В. Н. Барышников: Маннергейм перед началом «зимней войны»
Из книги Владимира Николаевича Барышникова «Маннергейм и Советский Союз».
Агрессия Германии 1 сентября 1939 г. против Польши положила начало Второй мировой войне в Европе. «Финляндия никак не могла, - как отметил в воспоминаниях Маннергейм, - сидеть сложа руки в разыгравшейся войне великих держав». В тот же день финны приступили к приведению вооруженных сил в повышенную боевую готовность. Более того, Маннергейм поставил вопрос о предоставлении ему таких полномочий, которые в мирное время осуществляются министром обороны и в целом правительством. Он также стал настаивать на необходимости срочного проведения вторых крупнейших военных учений за 1939 г.
[Читать далее]…с 9 сентября начался широкий призыв резервистов. Причем Маннергейм сразу же сосредоточил основную часть войск на Карельском перешейке. Учения решили начать с 25 октября. В результате к концу сентября наблюдалась стремительная концентрация финских войск на границе с СССР.
Принимавшиеся в Финляндии меры, как нетрудно заметить, сохраняли одностороннюю направленность. Вероятным противником рассматривался сугубо СССР. Более того, быстрое продвижение германской армии по территории Польши не вызывало в финских правительственных кругах столь пристального внимания и озабоченности, как выступление затем Красной армии в район Западной Украины и Белоруссии.
«Судя по материалам финской печати, может сложиться такое представление, будто бы находишься в немецком государстве», - писал 16 сентября в Лондон английский посланник в Хельсинки. Немецкий же посланник В. фон Блюхер вообще доносил, что «страх перед Россией каждого финна, с началом операций Красной армии в Польше, проник глубоко в их сознание». Далее он подчеркнул: «Нервозность чувствовалась даже у военного командования, показателем того является сам маршал Маннергейм»... Но в целом в Хельсинки не было сколько-нибудь весомых оснований считать, что отношения между Германией и Финляндией серьезно изменились. Финляндское правительство вполне удовлетворялось информацией, полученной из МИД Германии. В ней утверждалось, что Берлин не свяжет себя никаким договором с Советским Союзом, который «противоречил бы» отношениям рейха с Финляндией. Таким образом, успокаивая финское руководство, в Берлине откровенно обманывали его.
Тем не менее проблема военной безопасности Ленинграда с началом Второй мировой войны никоим образом не исчезла. Наоборот, в штабе Ленинградского военного округа в это время уточнялись оперативные планы на случай возникновения непосредственной угрозы агрессии. Особое внимание обращалось на укрепление обороны морских рубежей. 4 сентября в оперативных установках совета Ленинградского военного округа командованию Балтийским флотом на это конкретно указывалось. Перед КБФ ставилась в первую очередь задача «не допустить прохода линейных сил флота Германии в восточную часть Финского залива». Из этого документа нетрудно понять, что, несмотря на заключенный договор о ненападении, для советского командования рейх продолжал оставаться единственным вероятным противником. Естественно, что в новых условиях переговорный процесс с Финляндией не мог быть прерван. Спустя чуть больше месяца после начала войны, 5 октября, финский посланник А. Ирье-Коскинен имел беседу с Молотовым, который заявил, что поскольку «в Европе идет большая война», то «Правительство СССР считает целесообразным обменяться мнениями».
Естественно, финское руководство, получив приглашение посетить Москву, сразу же начало действовать так, как и раньше, то есть сделать все возможное, чтобы затянуть переговоры. …приглашение к переговорам маршал квалифицировал как сигнал к необходимости срочно готовиться к предстоящей войне.
Ситуация действительно стала стремительно обостряться. Уже 7 октября В. М. Молотов «в угрожающем тоне» сообщил финскому посланнику А. Ирье-Коскинену, что ему до сих пор «не поступил ответ» на его обращение. Он подчеркнул, что сейчас уже «не обычное время и нужно спешить с вопросами улучшения отношений между странами». Столь решительное заявление было очевидно вызвано еще и тем, что в Москву тогда сообщили, что финскую делегацию возглавит не министр иностранных дел, как хотело советское руководство, а посланник Ю. К. Паасикиви, который, по словам Ирье-Коскинена, сейчас «изучает предварительно документы». Молотов раздраженно тогда заметил: «Долго ли он будет их изучать? Он может опоздать».
В целом достаточно неясная реакция Финляндии на советское предложение стала подталкивать Москву к мысли, что в Хельсинки решения принимаются в соответствии с рекомендациями, дающимися из-за рубежа. Л. П. Берия именно так докладывал И. В. Сталину, указывая на выступление 10 октября на заседании комиссии парламента по иностранным делам Э. Эркко, где тот абсолютно категорично заявил: «Мы ни на какие уступки СССР не пойдем и будем драться во что бы то ни стало, так как нас обещали поддержать Англия, Америка и Швеция». В действительности, однако, внешнеполитическая позиция Финляндии на Западе была тогда достаточно сложной. Явных гарантий помощи ей никто не предлагал.
Тем не менее 12 октября 1939 г. переговоры все же начались. С этого момента в советско-финляндских отношениях наступила весьма ответственная стадия, во время которой стороны должны устранить существующие противоречия, либо острый кризис неминуем. В итоге решение проблемы зависело уже не от тонкостей дипломатии, а от принципиальных позиций правительств обеих стран.
Делегацией СССР, которую возглавил Сталин, было заявлено то, что было и так понятно финской делегации: «Главную заботу Советского Союза в переговорах... составляют два момента: а) обеспечение безопасности г. Ленинграда, б) уверенность в том, что Финляндия будет стоять прочно на базе дружественных отношений с Советским Союзом». Таким образом, наряду с безопасностью Ленинграда советский лидер опять вернулся к идее военно-политического договора.
Однако, когда предложение о заключении «договора об оборонительном союзе» финской стороной было сразу же отвергнуто, советская сторона сузила формат переговоров до обсуждений лишь территориальных вопросов. Сталин внес после этого предложение, чтобы, с территориальной компенсацией в Советской Карелии, граница на Карельском перешейке была отодвинута от Ленинграда на 50-70 км. В результате Финляндия могла потерять 2761 км2, но приобретала бы при этом 5529 км2. Кроме того, был проставлен вопрос о передаче Советскому Союзу шести небольших островов в Финском заливе, а также западной части полуострова Рыбачий и Средний в Заполярье. Далее был еще поставлен вопрос о передаче СССР в аренду части полуострова Ханко, где предполагалось создание военно-морской базы. Таким образом, предлагалось достаточно масштабное изменение советско-финляндской границы. Однако первые обсуждения советских предложений не дали результата. Финская сторона просто сообщила, что делегации в этих условиях «необходимо выехать в Хельсинки для переговоров с правительством».
В результате финское руководство, получив советские предложения, стало их обстоятельно рассматривать. Однако начавшиеся тогда дебаты проявили весьма негативную реакцию финляндского руководства. …настаивали на том, чтобы отвергнуть все предложения, поскольку «время работает на нас». Министр иностранных дел вообще утверждал, что «Советский Союз блефует» и по отношению к нему следует проводить только «твердую линию». Он подчеркивал, что «право на нашей стороне», а «Советский Союз может отступить... если мы проявим настойчивость». К тому же в это время Эркко сохранял твердую уверенность в том, что Запад окажет Финляндии должную поддержку. В целом, как считали иностранные наблюдатели, благодаря стараниям финляндского руководства в стране стал проявляться «осторожный оптимизм»...
В итоге для делегации была выработана скорректированная, но не очень компромиссная по существу линия. Частично допускалось, что на Карельском перешейке можно пойти на незначительные… изменения границы, а также за территориальную компенсацию - уступить СССР четыре острова в Финском заливе. Идею создания советской базы на полуострове Ханко полностью отвергали. В ней видели только одну цель - создание плацдарма для «нападения на Финляндию». В результате, по оценке финского историка К. Селена, «правительство решило пойти навстречу Москве, но сделало при этом очень незначительный шаг вперед, такой небольшой, что казалось, даже трудно заметить, был ли это действительно шаг или всего лишь иллюзия».
Одновременно с выработкой ответа на советские предложения в финском обществе началось активное формирование представлений об абсолютной неприемлемости советских предложений. Этому энергично способствовал министр иностранных дел, который через печать и в особенности через принадлежавшую ему ведущую газету Финляндии «Хельсингин Саномат» развернул активную пропаганду, направленную не в пользу выработки компромиссных соглашений. Эффективность этой работы достаточно хорошо отразил в воспоминаниях Маннергейм. Он отметил: «Финский народ придерживался все-таки позиции противодействия. В смысле национального духа во всех слоях общества происходило объединение на патриотической основе, которое никогда прежде не наблюдалось». Однако при этом маршал добавил, что «никто не ожидал войны и никто не стремился к войне».
Тем не менее в Москве накапливалось все больше сведений о проводившихся в Финляндии срочных мерах, характерных обычно для кануна войны. Трудно было не заметить мобилизацию резервистов и развернутые на границе с СССР военные учения. При этом, конечно, советскому руководству не были известны все факты начавшихся военных приготовлений. Оставались невыясненными конкретные данные о концентрации финских войск на Карельском перешейке. Не было ясности и в вопросе реорганизации высших органов управления вооруженными силами. Между тем уже 17 октября маршал К. Г. Маннергейм, как он и хотел, был назначен главнокомандующим. Уже на следующий день была создана его ставка. Более того, парламентариям было решено персонально показать степень готовности Финляндии к ведению боевых действий. Для них 21-22 октября была организована поездка вдоль границы на Карельском перешейке. В итоге депутат парламента К. О. Фрич пришел к совершенно определенному выводу: «Финляндия к войне готова». А другой парламентарий, Э. Линкомиес, разделяя мнение Маннергейма, отметил, что «настроение в войсках исключительно боевое».
В такой накаленной атмосфере финская делегация выехала в Москву. Теперь в ее состав был включен еще и В. Таннер. «Нам нужно оставаться жесткими», - этими словами напутствовал его Э. Эркко. В целом возобновление переговоров не сулило большого прогресса. Ни по одному из пунктов советских предложений Финляндия не дала положительного ответа.
…весьма короткий второй раунд переговоров закончился еще и резким поворотом в дальнейшем их проведении. Советское руководство стало четко исходить из того, что Финляндия просто тянет время. С этого момента курс был взят на более решительные действия...
Весьма характерным… было напутствие, которое тогда давал Э. Эркко главе делегации Ю. К. Паасикиви. «Забудь, - говорил тогда он, - что Россия великая держава. К тому же наши оборонительные возможности неплохие»...
Финское командование в это время продолжало свои военные приготовления... Как по этому поводу заметил финский историк С. Ягершельд, «между 1931 и 1939 годами в Финляндии осуществлялась значительная работа по усилению обороны страны, - и далее прибавил: - В эти дни трудно даже представить, какой огромный вклад внес в этот процесс Маннергейм». Действительно, с точки зрения военных приготовлений маршал на фоне продолжающихся переговоров продолжал делать очень много. В результате уже с октября происходила планомерная концентрация вооруженных сил у границы с СССР, а осенние маневры войск с участием резервистов заметно подняли боевой дух. Тогда в войсках царило «самое боевое настроение». Сохранялись также оптимистические представления о том, что Финляндии будет оказана поддержка извне. Данные надежды сохранялись, в частности, в министерстве иностранных дел.
И вот именно в такой обстановке вечером 3 ноября начался третий, заключительный, этап московских переговоров. Добиться компромиссных договоренностей опять не удалось. Более того, через несколько дней после возобновления переговоров из Хельсинки делегация получила указание, которое означало окончательный отказ от принятия советских предложений. Эркко просто распорядился: «Если на предлагаемой основе не удаться договориться, переговоры прерывайте».
В результате 9 ноября Паасикиви сообщил, что «правительство Финляндии не считает возможным согласиться» с советскими предложениями. Глаза у членов советской делегации, вспоминал В. Таннер, «стали большими», поскольку, очевидно, ожидалось, что финны «проявят доброе согласие с их предложениями». Однако, усугубляя ситуацию, 12 ноября Эркко на пресс-конференции в Хельсинки заявил, что финская делегация вообще не получит дальнейших полномочий и она должна возвратиться в Финляндию, поскольку у ее членов «есть другие важные дела». Так переговоры были окончательно сорваны.
…происходило стремительное наращивание поставок в Финляндию вооружения из-за рубежа, а также, благодаря осуществлению жесткого государственного регулирования, создавались дополнительные условия для того, чтобы быстро поднять военный потенциал страны. К началу ноября к военному производству было привлечено уже более ста промышленных предприятий. …за короткий срок удалось серьезно расширить производство оружия, боеприпасов и различных видов военных материалов, а также приступить к широким закупкам для нужд армии отсутствующего вооружения.
…в складывавшейся обстановке нужен был формальный повод, который мог бы нарастающий конфликт между обеими странами довести до вооруженных действий. И такой повод появился. На весь мир 26 ноября прогремела информация о пограничном инциденте, произошедшем на Карельском перешейке. Этот инцидент вошел в историю как «выстрелы в Майниле» и заключался в том, что, согласно официальному советскому сообщению, финской артиллерией была обстреляна советская территория. В результате оказались «убиты три красноармейца и один младший командир, ранено семь красноармейцев, один младший командир и один младший лейтенант». Таким образом, пострадало полнокровное подразделение советских войск, равное по своему численному составу целой пограничной заставе. Финляндия сразу же заявила о своей непричастности к данному инциденту. Из Хельсинки было сообщено, что, вероятно, «дело идет о несчастном случае, произошедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне». К. Г. Маннергейм, который как раз в это время совершал инспекционную поездку по Карельскому перешейку, сделал по этому поводу специальное заявление. В нем говорилось, что финские передовые батареи легкой артиллерии вообще были расположены на удалении 20 км от границы и не могли открыть огонь по советской территории. Что же касается войск, то маршал заявил, что они в тот день пополудни были заняты другим делом, поскольку «находились на полковых богослужениях под открытым небом».
Эти слова, однако, выглядели недостаточно убедительными. Начиная с 22 ноября на Карельском перешейке, как известно, приграничная оборона финнов стала стремительно усиливаться дополнительными частями. Кроме того, нельзя было уйти от того факта, что одна из финских батарей все же находилась всего в пяти километрах от деревни Майнила - в районе Яппиля (Симагино). Эта батарея не замедлила себя обнаружить, как только 30 ноября начались военные действия.
Агрессия Германии 1 сентября 1939 г. против Польши положила начало Второй мировой войне в Европе. «Финляндия никак не могла, - как отметил в воспоминаниях Маннергейм, - сидеть сложа руки в разыгравшейся войне великих держав». В тот же день финны приступили к приведению вооруженных сил в повышенную боевую готовность. Более того, Маннергейм поставил вопрос о предоставлении ему таких полномочий, которые в мирное время осуществляются министром обороны и в целом правительством. Он также стал настаивать на необходимости срочного проведения вторых крупнейших военных учений за 1939 г.
[Читать далее]…с 9 сентября начался широкий призыв резервистов. Причем Маннергейм сразу же сосредоточил основную часть войск на Карельском перешейке. Учения решили начать с 25 октября. В результате к концу сентября наблюдалась стремительная концентрация финских войск на границе с СССР.
Принимавшиеся в Финляндии меры, как нетрудно заметить, сохраняли одностороннюю направленность. Вероятным противником рассматривался сугубо СССР. Более того, быстрое продвижение германской армии по территории Польши не вызывало в финских правительственных кругах столь пристального внимания и озабоченности, как выступление затем Красной армии в район Западной Украины и Белоруссии.
«Судя по материалам финской печати, может сложиться такое представление, будто бы находишься в немецком государстве», - писал 16 сентября в Лондон английский посланник в Хельсинки. Немецкий же посланник В. фон Блюхер вообще доносил, что «страх перед Россией каждого финна, с началом операций Красной армии в Польше, проник глубоко в их сознание». Далее он подчеркнул: «Нервозность чувствовалась даже у военного командования, показателем того является сам маршал Маннергейм»... Но в целом в Хельсинки не было сколько-нибудь весомых оснований считать, что отношения между Германией и Финляндией серьезно изменились. Финляндское правительство вполне удовлетворялось информацией, полученной из МИД Германии. В ней утверждалось, что Берлин не свяжет себя никаким договором с Советским Союзом, который «противоречил бы» отношениям рейха с Финляндией. Таким образом, успокаивая финское руководство, в Берлине откровенно обманывали его.
Тем не менее проблема военной безопасности Ленинграда с началом Второй мировой войны никоим образом не исчезла. Наоборот, в штабе Ленинградского военного округа в это время уточнялись оперативные планы на случай возникновения непосредственной угрозы агрессии. Особое внимание обращалось на укрепление обороны морских рубежей. 4 сентября в оперативных установках совета Ленинградского военного округа командованию Балтийским флотом на это конкретно указывалось. Перед КБФ ставилась в первую очередь задача «не допустить прохода линейных сил флота Германии в восточную часть Финского залива». Из этого документа нетрудно понять, что, несмотря на заключенный договор о ненападении, для советского командования рейх продолжал оставаться единственным вероятным противником. Естественно, что в новых условиях переговорный процесс с Финляндией не мог быть прерван. Спустя чуть больше месяца после начала войны, 5 октября, финский посланник А. Ирье-Коскинен имел беседу с Молотовым, который заявил, что поскольку «в Европе идет большая война», то «Правительство СССР считает целесообразным обменяться мнениями».
Естественно, финское руководство, получив приглашение посетить Москву, сразу же начало действовать так, как и раньше, то есть сделать все возможное, чтобы затянуть переговоры. …приглашение к переговорам маршал квалифицировал как сигнал к необходимости срочно готовиться к предстоящей войне.
Ситуация действительно стала стремительно обостряться. Уже 7 октября В. М. Молотов «в угрожающем тоне» сообщил финскому посланнику А. Ирье-Коскинену, что ему до сих пор «не поступил ответ» на его обращение. Он подчеркнул, что сейчас уже «не обычное время и нужно спешить с вопросами улучшения отношений между странами». Столь решительное заявление было очевидно вызвано еще и тем, что в Москву тогда сообщили, что финскую делегацию возглавит не министр иностранных дел, как хотело советское руководство, а посланник Ю. К. Паасикиви, который, по словам Ирье-Коскинена, сейчас «изучает предварительно документы». Молотов раздраженно тогда заметил: «Долго ли он будет их изучать? Он может опоздать».
В целом достаточно неясная реакция Финляндии на советское предложение стала подталкивать Москву к мысли, что в Хельсинки решения принимаются в соответствии с рекомендациями, дающимися из-за рубежа. Л. П. Берия именно так докладывал И. В. Сталину, указывая на выступление 10 октября на заседании комиссии парламента по иностранным делам Э. Эркко, где тот абсолютно категорично заявил: «Мы ни на какие уступки СССР не пойдем и будем драться во что бы то ни стало, так как нас обещали поддержать Англия, Америка и Швеция». В действительности, однако, внешнеполитическая позиция Финляндии на Западе была тогда достаточно сложной. Явных гарантий помощи ей никто не предлагал.
Тем не менее 12 октября 1939 г. переговоры все же начались. С этого момента в советско-финляндских отношениях наступила весьма ответственная стадия, во время которой стороны должны устранить существующие противоречия, либо острый кризис неминуем. В итоге решение проблемы зависело уже не от тонкостей дипломатии, а от принципиальных позиций правительств обеих стран.
Делегацией СССР, которую возглавил Сталин, было заявлено то, что было и так понятно финской делегации: «Главную заботу Советского Союза в переговорах... составляют два момента: а) обеспечение безопасности г. Ленинграда, б) уверенность в том, что Финляндия будет стоять прочно на базе дружественных отношений с Советским Союзом». Таким образом, наряду с безопасностью Ленинграда советский лидер опять вернулся к идее военно-политического договора.
Однако, когда предложение о заключении «договора об оборонительном союзе» финской стороной было сразу же отвергнуто, советская сторона сузила формат переговоров до обсуждений лишь территориальных вопросов. Сталин внес после этого предложение, чтобы, с территориальной компенсацией в Советской Карелии, граница на Карельском перешейке была отодвинута от Ленинграда на 50-70 км. В результате Финляндия могла потерять 2761 км2, но приобретала бы при этом 5529 км2. Кроме того, был проставлен вопрос о передаче Советскому Союзу шести небольших островов в Финском заливе, а также западной части полуострова Рыбачий и Средний в Заполярье. Далее был еще поставлен вопрос о передаче СССР в аренду части полуострова Ханко, где предполагалось создание военно-морской базы. Таким образом, предлагалось достаточно масштабное изменение советско-финляндской границы. Однако первые обсуждения советских предложений не дали результата. Финская сторона просто сообщила, что делегации в этих условиях «необходимо выехать в Хельсинки для переговоров с правительством».
В результате финское руководство, получив советские предложения, стало их обстоятельно рассматривать. Однако начавшиеся тогда дебаты проявили весьма негативную реакцию финляндского руководства. …настаивали на том, чтобы отвергнуть все предложения, поскольку «время работает на нас». Министр иностранных дел вообще утверждал, что «Советский Союз блефует» и по отношению к нему следует проводить только «твердую линию». Он подчеркивал, что «право на нашей стороне», а «Советский Союз может отступить... если мы проявим настойчивость». К тому же в это время Эркко сохранял твердую уверенность в том, что Запад окажет Финляндии должную поддержку. В целом, как считали иностранные наблюдатели, благодаря стараниям финляндского руководства в стране стал проявляться «осторожный оптимизм»...
В итоге для делегации была выработана скорректированная, но не очень компромиссная по существу линия. Частично допускалось, что на Карельском перешейке можно пойти на незначительные… изменения границы, а также за территориальную компенсацию - уступить СССР четыре острова в Финском заливе. Идею создания советской базы на полуострове Ханко полностью отвергали. В ней видели только одну цель - создание плацдарма для «нападения на Финляндию». В результате, по оценке финского историка К. Селена, «правительство решило пойти навстречу Москве, но сделало при этом очень незначительный шаг вперед, такой небольшой, что казалось, даже трудно заметить, был ли это действительно шаг или всего лишь иллюзия».
Одновременно с выработкой ответа на советские предложения в финском обществе началось активное формирование представлений об абсолютной неприемлемости советских предложений. Этому энергично способствовал министр иностранных дел, который через печать и в особенности через принадлежавшую ему ведущую газету Финляндии «Хельсингин Саномат» развернул активную пропаганду, направленную не в пользу выработки компромиссных соглашений. Эффективность этой работы достаточно хорошо отразил в воспоминаниях Маннергейм. Он отметил: «Финский народ придерживался все-таки позиции противодействия. В смысле национального духа во всех слоях общества происходило объединение на патриотической основе, которое никогда прежде не наблюдалось». Однако при этом маршал добавил, что «никто не ожидал войны и никто не стремился к войне».
Тем не менее в Москве накапливалось все больше сведений о проводившихся в Финляндии срочных мерах, характерных обычно для кануна войны. Трудно было не заметить мобилизацию резервистов и развернутые на границе с СССР военные учения. При этом, конечно, советскому руководству не были известны все факты начавшихся военных приготовлений. Оставались невыясненными конкретные данные о концентрации финских войск на Карельском перешейке. Не было ясности и в вопросе реорганизации высших органов управления вооруженными силами. Между тем уже 17 октября маршал К. Г. Маннергейм, как он и хотел, был назначен главнокомандующим. Уже на следующий день была создана его ставка. Более того, парламентариям было решено персонально показать степень готовности Финляндии к ведению боевых действий. Для них 21-22 октября была организована поездка вдоль границы на Карельском перешейке. В итоге депутат парламента К. О. Фрич пришел к совершенно определенному выводу: «Финляндия к войне готова». А другой парламентарий, Э. Линкомиес, разделяя мнение Маннергейма, отметил, что «настроение в войсках исключительно боевое».
В такой накаленной атмосфере финская делегация выехала в Москву. Теперь в ее состав был включен еще и В. Таннер. «Нам нужно оставаться жесткими», - этими словами напутствовал его Э. Эркко. В целом возобновление переговоров не сулило большого прогресса. Ни по одному из пунктов советских предложений Финляндия не дала положительного ответа.
…весьма короткий второй раунд переговоров закончился еще и резким поворотом в дальнейшем их проведении. Советское руководство стало четко исходить из того, что Финляндия просто тянет время. С этого момента курс был взят на более решительные действия...
Весьма характерным… было напутствие, которое тогда давал Э. Эркко главе делегации Ю. К. Паасикиви. «Забудь, - говорил тогда он, - что Россия великая держава. К тому же наши оборонительные возможности неплохие»...
Финское командование в это время продолжало свои военные приготовления... Как по этому поводу заметил финский историк С. Ягершельд, «между 1931 и 1939 годами в Финляндии осуществлялась значительная работа по усилению обороны страны, - и далее прибавил: - В эти дни трудно даже представить, какой огромный вклад внес в этот процесс Маннергейм». Действительно, с точки зрения военных приготовлений маршал на фоне продолжающихся переговоров продолжал делать очень много. В результате уже с октября происходила планомерная концентрация вооруженных сил у границы с СССР, а осенние маневры войск с участием резервистов заметно подняли боевой дух. Тогда в войсках царило «самое боевое настроение». Сохранялись также оптимистические представления о том, что Финляндии будет оказана поддержка извне. Данные надежды сохранялись, в частности, в министерстве иностранных дел.
И вот именно в такой обстановке вечером 3 ноября начался третий, заключительный, этап московских переговоров. Добиться компромиссных договоренностей опять не удалось. Более того, через несколько дней после возобновления переговоров из Хельсинки делегация получила указание, которое означало окончательный отказ от принятия советских предложений. Эркко просто распорядился: «Если на предлагаемой основе не удаться договориться, переговоры прерывайте».
В результате 9 ноября Паасикиви сообщил, что «правительство Финляндии не считает возможным согласиться» с советскими предложениями. Глаза у членов советской делегации, вспоминал В. Таннер, «стали большими», поскольку, очевидно, ожидалось, что финны «проявят доброе согласие с их предложениями». Однако, усугубляя ситуацию, 12 ноября Эркко на пресс-конференции в Хельсинки заявил, что финская делегация вообще не получит дальнейших полномочий и она должна возвратиться в Финляндию, поскольку у ее членов «есть другие важные дела». Так переговоры были окончательно сорваны.
…происходило стремительное наращивание поставок в Финляндию вооружения из-за рубежа, а также, благодаря осуществлению жесткого государственного регулирования, создавались дополнительные условия для того, чтобы быстро поднять военный потенциал страны. К началу ноября к военному производству было привлечено уже более ста промышленных предприятий. …за короткий срок удалось серьезно расширить производство оружия, боеприпасов и различных видов военных материалов, а также приступить к широким закупкам для нужд армии отсутствующего вооружения.
…в складывавшейся обстановке нужен был формальный повод, который мог бы нарастающий конфликт между обеими странами довести до вооруженных действий. И такой повод появился. На весь мир 26 ноября прогремела информация о пограничном инциденте, произошедшем на Карельском перешейке. Этот инцидент вошел в историю как «выстрелы в Майниле» и заключался в том, что, согласно официальному советскому сообщению, финской артиллерией была обстреляна советская территория. В результате оказались «убиты три красноармейца и один младший командир, ранено семь красноармейцев, один младший командир и один младший лейтенант». Таким образом, пострадало полнокровное подразделение советских войск, равное по своему численному составу целой пограничной заставе. Финляндия сразу же заявила о своей непричастности к данному инциденту. Из Хельсинки было сообщено, что, вероятно, «дело идет о несчастном случае, произошедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне». К. Г. Маннергейм, который как раз в это время совершал инспекционную поездку по Карельскому перешейку, сделал по этому поводу специальное заявление. В нем говорилось, что финские передовые батареи легкой артиллерии вообще были расположены на удалении 20 км от границы и не могли открыть огонь по советской территории. Что же касается войск, то маршал заявил, что они в тот день пополудни были заняты другим делом, поскольку «находились на полковых богослужениях под открытым небом».
Эти слова, однако, выглядели недостаточно убедительными. Начиная с 22 ноября на Карельском перешейке, как известно, приграничная оборона финнов стала стремительно усиливаться дополнительными частями. Кроме того, нельзя было уйти от того факта, что одна из финских батарей все же находилась всего в пяти километрах от деревни Майнила - в районе Яппиля (Симагино). Эта батарея не замедлила себя обнаружить, как только 30 ноября начались военные действия.