Василий Болдырев о Гражданской войне. Часть I
Из воспоминаний бывшего Главнокомандующего Уфимской Директорией Василия Георгиевича Болдырева.
У меня не осталось особенно мрачных воспоминаний о тюрьме. Даже знаменитый Трубецкой бастион Петропавловской крепости, о котором создалось столько легенд, не показался мне таким страшным. После неимоверного напряжения, пережитого за четыре года войны… мой каземат… обеспечивал мне, по крайней мере, некоторый физический отдых. Я хорошо спал... Режим не был суровым...
В тюрьму доставлялись газеты, допускалось довольно частое свидание с родственниками и знакомыми. Вообще, несмотря на крепкие стены казематов, чувствовалась какая-то неулавливаемая нить связи с внешним миром.
В этом я особенно убедился накануне моего суда. Вечером… в общую камеру… вошел бывший тогда комендантом Петропавловской крепости Павлов и заявил, что слушание моего дела назначено на завтра в 11 час. утра и что я могу подыскать себе защитника.
[Читать далее]Я с удивлением посмотрел на Павлова и мысленно окинул взглядом моих товарищей по неволе, полагая, что остроумная шутка начальства имеет и виду кого-нибудь из них.
Однако мое удивление стало еще большим, когда на следующий день меня ввели в залу суда...
Среди битком набитого зала, кроме присяжного поверенного… я заметил большую рыжеватую бороду моего полкового фельдшера С., тут же были члены армейских комитетов 5 и 12 армий, солдаты моего полка и 43 корпуса… и много других. Вообще, защита была представлена чрезвычайно широко.
Одинокий общественный обвинитель чувствовал себя смущенным и не был особенно красноречивым и строгим в своей весьма краткой, мало соответствовавшей духу времени речи...
Режим «Крестов» был еще легче. Здесь я большую часть заключения провел в прекрасном помещении тюремной лечебницы, где, кроме меня, были министры монархии и всех составов Временного Правительства, члены политических партий, военные и проч.
Единственная мысль, беспокоившая меня тогда, была мысль о возможности захвата немцами Петрограда. Меня тревожили осложнения, которые могли возникнуть при этом в отношении политических заключенных и, наконец, самое худшее - возможность оказаться пленником немцев.
Последнее опасение разделялось не всеми. …полковник В., наоборот, считал, что с приходом немцев немедленно станут по местам царские пристава и городовые, которые только и ждут этого момента, и все будет по-старому. /От себя: это к вопросу о том, что белые якобы начали Гражданскую войну из-за мира большевиков с немцами/.
...
В наиболее тяжком, почти трагическом положении оказалось старое офицерство. Оскорбленное и избиваемое после Февраля, который оно, несомненно, подготовило своим безмолвным сочувствием и даже содействием Государственной Думе. /От себя: то есть «избиваемым» офицерство стало после Февральской, а не Октябрьской революции/.
...
В условиях столь недостаточной осведомленности, при одностороннем понимании столь быстро надвинувшихся политических и социальных изменений, все, кто так или иначе были затронуты ударами революции, с напряжением и тревогой искали выхода.
Этот выход яснее всего рисовался в продолжении борьбы с немцами. Немцы дали России большевиков - эта версия, усиленно поддерживаемая союзниками, еще нуждавшимися в боевой помощи России, была в то время чрезвычайно популярна. Немцы отхватили громадный кусок нашей территории и беспощадно выкачивали Украину. Немцы навязали нам позорный для нашего национального самолюбия Брестский мир, политический смысл которого, как необходимой «передышки» в процессе закрепления советской власти, был тогда мало кому из нас понятен.
Казалось, наконец, что неизбежным следствием германского поражения будет и неизбежная гибель большевизма.
Так возникла идея восстановления восточного фронта, а попутно с ней и мысль о борьбе с большевиками, мешавшими осуществлению этой идеи. Для многих последняя мысль являлась и главенствующей.
Союзники обещали материальную помощь - это было лишним толчком для успеха идеи.
Восстановление восточного фронта после Брестского мира привлекло внимание союзников еще и по другим соображениям. Они могли рассчитывать, что группировки, объединившиеся вокруг этой идеи, одержат победу над большевиками и ликвидируют декларированную последними аннуляцию всех иностранных долгов царской России и временного правительства, аннуляцию, сильно встревожившую буржуазные и капиталистические круги Европы.
Русская народническая интеллигенция никогда не была особенно действенной, как масса. Заветы непротивления достаточно отравили и ее самосознание. Анализ поглощал динамику. Она в одиночку отважно швыряла бомбы в монархию, но только краешком пристала к рабочим, впервые 9 января 1905 года вышедшим огромной массой на улицу.
Она чудесно говорила, много спорила… но не имела пока склонности к настоящим баррикадам и организованному уличному бою...
Встреча с упорной энергией большевизма, где были и недавние союзники по борьбе с царизмом, поставила интеллигенцию в тупик.
Большевизм… рассеял смущенную, не сумевшую сорганизоваться и увлечь за собою народные массы народническую интеллигенцию.
Либеральная интеллигенция еще менее была способна к массовому действию и больше ограничивалась сочувствием.
Буржуазия, чиновная бюрократия, те вообще полагали, что война, даже война гражданская, - дело военных.
Вот почему очаги антисоветского движения начали организовываться вокруг наиболее крупных военных имен (Корнилов, Алексеев, Деникин и др.). Была к этому и другая причина. Громадная масса офицерства наиболее пострадала и морально и материально от революции. Выброшенная за борт, она искала применения и, в силу привычной дисциплины и профессиональной инерции, потянулась к знакомым по войне вождям в «добровольцы».
Легкий налет демократизма, не успевший пустить глубоких корней после Февраля, с трудом скрывал истинную сущность настроений большинства военных группировок.
Для них все было ясно в старом порядке: и права и обязанности. Труд и знания имели установленное привычное применение. Имелось скромное обеспечение и известное положение в обществе. В крайнем случае многие были не прочь несколько освежить старый порядок принятием не слишком радикальной конституции...
Вожди политических групп, игравших доминирующую роль в Февральской революции и тоже оставшиеся после Октября без власти и без видимой поддержки населения, искали реальной силы для новых попыток торжества своих идей. Примыкая к более реакционно настроенным военным группировкам, они неизбежно теряли лицо и сразу же должны были идти на компромиссы.
Огромная пропасть, лежавшая между крайним правым и крайним левым крылом тогдашней русской общественности, враждебной овладевшим властью большевикам, конечно, мешала им объединиться даже для борьбы против общего врага.
...
…Деникин был пока вопросом, как политическая фигура. Известна была лишь его определенная ненависть к социалистам и керенщине... Грубоватая солдатская откровенность Деникина, а равно его склонность к красивой, скорбной фразе привлекали к нему офицерские симпатии,
Деникин, конечно, не был достаточно родовит и наряден для той придворной, военной и гражданской знати, которая стекалась на юг. Вокруг Деникина все же кое-кто «болтал» о демократии, народоправстве и других «несуразных» предметах, но это терпелось ради страстно ожидаемого реванша. Во всяком случае, основной лозунг юга - единоличная военная диктатура, как промежуточный этап к конституционной «монархии волею народа» - не казался особенно страшным и был, во всяком случае, приемлемым...
Лозунги, выдвинутые большевиками, имели огромное преимущество. Они были не только мало осязаемой абстрактной идеей, но имели и практический смысл. Эти лозунги были четко формулированы и вели к определенным осязаемым результатам...
Это не то, что «единая, неделимая», «война до победною конца» и даже «вся власть Учредительному Собранию».
К этому необходимо добавить, что и в наиболее популярном и понятном лозунге об Учредительном Собрании было значительное «но». Дело в том, что престиж Учредительного Собрания 1917 года был весьма сильно подорван разгоном его... Защитниками этого именно Учредительного Собрания были, главным образом, эсеры, имевшие в нем преобладающее большинство и только что довольно бесславно утратившие власть.
Со стороны же других группировок, всецело поддерживавших вообще идею Учредительного Собрания, отношение к Учредительному Собранию созыва 1917 г. было не только сдержанным, но скорее даже отрицательным...
Непосредственной тесной работы между «Национальным центром» и Союзом в сущности не было... Дороги были разные...
Взаимная отчужденность все усиливалась. Центр находился под большим влиянием Б. В. Савинкова), нетерпеливо требовавшего выхода для «накопленной им энергии», которая, к слову сказать, так неудачно разрядилась потом в Ярославле. Уже в июле связь Центра с Союзом почти разорвалась. «Националисты» определенно потянулись к югу, «возрожденцы» на восток и в Сибирь...
В основе южного движения было исключительно офицерское ядро. Я относился отрицательно к чисто поенным (офицерским) организациям, преследующим политические цели. Они никогда не имели ярко выраженной политической, а тем более социальной идеи, не увлекали за собой широких масс и действовали успешно, так, по крайней мере, свидетельствует история, только при дворцовых переворотах. Гражданское мужество и решительность военных вождей всегда оказывались ниже их профессионального боевого мужества на внешнем фронте...
Существовавший при Ставке т. н. «союз офицеров» не был в этом отношении исключением. Он быстро оторвался даже от солдатских масс и безнадежно пытался «делать» политику...
Карьера Наполеона и его появление на исторической сцене были гораздо сложнее, чем это казалось кандидатам в русские Наполеоны н их горячим сторонникам.
Заблуждение это особенно сильно укоренилось на юге, где поголовно грезили диктатором. Как зараза, это заблуждение проникло затем и в Сибирь. Там, правда, из уважения к демократизму, готовы были помириться на Вашингтоне...
Действительность, как известно, рассеяла эти мечтания. Окончательно похоронил их приморский «воевода» генерал Дитерихс.
За внешним либерализмом южных группировок всегда чувствовалась атмосфера скрытой реакции...
Вернувшиеся домой фронтовики, даже в условиях патриархальности уклада семейного быта казачества, довольно ярко выражали оппозицию «детей отцам». …уже тогда, в начале гражданской борьбы, Уральский фронт, как и другие фронты, имел «детей», дерущихся против «отцов».
…на территории Уральского казачьего войска… мне пришлось наблюдать… ярко выраженный местный казачий патриотизм.
Мой возница, старик под шестьдесят лет, с великим воодушевлением рассказывал о недавней схватке с красными:
«Надо было отогнать его от нашей грани. У нас, у стариков, и ружей-то не было, дрались, чем попало - простыми палками».
Пожелания рассказчика не шли дальше «граней» войсковой земли. Ясно было, что дальше, за эти грани, он драться не пойдет.
С его точки зрения, это было понятно - чего ему искать, важно было лишь, чтобы не трогали его добро: кругом зрел изумительный в том году урожай пшеницы, проса и других злаков, на безбрежных степных лугах паслись огромные табуны коней... Около его станицы протекал родной, богатый чудесной рыбой Урал.
Старик не скрывал своего негодования против части молодежи, особенно против вернувшихся с фронта более молодых казаков. Они не только будировали в станицах, но частенько перебирались в противоположный лагерь. Среди них уже были герои красного фронта.
Среди казачества были слухи об обязательной помощи союзников.
«Нейдут что-то, хоть шапку их показали бы нам» - недоумевали и сердились старики в станицах.
Этот узкий, мелкий эгоизм сказывался даже в детях. Я как-то встретил плачущих мальчика и девочку, оказавшихся беженцами на Урале.
«Почему вы плачете?» - спросил я.
Они боязливо и нерешительно покосились на играющих вблизи крепких, загорелых казачат.
На мой вопрос: «почему вы деретесь?» казачата, не задумываясь, ответили: «а не лови рыбу в нашем Урале».
Этот местный эгоизм надо было учесть. Он рос по мере продвижения на восток.
…
В начале августа я прибыл в Самару... Всюду попадались… добровольцы Народной армии, имевшие георгиевскую ленту на околыше фуражки...
Везде - в городе, на станции железной дороги, в районе волжских пристаней - чувствовалось, что решающее слово во всем принадлежало чехам. Общее командование на самарском фронте находилось в руках молодого чешского полковника Чечека...
В Самаре я пробыл всего несколько дней, но и за это короткое время и из местной прессы, и из случайных бесед вынес убеждение, как резко расходились устремления Самарского правительства и местной общественности, возглавляемой кадетами.
...
Кроме Самарского правительства, к западу от Уральского хребта организовались Оренбургские и Уральские казачьи правительства, правительство автономной Башкирии, Уральское областное правительство (и Екатеринбурге) и др. В Сибири - Сибирское правительство (Омск)... О крайнем Дальнем Востоке сведении были смутные. Там шла гражданская война, нарождалась «атаманщина», высаживались с огромной помпой интервенты.
Все эти правительства враждовали друг с другом. Имея одну общую цель - борьбу с большевизмом, они тем не менее выявляли много различий как в способах выполнения указанной задачи, так особенно в тех достижениях, какие намечались ими как конечная цель борьбы.
Наибольшая внутренняя рознь чувствовалась, при видимом внешнем соглашении, между Самарой и Омском. Представители Омска имелись на Дальнем Востоке (Владивосток) и вели переговоры с союзными представителями за признание их правительства, как Всесибирского, которое должно было в будущем послужить основой для Всероссийского правительства...
Рознь эта имела уже весьма существенные последствия. Она создала гибельную для населения таможенную войну: Сибирь не давала Уралу хлеба, Урал не давал Сибири железа.
Хуже того. Рознь эта проникла в ряды обеих армий. Представители Народной армии (Самара), родившейся под лозунгом борьбы за Учредительное Собрание, весьма нелестно трактовались в Сибирской армии, тяготевшей к бывшим тогда весьма популярными в Сибири автономистским настроениям...
К ущербу Самары началась опасная для нее тяга офицерства в Сибирь, где идеалы казались ему более близкими и где материальное обеспечение было лучше...
Положение особенно обострялось нежеланием Омского Правительства посылать свои войска для подкрепления Волжского фронта...
Эгоизм Омского правительства оправдывался до известной степени необходимостью окончания подготовки нарождающейся Сибирской армии.
Истинная причина была, конечно, гораздо глубже. При тех стремлениях, коими было заражено Сибирское правительство, всякая неудача Самары, в том числе и колебания боевого престижа армии «Учредилки», было, несомненно, весьма выгодно, особенно в связи с теми переговорами с союзными представителями, которые велись в это время П. В. Вологодским во Владивостоке.
О том, что таким образом представлялась полная возможность для Красной армии бить своих врагов по частям, видимо, не думали.
Между тем, положение Народной армии на Волге… начало значительно ухудшаться...
Народная армия не только не смогла закрепить своих успехов и тем обеспечить себе дальнейшее вторжение в глубь России, наоборот, она начала обнаруживать явные признаки разложения, проистекавшего, с одной стороны, от недостатков ее организации, с другой - от чрезмерного утомления без притока свежих сил...
Собственно, Народная армия, состоявшая из мобилизованных солдат и офицеров, представляла боевой материал весьма невысокого качества и являлась скорее обузой, требовавшей значительных средств на се содержание. Из 50-60 000 мобилизованных вооруженных бойцов насчитывалось не более 30000 человек, да и то глубоко зараженных тем общим отвращением ко всяким жертвам государственного порядка, которое тогда резко проявлялось со стороны городского и деревенского обывателя...
Союзники пока ограничивались только советами.
...
Мысль об образовании единой Всероссийской власти, путем всеобщею соглашения, была до некоторой степени помехой, главным образом. Омскому правительству; оно само претендовало на эту власть и, в случае гибели его претензий, ему предстояла бы или скромная роль местной областной власти, или отказ от всякой власти.
Опасения были небезосновательны. При известии о попытке образования Всероссийского правительства союзные представители значительно понизили интерес к идее признания Сибирского правительства.
…у Сибирского правительства было далеко не благополучно внутри. Разлад так называемого «Административного совета»… с Сибирской Областной Думой обострился до крайней степени.
Дума… имевшая значительное эсеровское большинство, находилась в Томске, стесняла своим контролем Омск и мешала укреплению его кандидатуры на Всероссийскую власть. Выигрыш по времени был необходим для Омска, поэтому он и не торопился с идеей объединения, а переживаемый Самарой кризис был ему только на руку и, конечно, поддерживать своего конкурента совсем не входило в расчеты омских политиков.
Дальний Восток жил пока самостоятельной, правда, неустойчивой жизнью и близкого участия в событиях, развертывавшихся на западе, не принимал.
Это различное отношение к идее создания центральной Всероссийской власти, являвшейся для одних насущной необходимостью под угрозой ударов извне, для других же, наоборот, «досадным осложнением», прошло через все работы сознанного в Уфе Государственною совещания и отчетливо затем выявилось в отношениях к порожденному этим совещанием правительству - Директории.
Первая попытка собрать совещание для обсуждения вопроса о единой Всероссийской власти была в июле… в гор. Челябинске. Результатом этого совещания… было решение созвать 6-го августа Государственное совещание в г. Челябинске для создания центрального Всероссийского правительства.
В действительности совещание собралось лишь 20-го августа и то не в полном составе...
Но и это совещание… оказалось лишь предварительным и рассмотрело только организационные вопросы. Новое совещание, после долгих споров о месте его созыва, было назначено на 1-е сентября в г. Уфе.
Меня… чрезвычайно поразила горячность той схватки, которая возникла по пустому, в сущности, вопросу о выборе места для Государственного совещания.
Один из ораторов, представлявших Самарское правительство и защищавших предложение избрать местом Государственного совещания г. Самару, получил реплику сибиряков: «а не предпочли ли бы вы для этой мели Циммервальд или Кинталь?»
Вызов был принят. Скрытая вражда обнаружилась во всю свою величину. Потребовалось горячее, примиряющее обращение председателя… и выступление ряда более сдержанных ораторов, чтобы вернуть противников к основному вопросу...
Комуч и большинство с.-р. недолюбливали Гришина-Алмазова, бывшего раньше членом этой партии. В его погоне за фразой часто проскальзывала трудно скрываемая склонность к диктатуре...
Несдержанность Гришина-Алмазова оказалась дли него роковой. Под влиянием хорошего ужина на банкете в Челябинске он высказал много… обвинений по адресу союзников. Бывшие на банкете союзные представители обиделись. Это обстоятельство, в связи с внутренними интригами Сибирского правительства, стоило Гришину-Алмазову потери его высокого поста, а позднее он принужден был выехать из пределов Сибири.
У меня не осталось особенно мрачных воспоминаний о тюрьме. Даже знаменитый Трубецкой бастион Петропавловской крепости, о котором создалось столько легенд, не показался мне таким страшным. После неимоверного напряжения, пережитого за четыре года войны… мой каземат… обеспечивал мне, по крайней мере, некоторый физический отдых. Я хорошо спал... Режим не был суровым...
В тюрьму доставлялись газеты, допускалось довольно частое свидание с родственниками и знакомыми. Вообще, несмотря на крепкие стены казематов, чувствовалась какая-то неулавливаемая нить связи с внешним миром.
В этом я особенно убедился накануне моего суда. Вечером… в общую камеру… вошел бывший тогда комендантом Петропавловской крепости Павлов и заявил, что слушание моего дела назначено на завтра в 11 час. утра и что я могу подыскать себе защитника.
[Читать далее]Я с удивлением посмотрел на Павлова и мысленно окинул взглядом моих товарищей по неволе, полагая, что остроумная шутка начальства имеет и виду кого-нибудь из них.
Однако мое удивление стало еще большим, когда на следующий день меня ввели в залу суда...
Среди битком набитого зала, кроме присяжного поверенного… я заметил большую рыжеватую бороду моего полкового фельдшера С., тут же были члены армейских комитетов 5 и 12 армий, солдаты моего полка и 43 корпуса… и много других. Вообще, защита была представлена чрезвычайно широко.
Одинокий общественный обвинитель чувствовал себя смущенным и не был особенно красноречивым и строгим в своей весьма краткой, мало соответствовавшей духу времени речи...
Режим «Крестов» был еще легче. Здесь я большую часть заключения провел в прекрасном помещении тюремной лечебницы, где, кроме меня, были министры монархии и всех составов Временного Правительства, члены политических партий, военные и проч.
Единственная мысль, беспокоившая меня тогда, была мысль о возможности захвата немцами Петрограда. Меня тревожили осложнения, которые могли возникнуть при этом в отношении политических заключенных и, наконец, самое худшее - возможность оказаться пленником немцев.
Последнее опасение разделялось не всеми. …полковник В., наоборот, считал, что с приходом немцев немедленно станут по местам царские пристава и городовые, которые только и ждут этого момента, и все будет по-старому. /От себя: это к вопросу о том, что белые якобы начали Гражданскую войну из-за мира большевиков с немцами/.
...
В наиболее тяжком, почти трагическом положении оказалось старое офицерство. Оскорбленное и избиваемое после Февраля, который оно, несомненно, подготовило своим безмолвным сочувствием и даже содействием Государственной Думе. /От себя: то есть «избиваемым» офицерство стало после Февральской, а не Октябрьской революции/.
...
В условиях столь недостаточной осведомленности, при одностороннем понимании столь быстро надвинувшихся политических и социальных изменений, все, кто так или иначе были затронуты ударами революции, с напряжением и тревогой искали выхода.
Этот выход яснее всего рисовался в продолжении борьбы с немцами. Немцы дали России большевиков - эта версия, усиленно поддерживаемая союзниками, еще нуждавшимися в боевой помощи России, была в то время чрезвычайно популярна. Немцы отхватили громадный кусок нашей территории и беспощадно выкачивали Украину. Немцы навязали нам позорный для нашего национального самолюбия Брестский мир, политический смысл которого, как необходимой «передышки» в процессе закрепления советской власти, был тогда мало кому из нас понятен.
Казалось, наконец, что неизбежным следствием германского поражения будет и неизбежная гибель большевизма.
Так возникла идея восстановления восточного фронта, а попутно с ней и мысль о борьбе с большевиками, мешавшими осуществлению этой идеи. Для многих последняя мысль являлась и главенствующей.
Союзники обещали материальную помощь - это было лишним толчком для успеха идеи.
Восстановление восточного фронта после Брестского мира привлекло внимание союзников еще и по другим соображениям. Они могли рассчитывать, что группировки, объединившиеся вокруг этой идеи, одержат победу над большевиками и ликвидируют декларированную последними аннуляцию всех иностранных долгов царской России и временного правительства, аннуляцию, сильно встревожившую буржуазные и капиталистические круги Европы.
Русская народническая интеллигенция никогда не была особенно действенной, как масса. Заветы непротивления достаточно отравили и ее самосознание. Анализ поглощал динамику. Она в одиночку отважно швыряла бомбы в монархию, но только краешком пристала к рабочим, впервые 9 января 1905 года вышедшим огромной массой на улицу.
Она чудесно говорила, много спорила… но не имела пока склонности к настоящим баррикадам и организованному уличному бою...
Встреча с упорной энергией большевизма, где были и недавние союзники по борьбе с царизмом, поставила интеллигенцию в тупик.
Большевизм… рассеял смущенную, не сумевшую сорганизоваться и увлечь за собою народные массы народническую интеллигенцию.
Либеральная интеллигенция еще менее была способна к массовому действию и больше ограничивалась сочувствием.
Буржуазия, чиновная бюрократия, те вообще полагали, что война, даже война гражданская, - дело военных.
Вот почему очаги антисоветского движения начали организовываться вокруг наиболее крупных военных имен (Корнилов, Алексеев, Деникин и др.). Была к этому и другая причина. Громадная масса офицерства наиболее пострадала и морально и материально от революции. Выброшенная за борт, она искала применения и, в силу привычной дисциплины и профессиональной инерции, потянулась к знакомым по войне вождям в «добровольцы».
Легкий налет демократизма, не успевший пустить глубоких корней после Февраля, с трудом скрывал истинную сущность настроений большинства военных группировок.
Для них все было ясно в старом порядке: и права и обязанности. Труд и знания имели установленное привычное применение. Имелось скромное обеспечение и известное положение в обществе. В крайнем случае многие были не прочь несколько освежить старый порядок принятием не слишком радикальной конституции...
Вожди политических групп, игравших доминирующую роль в Февральской революции и тоже оставшиеся после Октября без власти и без видимой поддержки населения, искали реальной силы для новых попыток торжества своих идей. Примыкая к более реакционно настроенным военным группировкам, они неизбежно теряли лицо и сразу же должны были идти на компромиссы.
Огромная пропасть, лежавшая между крайним правым и крайним левым крылом тогдашней русской общественности, враждебной овладевшим властью большевикам, конечно, мешала им объединиться даже для борьбы против общего врага.
...
…Деникин был пока вопросом, как политическая фигура. Известна была лишь его определенная ненависть к социалистам и керенщине... Грубоватая солдатская откровенность Деникина, а равно его склонность к красивой, скорбной фразе привлекали к нему офицерские симпатии,
Деникин, конечно, не был достаточно родовит и наряден для той придворной, военной и гражданской знати, которая стекалась на юг. Вокруг Деникина все же кое-кто «болтал» о демократии, народоправстве и других «несуразных» предметах, но это терпелось ради страстно ожидаемого реванша. Во всяком случае, основной лозунг юга - единоличная военная диктатура, как промежуточный этап к конституционной «монархии волею народа» - не казался особенно страшным и был, во всяком случае, приемлемым...
Лозунги, выдвинутые большевиками, имели огромное преимущество. Они были не только мало осязаемой абстрактной идеей, но имели и практический смысл. Эти лозунги были четко формулированы и вели к определенным осязаемым результатам...
Это не то, что «единая, неделимая», «война до победною конца» и даже «вся власть Учредительному Собранию».
К этому необходимо добавить, что и в наиболее популярном и понятном лозунге об Учредительном Собрании было значительное «но». Дело в том, что престиж Учредительного Собрания 1917 года был весьма сильно подорван разгоном его... Защитниками этого именно Учредительного Собрания были, главным образом, эсеры, имевшие в нем преобладающее большинство и только что довольно бесславно утратившие власть.
Со стороны же других группировок, всецело поддерживавших вообще идею Учредительного Собрания, отношение к Учредительному Собранию созыва 1917 г. было не только сдержанным, но скорее даже отрицательным...
Непосредственной тесной работы между «Национальным центром» и Союзом в сущности не было... Дороги были разные...
Взаимная отчужденность все усиливалась. Центр находился под большим влиянием Б. В. Савинкова), нетерпеливо требовавшего выхода для «накопленной им энергии», которая, к слову сказать, так неудачно разрядилась потом в Ярославле. Уже в июле связь Центра с Союзом почти разорвалась. «Националисты» определенно потянулись к югу, «возрожденцы» на восток и в Сибирь...
В основе южного движения было исключительно офицерское ядро. Я относился отрицательно к чисто поенным (офицерским) организациям, преследующим политические цели. Они никогда не имели ярко выраженной политической, а тем более социальной идеи, не увлекали за собой широких масс и действовали успешно, так, по крайней мере, свидетельствует история, только при дворцовых переворотах. Гражданское мужество и решительность военных вождей всегда оказывались ниже их профессионального боевого мужества на внешнем фронте...
Существовавший при Ставке т. н. «союз офицеров» не был в этом отношении исключением. Он быстро оторвался даже от солдатских масс и безнадежно пытался «делать» политику...
Карьера Наполеона и его появление на исторической сцене были гораздо сложнее, чем это казалось кандидатам в русские Наполеоны н их горячим сторонникам.
Заблуждение это особенно сильно укоренилось на юге, где поголовно грезили диктатором. Как зараза, это заблуждение проникло затем и в Сибирь. Там, правда, из уважения к демократизму, готовы были помириться на Вашингтоне...
Действительность, как известно, рассеяла эти мечтания. Окончательно похоронил их приморский «воевода» генерал Дитерихс.
За внешним либерализмом южных группировок всегда чувствовалась атмосфера скрытой реакции...
Вернувшиеся домой фронтовики, даже в условиях патриархальности уклада семейного быта казачества, довольно ярко выражали оппозицию «детей отцам». …уже тогда, в начале гражданской борьбы, Уральский фронт, как и другие фронты, имел «детей», дерущихся против «отцов».
…на территории Уральского казачьего войска… мне пришлось наблюдать… ярко выраженный местный казачий патриотизм.
Мой возница, старик под шестьдесят лет, с великим воодушевлением рассказывал о недавней схватке с красными:
«Надо было отогнать его от нашей грани. У нас, у стариков, и ружей-то не было, дрались, чем попало - простыми палками».
Пожелания рассказчика не шли дальше «граней» войсковой земли. Ясно было, что дальше, за эти грани, он драться не пойдет.
С его точки зрения, это было понятно - чего ему искать, важно было лишь, чтобы не трогали его добро: кругом зрел изумительный в том году урожай пшеницы, проса и других злаков, на безбрежных степных лугах паслись огромные табуны коней... Около его станицы протекал родной, богатый чудесной рыбой Урал.
Старик не скрывал своего негодования против части молодежи, особенно против вернувшихся с фронта более молодых казаков. Они не только будировали в станицах, но частенько перебирались в противоположный лагерь. Среди них уже были герои красного фронта.
Среди казачества были слухи об обязательной помощи союзников.
«Нейдут что-то, хоть шапку их показали бы нам» - недоумевали и сердились старики в станицах.
Этот узкий, мелкий эгоизм сказывался даже в детях. Я как-то встретил плачущих мальчика и девочку, оказавшихся беженцами на Урале.
«Почему вы плачете?» - спросил я.
Они боязливо и нерешительно покосились на играющих вблизи крепких, загорелых казачат.
На мой вопрос: «почему вы деретесь?» казачата, не задумываясь, ответили: «а не лови рыбу в нашем Урале».
Этот местный эгоизм надо было учесть. Он рос по мере продвижения на восток.
…
В начале августа я прибыл в Самару... Всюду попадались… добровольцы Народной армии, имевшие георгиевскую ленту на околыше фуражки...
Везде - в городе, на станции железной дороги, в районе волжских пристаней - чувствовалось, что решающее слово во всем принадлежало чехам. Общее командование на самарском фронте находилось в руках молодого чешского полковника Чечека...
В Самаре я пробыл всего несколько дней, но и за это короткое время и из местной прессы, и из случайных бесед вынес убеждение, как резко расходились устремления Самарского правительства и местной общественности, возглавляемой кадетами.
...
Кроме Самарского правительства, к западу от Уральского хребта организовались Оренбургские и Уральские казачьи правительства, правительство автономной Башкирии, Уральское областное правительство (и Екатеринбурге) и др. В Сибири - Сибирское правительство (Омск)... О крайнем Дальнем Востоке сведении были смутные. Там шла гражданская война, нарождалась «атаманщина», высаживались с огромной помпой интервенты.
Все эти правительства враждовали друг с другом. Имея одну общую цель - борьбу с большевизмом, они тем не менее выявляли много различий как в способах выполнения указанной задачи, так особенно в тех достижениях, какие намечались ими как конечная цель борьбы.
Наибольшая внутренняя рознь чувствовалась, при видимом внешнем соглашении, между Самарой и Омском. Представители Омска имелись на Дальнем Востоке (Владивосток) и вели переговоры с союзными представителями за признание их правительства, как Всесибирского, которое должно было в будущем послужить основой для Всероссийского правительства...
Рознь эта имела уже весьма существенные последствия. Она создала гибельную для населения таможенную войну: Сибирь не давала Уралу хлеба, Урал не давал Сибири железа.
Хуже того. Рознь эта проникла в ряды обеих армий. Представители Народной армии (Самара), родившейся под лозунгом борьбы за Учредительное Собрание, весьма нелестно трактовались в Сибирской армии, тяготевшей к бывшим тогда весьма популярными в Сибири автономистским настроениям...
К ущербу Самары началась опасная для нее тяга офицерства в Сибирь, где идеалы казались ему более близкими и где материальное обеспечение было лучше...
Положение особенно обострялось нежеланием Омского Правительства посылать свои войска для подкрепления Волжского фронта...
Эгоизм Омского правительства оправдывался до известной степени необходимостью окончания подготовки нарождающейся Сибирской армии.
Истинная причина была, конечно, гораздо глубже. При тех стремлениях, коими было заражено Сибирское правительство, всякая неудача Самары, в том числе и колебания боевого престижа армии «Учредилки», было, несомненно, весьма выгодно, особенно в связи с теми переговорами с союзными представителями, которые велись в это время П. В. Вологодским во Владивостоке.
О том, что таким образом представлялась полная возможность для Красной армии бить своих врагов по частям, видимо, не думали.
Между тем, положение Народной армии на Волге… начало значительно ухудшаться...
Народная армия не только не смогла закрепить своих успехов и тем обеспечить себе дальнейшее вторжение в глубь России, наоборот, она начала обнаруживать явные признаки разложения, проистекавшего, с одной стороны, от недостатков ее организации, с другой - от чрезмерного утомления без притока свежих сил...
Собственно, Народная армия, состоявшая из мобилизованных солдат и офицеров, представляла боевой материал весьма невысокого качества и являлась скорее обузой, требовавшей значительных средств на се содержание. Из 50-60 000 мобилизованных вооруженных бойцов насчитывалось не более 30000 человек, да и то глубоко зараженных тем общим отвращением ко всяким жертвам государственного порядка, которое тогда резко проявлялось со стороны городского и деревенского обывателя...
Союзники пока ограничивались только советами.
...
Мысль об образовании единой Всероссийской власти, путем всеобщею соглашения, была до некоторой степени помехой, главным образом. Омскому правительству; оно само претендовало на эту власть и, в случае гибели его претензий, ему предстояла бы или скромная роль местной областной власти, или отказ от всякой власти.
Опасения были небезосновательны. При известии о попытке образования Всероссийского правительства союзные представители значительно понизили интерес к идее признания Сибирского правительства.
…у Сибирского правительства было далеко не благополучно внутри. Разлад так называемого «Административного совета»… с Сибирской Областной Думой обострился до крайней степени.
Дума… имевшая значительное эсеровское большинство, находилась в Томске, стесняла своим контролем Омск и мешала укреплению его кандидатуры на Всероссийскую власть. Выигрыш по времени был необходим для Омска, поэтому он и не торопился с идеей объединения, а переживаемый Самарой кризис был ему только на руку и, конечно, поддерживать своего конкурента совсем не входило в расчеты омских политиков.
Дальний Восток жил пока самостоятельной, правда, неустойчивой жизнью и близкого участия в событиях, развертывавшихся на западе, не принимал.
Это различное отношение к идее создания центральной Всероссийской власти, являвшейся для одних насущной необходимостью под угрозой ударов извне, для других же, наоборот, «досадным осложнением», прошло через все работы сознанного в Уфе Государственною совещания и отчетливо затем выявилось в отношениях к порожденному этим совещанием правительству - Директории.
Первая попытка собрать совещание для обсуждения вопроса о единой Всероссийской власти была в июле… в гор. Челябинске. Результатом этого совещания… было решение созвать 6-го августа Государственное совещание в г. Челябинске для создания центрального Всероссийского правительства.
В действительности совещание собралось лишь 20-го августа и то не в полном составе...
Но и это совещание… оказалось лишь предварительным и рассмотрело только организационные вопросы. Новое совещание, после долгих споров о месте его созыва, было назначено на 1-е сентября в г. Уфе.
Меня… чрезвычайно поразила горячность той схватки, которая возникла по пустому, в сущности, вопросу о выборе места для Государственного совещания.
Один из ораторов, представлявших Самарское правительство и защищавших предложение избрать местом Государственного совещания г. Самару, получил реплику сибиряков: «а не предпочли ли бы вы для этой мели Циммервальд или Кинталь?»
Вызов был принят. Скрытая вражда обнаружилась во всю свою величину. Потребовалось горячее, примиряющее обращение председателя… и выступление ряда более сдержанных ораторов, чтобы вернуть противников к основному вопросу...
Комуч и большинство с.-р. недолюбливали Гришина-Алмазова, бывшего раньше членом этой партии. В его погоне за фразой часто проскальзывала трудно скрываемая склонность к диктатуре...
Несдержанность Гришина-Алмазова оказалась дли него роковой. Под влиянием хорошего ужина на банкете в Челябинске он высказал много… обвинений по адресу союзников. Бывшие на банкете союзные представители обиделись. Это обстоятельство, в связи с внутренними интригами Сибирского правительства, стоило Гришину-Алмазову потери его высокого поста, а позднее он принужден был выехать из пределов Сибири.