И. Субботовский о колчаковщине. Часть VI
Из книги И. Субботовского «Союзники, русские реакционеры и интервенция: краткий обзор исключительно по официальным архивным документам бывшего колчаковского правительства».
В конце января месяца 1919 года мирная конференция в составе представителей от всех союзников под давлением требований народных масс своих государств приняла решение, согласно которому «все части и отдельные группировки России, в том числе и большевистские, располагающие на местах политическою или военною властью», приглашались прислать к 15 февраля по 3 представителя на Принцевы острова, куда должны были также съехаться и представители «великих держав».
[Читать далее]Целью этого съезда являлось выяснение политических пожеланий этих частей и достижение общего между ними соглашения...
Как же, интересно, приняли эту весть, которой, казалось, нужно было радоваться, как попытке к прекращению гражданской войны, русские реакционеры?
…посол Колчака в Париже, Сазонов… ставя в известность министра иностранных дел об этом решении конференции, добавлял: «Ввиду непризнания еще союзными кабинетами ни Омского, ни Екатеринодарского правительств, участия в заседаниях мирной конференции не принимаю.
Намереваюсь заявить, что ни Омское, ни Екатеринодарское правительства не примут участия в таких совещаниях, на которых будут приглашены большевики»...
В Париже же «русские послы и уполномоченные»… делают все, чтобы сорвать так неожиданно для них состоявшееся постановление конференции и таким образом не дать ему возможности осуществиться...
На предложение союзников Советская Россия ответила согласием, несмотря на то, что как раз к этому времени положение ее и на фронтах и внутри страны было весьма устойчивым.
Этим согласием она делала попытку прекратить ужасную войну и приступить к переговорам, чем и сняла с себя ответственность за продолжение гражданской войны, которая всей своей тяжестью несомненно падает на «гуманных патриотов» России и заграничных контрреволюционеров, сделавших все возможное, чтобы не допустить ее прекращения…
В секретной телеграмме от 9 февраля 19 г. за № 209 на имя Вологодского Маклаков в ярких словах характеризовал историю вынесения мирной конференцией известной уже нам резолюции:
«…решение было не единодушно. Французы и итальянцы противились. Однако его приняли ввиду настояния Англии и Америки, разрывать с которыми на таком вопросе казалось нежелательным. Сама Америка выставила его, чтобы парализовать предложение Англии - пригласить большевиков на конференцию. Это последнее предложение объясняется уступчивостью Ллойд-Джорджа перед требованиями рабочей партии, с которой он ведет политику уступок, не решаясь на политику силы. В самой Англии эта политика вовсе не имеет единодушного признания, вызывает собою со стороны многих, в том числе правительственных (пропуск) резкое осуждение.
Поэтому состоявшееся решение не является обдуманным шагом Европы, а результатом ряда преходящих условий, которые могут перемениться...»
Когда согласие Советского правительства сделалось известным в Париже, Сазонов и Маклаков всячески стараются его скомпрометировать и не останавливаются в средствах для достижения этого.
Реакционная пресса и видные деятели враждебных России правительств помогают им в этом и те добиваются своего.
В телеграмме от 5 февраля за № 182 Сазонов имеет счастье сообщить с радостью Колчаку:
«Узнаю, что предложение о съезде на Принцевы Острова начинает рассматриваться, как обреченное на неуспех. Франция намерена продолжать поддержку снаряжением и не собирается уводить находящихся в России военных частей».
…
Пишущий эти строки помнит статью проф. томского университета г. Иванова, помещенную в черносотенной газете, издававшейся в Томске же, в дни Колчаковской реакции. Газета отвела для статьи ученого автора «подвал», и чуть ли не в тысяче строк профессор усердно доказывал, что «варвары большевики» в России устраивают в православных церквах конюшни и «взимают налог с икон», измеряя его «вершками» по величине икон.
Изображая ужасы, насилие и произвол большевиков, Колчаковцам не нужно было, пожалуй, обладать особой фантазией. Стоило лишь им хоть приблизительно передать то, что творилось ими в Сибири над трудящимися и ловко вместо себя подставить затем большевиков, как картина уже была готова и довольно-таки яркая...
Здесь нам хочется указать лишь на один факт произвола и насилия со стороны Колчаковцев и при том не в отношении большевиков-рабочих или крестьян, - это никого бы не удивило, но как раз в отношении тех, кто так энергично способствовал перевороту в Сибири, сотрудничая с офицерами-монархистами, чехами, приглашая союзников и прося у них поддержки, - социалистов-революционеров.
Колчаковцы, почувствовав в себе достаточно силы, чтобы расправиться с большевиками, решили отказаться от сотрудничества с эсерами и объявив последних также «врагами России», сочли самым удобным ликвидировать и их. Не ограничившись заключением многих из них в тюрьму, реакционеры нередко брали их оттуда и устраивали самосуд.
Так, например, много шума было поднято и ходили самые разноречивые слухи по поводу убийства в Омске взятой военными из тюрьмы группы лиц во главе с членом учредительного собрания Н. В. Фоминым, известным Сибири работником-кооператором, видным правым эсером...
Прокурор палаты давал следующую справку правительству «по делу об убийстве Фомина и др.».
«По данным произведенного Главным Военным Прокурором расследования, взятые из Омской тюрьмы по распоряжению военных властей для представления в военно-полевой суд заключенные были расстреляны при следующих обстоятельствах:
Первая группа взятых из тюрьмы лиц: Бачурин, Винтер, Маевский, Руденко, Фатеев и Харов, была доставлена в военно-полевой суд, где по рассмотрении дела все, за исключением Винтера, были приговорены к смертной казни.
Взятые из тюрьмы во вторую очередь Девятов и Кириенко были направлены в военно-полевой суд и дорогой на Тобольской улице расстреляны конвоем при попытке, по показанию конвоиров, склонить их на сторону мятежников.
Последняя группа взятых из тюрьмы лиц: Фомин, Брудерер, Марковецкий, Барсов, Саров, Локтев, Лиссау и фон-Мек, была доставлена в помещение военно-полевого суда по закрытии заседания последнего.
Ввиду этого доставивший арестованных поручик Барташевский, по его показанию вывел этих лиц из помещения суда с целью возвратить их в тюрьму, а также вывел и вышеперечисленных пять осужденных к смертной казни с целью привести приговор в исполнение. Так как конвоируемые, вопреки запрещению начальника конвоя не разговаривать между собою, продолжали переговариваться, то поручик Барташевский, опасаясь, как бы арестованные не сговорились учинить побег, а также и ввиду малочисленности конвоя, решил привести в исполнение приговор суда, вывел арестованных на реку Иртыш, где и привел приговор в исполнение, причем при возникшей среди конвоируемых панике были расстреляны не только приговоренные к смертной казни, но и остальные арестованные».
Секретное же донесение министра юстиции г. Старынкевича «верховному правителю» более подробно. В нем кроме того идет речь и о расстреле членов «совдепа» в количестве 44 человек, на которых, как бы между прочим, останавливается Старынкевич...
«В ночь на 23 декабря расстреляно взятых из тюрьмы арестантов всего 16. Взяты они были в три приема. Сначала поручиком Барташевским взяты Бачурин, Харов, Фатеев, Майевский, Винтер и Руденко. Затем капитаном Рубцовым были взяты Кириенко и Девятов и наконец тем же Бартошевским - Фомин, Брудерер, Марковецкий, Локтев, Барсов, Саров, Лиссау и фон-Мекк.
Из всех перечисленных арестантов в Военно-Полевом Суде судились лишь арестанты первой группы, за исключением Руденко, который в суд не был доставлен и уже в суде был заменен задержанным милицией Марковым, также бежавшим из тюрьмы. Из числа этих арестантов Бачурин, Харов и Фатеев были приговорены к смертной казни, Майевский к бессрочной каторге, а в отношении Винтера и Маркова военно-полевой суд обратил дело к производству следствия, однако же все подсудимые, кроме Винтера, были расстреляны.
Таким образом, из этой первой группы трое были расстреляны согласно приговору, а двое, Майевский и Марков, вопреки приговору военно-полевого суда. Что касается арестанта Руденко, взятого из тюрьмы и не доставленного в суд, то из показания свидетеля Винтера следует заключить, что Руденко был застрелен конвоем в пути между тюрьмою и гарнизонным собранием, где происходили заседания военно-полевого суда. Правильность этого показания Винтера не отрицает и сам Барташевский, показавший при расследовании, произведенном полковником Кузнецовым, что один из арестантов первой группы не был им доведен до суда, так как был убит при попытке бежать. Хотя сопровождавший ту же группу арестантов вместе с Барташевским подпоручик Черченко, бывший в то время комендантским адъютантом, и отрицает удостоверенный Винтером и Барташевским факт убийства одного из арестантов, утверждая, что все шестеро взятые из тюрьмы были приведены в суд, однако такое показание Черченко, несомненно, неверно и не может быть объяснено лишь тем, что ему не была известна сущность показания, данного Барташевским полковнику Кузнецову.
По вопросу о том, каким образом могло случиться, что Майевский и Марков, не приговоренные судом к смертной казни, все-таки были расстреляны, надлежит отметить, что обстоятельство это не может быть точно выяснено до допроса председателя военно-полевого суда генерал-майора Иванова, который находится на службе в Томске. По нормальному порядку производства дел в военно-полевом суде, по окончании суда над вышеупомянутыми шестью подсудимыми председатель суда должен был приказать конвою отвести осужденных обратно в тюрьму, было ли такое распоряжение отдано председателем и кому, именно, пока неизвестно, но из показаний делопроизводителя суда поручика Ведерникова можно заключить, что такого приказания председатель никому не давал. Далее из показаний того же Ведерникова видно, что в распоряжении военно-полевого суда был особый конвой, наряженный как для охраны подсудимых так и для сопровождения их в суд и обратно из суда. Между тем вышеозначенные шесть арестантов были приведены в суд Барташевским, не входившим в состав упомянутого конвоя, и после суда судившиеся вновь попали под охрану того же Барташевского. Ввиду этого предстоит еще выяснить, по чьему распоряжению действовал Барташевский и кем и для какой надобности он был командирован в гарнизонное собрание.
До выяснения же вышеуказанных обстоятельств нужно иметь в виду нижеследующее: во 1-х, комендантский адъютант утверждает, что получил от коменданта полковника Бобова поручение находиться при военно-полевом суде и присутствовать при исполнении приговоров, вследствие чего он и сопровождал осужденных, конвоируемых Барташевским на место расстрела, присутствовал при расстреле и даже сам принимал в этом участие, между тем полковник Бобов отрицает возложение им такого поручения на Черченко, утверждая, что он приказал означенному офицеру лишь узнать, что делается в военно-полевом суде и доложить ему об этом.
Во 2-х, по показанию Ведерникова приговор суда объявлялся при открытых дверях и потому находившиеся в смежной с залом заседания комнате офицеры, в числе коих были Черченко и Барташевский могли слышать приговор.
В 3-х, по словам Винтера, по окончании суда Черченко сказал ему, что он, Винтер будет отведен на гауптвахту, а все остальные судившиеся вместе с ним будут расстреляны; Барташевский находил нужным расстрелять всех без исключения.
В 4-х, судившиеся в военно-полевом суде вышепоименованные арестанты первой группы были взяты из тюрьмы Барташевским совместно с Черченко: при этом Черченко по показанию Начальника тюрьмы Лобова сам назвал фамилию Майевского, которого Черченко хорошо знал, так как принимал его, когда Майевский после ареста в Челябинске был доставлен Омскому коменданту; кроме того тот же Черченко арестовал Майевского утром 22 декабря (после освобождения Майевского большевиками) и доставил его в комендантское управление.
В 5-х, по словам Черченко он находился в тюрьме и присутствовал при взятии оттуда арестантов Барташевским, по приказанию коменданта полковника Лобова, что последний, однако же, отрицает, утверждая что вовсе не приказывал Черченко быть в тюрьме.
В 6-х, по показанию Черченко, он знал также и то, что Майевский был редактором газеты, возбуждавшей читателей против офицеров и что во время мятежа 21 и 22 числа среди офицеров комендантского управления очень интересовались тем, кто убежал из тюрьмы и кто снова арестован.
Совокупность этих показаний может служить указанием на то, что некоторые офицеры особенно возбужденные против большевиков и против лиц, причастных по их мнению к большевизму, могли не считаться с приговором суда и расстрелять Майевского и Локтева, как большевиков или вообще склонных к большевизму.
Таким образом, при настоящем положении следствия ответственность за расстрел Майевского и Макова упадает на Барташевского и Черченко, но действовали ли эти лица по собственному побуждению, или получили соответственное приказание от предпоставленных над ними начальников, пока еще неизвестно, хотя следствием уже добыты указания, что неправильные распоряжения начальников подчиненным имели место. Так, по словам Рубцова, начальник штаба начальника гарнизона полковник Сабельников, приказал ему при расстреле большевистской военной организации «присоединить к ним еще других большевиков из тюрьмы». По словам же Ведерникова, штаб- офицер для поручений при штабе начальника гарнизона подполковник Соколов, сообщая ему, что он, Ведерников, назначен делопроизводителем военно-полевого суда, сказал: «Вам будут приводить арестованных, а Вы их будете судить». Когда же Ведерников возразил, что нельзя судить без приказа о предании суду, то Соколов уже строго повторил: «Вам сказано, что Вам будут приводить арестованных для суда». Что же касается Черченко, то он мог получать приказания как от своего непосредственного начальника коменданта Лобова, так и от начальника гарнизона полковника Сабельникова.
Сабельников и Соколов еще не спрошены за необнаружением их местонахождения. Наконец, в отношении суда над вышеупомянутыми шестью арестантами нужно отметить еще следующее обстоятельство. В производстве военно-полевого суда прежде всего нет приказания о предании этих арестантов суду; затем в том же производстве акты дознания лишь об одном Макове, относительно же других судившихся с ним пяти человек в производстве суда нет никакого материала, так что совершенно непонятно в силу какого распоряжения суд приступил к слушанию этого дела, в чем именно, по мнению суда, подсудимые обвинялись и на чем основано это обвинение, которое записано в приговоре. Когда это обстоятельство было указано Ведерникову, он заявил, что перед разбором дела Председатель Суда передал ему лист бумаги, с написанными на ней карандашом фамилиями всех шести взятых из тюрьмы Барташевским арестантов и сказал, что вот этих лиц суд будет судить. Означенная бумага представлена в Комиссию, но происхождение ее еще не исследовано, главным образом, ввиду отсутствия Председателя военно-полевого суда г.-м. Иванова.
Третья группа, взятая из тюрьмы Барташевским и состоящая из Фомина, Брудерера, Локтева, Барсова, Сарова, Лиссау и фон-Мекка, была расстреляна вместе с первой группой, судившейся военно-полевым судом, т. е. тем же Барташевским при участии того же Черченко. Следствием установлено, что все перечисленные восемь арестантов не были судимы военно-полевым судом и суд о них ничего не знал, хотя они были доставлены к Гарнизонному собранию, но внутрь здания их не вводили, а они оставались на улице у подъезда, где к ним присоединены пять человек, судившихся вместе с Винтером. По показаниям последнего, когда эти пять человек были выведены, к находившимся там восьми арестантам, бывший в помещении суда, комендантский адъютант, т. е. Черченко, сказал Барташевскому: «Вот Вам тринадцать человек», из чего Винтер заключил, что все эти тринадцать будут расстреляны. По словам же Черченко, он не был в суде при доставлении группы в восемь арестантов, так как по окончании суда над первой группой, когда Барташевский ушел в тюрьму за новой партией подлежащих суду арестантов, он, Черченко, был вызван в Комендантское Управление, где пробыл минут 20-25 и когда вернулся, то увидел у подъезда собрания новую группу арестантов в восемь человек; к ним вскоре были присоединены пять судившихся, после чего Барташевский скомандовал вести их по дороге к Иртышу.
Что же касается обстоятельств, сопровождавших изъятие этих восьми арестантов из тюрьмы, то по показанию Начальника тюрьмы Хлыбова, Барташевский, явившись вторично в тюрьму, потребовал выдачи ему Кириенко, Девятова и присяжного поверенного Попова. Когда же ему было сообщено, что первые двое уже взяты Рубцовым, а Попов болен тифом, то Барташевский спросил, кто из членов учредительного собрания содержится в тюрьме, в ответ на что Хлыбов, считая, что все вышеупомянутые третьей группы члены учредительного собрания, прочел по лежавшему перед ним на столе списку их фамилии, упомянув по ошибке также фон-Мекка; тогда Барташевский переговорил по телефону с кем-то в гарнизонном собрании и по окончании переговоров потребовал выдачи всех названных Хлыбовым лиц. О чем именно говорил Барташевский по телефону и с кем, установить пока не удалось, так как Хлыбов, по его словам, разговора не слушал, но можно предполагать, что Барташевский кому-то сообщил фамилии, названные Хлыбовым; в гарнизонном же собрании собеседником Барташевского едва ли мог быть кто либо другой, кроме Черченко, которому, как комендантскому адъютанту, могли быть известны все арестанты так называемой Уфимской группы, ибо все они доставлялись в тюрьму через комендантское управление при переписках, из которых можно было почерпнуть сведения о причинах их ареста...
Арестанты Кириенко и Девятов были взяты Начальником унтер-офицерской школы Рубцовым при следующих обстоятельствах. Рубцов приказал своим подчиненным, поручику Ядрышникову, подпоручику Кононову и прапорщику Бобыкину, взять тридцать солдат и идти в тюрьму, где они должны принять 44 большевика членов «совдепа», задержанных накануне ночью, и расстрелять их. После этого Рубцов сам прибыл в тюрьму и узнав, что члены «совдепа» еще не были приведены, велел начальнику тюрьмы Хлыбову по приводе означенных 44 арестантов привести в контору содержащихся в тюрьме Кириенко и Девятова.
Когда 44 арестанта прибыли Рубцов вызвал нескольких из них в контору тюрьмы… и присоединив к ним Кириенко и Девятова, приказал всех увести, а бывшим тут своим офицерам велел исполнить его, Рубцова, приказание.
Следствием установлено, что упомянутые 44 члена большевистской организации… посланы в тюрьму начальником военного контроля при штабе верховного главнокомандующего полковником Злобиным, как лица, подлежащие военно-полевому суду. Посланы они были при пакете, принятом под расписку в разносной книге подпоручиком 1-го стрелкового полка Лондаву, который был начальником конвоя, сопровождавшего этих арестантов. По показанию Начальника тюрьмы Хлыбова, когда означенные 44 арестанта были приведены к тюрьме, в тюремную контору явился начальник сопровождавшего их конвоя солдат (а не офицер) и спросил, кто начальник тюрьмы, в ответ на это Рубцов, назвавшись начальником тюрьмы, принял пакет, заключавший в себе препроводительную бумагу Военного контроля при штабе верховного главнокомандующего.
Через несколько времени после увода из тюрьмы 44 арестантов вместе с Кириенко и Девятовым, подчиненные Рубцову офицеры вернулись и доложили, что они исполнили его приказание, причем из разговора этих офицеров Хлыбов понял, что все уведенные ими арестанты расстреляны.
Сам Рубцов в показании, данном полковнику Кузнецову, сначала, объяснил, что получил от полковника Сабельникова приказание расстрелять 44 члена «совдепа», присоединив к ним также большевиков, содержащихся в тюрьме, и что Кириенко и Девятов были расстреляны вместе с 44 арестантами, причем расстрелами руководил поручик Ядрешников.
Затем, однако, Рубцов изменил это показание и объяснил, что он получил из штаба гарнизона приказание расстрелять 44 члена «совдепа», которых приведут в тюрьму, а Кириенко и Девятова доставить в военно-полевой суд. Во исполнение этого приказания он, Рубцов, по прибытии в тюрьму 44 членов «совдепа» с офицерами Кононовым и Бобыкиным, а Кириенко и Девятова сдал для доставления в суд Ядрышникову.
По показанию Ядрышникова, когда он с двумя солдатами вел Кириенко и Девятова в гарнизонное собрание, то они стали уговаривать солдат не слушать начальство и перейти на службу «к ним», обещали большое жалование, называли правительство черной сотней и ругали верховного правителя. Так как, несмотря на неоднократные требования Ядрышникова прекратить такие речи, они не унимались, то он вынужден был их расстрелять и трупы их отвез в загородную рощу, где лежали расстрелянные 44 члена «совдепа». Бывшие с Ядрышниковым конвоиры Чухрин и Логинов на допросе у полковника Кузнецова, подтвердили, что расстреливали 44 члена «совдепа» одни без Ядрышникова, которому Рубцов поручил отвезти в суд двух арестантов.
Однако все эти показания представляются недостоверными.
Если бы дело было так, как говорят поименованные свидетели, то представлялось совершенно необъяснимым первоначальное показание Рубцова, данное полковнику Кузнецову, и можно думать, что Рубцов изменил свое показание, сообразив что первоначальным своим объяснением он подводит себя, а отчасти и полковника Сабельникова под ответственность за самовольный расстрел Кириенко и Девятова. Кроме того, осмотром разносной книги военного контроля при штабе верховного главнокомандующего установлено, что расписка в принятии посланных из контроля в тюрьму 44 членов «совдепа» дана тем же Ядрышниковым. Между тем Ядрышников показал, что в бытность его в тюрьме туда означенные 44 арестанта не доставлялись, а когда он, Ядрышников, выводил из тюрьмы Кириенко и Девятова, то видел подводимых к тюрьме 44 арестантов.
Если бы это последнее показание было верно, то он, конечно, не имел бы возможности в приеме 44 арестантов, а так как такая расписка существует, то отсюда ясно, что Ядрышников был в тюрьме при приеме туда 44 членов «совдепа» и очевидно написал указанную расписку по приказанию Рубцова, выдавшего себя за Начальника тюрьмы...
Обнаруженные в настоящее время неправильности в действиях военно-полевого суда и, главным образом, Председателя его, заключается в следующем: во 1-х, суд принял к своему рассмотрению дело о Маевском, Винтере и других шести арестованных, без приказа о предании их суду. Во 2-х, суд рассмотрел означенное дело при отсутствии всякого материала по отношению ко всем судившимся, кроме Макова.
В 3-х, Председателем суда, по-видимому, не было дано никакого распоряжения относительно осужденных, так как при наличности правильного распоряжения об отводе их обратно в тюрьму Барташевский и Черченко едва ли решились бы расстрелять их как бы в исполнение приговора суда. В 4-х, неправильным является, подписанное председателем суда требование о доставлении из тюрьмы трех подсудимых без наименования их. Все эти факты подлежат освещению, прежде всего допросом председателя суда, находящегося в Томске, а также членов суда, место нахождение коих еще не обнаружено».
Виновных, конечно, не нашли. Не нашли для суда над ними, но, вероятно, отблагодарить Колчак их все же сумел в одном из своих секретных приказов, точно также, как отметил он «боевые отличия» Красильникова, Волкова и Катанаева в ноябрьские дни в Омске за ликвидацию ими директории и арест Авксентьева, Зензинова и др.
Легко представить, что же в таком случае переживали арестованные и заключенные в тюрьмах коммунисты-рабочие, каким пыткам они подвергались там и сколько было расстреляно, повешено их...
В конце января месяца 1919 года мирная конференция в составе представителей от всех союзников под давлением требований народных масс своих государств приняла решение, согласно которому «все части и отдельные группировки России, в том числе и большевистские, располагающие на местах политическою или военною властью», приглашались прислать к 15 февраля по 3 представителя на Принцевы острова, куда должны были также съехаться и представители «великих держав».
[Читать далее]Целью этого съезда являлось выяснение политических пожеланий этих частей и достижение общего между ними соглашения...
Как же, интересно, приняли эту весть, которой, казалось, нужно было радоваться, как попытке к прекращению гражданской войны, русские реакционеры?
…посол Колчака в Париже, Сазонов… ставя в известность министра иностранных дел об этом решении конференции, добавлял: «Ввиду непризнания еще союзными кабинетами ни Омского, ни Екатеринодарского правительств, участия в заседаниях мирной конференции не принимаю.
Намереваюсь заявить, что ни Омское, ни Екатеринодарское правительства не примут участия в таких совещаниях, на которых будут приглашены большевики»...
В Париже же «русские послы и уполномоченные»… делают все, чтобы сорвать так неожиданно для них состоявшееся постановление конференции и таким образом не дать ему возможности осуществиться...
На предложение союзников Советская Россия ответила согласием, несмотря на то, что как раз к этому времени положение ее и на фронтах и внутри страны было весьма устойчивым.
Этим согласием она делала попытку прекратить ужасную войну и приступить к переговорам, чем и сняла с себя ответственность за продолжение гражданской войны, которая всей своей тяжестью несомненно падает на «гуманных патриотов» России и заграничных контрреволюционеров, сделавших все возможное, чтобы не допустить ее прекращения…
В секретной телеграмме от 9 февраля 19 г. за № 209 на имя Вологодского Маклаков в ярких словах характеризовал историю вынесения мирной конференцией известной уже нам резолюции:
«…решение было не единодушно. Французы и итальянцы противились. Однако его приняли ввиду настояния Англии и Америки, разрывать с которыми на таком вопросе казалось нежелательным. Сама Америка выставила его, чтобы парализовать предложение Англии - пригласить большевиков на конференцию. Это последнее предложение объясняется уступчивостью Ллойд-Джорджа перед требованиями рабочей партии, с которой он ведет политику уступок, не решаясь на политику силы. В самой Англии эта политика вовсе не имеет единодушного признания, вызывает собою со стороны многих, в том числе правительственных (пропуск) резкое осуждение.
Поэтому состоявшееся решение не является обдуманным шагом Европы, а результатом ряда преходящих условий, которые могут перемениться...»
Когда согласие Советского правительства сделалось известным в Париже, Сазонов и Маклаков всячески стараются его скомпрометировать и не останавливаются в средствах для достижения этого.
Реакционная пресса и видные деятели враждебных России правительств помогают им в этом и те добиваются своего.
В телеграмме от 5 февраля за № 182 Сазонов имеет счастье сообщить с радостью Колчаку:
«Узнаю, что предложение о съезде на Принцевы Острова начинает рассматриваться, как обреченное на неуспех. Франция намерена продолжать поддержку снаряжением и не собирается уводить находящихся в России военных частей».
…
Пишущий эти строки помнит статью проф. томского университета г. Иванова, помещенную в черносотенной газете, издававшейся в Томске же, в дни Колчаковской реакции. Газета отвела для статьи ученого автора «подвал», и чуть ли не в тысяче строк профессор усердно доказывал, что «варвары большевики» в России устраивают в православных церквах конюшни и «взимают налог с икон», измеряя его «вершками» по величине икон.
Изображая ужасы, насилие и произвол большевиков, Колчаковцам не нужно было, пожалуй, обладать особой фантазией. Стоило лишь им хоть приблизительно передать то, что творилось ими в Сибири над трудящимися и ловко вместо себя подставить затем большевиков, как картина уже была готова и довольно-таки яркая...
Здесь нам хочется указать лишь на один факт произвола и насилия со стороны Колчаковцев и при том не в отношении большевиков-рабочих или крестьян, - это никого бы не удивило, но как раз в отношении тех, кто так энергично способствовал перевороту в Сибири, сотрудничая с офицерами-монархистами, чехами, приглашая союзников и прося у них поддержки, - социалистов-революционеров.
Колчаковцы, почувствовав в себе достаточно силы, чтобы расправиться с большевиками, решили отказаться от сотрудничества с эсерами и объявив последних также «врагами России», сочли самым удобным ликвидировать и их. Не ограничившись заключением многих из них в тюрьму, реакционеры нередко брали их оттуда и устраивали самосуд.
Так, например, много шума было поднято и ходили самые разноречивые слухи по поводу убийства в Омске взятой военными из тюрьмы группы лиц во главе с членом учредительного собрания Н. В. Фоминым, известным Сибири работником-кооператором, видным правым эсером...
Прокурор палаты давал следующую справку правительству «по делу об убийстве Фомина и др.».
«По данным произведенного Главным Военным Прокурором расследования, взятые из Омской тюрьмы по распоряжению военных властей для представления в военно-полевой суд заключенные были расстреляны при следующих обстоятельствах:
Первая группа взятых из тюрьмы лиц: Бачурин, Винтер, Маевский, Руденко, Фатеев и Харов, была доставлена в военно-полевой суд, где по рассмотрении дела все, за исключением Винтера, были приговорены к смертной казни.
Взятые из тюрьмы во вторую очередь Девятов и Кириенко были направлены в военно-полевой суд и дорогой на Тобольской улице расстреляны конвоем при попытке, по показанию конвоиров, склонить их на сторону мятежников.
Последняя группа взятых из тюрьмы лиц: Фомин, Брудерер, Марковецкий, Барсов, Саров, Локтев, Лиссау и фон-Мек, была доставлена в помещение военно-полевого суда по закрытии заседания последнего.
Ввиду этого доставивший арестованных поручик Барташевский, по его показанию вывел этих лиц из помещения суда с целью возвратить их в тюрьму, а также вывел и вышеперечисленных пять осужденных к смертной казни с целью привести приговор в исполнение. Так как конвоируемые, вопреки запрещению начальника конвоя не разговаривать между собою, продолжали переговариваться, то поручик Барташевский, опасаясь, как бы арестованные не сговорились учинить побег, а также и ввиду малочисленности конвоя, решил привести в исполнение приговор суда, вывел арестованных на реку Иртыш, где и привел приговор в исполнение, причем при возникшей среди конвоируемых панике были расстреляны не только приговоренные к смертной казни, но и остальные арестованные».
Секретное же донесение министра юстиции г. Старынкевича «верховному правителю» более подробно. В нем кроме того идет речь и о расстреле членов «совдепа» в количестве 44 человек, на которых, как бы между прочим, останавливается Старынкевич...
«В ночь на 23 декабря расстреляно взятых из тюрьмы арестантов всего 16. Взяты они были в три приема. Сначала поручиком Барташевским взяты Бачурин, Харов, Фатеев, Майевский, Винтер и Руденко. Затем капитаном Рубцовым были взяты Кириенко и Девятов и наконец тем же Бартошевским - Фомин, Брудерер, Марковецкий, Локтев, Барсов, Саров, Лиссау и фон-Мекк.
Из всех перечисленных арестантов в Военно-Полевом Суде судились лишь арестанты первой группы, за исключением Руденко, который в суд не был доставлен и уже в суде был заменен задержанным милицией Марковым, также бежавшим из тюрьмы. Из числа этих арестантов Бачурин, Харов и Фатеев были приговорены к смертной казни, Майевский к бессрочной каторге, а в отношении Винтера и Маркова военно-полевой суд обратил дело к производству следствия, однако же все подсудимые, кроме Винтера, были расстреляны.
Таким образом, из этой первой группы трое были расстреляны согласно приговору, а двое, Майевский и Марков, вопреки приговору военно-полевого суда. Что касается арестанта Руденко, взятого из тюрьмы и не доставленного в суд, то из показания свидетеля Винтера следует заключить, что Руденко был застрелен конвоем в пути между тюрьмою и гарнизонным собранием, где происходили заседания военно-полевого суда. Правильность этого показания Винтера не отрицает и сам Барташевский, показавший при расследовании, произведенном полковником Кузнецовым, что один из арестантов первой группы не был им доведен до суда, так как был убит при попытке бежать. Хотя сопровождавший ту же группу арестантов вместе с Барташевским подпоручик Черченко, бывший в то время комендантским адъютантом, и отрицает удостоверенный Винтером и Барташевским факт убийства одного из арестантов, утверждая, что все шестеро взятые из тюрьмы были приведены в суд, однако такое показание Черченко, несомненно, неверно и не может быть объяснено лишь тем, что ему не была известна сущность показания, данного Барташевским полковнику Кузнецову.
По вопросу о том, каким образом могло случиться, что Майевский и Марков, не приговоренные судом к смертной казни, все-таки были расстреляны, надлежит отметить, что обстоятельство это не может быть точно выяснено до допроса председателя военно-полевого суда генерал-майора Иванова, который находится на службе в Томске. По нормальному порядку производства дел в военно-полевом суде, по окончании суда над вышеупомянутыми шестью подсудимыми председатель суда должен был приказать конвою отвести осужденных обратно в тюрьму, было ли такое распоряжение отдано председателем и кому, именно, пока неизвестно, но из показаний делопроизводителя суда поручика Ведерникова можно заключить, что такого приказания председатель никому не давал. Далее из показаний того же Ведерникова видно, что в распоряжении военно-полевого суда был особый конвой, наряженный как для охраны подсудимых так и для сопровождения их в суд и обратно из суда. Между тем вышеозначенные шесть арестантов были приведены в суд Барташевским, не входившим в состав упомянутого конвоя, и после суда судившиеся вновь попали под охрану того же Барташевского. Ввиду этого предстоит еще выяснить, по чьему распоряжению действовал Барташевский и кем и для какой надобности он был командирован в гарнизонное собрание.
До выяснения же вышеуказанных обстоятельств нужно иметь в виду нижеследующее: во 1-х, комендантский адъютант утверждает, что получил от коменданта полковника Бобова поручение находиться при военно-полевом суде и присутствовать при исполнении приговоров, вследствие чего он и сопровождал осужденных, конвоируемых Барташевским на место расстрела, присутствовал при расстреле и даже сам принимал в этом участие, между тем полковник Бобов отрицает возложение им такого поручения на Черченко, утверждая, что он приказал означенному офицеру лишь узнать, что делается в военно-полевом суде и доложить ему об этом.
Во 2-х, по показанию Ведерникова приговор суда объявлялся при открытых дверях и потому находившиеся в смежной с залом заседания комнате офицеры, в числе коих были Черченко и Барташевский могли слышать приговор.
В 3-х, по словам Винтера, по окончании суда Черченко сказал ему, что он, Винтер будет отведен на гауптвахту, а все остальные судившиеся вместе с ним будут расстреляны; Барташевский находил нужным расстрелять всех без исключения.
В 4-х, судившиеся в военно-полевом суде вышепоименованные арестанты первой группы были взяты из тюрьмы Барташевским совместно с Черченко: при этом Черченко по показанию Начальника тюрьмы Лобова сам назвал фамилию Майевского, которого Черченко хорошо знал, так как принимал его, когда Майевский после ареста в Челябинске был доставлен Омскому коменданту; кроме того тот же Черченко арестовал Майевского утром 22 декабря (после освобождения Майевского большевиками) и доставил его в комендантское управление.
В 5-х, по словам Черченко он находился в тюрьме и присутствовал при взятии оттуда арестантов Барташевским, по приказанию коменданта полковника Лобова, что последний, однако же, отрицает, утверждая что вовсе не приказывал Черченко быть в тюрьме.
В 6-х, по показанию Черченко, он знал также и то, что Майевский был редактором газеты, возбуждавшей читателей против офицеров и что во время мятежа 21 и 22 числа среди офицеров комендантского управления очень интересовались тем, кто убежал из тюрьмы и кто снова арестован.
Совокупность этих показаний может служить указанием на то, что некоторые офицеры особенно возбужденные против большевиков и против лиц, причастных по их мнению к большевизму, могли не считаться с приговором суда и расстрелять Майевского и Локтева, как большевиков или вообще склонных к большевизму.
Таким образом, при настоящем положении следствия ответственность за расстрел Майевского и Макова упадает на Барташевского и Черченко, но действовали ли эти лица по собственному побуждению, или получили соответственное приказание от предпоставленных над ними начальников, пока еще неизвестно, хотя следствием уже добыты указания, что неправильные распоряжения начальников подчиненным имели место. Так, по словам Рубцова, начальник штаба начальника гарнизона полковник Сабельников, приказал ему при расстреле большевистской военной организации «присоединить к ним еще других большевиков из тюрьмы». По словам же Ведерникова, штаб- офицер для поручений при штабе начальника гарнизона подполковник Соколов, сообщая ему, что он, Ведерников, назначен делопроизводителем военно-полевого суда, сказал: «Вам будут приводить арестованных, а Вы их будете судить». Когда же Ведерников возразил, что нельзя судить без приказа о предании суду, то Соколов уже строго повторил: «Вам сказано, что Вам будут приводить арестованных для суда». Что же касается Черченко, то он мог получать приказания как от своего непосредственного начальника коменданта Лобова, так и от начальника гарнизона полковника Сабельникова.
Сабельников и Соколов еще не спрошены за необнаружением их местонахождения. Наконец, в отношении суда над вышеупомянутыми шестью арестантами нужно отметить еще следующее обстоятельство. В производстве военно-полевого суда прежде всего нет приказания о предании этих арестантов суду; затем в том же производстве акты дознания лишь об одном Макове, относительно же других судившихся с ним пяти человек в производстве суда нет никакого материала, так что совершенно непонятно в силу какого распоряжения суд приступил к слушанию этого дела, в чем именно, по мнению суда, подсудимые обвинялись и на чем основано это обвинение, которое записано в приговоре. Когда это обстоятельство было указано Ведерникову, он заявил, что перед разбором дела Председатель Суда передал ему лист бумаги, с написанными на ней карандашом фамилиями всех шести взятых из тюрьмы Барташевским арестантов и сказал, что вот этих лиц суд будет судить. Означенная бумага представлена в Комиссию, но происхождение ее еще не исследовано, главным образом, ввиду отсутствия Председателя военно-полевого суда г.-м. Иванова.
Третья группа, взятая из тюрьмы Барташевским и состоящая из Фомина, Брудерера, Локтева, Барсова, Сарова, Лиссау и фон-Мекка, была расстреляна вместе с первой группой, судившейся военно-полевым судом, т. е. тем же Барташевским при участии того же Черченко. Следствием установлено, что все перечисленные восемь арестантов не были судимы военно-полевым судом и суд о них ничего не знал, хотя они были доставлены к Гарнизонному собранию, но внутрь здания их не вводили, а они оставались на улице у подъезда, где к ним присоединены пять человек, судившихся вместе с Винтером. По показаниям последнего, когда эти пять человек были выведены, к находившимся там восьми арестантам, бывший в помещении суда, комендантский адъютант, т. е. Черченко, сказал Барташевскому: «Вот Вам тринадцать человек», из чего Винтер заключил, что все эти тринадцать будут расстреляны. По словам же Черченко, он не был в суде при доставлении группы в восемь арестантов, так как по окончании суда над первой группой, когда Барташевский ушел в тюрьму за новой партией подлежащих суду арестантов, он, Черченко, был вызван в Комендантское Управление, где пробыл минут 20-25 и когда вернулся, то увидел у подъезда собрания новую группу арестантов в восемь человек; к ним вскоре были присоединены пять судившихся, после чего Барташевский скомандовал вести их по дороге к Иртышу.
Что же касается обстоятельств, сопровождавших изъятие этих восьми арестантов из тюрьмы, то по показанию Начальника тюрьмы Хлыбова, Барташевский, явившись вторично в тюрьму, потребовал выдачи ему Кириенко, Девятова и присяжного поверенного Попова. Когда же ему было сообщено, что первые двое уже взяты Рубцовым, а Попов болен тифом, то Барташевский спросил, кто из членов учредительного собрания содержится в тюрьме, в ответ на что Хлыбов, считая, что все вышеупомянутые третьей группы члены учредительного собрания, прочел по лежавшему перед ним на столе списку их фамилии, упомянув по ошибке также фон-Мекка; тогда Барташевский переговорил по телефону с кем-то в гарнизонном собрании и по окончании переговоров потребовал выдачи всех названных Хлыбовым лиц. О чем именно говорил Барташевский по телефону и с кем, установить пока не удалось, так как Хлыбов, по его словам, разговора не слушал, но можно предполагать, что Барташевский кому-то сообщил фамилии, названные Хлыбовым; в гарнизонном же собрании собеседником Барташевского едва ли мог быть кто либо другой, кроме Черченко, которому, как комендантскому адъютанту, могли быть известны все арестанты так называемой Уфимской группы, ибо все они доставлялись в тюрьму через комендантское управление при переписках, из которых можно было почерпнуть сведения о причинах их ареста...
Арестанты Кириенко и Девятов были взяты Начальником унтер-офицерской школы Рубцовым при следующих обстоятельствах. Рубцов приказал своим подчиненным, поручику Ядрышникову, подпоручику Кононову и прапорщику Бобыкину, взять тридцать солдат и идти в тюрьму, где они должны принять 44 большевика членов «совдепа», задержанных накануне ночью, и расстрелять их. После этого Рубцов сам прибыл в тюрьму и узнав, что члены «совдепа» еще не были приведены, велел начальнику тюрьмы Хлыбову по приводе означенных 44 арестантов привести в контору содержащихся в тюрьме Кириенко и Девятова.
Когда 44 арестанта прибыли Рубцов вызвал нескольких из них в контору тюрьмы… и присоединив к ним Кириенко и Девятова, приказал всех увести, а бывшим тут своим офицерам велел исполнить его, Рубцова, приказание.
Следствием установлено, что упомянутые 44 члена большевистской организации… посланы в тюрьму начальником военного контроля при штабе верховного главнокомандующего полковником Злобиным, как лица, подлежащие военно-полевому суду. Посланы они были при пакете, принятом под расписку в разносной книге подпоручиком 1-го стрелкового полка Лондаву, который был начальником конвоя, сопровождавшего этих арестантов. По показанию Начальника тюрьмы Хлыбова, когда означенные 44 арестанта были приведены к тюрьме, в тюремную контору явился начальник сопровождавшего их конвоя солдат (а не офицер) и спросил, кто начальник тюрьмы, в ответ на это Рубцов, назвавшись начальником тюрьмы, принял пакет, заключавший в себе препроводительную бумагу Военного контроля при штабе верховного главнокомандующего.
Через несколько времени после увода из тюрьмы 44 арестантов вместе с Кириенко и Девятовым, подчиненные Рубцову офицеры вернулись и доложили, что они исполнили его приказание, причем из разговора этих офицеров Хлыбов понял, что все уведенные ими арестанты расстреляны.
Сам Рубцов в показании, данном полковнику Кузнецову, сначала, объяснил, что получил от полковника Сабельникова приказание расстрелять 44 члена «совдепа», присоединив к ним также большевиков, содержащихся в тюрьме, и что Кириенко и Девятов были расстреляны вместе с 44 арестантами, причем расстрелами руководил поручик Ядрешников.
Затем, однако, Рубцов изменил это показание и объяснил, что он получил из штаба гарнизона приказание расстрелять 44 члена «совдепа», которых приведут в тюрьму, а Кириенко и Девятова доставить в военно-полевой суд. Во исполнение этого приказания он, Рубцов, по прибытии в тюрьму 44 членов «совдепа» с офицерами Кононовым и Бобыкиным, а Кириенко и Девятова сдал для доставления в суд Ядрышникову.
По показанию Ядрышникова, когда он с двумя солдатами вел Кириенко и Девятова в гарнизонное собрание, то они стали уговаривать солдат не слушать начальство и перейти на службу «к ним», обещали большое жалование, называли правительство черной сотней и ругали верховного правителя. Так как, несмотря на неоднократные требования Ядрышникова прекратить такие речи, они не унимались, то он вынужден был их расстрелять и трупы их отвез в загородную рощу, где лежали расстрелянные 44 члена «совдепа». Бывшие с Ядрышниковым конвоиры Чухрин и Логинов на допросе у полковника Кузнецова, подтвердили, что расстреливали 44 члена «совдепа» одни без Ядрышникова, которому Рубцов поручил отвезти в суд двух арестантов.
Однако все эти показания представляются недостоверными.
Если бы дело было так, как говорят поименованные свидетели, то представлялось совершенно необъяснимым первоначальное показание Рубцова, данное полковнику Кузнецову, и можно думать, что Рубцов изменил свое показание, сообразив что первоначальным своим объяснением он подводит себя, а отчасти и полковника Сабельникова под ответственность за самовольный расстрел Кириенко и Девятова. Кроме того, осмотром разносной книги военного контроля при штабе верховного главнокомандующего установлено, что расписка в принятии посланных из контроля в тюрьму 44 членов «совдепа» дана тем же Ядрышниковым. Между тем Ядрышников показал, что в бытность его в тюрьме туда означенные 44 арестанта не доставлялись, а когда он, Ядрышников, выводил из тюрьмы Кириенко и Девятова, то видел подводимых к тюрьме 44 арестантов.
Если бы это последнее показание было верно, то он, конечно, не имел бы возможности в приеме 44 арестантов, а так как такая расписка существует, то отсюда ясно, что Ядрышников был в тюрьме при приеме туда 44 членов «совдепа» и очевидно написал указанную расписку по приказанию Рубцова, выдавшего себя за Начальника тюрьмы...
Обнаруженные в настоящее время неправильности в действиях военно-полевого суда и, главным образом, Председателя его, заключается в следующем: во 1-х, суд принял к своему рассмотрению дело о Маевском, Винтере и других шести арестованных, без приказа о предании их суду. Во 2-х, суд рассмотрел означенное дело при отсутствии всякого материала по отношению ко всем судившимся, кроме Макова.
В 3-х, Председателем суда, по-видимому, не было дано никакого распоряжения относительно осужденных, так как при наличности правильного распоряжения об отводе их обратно в тюрьму Барташевский и Черченко едва ли решились бы расстрелять их как бы в исполнение приговора суда. В 4-х, неправильным является, подписанное председателем суда требование о доставлении из тюрьмы трех подсудимых без наименования их. Все эти факты подлежат освещению, прежде всего допросом председателя суда, находящегося в Томске, а также членов суда, место нахождение коих еще не обнаружено».
Виновных, конечно, не нашли. Не нашли для суда над ними, но, вероятно, отблагодарить Колчак их все же сумел в одном из своих секретных приказов, точно также, как отметил он «боевые отличия» Красильникова, Волкова и Катанаева в ноябрьские дни в Омске за ликвидацию ими директории и арест Авксентьева, Зензинова и др.
Легко представить, что же в таком случае переживали арестованные и заключенные в тюрьмах коммунисты-рабочие, каким пыткам они подвергались там и сколько было расстреляно, повешено их...