Александр Майсурян о Брежневе. Часть XVI: Здоровье, смерть, память
Из книги Александра Майсуряна «Другой Брежнев».
Леонид Ильич шутливо говорил о себе, что за свою жизнь он переболел всеми болезнями, кроме сифилиса. В годы гражданской войны он перенес сыпной тиф, в Молдавии - инфаркт. На фронте получил легкое ранение - как писала Л. Брежнева, «осколком снаряда во время войны Леониду выбило челюсть». Последствия этого ранения доставили нашему герою немало неприятных минут позднее, в 70-е годы. Над его нечетким произношением в те годы потешалась в анекдотах вся страна (правда, никто не знал, что это результат фронтового ранения).
[Читать далее]Но главная болезнь его жизни заключалась в ином... работали государственные люди вплоть до 1956 года до полуночи, часто до двух часов ночи. Тем более так было в годы войны. К. Грушевой описывал свою встречу с Брежневым в 1941 году: «Выглядел он плохо: похудел, белки глаз покраснели от бессонницы, лицо не то загорело, не то потемнело от усталости». На вопрос о положении дел ответил: “Трудно. Держимся на пределе”».
В воспоминаниях Брежнева о его здоровье сказано немного, но весьма красноречиво. Он описывает, как в 50-е годы в Казахстане «спал урывками». «И однажды в Целинограде почувствовал себя плохо. Очнулся на носилках. До этого меня один раз уже доставляли с сердечным приступом из Семипалатинска в Алма-Ату. Пришлось отлеживаться дома, отбиваясь от врачей, которые норовили упечь меня в больницу. Отшучивался: мол, к вам только попади - залечите».
Можно сказать, что недосыпание было стилем жизни поколения «до 1956 года». Почти неизбежным последствием такого образа жизни становилась бессонница. Чтобы справиться с ней, приходилось пить снотворные. В. Кеворков рассказывал: «Брежнев страдал бессонницей... Постоянно сопровождавший его повсюду врач имел при себе небольшой темный чемоданчик, набитый небольшими пакетиками со снотворными различной силы воздействия. В шутку саквояжик называли «черным ящиком». В случае, если желаемый эффект содержимым одного пакетика достичь не удавалось, из «черного ящика» извлекался следующий пакетик». Если снотворное не действовало, Брежнев обращался к врачу: «Не берет, дай покрепче!»...
«Я сама видела, - вспоминала Любовь Брежнева, - как дядя, высыпав сразу несколько разноцветных пилюль, выпивал их залпом». Но даже лекарства Леониду Ильичу не очень помогали. «Выпив горсть таблеток, - писал В. Медведев, - он хотел засыпать моментально. Жаловался: “Вон, смотри, сколько принимаю и то не могу уснуть”».
Брежнев спрашивал у коллег: «Ты как спишь? Снотворными пользуешься? Какими? Помогает? Дай попробовать».
Любопытный выход нашел Юрий Андропов. «Андропов по моей рекомендации, - писал Е. Чазов, - когда Брежнев потребовал от него снотворное, вышел из положения, передавая ему «пустышки», похожие на венгерский препарат ативан...» Эти пустышки, по словам Чазова, заполнялись «безвредным нейтральным порошком».
Но применение пустышек тоже создавало опасность для жизни генсека. В. Медведев отмечал: «Андропов почти всегда передавал безвредные пустышки, по виду очень похожие на настоящие лекарства... Леонид Ильич глотал горстями пустышки, сон не наступал, он натыкался на настоящие таблетки и такими же горстями глотал их. Он мог своими руками убить себя»...
От снотворных у Брежнева часто возникала сонливость, а порой - сильная слабость, когда он еле мог ходить. Рут Брандт вспоминала о встречах с ним в 1973 году: «Нас известили, что Брежнев запаздывает, он просто разоспался после обеда. Насколько я помню, он опаздывал постоянно и так сильно, что переговоры проводились без него либо отменялись вовсе».
И все-таки в Кремль Брежнев пришел еще вполне здоровым и крепким человеком. В. Суходрев вспоминал впечатление от первой встречи с ним в 1956 году: «Выше среднего роста, крепкий, молодцеватый, с зачесанной назад шевелюрой, он словно излучал здоровье и силу. Вышел из машины и чуть ли не бегом поднялся по лестнице». А в 1964 году о Брежневе можно было услышать: «Это ничего, что он Никиту Хрущева спихнул. Зато молодой, энергичный, красивый...»
…своему зятю Леонид Ильич вполне серьезно говорил:
- Ты все работаешь, так нельзя, руководитель должен больше доверять своим подчиненным и не делать все сам, а ты лучше найди время, чтобы заняться семьей!
…
В 1975 году на совещании в Будапеште Леонид Ильич сказал: «Я очень просил бы товарищей иметь в виду, что, хотя я действительно некоторое время был нездоров, мы у себя твердо условились не говорить об этом публично. Мне нужно некоторое время и соответствующий режим, чтобы снять утомляемость. Ничего другого у меня нет... Хочу, пользуясь этим случаем, заявить вам, что я боец и буду им до конца».
В 1976 году Брежневу предлагали выступить на съезде партии кратко, но он решительно отказался: «Не хочу, чтобы кто-то мог подумать, что я немощный и больной».
И выступил на съезде с утомительным четырехчасовым докладом. «Когда в перерыве, - писал Чазов, - после первых двух часов выступления мы пришли к нему в комнату отдыха, он сидел в прострации, а рубашка была настолько мокрая, как будто он в ней искупался. Пришлось ее сменить. Но мыслил он четко и, пересиливая себя, даже с определенным воодушевлением пошел заканчивать свой доклад»...
Историк А. Авторханов отмечал в 70-е годы: «Брежнев, посещая Запад... вел себя так, чтобы западные политики всерьез поверили, будто они имеют дело с главой государства, которому не суждено долго жить... Конечно, это делается с преднамеренным расчетом: поспешите заключить договор с умирающим «голубем» Кремля, ибо завтра его гнездо может занять свирепый «ястреб»!» «Если бы сбывались, - продолжал он, - непрекращающиеся пророчества западных корреспондентов о смертельных болезнях Леонида Ильича Брежнева, то ему пришлось бы умереть за последние пять лет по крайней мере раз пять».
…
Весной 1982 года Леонид Ильич попал в одно из своих последних, роковых приключений. Все произошло в Узбекистане, куда генсек приехал на очередные празднества. 23 марта он посетил несколько заводов. Одну из поездок в этот день, на авиационный завод, отменили, чтобы не утомлять генсека. Но все прошло довольно быстро, Леонид Ильич взглянул на часы и сказал:
- Время до обеда еще есть. Мы обещали посетить завод. Люди готовились к встрече, собрались, ждут нас. Нехорошо... Возникнут вопросы... Пойдут разговоры... Давай съездим.
- Леонид Ильич, ехать на завод нельзя, - возразил начальник охраны Рябенко. - Охрана снята. Чтобы вернуть ее, нужно время.
- Вот тебе пятнадцать минут, - отрезал генсек, - возвращай охрану.
«Когда стали подъезжать к заводу, - вспоминал В. Медведев, - увидели море людей. Возникло неприятное чувство опасности. Рябенко попросил:
- Давайте вернемся?
- Да ты что!»
Сквозь толпу прошли в сборочный цех, где была назначена встреча. Здесь строился космический корабль «Буран». Цех напоминал настоящий человеческий муравейник. Сотни людей карабкались на строительные леса, чтобы получше разглядеть генсека. «Мы проходили под крылом самолета, - писал В. Медведев, - народ, заполнивший леса, также стал перемещаться. Кольцо рабочих вокруг нас сжималось, и охрана взялась за руки, чтобы сдержать натиск толпы. Леонид Ильич уже почти вышел из-под самолета, когда раздался вдруг скрежет. Стропила не выдержали, и большая деревянная площадка - во всю длину самолета и шириной метра четыре - под неравномерной тяжестью перемещавшихся людей рухнула!.. Люди по наклонной покатились на нас. Леса придавили многих. Я оглянулся и не увидел ни Брежнева, ни Рашидова, вместе с сопровождавшими они были накрыты рухнувшей площадкой. Мы, человека четыре из охраны, с трудом подняли ее, подскочили еще местные охранники, и, испытывая огромное напряжение, мы минуты две держали на весу площадку с людьми. Люди сыпались на нас сверху как горох... Конечно, если бы мы не удержали эту тяжеленную площадку с людьми на ней - всех бы раздавило, всех, в том числе и Брежнева».
Другой очевидец происшедшего, А. Александров-Агентов, описывал это событие так: «Общий крик ужаса, толпа отшатнулась назад. Нас швырнуло на бетонный пол». К счастью, никто не погиб, только несколько человек ранило. Леонида Ильича опрокинуло на спину, ему сильно ободрало ухо, лилась кровь. Его спросили:
- Вы можете идти?
- Да-да, могу, - сказал он и пожаловался на боль в ключице. Сразу распорядился отправить в госпиталь молодого охранника, который лежал рядом без сознания - ему едва не раскроило череп...
Тяжесть обрушилась на Брежнева с высоты около пяти-шести метров. Ударом ему переломило пополам правую ключицу... Андрей Александров-Агентов вспоминал: «Мчимся в резиденцию. Там уже перебинтованный, в окружении врачей лежит Леонид Ильич. Сломана ключица. И тут я слышу, как он слабым голосом настойчиво просит соединить его с Москвой, с председателем КГБ Андроповым. И слышу его слова: “Юра, тут со мной на заводе несчастье случилось. Только я тебя прошу, ты там никому головы не руби. Не наказывай, виноват я сам. Поехал без предупреждения, хотя меня отговаривали”». Позднее Леонид Ильич не только не упрекал ни в чем своих охранников, но и хвалил их, говоря: «Меня спасли чекисты».
Разумеется, врачи требовали, чтобы Брежнев срочно возвращался в Москву для лечения. Но он... отказался. Возразил, что чувствует себя вполне прилично, а возвращение в столицу вызовет в народе массу ненужных кривотолков. На следующий день генсек выступил с большой речью. «Надо отдать должное его выдержке, если хотите - мужеству, - писал В. Медведев. - Он осторожно перелистывал страницы доклада, и из всего огромного зала только мы знали, что каждое мало-мальское движение руки вызывает у него нестерпимую боль». Еще ему пришлось прикрепить орден к знамени республики - такой трюк требовал почти невероятного усилия. Когда Леонид Ильич вернулся в Москву, ключицу снова обследовали. «Повторный снимок поверг в уныние даже видавших виды врачей. Трещина в ключице разошлась, кость сместилась».
...
Юрий Владимирович внимательно следил за состоянием здоровья генсека. «Один-два раза в месяц мы регулярно встречались с Ю. Андроповым, - вспоминал Чазов. - Обычно это было по субботам в его уютном кабинете на площади Дзержинского, когда пустели коридоры власти... Несколько раз наши встречи проходили на его конспиративной квартире... Разговор шел в основном о состоянии здоровья Брежнева, наших шагах в связи с его болезнью...»
И вот Андропов решил использовать против Брежнева внешние признаки ухудшения его здоровья. Сделал это с тонким лукавством: ради «поднятия авторитета» генсека дал указание как можно чаще показывать его по телевидению, притом крупным планом. Как замечал историк Илья Земцов, «на экранах Центрального телевидения как бы невзначай замелькали кадры, из которых явствовало, что Брежнев не может передвигаться без поддержки двух охранников...»
Но… Брежнев был не просто хорошим игроком, он был «гроссмейстером». Он умел выигрывать в самых безнадежных положениях, притом простейшим образом. Против предшествующих кремлевских оппозиций он использовал уже описанное «магическое средство»: заставлял их откровенно признать, что они желают «короны». И этого оказывалось достаточно, чтобы настроить всех против них.
Это средство Брежнев применил и против Андропова. По его предложению в мае 1982 года Андропова избрали секретарем ЦК. Но другие руководители вовсе не жаждали видеть бывшего главу Лубянки во главе страны, многие его просто боялись... И теперь Андропов не понимал, стал ли он настоящим наследником «трона», будущим генсеком, или нет. Г. Арбатов замечал: «Летом и в начале осени 1982 года он часто пребывал в дурном настроении».
И вот 20 октября Арбатов заметил в поведении Юрия Владимировича резкую перемену. «Я застал Андропова очень возбужденным и в таком хорошем настроении, в каком его давно не видел. Оказывается, у него пару часов назад было серьезное «выяснение отношений» с Брежневым».
- Я, - рассказал Андропов, - набрался духу и заявил, что просто не понимаю своего положения, желал бы знать, чего, собственно, хотело руководство, лично Леонид Ильич, переводя меня на новую работу: отстранить от КГБ или поручить вести более важные политические дела в ЦК.
Выслушав его, Брежнев ответил:
- Ты - второй человек в партии и в стране, исходи из этого, пользуйся всеми полномочиями.
Михаил Горбачев описывал, что произошло на заседании Секретариата ЦК. Ранее такие заседания вели другие секретари ЦК - Черненко, иногда Кириленко. «Обычно перед началом заседания секретари собирались в комнате, которую мы именовали «предбанником». Так было и на сей раз. Когда я вошел в нее, Андропов был уже там. Выждав несколько минут, он внезапно поднялся с кресла и сказал:
- Ну что, собрались? Пора начинать.
Юрий Владимирович первым вошел в зал заседаний и сразу же сел на председательское место. Что касается Черненко, то, увидев это, он как-то сразу сник и рухнул в кресло... Так у нас на глазах произошел «внутренний переворот», чем-то напоминавший сцену из «Ревизора»...
Вечером я позвонил Андропову:
- Поздравляю, кажется, произошло важное событие. То-то, я гляжу, вы перед Секретариатом были напряжены и замкнуты наглухо.
- Спасибо, Михаил, - ответил Андропов. - Было от чего волноваться...» И пересказал свой разговор с Брежневым.
Теперь для Леонида Ильича настало время сделать последний ход в этой тщательно продуманной шахматной игре. В конце октября 1982 года он позвонил главному кремлевскому врачу Чазову. По словам последнего, между ними произошел такой разговор:
- Евгений, - строго поинтересовался Брежнев, - почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Как у него дела? Мне сказали, что он тяжело болен и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал.
Чазова поразил тон генсека: за целых полтора десятилетия Брежнев всего пару раз беседовал с ним «так резко». Чазов стал уверять, что болезнь Андропова поддается лечению и он может работать.
- Я все это знаю, - продолжал Брежнев. - Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли... Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать... Ты должен четко доложить о его возможностях и о его будущем.
Все это означало только одно: Брежнев начал то, что в шахматах называется «матовой атакой». Самое забавное, что этот последний ход как бы возвращал противнику его первый удар - по здоровью. Андропов не на шутку забеспокоился: все его недавние победы вдруг, как по волшебству, обернулись поражениями. «Буквально накануне ноябрьских праздников 1982 года он позвонил мне весьма встревоженный», - вспоминал Чазов. - Юрий Владимирович сказал: «Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни... Я уверен, что кто-то под видом заботы хочет представить меня тяжелобольным, инвалидом... Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего».
Проживи Брежнев еще несколько дней или недель, и «будущее» Андропова, скорее всего, ограничилось бы почетным уходом на пенсию. В его часах как государственного деятеля высыпались последние песчинки. Можно представить себе напряжение, в котором провели эти дни он сам и Чазов! «Я ждал звонка, - вспоминал Чазов, - но до праздников Брежнев не позвонил».
9 ноября праздники кончились, и Леонид Ильич вышел на работу. Чем же он занимался в этот свой последний в жизни рабочий день? По воспоминаниям сотрудника генсека Олега Захарова, Брежнев попросил, чтобы в приемной к его приезду находился Андропов. «Брежнев прибыл в Кремль примерно в 12 часов дня в хорошем настроении, отдохнувшим от праздничной суеты. Как всегда, приветливо поздоровался, пошутил и тут же пригласил Андропова в кабинет. Они долго беседовали...»
А на следующее утро, 10 ноября, как мы знаем, Брежнева не стало. Андропов стал первым человеком после охранников, кто увидел мертвым вчерашнего руководителя сверхдержавы. Е. Чазов писал об этом: «Приехавший на дачу Андропов выглядел растерянным». «Андропов попросил меня зайти вместе с ним в спальню, где лежал Брежнев, чтобы попрощаться с ним... В спальне никого не было. На кровати лежал мертвый лидер великой страны... Андропов вздрогнул и побледнел, когда увидел мертвого Брежнева». «Когда я его провожал, то увидел, что это был уже тот Андропов, которого я знал, - собранный, твердый, видимо, принявший решение»..
...
Как-то раз Леонид Ильич укорил одного из своих уходящих в отставку соратников за написанный им резко обличительный текст: «Что же, ты этим заявлением хочешь оставить документ, по которому меня после моей смерти будут ковырять носком сапога?»
Этот образ - «ковырять носком сапога» - Леонид Ильич использовал неоднократно и в других разговорах. «Однажды мы с отцом приехали к нему на дачу, - вспоминала Любовь Брежнева. - У него был Черненко. Тут же прибежали собаки (дядя держал их для охоты). Черненко, у которого была астма (он избегал кошек, собак), сразу ретировался, сославшись на массу дел». Когда тот ушел, генсек стал загонять собак в вольер и со смехом заметил:
- Из всех моих собак самая верная - Костя Черненко: схватывает все на лету.
- А остальные? - спросила племянница.
- А остальные, дорогая, - ответил Леонид Ильич, - придут носком ботинка мою могилу поковырять.
Когда Брежнева не стало, его образное выражение о «носке ботинка» подтвердилось почти буквально. Внук Брежнева Андрей в 1988 году писал: «На премьере фильма «Асса» в течение месяца рок-музыканты играли и танцевали на огромном портрете Брежнева, расстеленном на сцене...» «Ничего, кроме протеста, - добавлял он, - это не могло у меня вызвать».
Незадолго до смерти Леонид Ильич говорил по телефону со своим младшим братом. Он сказал:
- Яша, я чувствую свой конец. Хотелось бы все начать сначала, нет сил. Я очень устал.
- От чего ты устал? - спросил Яков Ильич.
- От жизни, - сказал генсек, помолчал, ожидая ответа, потом положил трубку.
Впрочем, он сам однажды шутливо заметил кому-то: «Жизнь коротка. Потерпи немножко...»
7 ноября 1982 года Брежнев последний раз появился на Мавзолее. Около трех часов он простоял на трибуне Мавзолея, несмотря на мороз и сильный ветер.
Вечером после праздничного приема Леонид Ильич отправился на охоту в Завидово. С охоты вернулся, как обычно, в приподнятом настроении. «Накануне Леонид Ильич был просто в великолепном настроении, - вспоминал Ю. Чурбанов, - много шутил, читая газеты». Ужинал 9 ноября Брежнев с женой и охранником. «Леонид Ильич попросил для меня дополнительно колбасы, - писал В. Медведев. - В этот вечер он, человек большой выдержки и мужества, впервые пожаловался на боль в горле.
- Тяжело глотать...
Он даже не сказал «больно», а «тяжело».
- Может, творог неразмятый проглотили? - спросил я.
Молчит.
- Может, врача вызвать?
- Нет, не надо».
Виктория Петровна вспоминала об этом последнем вечере: «Леня попросил на вечер пожарить налима, привезенного из Завидова. Он любил жареного налима. За столом Леня говорит: «Что-то мне много три кусочка». А повар: «Ну что вы, Леонид Ильич, кусочки такие маленькие. Скушайте, если вам нравится!» Скушал. И пошел спать.
…
Леонид Ильич - вероятно, один из немногих живущих людей - был еще задолго до смерти знаком с собственным могильщиком. Этот человек - Георгий Коваленко, знакомясь с кем-то, любил шокировать собеседника фразой: «Я всех членов Политбюро видел в гробу». Однако это было чистой правдой - более тридцати лет Коваленко оставался неизменным участником важнейших траурных церемоний. «Я страшно огорчился, когда умер Леонид Ильич, - вспоминал он. - Он был очень добрым человеком, всех жалел. Помню, хоронили Суслова, Пельше даже подошел к оркестру и попросил играть не так траурно, а то Леонид Ильич расплакался»...
Наступил момент, когда гроб должны были опустить в вырытую могилу. Миллионы телезрителей наблюдали эту церемонию в прямом эфире. И у них сложилось полное впечатление, что в последний момент могильщики не удержали на весу тяжелую ношу. Ленты выскользнули или порвались, гроб вырвался из рук и с громким зловещим грохотом рухнул на дно могилы. М. Таривердиев вспоминал, как с друзьями смотрел похороны по телевидению: «Вдруг - жуткий стук - бумс-с-с-с! - гроб уронили. Все сначала вздрогнули, а когда поняли, в чем дело, начали смеяться. Вроде неудобно, но и сдержаться не можем»...
Позднее, говоря о похоронах, непременно вспоминали о стуке, с которым гроб будто бы ударился о землю...
Так - в эпоху телевидения, на глазах у миллионов! - продолжали возникать новые легенды и мифы. В действительности никакого падения гроба не было. Просто залпы траурного пушечного салюта неудачно совпали с моментом опускания гроба. Г. Коваленко рассказывал: «Когда мы опустили его в могилу, то миллионы телезрителей услышали какой-то странный стук. Народу показалось, что мы, могильщики, просто-напросто уронили гроб, и тысячи телеграмм тут же полетели в Москву. А на самом деле все было не так. Начальство потребовало, чтобы гроб опустили с первым же залпом орудийного салюта. Мы долго-долго репетировали, но...»
После смерти Леонида Ильича были принято решение об «увековечении памяти» покойного. Увековечение, однако, оказалось недолгим. Автор этой книги наблюдал, как в 1983 году в учреждениях подписи под цитатами Брежнева на стендах аккуратно заклеивали чистыми полосками бумаги. А иногда на этих полосках даже прямо писали: «Ю. В. Андропов»...
Дом номер 26 на Кутузовском проспекте в Москве, где была квартира Брежнева, после его смерти украсился памятной доской. Родственники Брежнева старались, чтобы ее всегда украшали живые цветы. Живший неподалеку историк С. Семанов вспоминал, что «постоянно наблюдал - у доски лежали свежие букетики цветов, они обновлялись постоянно, не успевая засохнуть». Любопытное свидетельство об этом оставил В. Медведев, который в то время служил личным охранником Михаила Горбачева. «Мы проезжали по Кутузовскому проспекту. На фасаде дома, где жил Брежнев, была приделана маленькая полочка. Каждый раз на ней лежали свежие цветы. Везу утром Михаила Сергеевича на работу - цветы. С работы - цветы». В конце концов генсек прямо из машины позвонил начальнику 9-го управления КГБ: «Ты проезжаешь мимо дома двадцать шесть? Полочку эту на фасаде видел?»
«Он даже не просил убрать ее, - добавлял Медведев. - Просто поинтересовался: видел? На другой день и все остальные дни, месяцы и годы не было ни полочки, ни цветов».
Судьба же самой памятной доски оказалась довольно необычной. Ее не сбрасывали на землю под радостные крики толпы, как памятники Дзержинскому и Свердлову в августе 1991-го. Просто в конце 80-х годов доска как-то незаметно исчезла со своего места. Жильцы дома удивлялись: еще вчера она красовалась на стене, а сегодня ее уже нет... На стене остались только отметки от гвоздей, но и их тщательно замазали цементом. Вдова Леонида Ильича вспоминала:
- Мемориальную доску тут, на доме, сняли. Под ней была полочка, на которую мы цветы ставили. Сначала предупредили: вазу уберите, неприлично вазу или корзинку с цветами... Мы стали просто так цветы класть, привязывая проволочкой, чтобы не упали. А раз пришли - нету! Нам отвечают: дворничиха думала, что цветы старые, и убрала. А вскоре и полочку, и доску сняли.
Потом доска вдруг обнаружилась в Берлине, на доме 43 по Фридрихштрассе, где расположен музей Берлинской стены. И посетители музея, знающие русский язык, с изумлением узнавали, что в этом западноберлинском доме, оказывается, долгие годы «жил Леонид Ильич Брежнев». По словам директора музея Александры Хильдебранда, отыскали доску на какой-то лесопилке: «Я очень хорошо помню, как она, вся запыленная и грязная, среди кусков дерева лежала. Хорошо помню, что правительство Москвы очень даже радо было отдать нам эту доску»...
Конечно, живые цветы в память Брежнева - в конце 80-х это выглядело дерзким протестом, вызовом. Родственникам Брежнева не позволяли класть цветы даже на его могилу на Красной площади. Любовь Брежнева вспоминала: «Мой отец - я помню, 89-й, кажется, год, он сидит в слезах. Что такое? Он рассказывает: идем с Верой (его сестра) на могилу к Леониду в его день рождения, и нас не пустили! Приказано было не пускать!» «Вера всю дорогу плакала, - сказал Яков Ильич, - все розы слезами обмочила».
«В этом году я не ездила к нему на могилу, - говорила в 1992 году Виктория Петровна Брежнева писателю Карпову, - не пропускают. Галя пошла с паспортом, попросила, чтобы пропустили, - отказ. Дежурный сказал, что нужно в комендатуре запрашивать разрешение. Хотели цветы положить...»
14 января 1987 года был арестован зять Брежнева - генерал-полковник Юрий Чурбанов. Его обвинили в получении взяток и приговорили к 12 годам лишения свободы. Судебный процесс широко освещался в печати. «Это был суд над Леонидом Ильичом Брежневым», - считал сам Чурбанов. Журнал «Огонек» в январе 1989 года напечатал рядом две фотографии. На одной - Леонид Ильич награждает своего зятя, тот облачен в парадный генеральский мундир, на груди - ряды орденских планок. На втором снимке - зять Брежнева, уже переодетый в штатскую одежду, выходит из тюремного «воронка», а вокруг - шесть конвоиров... Но даже столь разительное превращение показалось некоторым недостаточным. Как писал журнал, в редакции «затрезвонили телефоны». Читатели возмущались, что подсудимый одет в обычную одежду, а не в тюремную робу и руку держит в кармане: «Уж не в былые ли времена снялся на память среди подчиненных тогдашний генерал-полковник Чурбанов?» «Не в охотничий ли домик на очередное застолье» он направляется?»
Журнал объяснял и в то же время возмущался: «До оглашения приговора и вступления его в законную силу обвиняемые имеют право носить хоть смокинг, хоть малахай - что кому принесут родственники из домашнего гардероба. А вот шагать под конвоем с такой показной ленцой да еще держа руки в карманах на глазах аж шести конвоиров - это, увольте, запрещено. И все же - позволили!»
Развенчание Брежнева шло не только в Советском Союзе. Польский сейм в 1991 году лишил его ордена «Виртути Милитари».
Леонид Ильич шутливо говорил о себе, что за свою жизнь он переболел всеми болезнями, кроме сифилиса. В годы гражданской войны он перенес сыпной тиф, в Молдавии - инфаркт. На фронте получил легкое ранение - как писала Л. Брежнева, «осколком снаряда во время войны Леониду выбило челюсть». Последствия этого ранения доставили нашему герою немало неприятных минут позднее, в 70-е годы. Над его нечетким произношением в те годы потешалась в анекдотах вся страна (правда, никто не знал, что это результат фронтового ранения).
[Читать далее]Но главная болезнь его жизни заключалась в ином... работали государственные люди вплоть до 1956 года до полуночи, часто до двух часов ночи. Тем более так было в годы войны. К. Грушевой описывал свою встречу с Брежневым в 1941 году: «Выглядел он плохо: похудел, белки глаз покраснели от бессонницы, лицо не то загорело, не то потемнело от усталости». На вопрос о положении дел ответил: “Трудно. Держимся на пределе”».
В воспоминаниях Брежнева о его здоровье сказано немного, но весьма красноречиво. Он описывает, как в 50-е годы в Казахстане «спал урывками». «И однажды в Целинограде почувствовал себя плохо. Очнулся на носилках. До этого меня один раз уже доставляли с сердечным приступом из Семипалатинска в Алма-Ату. Пришлось отлеживаться дома, отбиваясь от врачей, которые норовили упечь меня в больницу. Отшучивался: мол, к вам только попади - залечите».
Можно сказать, что недосыпание было стилем жизни поколения «до 1956 года». Почти неизбежным последствием такого образа жизни становилась бессонница. Чтобы справиться с ней, приходилось пить снотворные. В. Кеворков рассказывал: «Брежнев страдал бессонницей... Постоянно сопровождавший его повсюду врач имел при себе небольшой темный чемоданчик, набитый небольшими пакетиками со снотворными различной силы воздействия. В шутку саквояжик называли «черным ящиком». В случае, если желаемый эффект содержимым одного пакетика достичь не удавалось, из «черного ящика» извлекался следующий пакетик». Если снотворное не действовало, Брежнев обращался к врачу: «Не берет, дай покрепче!»...
«Я сама видела, - вспоминала Любовь Брежнева, - как дядя, высыпав сразу несколько разноцветных пилюль, выпивал их залпом». Но даже лекарства Леониду Ильичу не очень помогали. «Выпив горсть таблеток, - писал В. Медведев, - он хотел засыпать моментально. Жаловался: “Вон, смотри, сколько принимаю и то не могу уснуть”».
Брежнев спрашивал у коллег: «Ты как спишь? Снотворными пользуешься? Какими? Помогает? Дай попробовать».
Любопытный выход нашел Юрий Андропов. «Андропов по моей рекомендации, - писал Е. Чазов, - когда Брежнев потребовал от него снотворное, вышел из положения, передавая ему «пустышки», похожие на венгерский препарат ативан...» Эти пустышки, по словам Чазова, заполнялись «безвредным нейтральным порошком».
Но применение пустышек тоже создавало опасность для жизни генсека. В. Медведев отмечал: «Андропов почти всегда передавал безвредные пустышки, по виду очень похожие на настоящие лекарства... Леонид Ильич глотал горстями пустышки, сон не наступал, он натыкался на настоящие таблетки и такими же горстями глотал их. Он мог своими руками убить себя»...
От снотворных у Брежнева часто возникала сонливость, а порой - сильная слабость, когда он еле мог ходить. Рут Брандт вспоминала о встречах с ним в 1973 году: «Нас известили, что Брежнев запаздывает, он просто разоспался после обеда. Насколько я помню, он опаздывал постоянно и так сильно, что переговоры проводились без него либо отменялись вовсе».
И все-таки в Кремль Брежнев пришел еще вполне здоровым и крепким человеком. В. Суходрев вспоминал впечатление от первой встречи с ним в 1956 году: «Выше среднего роста, крепкий, молодцеватый, с зачесанной назад шевелюрой, он словно излучал здоровье и силу. Вышел из машины и чуть ли не бегом поднялся по лестнице». А в 1964 году о Брежневе можно было услышать: «Это ничего, что он Никиту Хрущева спихнул. Зато молодой, энергичный, красивый...»
…своему зятю Леонид Ильич вполне серьезно говорил:
- Ты все работаешь, так нельзя, руководитель должен больше доверять своим подчиненным и не делать все сам, а ты лучше найди время, чтобы заняться семьей!
…
В 1975 году на совещании в Будапеште Леонид Ильич сказал: «Я очень просил бы товарищей иметь в виду, что, хотя я действительно некоторое время был нездоров, мы у себя твердо условились не говорить об этом публично. Мне нужно некоторое время и соответствующий режим, чтобы снять утомляемость. Ничего другого у меня нет... Хочу, пользуясь этим случаем, заявить вам, что я боец и буду им до конца».
В 1976 году Брежневу предлагали выступить на съезде партии кратко, но он решительно отказался: «Не хочу, чтобы кто-то мог подумать, что я немощный и больной».
И выступил на съезде с утомительным четырехчасовым докладом. «Когда в перерыве, - писал Чазов, - после первых двух часов выступления мы пришли к нему в комнату отдыха, он сидел в прострации, а рубашка была настолько мокрая, как будто он в ней искупался. Пришлось ее сменить. Но мыслил он четко и, пересиливая себя, даже с определенным воодушевлением пошел заканчивать свой доклад»...
Историк А. Авторханов отмечал в 70-е годы: «Брежнев, посещая Запад... вел себя так, чтобы западные политики всерьез поверили, будто они имеют дело с главой государства, которому не суждено долго жить... Конечно, это делается с преднамеренным расчетом: поспешите заключить договор с умирающим «голубем» Кремля, ибо завтра его гнездо может занять свирепый «ястреб»!» «Если бы сбывались, - продолжал он, - непрекращающиеся пророчества западных корреспондентов о смертельных болезнях Леонида Ильича Брежнева, то ему пришлось бы умереть за последние пять лет по крайней мере раз пять».
…
Весной 1982 года Леонид Ильич попал в одно из своих последних, роковых приключений. Все произошло в Узбекистане, куда генсек приехал на очередные празднества. 23 марта он посетил несколько заводов. Одну из поездок в этот день, на авиационный завод, отменили, чтобы не утомлять генсека. Но все прошло довольно быстро, Леонид Ильич взглянул на часы и сказал:
- Время до обеда еще есть. Мы обещали посетить завод. Люди готовились к встрече, собрались, ждут нас. Нехорошо... Возникнут вопросы... Пойдут разговоры... Давай съездим.
- Леонид Ильич, ехать на завод нельзя, - возразил начальник охраны Рябенко. - Охрана снята. Чтобы вернуть ее, нужно время.
- Вот тебе пятнадцать минут, - отрезал генсек, - возвращай охрану.
«Когда стали подъезжать к заводу, - вспоминал В. Медведев, - увидели море людей. Возникло неприятное чувство опасности. Рябенко попросил:
- Давайте вернемся?
- Да ты что!»
Сквозь толпу прошли в сборочный цех, где была назначена встреча. Здесь строился космический корабль «Буран». Цех напоминал настоящий человеческий муравейник. Сотни людей карабкались на строительные леса, чтобы получше разглядеть генсека. «Мы проходили под крылом самолета, - писал В. Медведев, - народ, заполнивший леса, также стал перемещаться. Кольцо рабочих вокруг нас сжималось, и охрана взялась за руки, чтобы сдержать натиск толпы. Леонид Ильич уже почти вышел из-под самолета, когда раздался вдруг скрежет. Стропила не выдержали, и большая деревянная площадка - во всю длину самолета и шириной метра четыре - под неравномерной тяжестью перемещавшихся людей рухнула!.. Люди по наклонной покатились на нас. Леса придавили многих. Я оглянулся и не увидел ни Брежнева, ни Рашидова, вместе с сопровождавшими они были накрыты рухнувшей площадкой. Мы, человека четыре из охраны, с трудом подняли ее, подскочили еще местные охранники, и, испытывая огромное напряжение, мы минуты две держали на весу площадку с людьми. Люди сыпались на нас сверху как горох... Конечно, если бы мы не удержали эту тяжеленную площадку с людьми на ней - всех бы раздавило, всех, в том числе и Брежнева».
Другой очевидец происшедшего, А. Александров-Агентов, описывал это событие так: «Общий крик ужаса, толпа отшатнулась назад. Нас швырнуло на бетонный пол». К счастью, никто не погиб, только несколько человек ранило. Леонида Ильича опрокинуло на спину, ему сильно ободрало ухо, лилась кровь. Его спросили:
- Вы можете идти?
- Да-да, могу, - сказал он и пожаловался на боль в ключице. Сразу распорядился отправить в госпиталь молодого охранника, который лежал рядом без сознания - ему едва не раскроило череп...
Тяжесть обрушилась на Брежнева с высоты около пяти-шести метров. Ударом ему переломило пополам правую ключицу... Андрей Александров-Агентов вспоминал: «Мчимся в резиденцию. Там уже перебинтованный, в окружении врачей лежит Леонид Ильич. Сломана ключица. И тут я слышу, как он слабым голосом настойчиво просит соединить его с Москвой, с председателем КГБ Андроповым. И слышу его слова: “Юра, тут со мной на заводе несчастье случилось. Только я тебя прошу, ты там никому головы не руби. Не наказывай, виноват я сам. Поехал без предупреждения, хотя меня отговаривали”». Позднее Леонид Ильич не только не упрекал ни в чем своих охранников, но и хвалил их, говоря: «Меня спасли чекисты».
Разумеется, врачи требовали, чтобы Брежнев срочно возвращался в Москву для лечения. Но он... отказался. Возразил, что чувствует себя вполне прилично, а возвращение в столицу вызовет в народе массу ненужных кривотолков. На следующий день генсек выступил с большой речью. «Надо отдать должное его выдержке, если хотите - мужеству, - писал В. Медведев. - Он осторожно перелистывал страницы доклада, и из всего огромного зала только мы знали, что каждое мало-мальское движение руки вызывает у него нестерпимую боль». Еще ему пришлось прикрепить орден к знамени республики - такой трюк требовал почти невероятного усилия. Когда Леонид Ильич вернулся в Москву, ключицу снова обследовали. «Повторный снимок поверг в уныние даже видавших виды врачей. Трещина в ключице разошлась, кость сместилась».
...
Юрий Владимирович внимательно следил за состоянием здоровья генсека. «Один-два раза в месяц мы регулярно встречались с Ю. Андроповым, - вспоминал Чазов. - Обычно это было по субботам в его уютном кабинете на площади Дзержинского, когда пустели коридоры власти... Несколько раз наши встречи проходили на его конспиративной квартире... Разговор шел в основном о состоянии здоровья Брежнева, наших шагах в связи с его болезнью...»
И вот Андропов решил использовать против Брежнева внешние признаки ухудшения его здоровья. Сделал это с тонким лукавством: ради «поднятия авторитета» генсека дал указание как можно чаще показывать его по телевидению, притом крупным планом. Как замечал историк Илья Земцов, «на экранах Центрального телевидения как бы невзначай замелькали кадры, из которых явствовало, что Брежнев не может передвигаться без поддержки двух охранников...»
Но… Брежнев был не просто хорошим игроком, он был «гроссмейстером». Он умел выигрывать в самых безнадежных положениях, притом простейшим образом. Против предшествующих кремлевских оппозиций он использовал уже описанное «магическое средство»: заставлял их откровенно признать, что они желают «короны». И этого оказывалось достаточно, чтобы настроить всех против них.
Это средство Брежнев применил и против Андропова. По его предложению в мае 1982 года Андропова избрали секретарем ЦК. Но другие руководители вовсе не жаждали видеть бывшего главу Лубянки во главе страны, многие его просто боялись... И теперь Андропов не понимал, стал ли он настоящим наследником «трона», будущим генсеком, или нет. Г. Арбатов замечал: «Летом и в начале осени 1982 года он часто пребывал в дурном настроении».
И вот 20 октября Арбатов заметил в поведении Юрия Владимировича резкую перемену. «Я застал Андропова очень возбужденным и в таком хорошем настроении, в каком его давно не видел. Оказывается, у него пару часов назад было серьезное «выяснение отношений» с Брежневым».
- Я, - рассказал Андропов, - набрался духу и заявил, что просто не понимаю своего положения, желал бы знать, чего, собственно, хотело руководство, лично Леонид Ильич, переводя меня на новую работу: отстранить от КГБ или поручить вести более важные политические дела в ЦК.
Выслушав его, Брежнев ответил:
- Ты - второй человек в партии и в стране, исходи из этого, пользуйся всеми полномочиями.
Михаил Горбачев описывал, что произошло на заседании Секретариата ЦК. Ранее такие заседания вели другие секретари ЦК - Черненко, иногда Кириленко. «Обычно перед началом заседания секретари собирались в комнате, которую мы именовали «предбанником». Так было и на сей раз. Когда я вошел в нее, Андропов был уже там. Выждав несколько минут, он внезапно поднялся с кресла и сказал:
- Ну что, собрались? Пора начинать.
Юрий Владимирович первым вошел в зал заседаний и сразу же сел на председательское место. Что касается Черненко, то, увидев это, он как-то сразу сник и рухнул в кресло... Так у нас на глазах произошел «внутренний переворот», чем-то напоминавший сцену из «Ревизора»...
Вечером я позвонил Андропову:
- Поздравляю, кажется, произошло важное событие. То-то, я гляжу, вы перед Секретариатом были напряжены и замкнуты наглухо.
- Спасибо, Михаил, - ответил Андропов. - Было от чего волноваться...» И пересказал свой разговор с Брежневым.
Теперь для Леонида Ильича настало время сделать последний ход в этой тщательно продуманной шахматной игре. В конце октября 1982 года он позвонил главному кремлевскому врачу Чазову. По словам последнего, между ними произошел такой разговор:
- Евгений, - строго поинтересовался Брежнев, - почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Как у него дела? Мне сказали, что он тяжело болен и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал.
Чазова поразил тон генсека: за целых полтора десятилетия Брежнев всего пару раз беседовал с ним «так резко». Чазов стал уверять, что болезнь Андропова поддается лечению и он может работать.
- Я все это знаю, - продолжал Брежнев. - Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли... Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать... Ты должен четко доложить о его возможностях и о его будущем.
Все это означало только одно: Брежнев начал то, что в шахматах называется «матовой атакой». Самое забавное, что этот последний ход как бы возвращал противнику его первый удар - по здоровью. Андропов не на шутку забеспокоился: все его недавние победы вдруг, как по волшебству, обернулись поражениями. «Буквально накануне ноябрьских праздников 1982 года он позвонил мне весьма встревоженный», - вспоминал Чазов. - Юрий Владимирович сказал: «Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни... Я уверен, что кто-то под видом заботы хочет представить меня тяжелобольным, инвалидом... Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего».
Проживи Брежнев еще несколько дней или недель, и «будущее» Андропова, скорее всего, ограничилось бы почетным уходом на пенсию. В его часах как государственного деятеля высыпались последние песчинки. Можно представить себе напряжение, в котором провели эти дни он сам и Чазов! «Я ждал звонка, - вспоминал Чазов, - но до праздников Брежнев не позвонил».
9 ноября праздники кончились, и Леонид Ильич вышел на работу. Чем же он занимался в этот свой последний в жизни рабочий день? По воспоминаниям сотрудника генсека Олега Захарова, Брежнев попросил, чтобы в приемной к его приезду находился Андропов. «Брежнев прибыл в Кремль примерно в 12 часов дня в хорошем настроении, отдохнувшим от праздничной суеты. Как всегда, приветливо поздоровался, пошутил и тут же пригласил Андропова в кабинет. Они долго беседовали...»
А на следующее утро, 10 ноября, как мы знаем, Брежнева не стало. Андропов стал первым человеком после охранников, кто увидел мертвым вчерашнего руководителя сверхдержавы. Е. Чазов писал об этом: «Приехавший на дачу Андропов выглядел растерянным». «Андропов попросил меня зайти вместе с ним в спальню, где лежал Брежнев, чтобы попрощаться с ним... В спальне никого не было. На кровати лежал мертвый лидер великой страны... Андропов вздрогнул и побледнел, когда увидел мертвого Брежнева». «Когда я его провожал, то увидел, что это был уже тот Андропов, которого я знал, - собранный, твердый, видимо, принявший решение»..
...
Как-то раз Леонид Ильич укорил одного из своих уходящих в отставку соратников за написанный им резко обличительный текст: «Что же, ты этим заявлением хочешь оставить документ, по которому меня после моей смерти будут ковырять носком сапога?»
Этот образ - «ковырять носком сапога» - Леонид Ильич использовал неоднократно и в других разговорах. «Однажды мы с отцом приехали к нему на дачу, - вспоминала Любовь Брежнева. - У него был Черненко. Тут же прибежали собаки (дядя держал их для охоты). Черненко, у которого была астма (он избегал кошек, собак), сразу ретировался, сославшись на массу дел». Когда тот ушел, генсек стал загонять собак в вольер и со смехом заметил:
- Из всех моих собак самая верная - Костя Черненко: схватывает все на лету.
- А остальные? - спросила племянница.
- А остальные, дорогая, - ответил Леонид Ильич, - придут носком ботинка мою могилу поковырять.
Когда Брежнева не стало, его образное выражение о «носке ботинка» подтвердилось почти буквально. Внук Брежнева Андрей в 1988 году писал: «На премьере фильма «Асса» в течение месяца рок-музыканты играли и танцевали на огромном портрете Брежнева, расстеленном на сцене...» «Ничего, кроме протеста, - добавлял он, - это не могло у меня вызвать».
Незадолго до смерти Леонид Ильич говорил по телефону со своим младшим братом. Он сказал:
- Яша, я чувствую свой конец. Хотелось бы все начать сначала, нет сил. Я очень устал.
- От чего ты устал? - спросил Яков Ильич.
- От жизни, - сказал генсек, помолчал, ожидая ответа, потом положил трубку.
Впрочем, он сам однажды шутливо заметил кому-то: «Жизнь коротка. Потерпи немножко...»
7 ноября 1982 года Брежнев последний раз появился на Мавзолее. Около трех часов он простоял на трибуне Мавзолея, несмотря на мороз и сильный ветер.
Вечером после праздничного приема Леонид Ильич отправился на охоту в Завидово. С охоты вернулся, как обычно, в приподнятом настроении. «Накануне Леонид Ильич был просто в великолепном настроении, - вспоминал Ю. Чурбанов, - много шутил, читая газеты». Ужинал 9 ноября Брежнев с женой и охранником. «Леонид Ильич попросил для меня дополнительно колбасы, - писал В. Медведев. - В этот вечер он, человек большой выдержки и мужества, впервые пожаловался на боль в горле.
- Тяжело глотать...
Он даже не сказал «больно», а «тяжело».
- Может, творог неразмятый проглотили? - спросил я.
Молчит.
- Может, врача вызвать?
- Нет, не надо».
Виктория Петровна вспоминала об этом последнем вечере: «Леня попросил на вечер пожарить налима, привезенного из Завидова. Он любил жареного налима. За столом Леня говорит: «Что-то мне много три кусочка». А повар: «Ну что вы, Леонид Ильич, кусочки такие маленькие. Скушайте, если вам нравится!» Скушал. И пошел спать.
…
Леонид Ильич - вероятно, один из немногих живущих людей - был еще задолго до смерти знаком с собственным могильщиком. Этот человек - Георгий Коваленко, знакомясь с кем-то, любил шокировать собеседника фразой: «Я всех членов Политбюро видел в гробу». Однако это было чистой правдой - более тридцати лет Коваленко оставался неизменным участником важнейших траурных церемоний. «Я страшно огорчился, когда умер Леонид Ильич, - вспоминал он. - Он был очень добрым человеком, всех жалел. Помню, хоронили Суслова, Пельше даже подошел к оркестру и попросил играть не так траурно, а то Леонид Ильич расплакался»...
Наступил момент, когда гроб должны были опустить в вырытую могилу. Миллионы телезрителей наблюдали эту церемонию в прямом эфире. И у них сложилось полное впечатление, что в последний момент могильщики не удержали на весу тяжелую ношу. Ленты выскользнули или порвались, гроб вырвался из рук и с громким зловещим грохотом рухнул на дно могилы. М. Таривердиев вспоминал, как с друзьями смотрел похороны по телевидению: «Вдруг - жуткий стук - бумс-с-с-с! - гроб уронили. Все сначала вздрогнули, а когда поняли, в чем дело, начали смеяться. Вроде неудобно, но и сдержаться не можем»...
Позднее, говоря о похоронах, непременно вспоминали о стуке, с которым гроб будто бы ударился о землю...
Так - в эпоху телевидения, на глазах у миллионов! - продолжали возникать новые легенды и мифы. В действительности никакого падения гроба не было. Просто залпы траурного пушечного салюта неудачно совпали с моментом опускания гроба. Г. Коваленко рассказывал: «Когда мы опустили его в могилу, то миллионы телезрителей услышали какой-то странный стук. Народу показалось, что мы, могильщики, просто-напросто уронили гроб, и тысячи телеграмм тут же полетели в Москву. А на самом деле все было не так. Начальство потребовало, чтобы гроб опустили с первым же залпом орудийного салюта. Мы долго-долго репетировали, но...»
После смерти Леонида Ильича были принято решение об «увековечении памяти» покойного. Увековечение, однако, оказалось недолгим. Автор этой книги наблюдал, как в 1983 году в учреждениях подписи под цитатами Брежнева на стендах аккуратно заклеивали чистыми полосками бумаги. А иногда на этих полосках даже прямо писали: «Ю. В. Андропов»...
Дом номер 26 на Кутузовском проспекте в Москве, где была квартира Брежнева, после его смерти украсился памятной доской. Родственники Брежнева старались, чтобы ее всегда украшали живые цветы. Живший неподалеку историк С. Семанов вспоминал, что «постоянно наблюдал - у доски лежали свежие букетики цветов, они обновлялись постоянно, не успевая засохнуть». Любопытное свидетельство об этом оставил В. Медведев, который в то время служил личным охранником Михаила Горбачева. «Мы проезжали по Кутузовскому проспекту. На фасаде дома, где жил Брежнев, была приделана маленькая полочка. Каждый раз на ней лежали свежие цветы. Везу утром Михаила Сергеевича на работу - цветы. С работы - цветы». В конце концов генсек прямо из машины позвонил начальнику 9-го управления КГБ: «Ты проезжаешь мимо дома двадцать шесть? Полочку эту на фасаде видел?»
«Он даже не просил убрать ее, - добавлял Медведев. - Просто поинтересовался: видел? На другой день и все остальные дни, месяцы и годы не было ни полочки, ни цветов».
Судьба же самой памятной доски оказалась довольно необычной. Ее не сбрасывали на землю под радостные крики толпы, как памятники Дзержинскому и Свердлову в августе 1991-го. Просто в конце 80-х годов доска как-то незаметно исчезла со своего места. Жильцы дома удивлялись: еще вчера она красовалась на стене, а сегодня ее уже нет... На стене остались только отметки от гвоздей, но и их тщательно замазали цементом. Вдова Леонида Ильича вспоминала:
- Мемориальную доску тут, на доме, сняли. Под ней была полочка, на которую мы цветы ставили. Сначала предупредили: вазу уберите, неприлично вазу или корзинку с цветами... Мы стали просто так цветы класть, привязывая проволочкой, чтобы не упали. А раз пришли - нету! Нам отвечают: дворничиха думала, что цветы старые, и убрала. А вскоре и полочку, и доску сняли.
Потом доска вдруг обнаружилась в Берлине, на доме 43 по Фридрихштрассе, где расположен музей Берлинской стены. И посетители музея, знающие русский язык, с изумлением узнавали, что в этом западноберлинском доме, оказывается, долгие годы «жил Леонид Ильич Брежнев». По словам директора музея Александры Хильдебранда, отыскали доску на какой-то лесопилке: «Я очень хорошо помню, как она, вся запыленная и грязная, среди кусков дерева лежала. Хорошо помню, что правительство Москвы очень даже радо было отдать нам эту доску»...
Конечно, живые цветы в память Брежнева - в конце 80-х это выглядело дерзким протестом, вызовом. Родственникам Брежнева не позволяли класть цветы даже на его могилу на Красной площади. Любовь Брежнева вспоминала: «Мой отец - я помню, 89-й, кажется, год, он сидит в слезах. Что такое? Он рассказывает: идем с Верой (его сестра) на могилу к Леониду в его день рождения, и нас не пустили! Приказано было не пускать!» «Вера всю дорогу плакала, - сказал Яков Ильич, - все розы слезами обмочила».
«В этом году я не ездила к нему на могилу, - говорила в 1992 году Виктория Петровна Брежнева писателю Карпову, - не пропускают. Галя пошла с паспортом, попросила, чтобы пропустили, - отказ. Дежурный сказал, что нужно в комендатуре запрашивать разрешение. Хотели цветы положить...»
14 января 1987 года был арестован зять Брежнева - генерал-полковник Юрий Чурбанов. Его обвинили в получении взяток и приговорили к 12 годам лишения свободы. Судебный процесс широко освещался в печати. «Это был суд над Леонидом Ильичом Брежневым», - считал сам Чурбанов. Журнал «Огонек» в январе 1989 года напечатал рядом две фотографии. На одной - Леонид Ильич награждает своего зятя, тот облачен в парадный генеральский мундир, на груди - ряды орденских планок. На втором снимке - зять Брежнева, уже переодетый в штатскую одежду, выходит из тюремного «воронка», а вокруг - шесть конвоиров... Но даже столь разительное превращение показалось некоторым недостаточным. Как писал журнал, в редакции «затрезвонили телефоны». Читатели возмущались, что подсудимый одет в обычную одежду, а не в тюремную робу и руку держит в кармане: «Уж не в былые ли времена снялся на память среди подчиненных тогдашний генерал-полковник Чурбанов?» «Не в охотничий ли домик на очередное застолье» он направляется?»
Журнал объяснял и в то же время возмущался: «До оглашения приговора и вступления его в законную силу обвиняемые имеют право носить хоть смокинг, хоть малахай - что кому принесут родственники из домашнего гардероба. А вот шагать под конвоем с такой показной ленцой да еще держа руки в карманах на глазах аж шести конвоиров - это, увольте, запрещено. И все же - позволили!»
Развенчание Брежнева шло не только в Советском Союзе. Польский сейм в 1991 году лишил его ордена «Виртути Милитари».