Александр Майсурян о Брежневе. Часть IX: Диссиденты и оппозиция
Из книги Александра Майсуряна «Другой Брежнев».
Брежнев был в курсе деятельности диссидентов, читал некоторые их документы. «Самое удивительное, - рассказывал В. Медведев, - что лично Брежнев относился к диссидентам спокойно. Но приходил Андропов… докладывал, сам же давал ответы на поставленные вопросы, и Брежнев отвечал: “Ну и давай занимайся. Если комитет считает, что...”».
Примерно таким же было отношение Леонида Ильича и к отказникам (желающим эмигрировать, которым власти отказывали в разрешении на выезд). По свидетельству Юрия Чурбанова, как-то в разговоре генсек резко заметил: «Если кому-то не нравится жить в нашей стране, то пусть они живут там, где им хорошо». «Он был против того, чтобы этим людям чинили какие-то особые препятствия», - добавлял Чурбанов...
Динмухамед Кунаев вспоминал, как однажды заговорил с Брежневым о мерах, которые нужно применять по отношению к диссидентам: «Я высказал ему свои сомнения. Брежнев долго не отвечал, а потом, глядя в сторону, проговорил: «Ну а что делать? Андропов говорит, что они мутят воду. Вредят. Народ будоражат».
На этом наш разговор и закончился».
В описанной сценке (если верить мемуаристу) любопытны детали: и то, что Леонид Ильич стесненно «глядел в сторону», и то, что он отвечал чужими словами, как бы не от своего имени.
[Читать далее]…
Когда в начале 1980 года Сахаров публично осудил войну в Афганистане, терпение властей закончилось: академика выслали в город Горький.
Ю. Чурбанов писал об отношении Брежнева к Сахарову: «Леонид Ильич относился к Сахарову не самым благожелательным образом, не разделял, естественно, его взгляды, но он выступал против исключения Сахарова из Академии наук. Суслов настаивал, причем резко, а Леонид Ильич не разрешал и всегда говорил, что Сахаров большой ученый и настоящий академик».
В 1981 году… академик Петр Капица направил Брежневу послание в защиту Сахарова. Перед этим Капица обратился с большим письмом на ту же тему к председателю КГБ Андропову. В письме он обстоятельно доказывал, что для государства полезно терпеть инакомыслие таких людей, как покойный академик Иван Павлов или академик Сахаров. «Чтобы выиграть скачки, нужны рысаки, - писал он. - Однако призовых рысаков мало, и они обычно норовисты... На обычной лошади ехать проще и спокойнее, но, конечно, скачек не выиграть». Отвечая на это письмо, Андропов написал: «Уважаемый Петр Леонидович! Внимательно прочитал Ваше письмо. Скажу сразу, оно меня огорчило». И обстоятельно объяснил, что остается при своем мнении.
В послании Брежневу Капица обращался уже не к доводам рассудка, а к чувствам. Вот текст этого короткого обращения: «Глубокоуважаемый Леонид Ильич! Я уже очень старый человек, и жизнь научила меня, что великодушные поступки никогда не забываются. Сберегите Сахарова. Да, у него большие недостатки и трудный характер, но он великий ученый нашей страны. С уважением, П. Л. Капица»...
Требования Сахарова были удовлетворены...
…
В июне 1970 года группа евреев-отказников попыталась угнать за границу самолет. Попытка не удалась, всех их арестовали у трапа самолета...
Двоих подсудимых (Кузнецова и Марка Дымшица) приговорили к расстрелу, еще восемь человек - к лишению свободы. Этот приговор огласили 24 декабря 1970 года.
Однако вскоре после этого Брежневу позвонил президент США Ричард Никсон. Он попросил не портить американцам праздник и еще до Нового года отменить смертные приговоры. Брежнев обещал выполнить просьбу и распорядился об этом. Генсеку попытались возразить, что до Нового года никак не удастся уложиться в судебные сроки. Однако Леонид Ильич отмел все возражения.
В результате уже 30 декабря собрался Верховный суд России. И в последний день старого года судьи успели отменить смертные приговоры Дымшицу и Кузнецову...
Помилование «самолетчиков» вполне отражало общую линию Брежнева - не доводить борьбу до «крови». Писателю Константину Симонову генсек однажды сказал: «Пока я жив... - И сразу уточнил: - Пока я в этом кабинете, крови не будет».
...
Первой оппозицией Леониду Ильичу стали те самые люди, которые поддержали его в октябре 1964 года. Уже очень скоро они перешли в число недовольных. Они не понимали, почему высшая власть ускользнула из их рук...
«Были и среди нас дурачки, - признавался Николай Месяцев, - которые, поддав, вставали на стол и кричали: “Да здравствует Шелепин!”». Во время поездки Шелепина в Монголию кто-то из его окружения (по некоторым данным, это и был Месяцев) провозгласил тост: «За будущего Генерального секретаря ЦК!»..
Самой сильной фигурой в их руках был глава КГБ В. Семичастный. Леонид Ильич уже пытался убрать эту фигуру мягко, с помощью «пряника». Вскоре после октября 1964 года он неожиданно поинтересовался у главного чекиста:
- А не пора ли тебе перейти в нашу когорту?
- Рано, Леонид Ильич, - скромно отвечал тот. - До вашей когорты я еще не дорос, да после недавних больших событий мне надо спокойно завершить в органах то, что, придя на Лубянку, я поставил перед собой как цель.
Конечно, по признанию Семичастного, оба они лукавили во время этой беседы. Но Брежнев понял, что «пряник» не сработал, надо действовать иначе. Вскоре отыскался и подходящий предлог: на Запад бежала дочь Сталина Светлана Аллилуева. И в мае 1967 года Семичастного отправили в отставку...
Несмотря на это поражение, сигнал к атаке на Генерального секретаря все-таки прозвучал. С ним на Пленуме ЦК выступил глава столичного обкома Егорычев. Это произошло в июне того же 1967 года. «Кончилось... дело тем, - писал Микоян, - что секретарь МК Егорычев, соратник Шелепина, выступил на Пленуме ЦК с резкой, но малообоснованной критикой Министерства обороны и ЦК в руководстве этим министерством: Москва, мол, плохо подготовлена к внезапному нападению со стороны США В ответ выступили маршалы и генералы...» Только что арабские союзники Кремля потерпели сокрушительное поражение от Израиля. Егорычев попытался превратить этот разгром в личное поражение генсека. П. Шелест запомнил главную мысль всей речи: «Если такое положение с обороной Москвы, то что же делается в целом по стране?» Оратор упомянул и фамилию Брежнева как верховного главнокомандующего, отвечающего за все эти неурядицы...
Не встретив никакой поддержки на Пленуме, Егорычев на следующий день пришел к генсеку и попросил об отставке.
«Напрасно ты так драматизируешь, - сказал Брежнев. - Подумай до завтра».
«Назавтра я снова прихожу к нему, - рассказывал Егорычев. - Он спрашивает: “Ну как? Спал?” - “Спал”, - отвечаю. “Ну и как решил?” - “Я еще вчера сказал, как решил”. - “Ну ладно. Какие у тебя просьбы?” - “Просьба одна: я должен работать...” - “Не волнуйся, работа у тебя будет”». Через некоторое время Егорычева направили послом в Данию, где он пробыл 14 лет. Его насмешливо называли после этого принцем Датским и шутили, что теперь в окрестностях замка Эльсинор он сможет обдумать гамлетовский вопрос: «быть или не быть?». Судьбы остальных оппозиционеров тоже сложились довольно характерно:
Месяцева назначили послом в Австралии;
Яковлева сделали послом в Канаде;
Вадим Тикунов (бывший глава МВД) стал послом в Верхней Вольте...
Между прочим, А. Бовин, хотя и не бывший в оппоз-ции, тоже просил отправить его послом - в Люксембург. Но Брежнев не согласился.
«Тебе еще работать надо!» - возразил генсек.
Довольно мастерски было покончено с Шелепиным. Вначале, в 1967 году, его поставили во главе советских профсоюзов. Это было понижением, однако он оставался в Политбюро...
Сам Леонид Ильич после этой победы как-то заметил, что «молодежь» хотела бы «упрятать нынешнее руководство в подземелье». Впрочем, он не держал зла на своих бывших соперников. Уже в день отставки Семичастного Брежнев заметил, что «не хочется его и обижать сильно». Семичастный стал работать в Киеве и вспоминал один из приездов Брежнева на Украину: «Вдруг в аэропорту он меня нашел. Обнял меня и при всем народе ходил со мной... Анекдоты мы друг другу рассказывали».
...
Неожиданно острая схватка в Кремле вспыхнула вокруг писателя Александра Солженицына... Брежнев по этому поводу рассказывал: «Суслов ходит, словно тень от облаков. Говорит:
- На хера нам этот Солженицын сдался, только делаем ему рекламу.
А я ему ответил:
- Успокойся. И он, как мы, сгинет. Только наши всеобщая хитрость и сноровка не уйдут в час захода всех светил...»
Любопытно, что нечто очень похожее в 1972 году писал Брежневу уезжавший в эмиграцию поэт Иосиф Бродский:
«Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело».
Слова Леонида Ильича можно понять и как своеобразное развитие этой мысли... Сам он склонялся скорее к «мягкому» отношению к Солженицыну. После присуждения писателю в 1970 году Нобелевской премии возникла идея выслать его на Запад. Против этого возражал, в частности, министр внутренних дел Николай Щелоков. Он направил генсеку записку о писателе. «Объективно Солженицын талантлив, - писал министр. - Это - явление в литературе... Было бы крайне выгодно, чтобы его перо служило интересам народа». Леонид Ильич внимательно прочитал записку и подчеркнул в ней такие фразы (видимо, вызвавшие его одобрение):
«“Проблему Солженицына” создали неумные администраторы в литературе».
«В данном случае надо не публично казнить врагов, а душить их в объятиях. Это элементарная истина, которую следовало знать тем товарищам, которые руководят литературой».
«В истории с Солженицыным мы повторяем те же самые грубейшие ошибки, которые допустили с Борисом Пастернаком».
«По отношению к творческой интеллигенции позиция должна быть более гибкой, более терпимой, более дальновидной».
«Проблема Синявского и Даниэля не снята, а усугублена. Не надо таким образом усугублять проблему и с Солженицыным».
«Солженицыну нужно дать срочно квартиру. Его нужно прописать, проявить к нему внимание. С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы снять у него весь тот горький осадок, который не могла не оставить травля против него. Короче говоря, за Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его. Бороться за Солженицына, а не против Солженицына».
В сентябре 1973 года Александр Солженицын направил лично Брежневу свое «Письмо вождям Советского Союза». Солженицын писал о возможной войне с Китаем; о том, с какими идеями можно выиграть такую войну. Генсек внимательно прочитал это письмо. Но не согласился с ним. Потом заметил: «Он пишет, в отличие от всех предыдущих писем, несколько иначе, но тоже бред».
Спустя два месяца, в декабре, Брежнев снова перечитал это письмо и написал на нем: «Считаю, что необходимо, чтобы все товарищи прочли его письмо». Но к этому времени вопрос о Солженицыне встал ребром: на Западе печаталась его новая книга - «Архипелаг ГУЛАГ». В ней писатель осуждал советские порядки начиная с 1917 года, едко высмеивал их. Теперь проповедовать в Кремле мягкое отношение к нему было уже чистым самоубийством...
Вскоре удалось получить согласие правительства Западной Германии на высылку писателя в эту страну. 12 февраля 1974 года Солженицына арестовали, днем позже - выслали в ФРГ. Юрий Андропов рассказывал своим коллегам, что Солженицын «пришел в старом полушубке, грубых башмаках и шапке, как для отправки в колонию. В КГБ ему сказали, что такой маскарад не нужен. Он был переодет в нормальный костюм...»
…
В момент наиболее острой борьбы с «оппозицией Подгорного» Леонид Ильич несколько раз заговаривал о своей отставке. «Хочу на отдых, - говорил он. - Надо уходить в отставку». «Я знаю, - вспоминал его внук Андрей, - что он два или три раза поднимал этот вопрос в кулуарных беседах в Политбюро и дома - и бабка ему говорила, и сам он говорил: “Да, пора уходить, потому что уже устал”». В декабре 1975 года Брежнев пожаловался в частном разговоре: «Устал. Чувствую себя плохо... А ко мне все лезут, чего-то хотят, и нет выхода».
В 1976 году, по воспоминаниям охраны, Леонид Ильич сказал жене: «Видимо, мне надо попросить товарищей, чтобы меня сменил кто-то. Я тяжело себя чувствую, и руководить страной мне тяжело». Обратился к соратникам по Политбюро: «Устаю. Может быть, действительно уйти на пенсию?». Но они резко возражали против: «Что ты, Леня! Ты нам нужен, как знамя, за тобой идет народ. Ты должен остаться. Работай гораздо меньше, мы тебе будем во всем помогать, но ты должен остаться».
Иногда супруга Леонида Ильича сама спрашивала:
- Леня, может, ты уйдешь на пенсию?.. Пусть молодые...
- Я говорил, не отпускают, - отвечал он.
Однажды Брежнев прямо поставил этот вопрос перед Андроповым:
- А не уйти ли мне на пенсию? Чувствую себя плохо все чаще. Надо что-то предпринимать.
В других мемуарах этот вопрос генсека излагался более обстоятельно:
«Слушай, Юра, ты ведь знаешь, как я доверяю тебе, поэтому мне так важно твое мнение. С разных сторон до меня доходят слухи, что я стар, плох и мне пора уходить. Да ты и сам видишь, как мне тяжело. То же говорят и мои домашние. Ну, сколько можно, в самом деле, работать?»
«Андропов среагировал мгновенно и очень эмоционально, - рассказывал Андрей Громыко, - что было неожиданно для меня: «Леонид Ильич, вы только живите и ни о чем не беспокойтесь, только живите. Соратники у вас крепкие, не подведем». Эту фразу - «вы только живите», сказанную каким-то неестественным для него жалостливым тоном, слышу даже сейчас. Брежнев был очень доволен, весь буквально растаял и со слезами на глазах сказал: “Если вы все так считаете, то еще поработаю”».
Кто же оказался во главе третьей, последней оппозиции Брежневу? Конечно, это был тот самый человек, который помог ему одержать предыдущую победу, - Юрий Андропов.
Аресты в высших слоях общества в эпоху Брежнева были почти исключены. Но все же Леонид Ильич не хотел, чтобы его коллеги ощущали свою полную безнаказанность и творили все, что угодно. Как-то раз он мимоходом бросил им:
- На каждого из вас у меня есть материалы...
Генерал КГБ Виктор Чебриков рассказывал: «Я помню такой случай. Ю. В. показал мне записку, с которой он был на докладе у Брежнева. О том, что член ЦК КПСС такой-то по всем признакам является агентом американской разведки. Леонид Ильич прочел и сказал: «Член ЦК предателем быть не может». Ю. В. при мне порвал эту записку, а подозреваемый еще много лет трудился на своем посту». Скорее всего, этот случай был осторожной пробой сил со стороны Андропова, «разведкой боем».
Следующей пробой сил со стороны Андропова стало «дело Медунова». Руководитель Кубани считался одним из «любимцев» генсека...
Со времен оттепели чекистам запретили следить за руководителями партии. Но Андропову удалось собрать материалы против Медунова. В. Медведев стал свидетелем решительной схватки по этому вопросу между Брежневым и Андроповым:
«В один прекрасный день я находился в кабинете Леонида Ильича, когда ему позвонил Андропов... Юрий Владимирович докладывал о первом секретаре Краснодарского обкома партии Медунове, говорил о том, что следственные органы располагают неопровержимыми доказательствами того, что партийный лидер Кубани злоупотребляет властью, в крае процветает коррупция. Как обычно, Брежнев ждал конкретного предложения.
- Что же делать?
- Возбуждать уголовное дело. Медунова арестовать и отдать под суд».
Подобный арест перечеркнул бы всю политику, которую столько лет старался проводить Брежнев. Если даже людей такого ранга можно отправлять за решетку, то много ли останется от «спокойной жизни», от «уверенности в завтрашнем дне»? Все это хорошо понимали оба собеседника, но говорить прямо ни тот, ни другой, разумеется, не хотели. В разговоре наступило напряженное молчание...
«Брежнев, всегда соглашавшийся, долго не отвечал, потом, тяжело вздохнув, сказал:
- Юра, этого делать нельзя. Он - руководитель такой большой партийной организации, люди ему верили, шли за ним, а теперь мы его - под суд? У них и дела в крае пошли успешно. Мы одним недобросовестным человеком опоганим хороший край... Переведи его куда-нибудь на первый случай, а там посмотрим, что с ним делать.
- Куда его перевести, Леонид Ильич?
- Да куда-нибудь... Заместителем министра, что ли».
Хотя Андропов и не добился ареста Медунова, но он все-таки одержал немалую победу, показал свою силу. Михаил Горбачев (в те годы - близкий сторонник главного чекиста) вспоминал: «На аппарат ЦК, на всех секретарей обкомов освобождение Медунова произвело сильное впечатление. Знали, что его опекал сам Генеральный секретарь, считали «непотопляемым», и вдруг... Авторитет Андропова стал расти буквально на глазах».
«Умный, хитрый, жестокий», - говорил Брежнев об Андропове. Любовь Брежнева рассказывала такой эпизод: «Однажды мы пришли с отцом к Леониду Ильичу в кабинет на Старую площадь. «Только что Андропов от меня ушел», - сказал дядя и невольно показал на стул напротив. Отец, совсем было приземлившийся на этот стул, вскочил как ужаленный. “Что, Яша, боишься Андропова? - засмеялся дядя. - Я сам его боюсь. Бог с ним, есть в нем что-то очень темное...”
Важным оружием против генсека стали различные темные слухи - о бриллиантах, «сладкой жизни» его родных. Работник ЦК В. Прибытков писал: «Была произведена «утечка информации» о незаконных валютных операциях детей генсека, при этом говорилось, что они чуть ли не бегут за границу». Историк Илья Земцов пересказывал ту же легенду: «Из кулуаров КГБ поползли слухи: дочь и сын Брежнева ездили в Италию и оставили там в каком-то банке миллион долларов. И сразу возникал вопрос: зачем? Ответ напрашивался сам собой: под Брежневым зашаталось кресло. Галина и Юрий планируют бегство на Запад...».
«Всюду обсуждали амурные похождения дочери Брежнева - Галины Леонидовны, - рассказывал генерал КГБ Ф. Бобков, - ее увлечение драгоценностями и любовь к дорогим подаркам». Андропов не только знал об этих слухах, но и сам повторял их. Конечно, с оговоркой, что «все это неправда». В разговоре с А. Яковлевым Юрий Владимирович как-то заметил, что служивые люди «распустились»: «Что-то уж слишком разговорился служивый люд. Болтают много. Например, распространяют сплетни о семье Леонида Ильича, особенно о дочери Галине. Говорят о взятках, коррупции, о пьянстве... Все это ложь».
«Конечно, Андропов лукавил, - писал позднее Яковлев, - но я терялся в догадках, зачем он затеял со мной этот разговор. То ли на что-то намекал, то ли хотел испытать меня на реакцию, то ли еще что-то».
В декабре 1981 года страна торжественно отметила последний прижизненный день рождения Леонида Ильича. Совершенно неожиданным образом на это событие откликнулся ленинградский журнал «Аврора».
Декабрьский номер «Авроры» открывался крупным заголовком - «К семидесятипятилетию Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева»...
А на семьдесят пятой странице журнала (явно не случайные цифры!) целиком разместился небольшой сатирический рассказ детского писателя Виктора Голявкина «Юбилейная речь». В нем высмеивался некий неназванный «писатель». Здесь важно отметить, что самого Брежнева в то время часто иронически называли «летописцем» или «писателем». В любом важном кабинете стояли восемь, а потом и девять томов его сочинений в бело-зеленых суперобложках. В 1980 году за мемуары… ему вручили Ленинскую премию по литературе.
Рассказ Голявкина начинался так: «Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот - поистине нечеловек! Он живет и не думает умирать, к всеобщему удивлению. Большинство считает, он давно умер - так велико восхищение этим талантом. Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете, как и другие великие классики. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту честь! Вот он сидит передо мной, краснощекий и толстый, и трудно поверить, что он умрет. И он сам, наверное, в это не верит. Но он, безусловно, умрет, как пить дать. Ему поставят огромный памятник, а его именем назовут ипподром - он так любил лошадей. Могилу его обнесут решеткой. Так что он может не волноваться. Мы увидим его барельеф на решетке».
На рисунке к рассказу и вправду изображалась кладбищенская решетка. Над ней - деревья с гнездами, похожими на вороньи. В одном из гнезд сидел Пегас...
Рассказ завершался так: «Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделала моя дочка, любившая пошутить. Я, не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища.
- Наконец-то, - воскликнул я, - он займет свое место в литературе!
Радость была преждевременна. Но, я думаю, долго нам не придется ждать. Он нас не разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать нас. (Аплодисменты)».
«Юбилейная речь» немедленно приковала всеобщее внимание. Как отмечали В. Соловьев и Е. Клепикова, «веселый рассказ Виктора Голявкина приобрел шумную славу... 30-копеечный номер продавался на черном рынке за 25 рублей, по рукам ходили машинописные и ксерокопии рассказа». Его зачитывали по западным радиостанциям и, как утверждали, в эти моменты глушение - особые помехи в эфире, не позволяющие их слушать - исчезало. На Западе многие считали, что все это небывалое осмеяние генсека могло произойти только с согласия главного чекиста - Андропова... На обложке журнала «Ньюсуик» в апреле 1982 года появилось изображение гипсового бюста Брежнева, покрытого трещинами.
Брежнев был в курсе деятельности диссидентов, читал некоторые их документы. «Самое удивительное, - рассказывал В. Медведев, - что лично Брежнев относился к диссидентам спокойно. Но приходил Андропов… докладывал, сам же давал ответы на поставленные вопросы, и Брежнев отвечал: “Ну и давай занимайся. Если комитет считает, что...”».
Примерно таким же было отношение Леонида Ильича и к отказникам (желающим эмигрировать, которым власти отказывали в разрешении на выезд). По свидетельству Юрия Чурбанова, как-то в разговоре генсек резко заметил: «Если кому-то не нравится жить в нашей стране, то пусть они живут там, где им хорошо». «Он был против того, чтобы этим людям чинили какие-то особые препятствия», - добавлял Чурбанов...
Динмухамед Кунаев вспоминал, как однажды заговорил с Брежневым о мерах, которые нужно применять по отношению к диссидентам: «Я высказал ему свои сомнения. Брежнев долго не отвечал, а потом, глядя в сторону, проговорил: «Ну а что делать? Андропов говорит, что они мутят воду. Вредят. Народ будоражат».
На этом наш разговор и закончился».
В описанной сценке (если верить мемуаристу) любопытны детали: и то, что Леонид Ильич стесненно «глядел в сторону», и то, что он отвечал чужими словами, как бы не от своего имени.
[Читать далее]…
Когда в начале 1980 года Сахаров публично осудил войну в Афганистане, терпение властей закончилось: академика выслали в город Горький.
Ю. Чурбанов писал об отношении Брежнева к Сахарову: «Леонид Ильич относился к Сахарову не самым благожелательным образом, не разделял, естественно, его взгляды, но он выступал против исключения Сахарова из Академии наук. Суслов настаивал, причем резко, а Леонид Ильич не разрешал и всегда говорил, что Сахаров большой ученый и настоящий академик».
В 1981 году… академик Петр Капица направил Брежневу послание в защиту Сахарова. Перед этим Капица обратился с большим письмом на ту же тему к председателю КГБ Андропову. В письме он обстоятельно доказывал, что для государства полезно терпеть инакомыслие таких людей, как покойный академик Иван Павлов или академик Сахаров. «Чтобы выиграть скачки, нужны рысаки, - писал он. - Однако призовых рысаков мало, и они обычно норовисты... На обычной лошади ехать проще и спокойнее, но, конечно, скачек не выиграть». Отвечая на это письмо, Андропов написал: «Уважаемый Петр Леонидович! Внимательно прочитал Ваше письмо. Скажу сразу, оно меня огорчило». И обстоятельно объяснил, что остается при своем мнении.
В послании Брежневу Капица обращался уже не к доводам рассудка, а к чувствам. Вот текст этого короткого обращения: «Глубокоуважаемый Леонид Ильич! Я уже очень старый человек, и жизнь научила меня, что великодушные поступки никогда не забываются. Сберегите Сахарова. Да, у него большие недостатки и трудный характер, но он великий ученый нашей страны. С уважением, П. Л. Капица»...
Требования Сахарова были удовлетворены...
…
В июне 1970 года группа евреев-отказников попыталась угнать за границу самолет. Попытка не удалась, всех их арестовали у трапа самолета...
Двоих подсудимых (Кузнецова и Марка Дымшица) приговорили к расстрелу, еще восемь человек - к лишению свободы. Этот приговор огласили 24 декабря 1970 года.
Однако вскоре после этого Брежневу позвонил президент США Ричард Никсон. Он попросил не портить американцам праздник и еще до Нового года отменить смертные приговоры. Брежнев обещал выполнить просьбу и распорядился об этом. Генсеку попытались возразить, что до Нового года никак не удастся уложиться в судебные сроки. Однако Леонид Ильич отмел все возражения.
В результате уже 30 декабря собрался Верховный суд России. И в последний день старого года судьи успели отменить смертные приговоры Дымшицу и Кузнецову...
Помилование «самолетчиков» вполне отражало общую линию Брежнева - не доводить борьбу до «крови». Писателю Константину Симонову генсек однажды сказал: «Пока я жив... - И сразу уточнил: - Пока я в этом кабинете, крови не будет».
...
Первой оппозицией Леониду Ильичу стали те самые люди, которые поддержали его в октябре 1964 года. Уже очень скоро они перешли в число недовольных. Они не понимали, почему высшая власть ускользнула из их рук...
«Были и среди нас дурачки, - признавался Николай Месяцев, - которые, поддав, вставали на стол и кричали: “Да здравствует Шелепин!”». Во время поездки Шелепина в Монголию кто-то из его окружения (по некоторым данным, это и был Месяцев) провозгласил тост: «За будущего Генерального секретаря ЦК!»..
Самой сильной фигурой в их руках был глава КГБ В. Семичастный. Леонид Ильич уже пытался убрать эту фигуру мягко, с помощью «пряника». Вскоре после октября 1964 года он неожиданно поинтересовался у главного чекиста:
- А не пора ли тебе перейти в нашу когорту?
- Рано, Леонид Ильич, - скромно отвечал тот. - До вашей когорты я еще не дорос, да после недавних больших событий мне надо спокойно завершить в органах то, что, придя на Лубянку, я поставил перед собой как цель.
Конечно, по признанию Семичастного, оба они лукавили во время этой беседы. Но Брежнев понял, что «пряник» не сработал, надо действовать иначе. Вскоре отыскался и подходящий предлог: на Запад бежала дочь Сталина Светлана Аллилуева. И в мае 1967 года Семичастного отправили в отставку...
Несмотря на это поражение, сигнал к атаке на Генерального секретаря все-таки прозвучал. С ним на Пленуме ЦК выступил глава столичного обкома Егорычев. Это произошло в июне того же 1967 года. «Кончилось... дело тем, - писал Микоян, - что секретарь МК Егорычев, соратник Шелепина, выступил на Пленуме ЦК с резкой, но малообоснованной критикой Министерства обороны и ЦК в руководстве этим министерством: Москва, мол, плохо подготовлена к внезапному нападению со стороны США В ответ выступили маршалы и генералы...» Только что арабские союзники Кремля потерпели сокрушительное поражение от Израиля. Егорычев попытался превратить этот разгром в личное поражение генсека. П. Шелест запомнил главную мысль всей речи: «Если такое положение с обороной Москвы, то что же делается в целом по стране?» Оратор упомянул и фамилию Брежнева как верховного главнокомандующего, отвечающего за все эти неурядицы...
Не встретив никакой поддержки на Пленуме, Егорычев на следующий день пришел к генсеку и попросил об отставке.
«Напрасно ты так драматизируешь, - сказал Брежнев. - Подумай до завтра».
«Назавтра я снова прихожу к нему, - рассказывал Егорычев. - Он спрашивает: “Ну как? Спал?” - “Спал”, - отвечаю. “Ну и как решил?” - “Я еще вчера сказал, как решил”. - “Ну ладно. Какие у тебя просьбы?” - “Просьба одна: я должен работать...” - “Не волнуйся, работа у тебя будет”». Через некоторое время Егорычева направили послом в Данию, где он пробыл 14 лет. Его насмешливо называли после этого принцем Датским и шутили, что теперь в окрестностях замка Эльсинор он сможет обдумать гамлетовский вопрос: «быть или не быть?». Судьбы остальных оппозиционеров тоже сложились довольно характерно:
Месяцева назначили послом в Австралии;
Яковлева сделали послом в Канаде;
Вадим Тикунов (бывший глава МВД) стал послом в Верхней Вольте...
Между прочим, А. Бовин, хотя и не бывший в оппоз-ции, тоже просил отправить его послом - в Люксембург. Но Брежнев не согласился.
«Тебе еще работать надо!» - возразил генсек.
Довольно мастерски было покончено с Шелепиным. Вначале, в 1967 году, его поставили во главе советских профсоюзов. Это было понижением, однако он оставался в Политбюро...
Сам Леонид Ильич после этой победы как-то заметил, что «молодежь» хотела бы «упрятать нынешнее руководство в подземелье». Впрочем, он не держал зла на своих бывших соперников. Уже в день отставки Семичастного Брежнев заметил, что «не хочется его и обижать сильно». Семичастный стал работать в Киеве и вспоминал один из приездов Брежнева на Украину: «Вдруг в аэропорту он меня нашел. Обнял меня и при всем народе ходил со мной... Анекдоты мы друг другу рассказывали».
...
Неожиданно острая схватка в Кремле вспыхнула вокруг писателя Александра Солженицына... Брежнев по этому поводу рассказывал: «Суслов ходит, словно тень от облаков. Говорит:
- На хера нам этот Солженицын сдался, только делаем ему рекламу.
А я ему ответил:
- Успокойся. И он, как мы, сгинет. Только наши всеобщая хитрость и сноровка не уйдут в час захода всех светил...»
Любопытно, что нечто очень похожее в 1972 году писал Брежневу уезжавший в эмиграцию поэт Иосиф Бродский:
«Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело».
Слова Леонида Ильича можно понять и как своеобразное развитие этой мысли... Сам он склонялся скорее к «мягкому» отношению к Солженицыну. После присуждения писателю в 1970 году Нобелевской премии возникла идея выслать его на Запад. Против этого возражал, в частности, министр внутренних дел Николай Щелоков. Он направил генсеку записку о писателе. «Объективно Солженицын талантлив, - писал министр. - Это - явление в литературе... Было бы крайне выгодно, чтобы его перо служило интересам народа». Леонид Ильич внимательно прочитал записку и подчеркнул в ней такие фразы (видимо, вызвавшие его одобрение):
«“Проблему Солженицына” создали неумные администраторы в литературе».
«В данном случае надо не публично казнить врагов, а душить их в объятиях. Это элементарная истина, которую следовало знать тем товарищам, которые руководят литературой».
«В истории с Солженицыным мы повторяем те же самые грубейшие ошибки, которые допустили с Борисом Пастернаком».
«По отношению к творческой интеллигенции позиция должна быть более гибкой, более терпимой, более дальновидной».
«Проблема Синявского и Даниэля не снята, а усугублена. Не надо таким образом усугублять проблему и с Солженицыным».
«Солженицыну нужно дать срочно квартиру. Его нужно прописать, проявить к нему внимание. С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы снять у него весь тот горький осадок, который не могла не оставить травля против него. Короче говоря, за Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его. Бороться за Солженицына, а не против Солженицына».
В сентябре 1973 года Александр Солженицын направил лично Брежневу свое «Письмо вождям Советского Союза». Солженицын писал о возможной войне с Китаем; о том, с какими идеями можно выиграть такую войну. Генсек внимательно прочитал это письмо. Но не согласился с ним. Потом заметил: «Он пишет, в отличие от всех предыдущих писем, несколько иначе, но тоже бред».
Спустя два месяца, в декабре, Брежнев снова перечитал это письмо и написал на нем: «Считаю, что необходимо, чтобы все товарищи прочли его письмо». Но к этому времени вопрос о Солженицыне встал ребром: на Западе печаталась его новая книга - «Архипелаг ГУЛАГ». В ней писатель осуждал советские порядки начиная с 1917 года, едко высмеивал их. Теперь проповедовать в Кремле мягкое отношение к нему было уже чистым самоубийством...
Вскоре удалось получить согласие правительства Западной Германии на высылку писателя в эту страну. 12 февраля 1974 года Солженицына арестовали, днем позже - выслали в ФРГ. Юрий Андропов рассказывал своим коллегам, что Солженицын «пришел в старом полушубке, грубых башмаках и шапке, как для отправки в колонию. В КГБ ему сказали, что такой маскарад не нужен. Он был переодет в нормальный костюм...»
…
В момент наиболее острой борьбы с «оппозицией Подгорного» Леонид Ильич несколько раз заговаривал о своей отставке. «Хочу на отдых, - говорил он. - Надо уходить в отставку». «Я знаю, - вспоминал его внук Андрей, - что он два или три раза поднимал этот вопрос в кулуарных беседах в Политбюро и дома - и бабка ему говорила, и сам он говорил: “Да, пора уходить, потому что уже устал”». В декабре 1975 года Брежнев пожаловался в частном разговоре: «Устал. Чувствую себя плохо... А ко мне все лезут, чего-то хотят, и нет выхода».
В 1976 году, по воспоминаниям охраны, Леонид Ильич сказал жене: «Видимо, мне надо попросить товарищей, чтобы меня сменил кто-то. Я тяжело себя чувствую, и руководить страной мне тяжело». Обратился к соратникам по Политбюро: «Устаю. Может быть, действительно уйти на пенсию?». Но они резко возражали против: «Что ты, Леня! Ты нам нужен, как знамя, за тобой идет народ. Ты должен остаться. Работай гораздо меньше, мы тебе будем во всем помогать, но ты должен остаться».
Иногда супруга Леонида Ильича сама спрашивала:
- Леня, может, ты уйдешь на пенсию?.. Пусть молодые...
- Я говорил, не отпускают, - отвечал он.
Однажды Брежнев прямо поставил этот вопрос перед Андроповым:
- А не уйти ли мне на пенсию? Чувствую себя плохо все чаще. Надо что-то предпринимать.
В других мемуарах этот вопрос генсека излагался более обстоятельно:
«Слушай, Юра, ты ведь знаешь, как я доверяю тебе, поэтому мне так важно твое мнение. С разных сторон до меня доходят слухи, что я стар, плох и мне пора уходить. Да ты и сам видишь, как мне тяжело. То же говорят и мои домашние. Ну, сколько можно, в самом деле, работать?»
«Андропов среагировал мгновенно и очень эмоционально, - рассказывал Андрей Громыко, - что было неожиданно для меня: «Леонид Ильич, вы только живите и ни о чем не беспокойтесь, только живите. Соратники у вас крепкие, не подведем». Эту фразу - «вы только живите», сказанную каким-то неестественным для него жалостливым тоном, слышу даже сейчас. Брежнев был очень доволен, весь буквально растаял и со слезами на глазах сказал: “Если вы все так считаете, то еще поработаю”».
Кто же оказался во главе третьей, последней оппозиции Брежневу? Конечно, это был тот самый человек, который помог ему одержать предыдущую победу, - Юрий Андропов.
Аресты в высших слоях общества в эпоху Брежнева были почти исключены. Но все же Леонид Ильич не хотел, чтобы его коллеги ощущали свою полную безнаказанность и творили все, что угодно. Как-то раз он мимоходом бросил им:
- На каждого из вас у меня есть материалы...
Генерал КГБ Виктор Чебриков рассказывал: «Я помню такой случай. Ю. В. показал мне записку, с которой он был на докладе у Брежнева. О том, что член ЦК КПСС такой-то по всем признакам является агентом американской разведки. Леонид Ильич прочел и сказал: «Член ЦК предателем быть не может». Ю. В. при мне порвал эту записку, а подозреваемый еще много лет трудился на своем посту». Скорее всего, этот случай был осторожной пробой сил со стороны Андропова, «разведкой боем».
Следующей пробой сил со стороны Андропова стало «дело Медунова». Руководитель Кубани считался одним из «любимцев» генсека...
Со времен оттепели чекистам запретили следить за руководителями партии. Но Андропову удалось собрать материалы против Медунова. В. Медведев стал свидетелем решительной схватки по этому вопросу между Брежневым и Андроповым:
«В один прекрасный день я находился в кабинете Леонида Ильича, когда ему позвонил Андропов... Юрий Владимирович докладывал о первом секретаре Краснодарского обкома партии Медунове, говорил о том, что следственные органы располагают неопровержимыми доказательствами того, что партийный лидер Кубани злоупотребляет властью, в крае процветает коррупция. Как обычно, Брежнев ждал конкретного предложения.
- Что же делать?
- Возбуждать уголовное дело. Медунова арестовать и отдать под суд».
Подобный арест перечеркнул бы всю политику, которую столько лет старался проводить Брежнев. Если даже людей такого ранга можно отправлять за решетку, то много ли останется от «спокойной жизни», от «уверенности в завтрашнем дне»? Все это хорошо понимали оба собеседника, но говорить прямо ни тот, ни другой, разумеется, не хотели. В разговоре наступило напряженное молчание...
«Брежнев, всегда соглашавшийся, долго не отвечал, потом, тяжело вздохнув, сказал:
- Юра, этого делать нельзя. Он - руководитель такой большой партийной организации, люди ему верили, шли за ним, а теперь мы его - под суд? У них и дела в крае пошли успешно. Мы одним недобросовестным человеком опоганим хороший край... Переведи его куда-нибудь на первый случай, а там посмотрим, что с ним делать.
- Куда его перевести, Леонид Ильич?
- Да куда-нибудь... Заместителем министра, что ли».
Хотя Андропов и не добился ареста Медунова, но он все-таки одержал немалую победу, показал свою силу. Михаил Горбачев (в те годы - близкий сторонник главного чекиста) вспоминал: «На аппарат ЦК, на всех секретарей обкомов освобождение Медунова произвело сильное впечатление. Знали, что его опекал сам Генеральный секретарь, считали «непотопляемым», и вдруг... Авторитет Андропова стал расти буквально на глазах».
«Умный, хитрый, жестокий», - говорил Брежнев об Андропове. Любовь Брежнева рассказывала такой эпизод: «Однажды мы пришли с отцом к Леониду Ильичу в кабинет на Старую площадь. «Только что Андропов от меня ушел», - сказал дядя и невольно показал на стул напротив. Отец, совсем было приземлившийся на этот стул, вскочил как ужаленный. “Что, Яша, боишься Андропова? - засмеялся дядя. - Я сам его боюсь. Бог с ним, есть в нем что-то очень темное...”
Важным оружием против генсека стали различные темные слухи - о бриллиантах, «сладкой жизни» его родных. Работник ЦК В. Прибытков писал: «Была произведена «утечка информации» о незаконных валютных операциях детей генсека, при этом говорилось, что они чуть ли не бегут за границу». Историк Илья Земцов пересказывал ту же легенду: «Из кулуаров КГБ поползли слухи: дочь и сын Брежнева ездили в Италию и оставили там в каком-то банке миллион долларов. И сразу возникал вопрос: зачем? Ответ напрашивался сам собой: под Брежневым зашаталось кресло. Галина и Юрий планируют бегство на Запад...».
«Всюду обсуждали амурные похождения дочери Брежнева - Галины Леонидовны, - рассказывал генерал КГБ Ф. Бобков, - ее увлечение драгоценностями и любовь к дорогим подаркам». Андропов не только знал об этих слухах, но и сам повторял их. Конечно, с оговоркой, что «все это неправда». В разговоре с А. Яковлевым Юрий Владимирович как-то заметил, что служивые люди «распустились»: «Что-то уж слишком разговорился служивый люд. Болтают много. Например, распространяют сплетни о семье Леонида Ильича, особенно о дочери Галине. Говорят о взятках, коррупции, о пьянстве... Все это ложь».
«Конечно, Андропов лукавил, - писал позднее Яковлев, - но я терялся в догадках, зачем он затеял со мной этот разговор. То ли на что-то намекал, то ли хотел испытать меня на реакцию, то ли еще что-то».
В декабре 1981 года страна торжественно отметила последний прижизненный день рождения Леонида Ильича. Совершенно неожиданным образом на это событие откликнулся ленинградский журнал «Аврора».
Декабрьский номер «Авроры» открывался крупным заголовком - «К семидесятипятилетию Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева»...
А на семьдесят пятой странице журнала (явно не случайные цифры!) целиком разместился небольшой сатирический рассказ детского писателя Виктора Голявкина «Юбилейная речь». В нем высмеивался некий неназванный «писатель». Здесь важно отметить, что самого Брежнева в то время часто иронически называли «летописцем» или «писателем». В любом важном кабинете стояли восемь, а потом и девять томов его сочинений в бело-зеленых суперобложках. В 1980 году за мемуары… ему вручили Ленинскую премию по литературе.
Рассказ Голявкина начинался так: «Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот - поистине нечеловек! Он живет и не думает умирать, к всеобщему удивлению. Большинство считает, он давно умер - так велико восхищение этим талантом. Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете, как и другие великие классики. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту честь! Вот он сидит передо мной, краснощекий и толстый, и трудно поверить, что он умрет. И он сам, наверное, в это не верит. Но он, безусловно, умрет, как пить дать. Ему поставят огромный памятник, а его именем назовут ипподром - он так любил лошадей. Могилу его обнесут решеткой. Так что он может не волноваться. Мы увидим его барельеф на решетке».
На рисунке к рассказу и вправду изображалась кладбищенская решетка. Над ней - деревья с гнездами, похожими на вороньи. В одном из гнезд сидел Пегас...
Рассказ завершался так: «Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделала моя дочка, любившая пошутить. Я, не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища.
- Наконец-то, - воскликнул я, - он займет свое место в литературе!
Радость была преждевременна. Но, я думаю, долго нам не придется ждать. Он нас не разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать нас. (Аплодисменты)».
«Юбилейная речь» немедленно приковала всеобщее внимание. Как отмечали В. Соловьев и Е. Клепикова, «веселый рассказ Виктора Голявкина приобрел шумную славу... 30-копеечный номер продавался на черном рынке за 25 рублей, по рукам ходили машинописные и ксерокопии рассказа». Его зачитывали по западным радиостанциям и, как утверждали, в эти моменты глушение - особые помехи в эфире, не позволяющие их слушать - исчезало. На Западе многие считали, что все это небывалое осмеяние генсека могло произойти только с согласия главного чекиста - Андропова... На обложке журнала «Ньюсуик» в апреле 1982 года появилось изображение гипсового бюста Брежнева, покрытого трещинами.