденич, собиравшийся на другой день вступить в Петроград, ни минуты не задумался сказать своим приближенным, что «эту шваль» он в Петроград не пустит....
Но… не это правительство определяло политическую деятельность Юденича, а другое, скрытое для посторонних взглядов, шедшее из Гельсингфорса, связанное кровно с Парижем и оттуда вдохновляемое.
…
Однажды, когда обещанные англичанами… транспорты с оружием для сев.-зап. армии все запаздывали… я в частном разговоре… рассказал… что с одним из больших английских транспортов… случилось несчастье, что он был вынужден вернуться в исходный порт, где кладь теперь и перегружается на другой транспорт.
Но в том состоянии морального разложения, в котором пребывала тогда русская колония в Гельсингфорсе, при той сети сыска и наблюдения, которой агенты Антанты опутывали тогда все русское, меня не удивило, что на другой же день после этого разговора английский генерал Марш... как бомба ворвался к Юденичу и стал требовать моего «устранения».
...
…тяга буржуазно-аристократических элементов из Петрограда и Москвы направлялась преимущественно на юг России - в Украину к Скоропадскому; в Финляндию же спасались отдельные представители финансового мира и крупной промышленности, которые «на всякий случай» считали удобнее держаться поближе к Петрограду или располагали имениями за Белоостровым, отдельные сановники и вельможи, имевшие отдаленную связь… с германскими военными и гражданскими администраторами в Финляндии.
Эта социальная особенность гельсингфорской эмиграции и наложила свою печать на всю ее дальнейшую политику. Профессионалов-политиков левее, скажем, к.-д. там не было вовсе; литераторы-публицисты не пользовались «благоволением», да они почти отсутствовали. К. А. Арабажина, который когда-то был деятельным основателем украинской социал-демократии, держали в черном теле за «вредное направление» газеты «Русский Листок», которую он издавал в Гельсингфорсе во время владычества большевиков; Е. Ляцкого не любили за «левое интриганство»...
Приехал было в Гельсингфорс… Струве; но… он спешил на «большую» арену, где решались тогда, как казалось, судьбы России - в Париж...
Впоследствии… в Гельсингфорс перебрались также В. Д. Кузьмин-Караваев и редактор «Речи» И. В. Гессен. Однако и тот и другой, сами представители буржуазного либерализма, не могли изменить создавшейся обстановки. Старый либерал из генералов, напротив, сделался фасадом для Юденича, вступив скоро членом в Политическое Совещание при Главнокомандующем, где и оставался, сочиняя какие-то таинственные проекты... Но тогда знаменитый ген. Марш вдруг почему-то его забраковал, заявив ему чуть ли не на пороге комнаты, где должно было состояться предварительное совещание, что он, Марш, «был лишен удовольствия пригласить» его...
Гессена же, как человека «с тяжелым характером», будущий диктатору Юденич не возлюбил с первой же встречи - и хотя Гессен и продолжал к нему ходить… и давать советы по делу о спасении России, но в Политическое Совещание Юденич его не пускал, может быть еще и потому, что еврейское происхождение редактора «Речи» не внушало диктатору гарантий благонадежности.
…Кедрин был необыкновенно наивен... Например, в бытность свою министром юстиции сев.-зап. правительства, за что, кстати, Национальный Центр, членом которого он состоял, предал его анафеме, генералы и гражданские администраторы в освобожденных от большевиков районах творили гнуснейшие дела по части «правосудия». Они держали в тюрьмах сотни людей - женщин и стариков, по одному подозрению в сочувствии большевизму, предавали их, на основании военного положения, безапелляционному полевому суду, в то время как самое циничное казнокрадство, лихоимство и взяточничество были в большем фаворе и, конечно, не карались, потому что некому было карать. Е. И. Кедрин волновался, стучался в двери к Юденичу, к его помощнику в качестве военного министра ген. Кондыреву и другим сильным мира сего, к начальникам многочисленных штабов (при армии в 72 тысячи едоков и... 25 тысячах штыков!) и столь же многочисленным «главноуправляющим», но терпел неудачу за неудачей...
В Нарве… в русскую военную тюрьму был посажен по подозрению в сочувствии большевизму некий Садыкер, маленький петроградский журналист… служивший до того добровольцем... Дело было пустяшное, никаких улик не было в руках военной прокуратуры, все обвинение покоилось на каком-то доносе, исходившем из Финляндии, где арестованный, раньше жил. Тем не менее военные власти, продержав его некоторое время в одиночном заключении, передали его военно-полевому суду, который, как правило, оправдательных приговоров не выносил. Случайно об этом деле узнали мои сотрудники… и обратили на него внимание конечно, министра юстиции Е. И. Кедрина. Тот горячо принялся за дело, послал ряд срочных депеш военному прокурору, начальнику штаба и чуть ли не «самому» Юденичу с требованием препроводить ему, как министру юстиции, весь обвинительный материал. Е. И. сильно волновался, он знал, что в таких случаях военные власти любят ставить его перед совершившимися фактами. И его предчувствие оправдалось. Целых три дня он ни от кого не получал ответа, несмотря на то, что телеграф действовал вполне исправно… не говоря уже о телефонном сообщении и фельдъегерях и курьерах, которые зачастую катались в поездах между Ревелем и Нарвой исключительно для доставки «подарков» генеральским женам. На четвертые сутки, наконец, Е. И. Кедрин получает ответную телеграмму с извещением, что его, министра юстиции, депеша пришла с большим опозданием - смертный приговор приведен в исполнение...
Гельсингфорс вообще был беден людьми - особенно демократическими элементами - и поэтому уже на выборгском съезде… верх взяла крупная буржуазия, так называемая торгово-промышленная группа.
…члены сев. зап. правительства, в отдельности и в целом, делали одну за другой непростительные ошибки… они постоянно капитулировали перед генералами, в частности, перед Юденичем, покрывали без нужды его грехи… их демократические декларации, за которые Колчак и его парижское представительство их не признавали, оставались все время мертвыми буквами, потому что Юденич, как военный министр, одной рукой их подписывал, а другой, как Главнокомандующий, их отменял - на фронте и в оккупированных местностях, а они, министры, не находили в себе смелости противодействовать ему и его помощникам...
…колчаковская печать относилась к сев.-зап. «затее» явно отрицательно и не щадила красок, чтобы клеймить ее самозванством, отступничеством и радикализмом.
…весь январь и февраль 1919 г. были ухлопаны… исключительно на организацию бюрократической стороны дела. А между тем момент в военном и политическом отношениях был необыкновенно напряженный, почти решающий...
В Гельсингфорсе в ту пору общественная атмосфера была крайне неблагоприятна для деятельности русских белых организаций. Русских ненавидели, Россию как целое презирали...
С этим чувством вы переходили финляндскую границу, когда таможенный чиновник или полицейский офицер, точно в дополнение к установленным законом нормам, применял к вам, русскому, тысячи лишних придирок, имевших порою характер явного издевательства...
Финляндские буржуазные партии… интеллигенция… бюрократическая и военная среда - все эти элементы сделали из ненависти к русскому особый культ; ему поклонялись, его развивали, и не было, казалось, жертвы, которая считалась бы недостойной его. Вследствие этого русские числом от 15-ти до 20-ти тысяч человек и жили тогда в стране на положении париев под тяжелым административным контролем, стесненные в «правожительстве» и в свободе передвижения, терпя также и острую продовольственную нужду, далеко не всегда оправдывавшуюся общим продовольственным кризисом в стране.
…эта ненависть финляндцев ко всему русскому не была простым выражением того, что принято ныне называть зоологическим национализмом новых государственных образований. Элемент мести за старые обиды и оскорбления… был тут налицо, но к нему примешивалось и глубокое чувство страха за завтрашний день.
Независимость Финляндии была провозглашена вскоре после октябрьской революции, между тем как до того «самое демократическое из всех демократических правительств в мире» - правительство Керенского - этой хартии вольностей финляндцам не давало...
Финляндцы… на юрьевской мирной конференции с большевиками… не могли отречься от своих основных ошибок. Свои притязания на Печенгу, например. они стали обосновывать там царскими обещаниями; но даже кремлевским дипломатам не стоило особых трудов ответить иронически, что если финляндцы считают обещания и акты царей «священными», то могут, ведь, найтись и такие, которые будут говорить в ущерб интересам Финляндии.
Большевики, очевидно, намекали при этом на Выборгскую губернию, которая, как известно, царскими указами была выкроена из территории России и присоединена к великому княжеству финляндскому. …вождь финской делегации понял намек и уже больше к своей аргументации не возвращался....
Через некоторое время эту же ошибку финляндцы повторили и в своем споре с Швецией по вопросу об Аландских островах - они отвергли принцип самоопределения и стали смотреть на этот вопрос как на внутреннее дело Финляндии. Однако рядом с этим они продолжали настаивать на применении принципа самоопределения... к Восточной Карелии, которая в руках большевиков плохо лежала. Получилась политическая каша в головах у самих финляндцев: старые международные акты действительны и недействительны, принцип самоопределения обязателен и необязателен...
...
Тогда (январь 1919 г.) в моде была там идея «унии» с Эстонией. Ей сочувствовали все буржуазные партии - финские и шведские...
Когда же (в январе и феврале 1919 г.) финские добровольцы, при поддержке финляндского правительства, массами стали переправляться на южный берег залива в помощь немногочисленной эстонской армии, сдерживавшей тогда натиск большевиков… эстонцы сразу прозрели. Не было общественной группы в Эстонии… которые не мечтали бы о скорейшем избавлении от финской помощи, об уходе белых финских головорезов-авантюристов, терроризировавших маленькую страну не меньше только что ушедших большевиков.
Идея «унии» получила непоправимый удар. О ней сразу как то перестали говорить: одна сторона, более слабая (Эстония), убедилась, что ей сулят просто нового хозяина вместо старого...
Не было, казалось, ничего, что могло бы быть пригодным… для обеспечения независимого существования страны. Она была голодна, неодета и необута - ибо за шесть месяцев оккупации германцы успели вывести из нее буквально последние остатки, между тем как даже по брестскому договору Германии принадлежали в пределах Эстляндской и Лифляндской губерний только полицейские функции. …германцы во время своей «полицейской» оккупации страны душили всякую самостоятельность...
И тем не менее внутренний инстинкт самосохранения подсказывал эстонцам бояться финских белых добровольцев-головорезов...
К несчастью для самих эстонцев, тот же инстинкт самосохранения не удержал их впоследствии от бездны ошибок, которые ввергли их в политическую и экономическую кабалу к англичанам. Лондон, казалось, охотно давал оружие, снаряжение и даже кое-какие деньги - давал «широко», почти не требуя гарантий и компенсаций, как полагается настоящему барину-победителю и меценату... Эстонская общественность была в восторге от этой отзывчивости англичан и льнула к ним. А когда она еще стала замечать… что те же благодетели рода человеческого относятся к русским пренебрежительно и высокомерно, третируя их… то для националистически настроенных элементов это дало лишний повод, с одной стороны, усилить свой зоологизм в отношении русских и русского дела, а с другой - культивировать свою преданность англичанам, которые якобы давали им возможность «познать самих себя».
В ту пору мне часто представлялся случай в беседах с эстонскими общественными деятелями обращать их внимание на гибельность чрезмерной дружбы с англичанами... Я убеждал эстонцев, что Лондон никогда «даром» ничего не делает, что из одного человеколюбия он не стал бы распространять свое могущество на сотни миллионов людей, на их земли и состояние, что, следовательно, эстонцам также придется платить в один прекрасный день звонкой монетой за все благодеяния Англии. …у меня не было тогда под рукой никаких данных, я еще не знал, что воспаленному мозгу Ллойд Джорджа уже мерещилась морская база или угольная станция на о. Эзель и Даго или краткосрочная «аренда» этих островов на обычных в английской дипломатической практике началах. Я оперировал ощущениями - и только. Эстонцы слушали меня, но не верили: их вековая ненависть к немецким баронам была так сильна, что малейший намек на возможную корысть англичан казался им чудовищным германофильством.
Однако спустя несколько месяцев и они убедились, что Англия, действительно, не привыкла даром расточать свои фунты и стерлинги: не будь резкого вмешательства Клемансо, острова Эзель и Даго так и перешли бы, хотя и на арендных началах, к Англии. Счастье эстонцев только в том, что «тигр» в последнюю минуту усмотрел в этом явное нарушение нового версальского «равновесия» и запротестовал. В Ревель примчалась французская миссия… и дело было выведено на чистую воду.
…этот эпизод все-таки не уберег маленькую страну от самой грубой ее экономической эксплуатации англичанами.
…
…финляндская буржуазия и интеллигенция… доводили временами идею независимости до абсурда. Белогвардейские элементы черпали из нее силу… для проявления зоологического национализма в отношении русских, военные и административные - для тщательного безвозмездного очищения русских складов… для «аннексии» всего государственного имущества России в Финляндии, исчислявшаяся в нисколько миллиардов марок.
Так, например, военные суда, оставленные большевиками в финляндских гаванях… были объявлены «военной добычей». А между тем, с точки зрения международного права, за которое те же захватнические элементы постоянно цеплялись, никакой «войны» между Россией и Финляндией не было никогда. В Финляндии произошло восстание финляндских же коммунистов... Это восстание было подавлено финляндской же белой гвардией и германскими дивизиями, приглашенными в страну финляндским белым правительством... Ни о какой, следовательно, «военной добыче»… не могло быть и речи.
Точно так же финляндская администрация не имела в своем распоряжении никаких юридических титулов на практиковавшийся на моих глазах в широких размерах, захват многомиллионного имущества русских общественных организаций - Союза Земства и Городов, Военно-Промышленного Комитета, Красного Креста и др.
Достаточно сказать, что еще весною 1919 г. в Гельсингфорсе, Выборге и некоторых других крупных городах, где раньше стояли большие русские гарнизоны, финляндская администрация продавала с торгов громадные партии консервов, заготовленных для русских войск еще при царском правительстве и Керенском и переданных в момент ухода большевиков Военно-Промышленному Комитету. Однако суммы, вырученные от продажи этих продуктов (они исчислялись миллионами), не были занесены за счет России и рассматривались как «военная добыча», несмотря на протесты оставшихся в стране представителей русских общественных организаций.
Равным образом, безвозмездной конфискации подверглось и недвижимое имущество русских государственных и общественных учреждений как напр., громадные лесные участки, принадлежащие лесному ведомству, дома, усадьбы и проч. В общей сложности, по заявлению самих финляндцев, сумма русского наследства, доставшегося Финляндии, определялась в 7 миллиардов марок в довоенной валюте. …этот способ «унаследования» России, мягко выражаясь, был далеко не закономерен.
…Финляндия, которая, по словам самих финляндцев, никогда не была «составной частью» российской империи, а представляла собой только одно самостоятельное звено «унии», и где, следовательно, все русское имущество, как нечто, принадлежащее другому самостоятельному звену «унии», должно было остаться за Россией...
Война и революция… всюду дали волю широкому проявлению злых инстинктов. В Финляндии… это психологическое состояние масс усугублялось еще тем, что маленькая страна… должна была проделать жестокую гражданскую войну. Победили «белые»… но из страха перед неизвестным, из опасения, что независимость страны вновь будет подвергнута тяжелым испытаниям, они явно перегибали палку.