А. Соколов о колчаковщине
Из сборника "Колчаковщина" под редакцией Н. Райвида и В. Быкова.
Острым, жгучим желанием русской буржуазии летом 1917 года было добить окончательно германскую капиталистическую клику, выйти вместе с «союзниками» победительницей - и взять свою долю при разделе награбленного. 1917 год открывал в этом отношении блестящие перспективы: ввязавшаяся в войну Америка (Соединенные Штаты) принесла на ее алтарь свои мощные капиталы: в жилы союзнических армий была влита струя свежей золотой крови.
Победа революции над царско-полицейским строем в феврале передавала русской буржуазии всю полноту власти в стране; пользуясь этой властью, буржуазия могла все свои силы и все силы страны бросить на «организацию победи». Кусок был близко. Но...
[Читать далее]В России нашлась тогда сила более мощная, чем буржуазия, с желаниями и стремлениями совершенно противоположными. Эти был союз рабочих, крестьян и солдат против войны, а, следовательно, и против буржуазии. Измученные войной рабочие и крестьяне - в тылу и на фронте - не в состоянии были больше продолжать ненужную им войну; им не нужна была победа для того, чтобы обеспечить огромную сверхприбыль капиталисту, предоставить в распоряжение русского помещика турецкие Дарданеллы. Они потребовали немедленного окончания войны, губившей трудящиеся массы...
Русская буржуазия, в силу глубоких исторических причин… всегда льнула к монархии, надеясь под монаршей мантией найти защиту от рабочей революции: она хотела только чуть-чуть власти для себя, чтобы самодурствующий самодержец и его черносотенно-придворная клика не слишком зарывались и не слишком революционизировали массу. …после Октября буржуазия покаялась во всех своих революционных грехах и, чтобы подавить рабоче-крестьянскую революцию… мечтала уже о самой жесткой, самой свирепой диктатуре.
К буржуазии в целом прекрасно подходит характеристика, данная одному из ее представителей - В. Н. Пепеляеву видным уральским кадетом (Л. А. Кроль, «За три года»). Перефразируя эту характеристику, можно сказать, что правая до этого, русская буржуазия вышла из Октябрьской революции архи-правой, «с, что называется, налитыми кровью глазами». «Ненависть, слепая ненависть к большевикам застилала» у ней «все». «С этой ненавистью... могло только соперничать» ее «презрение к массам», которыми она, «считала возможным легко распоряжаться при помощи насилия, диктатурой».
Нечего было и думать, что буржуазия уступит дорогу Советской власти без попытки ее свергнуть.
Нo, разумеется, буржуазия могла стать, главным образом, лишь организатором контрреволюционных сил. Eй нужно было найти еще такую среду, в которой контрреволюционная, антисоветская пропаганда могла бы найти отклик и которая могла бы составить армию контрреволюции... Так как в центре страны такой почвы не оказалось, то буржуазия бросилась на окраины.
С первых же дней посте Октябрьской революции начинается антисоветская пропаганда в казачьих областях. Выбор был сделан удачный... Царское правительство стремилось создать из казачьих войск военную опору самодержавия, а для этого оно старалось привязать их созданием особого привилегированного казачьего землевладения. Лучшие земли по южным рекам Европ. России и по рекам Сибири и Средней Азии были отданы казакам. Казачьи наделы во много раз превышали крестьянские наделы даже самых «благополучных» в этом отношении губерний, а хозяйственная мощь среднего казачьего хозяйства были под стать разве только кулацкому хозяйству центральной России.
Вce это в целом создавало очень благоприятную почву для антисоветской пропаганды именно в казачьей среде...
Но и одной только «казачьей» базы для свержения Советской власти оказалось недостаточно. Нужно было искать новую, еще более широкую массу. Такой могло быть только крестьянство.
И здесь, однако же, далеко не все было благополучно. …в качестве базы для контрреволюционных выступлений совершенно нельзя было использовать крестьянство Европейской России… где крестьяне получили от Советской власти так долгожданную и страстно-желанную помещичью землю. Характерна в этом отношении картинка, которую зарисовал лично ее наблюдавший заядлый враг рабоче-крестьянской революции Л. Кроль. Он рассказывает: «Проезжаем мы в целом ряде мест мимо полей, на которых толпы крестьян с кольями и веревками что-то делают, не торопясь и деловито. Спрашиваем у возницы, что они делают. Получаем ответ, что земля помещика такого-то перешла к крестьянам, потому что начальство хорошее и разрешило крестьянам забрать помещичью землю. Теперь они делят ее между собой, размежевывают. - «Значит, вы довольны новым начальством?» - спрашиваем мы. - «Как не быть довольным, раз благодаря ему мы, наконец, получили землю» получаем ответ».
Крестьянскую базу контрреволюции нужно было искать, следовательно, где-то подальше, где крестьянин не знал помещика, где при старом порядке было сравнительно вольное житье, где крестьянин не ощущал, до глубины не прочувствовал благодетельности для него рабочей революции, где, иначе говоря, можно было крестьянина легче обмануть. Такими благодатными для контрреволюции местами было восточное Приуралье и Западная Сибирь. Сюда-то уже весной 1918 года и направляет свои стопы контрреволюционная агитация.
Но кадеты и буржуазия вообще не могли рассчитывать на большое доверие со стороны крестьянских масс. За время революции даже сибирский крестьянин кой-что стал понимать - и за «барином» в котелке он не пошел бы. Отсюда для буржуазии вытекала необходимость иметь свою агентуру в крестьянской среде, которая сорганизовала бы контрреволюционные слои наиболее отсталых сельскохозяйственных районов. Эту почтенную миссию взяла на себя партия социалистов-революционеров.
К 1917 году эсеровщина стала идеологией кулачества и близких кулачеству деревенских слоев. Характерно в этом отношении то обстоятельство, что в 1905-6 году, когда по России катились волны аграрных беспорядков и когда именно кулаки часто являлись организаторами разгромов помещичьих имений, мешавших росту кулацкого хозяйства, эти «революционеры» почти поголовно шли в партию социалистов-революционеров: в ее программе они не находили ничего, что было бы им не по шерсти.
Неудивительно, поэтому, что в 1917 году и особенно в момент Октябрьской революции самым ярым врагом партии большевиков и Советской власти наряду с буржуазно-промышленной партией и кадет… стали именно эсеры. Мелкая буржуазия не прочь иногда помечтать и о социализме, который должен сгубить разоряющегося мелкого буржуа капиталиста; кулак не прочь назвать себя «социалистом», чтобы получить приличный повод разгромить помещичью экономию и «с'эсерить» одну-другую земледельческую машинку и породистую свинку. Но едва дело дойдет до практического осуществления социализма через пролетарскую революцию, мелкая буржуазия и кулак в том числе схватится за карман и заорет - «караул, грабят!»
Понятно, что наибольшее сопротивление пролетарской революции должны были оказать те именно сельскохозяйственные районы, где крестьянство жило наиболее обеспеченно, где сильна была кулацкая линия. Здесь-то именно эсеры - старые кулацкие знакомцы и приятели - и могли рассчитывать найти наиболее подходящую почву для антисоветской пропаганды.
Так объективно намечался союз эсеров с приуральским и сибирским зажиточным крестьянством и казачьими гнездами юго-востока Европ. России и Сибири.
Кроме отечественной буржуазии и эсеровско-кулацкого блока нашлась еще третья сила, восставшая против власти рабочих и крестьян. Это была иностранная буржуазия в лице «союзнических» представителей в России: послов, консулов и т. п.
Летом 1917 года, со вступлением в войну американского капитала, поражение Германии можно было считать предрешенным. Но все же в это время она была еще достаточно сильна, и освобождение ее сил на восточном фронте с заключением мира с Советами создало весьма серьезную угрозу западному, англо-французскому фронту. «Чья возьмет» - было еще тогда далеко не совсем ясно. В силу этого «союзники» всеми силами стремились помочь русской контрреволюции «восстановить восточный фронт», что, конечно, требовало предварительной ликвидации «большевистского недоразумения». Кроме этого побуждения к скорейшему свержению большевиков у «союзников» было, конечно, еще и другое: они до смерти боялись «красной заразы», боялись, как бы, по примеру русских рабочих, такую же точно операцию над своей буржуазией не вздумали произвести рабочие Франции, Англии и др. стран.
Все это вместе заставило «союзные» посольства принять самое активное участие в организации контрреволюционных сил. Английское посольство сразу же после Октябрьского переворота принялось разыскивать офицеров, желающих принять участие в борьбе с большевиками, снабжало их деньгами и переправляло на южные фронты (Корнилов, Краснов и др.). Для этой цели… посольство развернуло широкую сеть агентуры; мне точно известны случаи, когда люди, хотя и без офицерских погон, но имевшие офицерский вид, в петербургских трамваях подвергались «обработке» со стороны весьма «приличных» дам: последние заводили разговоры на политические темы и сначала осторожно, намеками, а затем, в зависимости от впечатления от такой «разведки», более или менее откровенно говорили, что английское посольство снабжает офицеров деньгами и дает им возможность выполнить свой «долг перед родиной».
Не отставало в этой «работе» и французское посольство. С самого начала 1918 года оно обратило свое внимание на одну силу, которую, казалось, можно было прекрасно попользовать для «борьбы с большевиками». Этой силой были чехословаки...
По мобилизации чехи и словаки попадали в войска австро-германской коалиции и, не имея охоты сражаться за чуждые интересы, охотно «попадали» в русский плен. При Керенском, когда русская армия стала небоеспособной, чехословацкие пленные были сформированы в боевые единицы и должны были поддержать австрийский фронт, но уже с русской стороны. Они на это пошли, так как за эту помощь «союзниками» была обещана полная национальная независимость чешской и словацкой национальностей после разгрома австро-германцев. После заключения мирного договора в Бресте чехословацким частям нечего были делать. Буржуазная головка этой армии, в лице Национального Совета, решила все-таки добиваться национального освобождения и потребовала от нашего правительства отправки чехословацких частей на… франко-германский фронт.
В этот момент на сцену выступили «союзники». В конце февраля или в начале марта месяца 1918 года произошло соглашение между «Отделением Национального Совета в России» (чехословацкая буржуазная организация) и французским консульством, и 7-го марта названное «отделение» получило от французского консула первый «взнос» в сумме 3-х миллионов рублей. Как видим, чехословацкая армия поступала на службу к «союзной» буржуазии и русской контрреволюции не даром; за этим первым взносом последовали следующие, и в общем, по подсчету газеты чешских коммунистов, до половины 1918 года «Национальный Совет» чехословаков получил: от французского консульства 11.180 тыс. рублей и от английского - 80 тыс. фунтов стерлингов.
План действия чехословацких сил был следующий. Под видом отправки на запад чешские эшелоны должны были растянуться сплошной лентой на возможно более далеком расстоянии по Сибирской Железнодорожной магистрали, начиная с Поволжья, в узловых пунктах сосредоточить ударные группы и по сигналу захватить линию магистрали, свергнув всюду Советы. К этому моменту эсеровско-кадетская и меньшевистская компания должна была подготовить «организации», которые могли бы взять власть в областях, «освобожденных от большевиков». Нужно сказать, что этот план, хорошо разработанный и тщательно подготовленный, был весной 1918 года разыгран, как по нотам. Самара, Уфа. Челябинск, Курган, Омск, Тайга, Томск, Красноярск - все эти узловые пункты Сибирской жел. дороги оказались во власти чехословаков почти одновременно. Характерно, что чешский «переворот» в Пензе удалось очень быстро ликвидировать, так как здесь почва для контрреволюции оказалась неподходящей...
Вскоре же после Самарского переворота и образования Комуча… помещики принялись восстанавливать старые порядки.
…Комуч оказался не в состоянии подчинить себе силы, которые сам он вызвал, а, наоборот, сам оказался целиком в их власти. Комуч не мог обойтись без военной силы. А военная сила, собравшаяся в Поволжье, и была как раз не только контрреволюционная, а прямо черносотенная офицерская военщина, которая целиком поддерживала буржуазно-помещичью диктатуру, а учредительное собрание считала «совдепщиной навыворот». На территории Комуча уже летом 18 года начался разгул военщины. Били, пороли, пьянствовали, грабили, насильничали, водворяли помещиков, расстреливали в одиночку и массами. «На ст. Джелантуй начальником бронированного поезда был вызван старший помощник начальника станции и увезен... Ему дали 100 плетей, заставляя при этом петь «боже, царя храни»... Линский был избит за то, что был делегатом на Всероссийском ж.-д. съезде». - «В селе… производится массовая порка крестьян за то, что они осмелились скосить сено на лугах, принадлежавших до революции помещику».
Было совершенно ясно, что на территории Комуча никакой силы и никакой реальной власти, кроме власти и силы военного кулака, не было. Реальная, подлинная сущность власти учредилки выявилась вполне. Это была не власть, а мыльный пузырь. Властью были чехи, помещики и белогвардейские офицеры. …люди дела», бывши реальной силой, вели твердую линию на то, чтобы мыльный пузырь лопнул, сделав свое дело. Под красным флагом учредилки, под музыку звонких революционных фраз эсеров и меньшевиков к осени 1918 г. набралось уже достаточно контрреволюционных сил, чтобы подавив огнем, мечом и плетью народные массы, утвердить диктатуру буржуазии. Дальше на восток, в Омске, готов был уже и аппарат для этой диктатуры. Комуч выполнил свою роль, он должен был уйти с дороги буржуазно-генеральской реакции...
Сибирская буржуазия издавна жила несколько своеобразной и обособленной хозяйственной жизнью; ее интересовали другие рынки и другие экономические связи, чем буржуазию Европейской России. Это все и создавало в среде сибирской буржуазии стремление в известной, хотя бы, степени обособиться от Европейской России, стать хозяином «у себя дома». Как только осенью 1917 года исчезло «законное» с точки зрения буржуазии временное всероссийское правительство, сибирская буржуазия находит момент подходящим для создания своего собственного областного правительства. Созывается Сибирская Областная дума... и образует на началах коалиции «социалистов» и буржуазии Сибирское правительство...
Что касается настроений сибирской буржуазии, то они были вполне ясны: она совершенно сознательно шла к диктатуре. Состоявшийся в июле мес. 1918 г. в Омске съезд торгово-промышленников бурно приветствовал заявление своего вождя, кадета Жардецкого: «никаких совдепов, никаких кредепов, никаких Областных Дум, никаких предпарламентов быть не должно». Сравнительно с зимой 18 года времена переменились: тогда в Сибоблдуме буржуазия готова была коалироваться с эсерами и меньшевиками, земцами и кооператорами, теперь задача заключалась в том, чтобы взамен социал-соглашательской болтовни создать твердую, деловую власть буржуазии в виде единоличной диктатуры, осуществляющей диктатуру буржуазии.
Навстречу этим стремлениям шла поддержка и со стороны военно-казачьих кругов. После октябрьского переворота в казачьи области Сибири сбежалось огромное количество офицерства. Особенно много появилось их здесь после разгрома первых контрреволюционных попыток на юге России. Из этого беглого офицерства разные «лихие атаманы» еще в первой половине 18-го года начали вербовать разбойничьи банды. На востоке, в Забайкалье, орудовал атаман Семенов, на юге Акмолинской области и около Семипалатинска атаман Анненков, далее - Красильников, Дутов... Политическая физиономия этих банд была вполне определенна: здесь собралось все самое отъявленно-черносотенное и погромное…
…правительство учредиловки все время находилось в состоянии неустойчивого равновесия. Его «народная армия» не представляла собой ничего прочного, состав ее был чрезвычайно текучим: она находилась в состоянии хронического разложения: верхушка ее стремилась в Сибирь, к буржуазному правительству и генералам, собравшимся в Омске, армейская масса была ненадежна и была недалека от перехода на сторону красных. В то же время «Комитет членов учредит. собрания» смотрел на себя, как на законное всероссийское правительство, которому должны подчиниться все правительства местные, в том числе и сибирское. Из этих притязаний и возникло соперничество правительства Комуча, которое хотело оставаться правительством «демократическим», революционным и в большинстве социалистическим, и правительством буржуазным сибирским, открыто шедшим к диктатуре.
Исход борьбы нетрудно, конечно, было предвидеть: на стороне сибирской буржуазно-генеральской монархической реакции была реальная сила и омские генералы должны были проглотить самарских эсеров.
К осени 1918 г. самарское учредиловское правительство ощутило настоятельную потребность связаться с Омском, чтобы получить оттуда поддержку в борьбе с все более напиравшей Красной армией. До сих пор Комуч вел борьбу с нею лишь при посредстве чехословацких войск и добровольческой народной армии, которая, как было указано, оказалась чрезвычайно неустойчивой. В одиночку продолжать борьбу Комуч больше не мог, и, волей-неволей, приходилось пойти на объединение «правительств» с целью создания такого единого всероссийского правительства. В сентябре месяце 1918 года в Уфе было организовано Государственное Совещание... Совещание… началось весьма острым спором между самарцами и «сибиряками». Первые отстаивали ту точку зрения, что единственно-законным органом верховной власти в России является Комитет чл. учредит. собрания, так как на него эта власть преемственно переходит от всенародно-избранного учредит. собрания. Из этого положения вытекало, что сибирское правительство должно вполне подчиниться Комучу, стать его местным аппаратом… «Сибиряки» категорически возражали. Они указывали, что Комитет чл. учр. собрания далеко еще не есть учредительное собрание... Это было последним словом «Сибири» и Комуч должен был уступить...
В дальнейшем весьма крупный спор произошел при обсуждении персонального состава правительства. Вполне естественно, что Комучу, чтобы обеспечить хоть в какой-нибудь степени созыв учредит. собрания, необходимо было ввести в директорию большинство своих людей. Между тем ясно было, что буржуазно-генеральская делегация Сибири ни в коем случае не допустит образования «социалистического» большинства в директории. У эсеров было два пути: или порвать с Сибирью и открыть против нее военные действия с целью насильственного подчинения Сибирского правительства, или идти на соглашение. Но Комуч не был в состоянии теперь справиться с одним большевистским фронтом, тем менее он был способен воевать на два фронта. Приходилось идти на сделку с сибиряками на всей их - сибиряков - вольной воле. Результатом такого соотношения сил было соглашение между обоими спорившими правительствами… по которому… во временном составе директории оказалось два сторонника Комуча, в постоянном - один.
Новорожденному «всероссийскому» правительству предстояла трудная задача объединения сибирской реакции с Поволжской эсеровщиной. Вполне сложившееся к тому времени сибирское правительство, имевшие более или менее налаженный государственный аппарат, естественно, смотрело на директорию, как на временное, скоропреходящее зло, которое должно будет уступить свое место единоличной диктатуре, которой так настойчиво добивались буржуа и генералы, собравшиеся в Омске.
Понятно, что и отдельные члены директории не могли измениться сразу оттого, что они стали членами «единого» правительства. Если Авксентьев и Зензинов думали о том, как подчинить директории сибирский «Совмин», то Сапожников, а затем Вологодский мечтали о расширении буржуазно-генеральского влиянии на ход вещей. Первым показалось, чти подчинение пойдет тем быстрее и успешнее, чем ближе к сибирскому «Совмину» будет действовать директория. Отсюда вытекала мысль: нужно, чтобы директория перебралась в самый центр реакции - Омск, где она сможет парализовать противодействие сибирского правительства.
На деле, однако же, получилось то, что по приезде в Омск директория, не имея собственного аппарата, должна была воспользоваться готовым уже сибирским, а, создавая свой «деловой» кабинет министров, директория ограничилась лишь переименованием сибирских министров в министры всероссийские. Члены директории «сибиряки» ни в какой степени не протестовали против такого «обволакивания» Сибирского правительства директорией: они прекрасно понимали, что вместо «обволакивания» и обезврежения этим путем омского Совмина получается «обволакивание» директории сибирской реакцией. Если Авксентьев и Зензинов хотели, чтобы «всероссийскими» министрами стали не все сибирские, а лишь приемлемые для самарцев, то Вологодский «постарался» о том, чтобы в состав «всероссийского» правительства вошли даже такие неприемлемые для Комуча лица, как крайний реакционер Михайлов и царский адмирал Колчак (в качестве военмина). В результате этой операции эсеровская часть директории была целиком в руках сибирского правительства.
Так царские генералы проглотили поволжских эсеров.
Между тем, идея единоличной диктатуры получала в Омске все большее распространение. Тоска по «сильной власти», которая «железным кулаком» поставила бы всех и вся против большевиков, вытравила бы большевизм внутри Сибири и восстановила бы попранное большевиками «право» капиталистической «справедливости», становилась все более настойчивой и жгучей. Эсеры омским генералам казались ничем не лучше большевиков, они разводили ту же «совдепщину», хотя бы и под именем учредит. собрания.
Понятно, что в среде торгово-промышленников и военщины… должна была в первую очередь созреть мысль об устранении эсеров из правительства. На этот счет «омичи новичками не были. …по указке, шедшей из упомянутых сейчас кругов, министр Михайлов организовал государственный переворот»: «В один прекрасный сентябрьский день инсценируется комедия: делается вид, что власть в городе захватывается казачьим старшиной Волковым и его отрядом. На квартиры Крутовского и Шатилова… являются вооруженные отряды во главе упомянутым Иваном Михайловым. Под угрозой смерти от Крутовского и Шатилова истребывается отказ от министерских постов. Другой министр-социалист - Новоселов, отказавшись выйти в отставку, в те же дни был увезен за город и застрелен. Так «сибиряки» расправлялись с «социалистами» до директории.
К этому же испытанному средству устранения социалистов из правительства прибегли и при директории, в ноябре...
С другой стороны, сама директория сделала все, что она могла сделать для того, чтобы расчистить путь единоличной диктатуре. С появлением «всероссийского» правительства ликвидировались областные, поволжское и уральское, которые могли бы воспрепятствовать появлению какого-нибудь самодержца. Той же директорией очень мирно и спокойно была «самоликвидирована» Сибоблдума... Так были дезорганизованы все «демократические» силы. В ноябре реакции оставалось только действовать.
В ночь с 17 на 18 ноября группа офицеров арестовала и увезла неизвестно куда Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского (все эсеры). Утром 18 ноября... директория была низложена...
Верховным правителем тут же был избран адмирал Колчак.
Само «правительственное сообщение»… указывает те силы, которые его совершили. Оно, прежде всего, констатирует, что данный переворот отвечает «общественным настроениям». Если спросить себя, каким именно настроениям и каких именно общественных слоев, то ответ найдем, с одной стороны, в пункте 1-ом постановления, где говорится, что «правитель должен быть авторитетен в военных и общественных кругах», а с другой - в пункте 1-ом где разговор идет о «разрушительной работе противогосударственных партий». Под этими последними разумеются, уж конечно, не большевики и левые с.-р., с которыми и без того ведется ожесточенная война, но о каких-то партиях, существующих и «работающих» на белогвардейской территории... Очевидно, что под «противогосударственными партиями» разумеются здесь все вообще «социалистические» партии, так как в понимании капиталиста и генерала «собственность», «порядок», «право», «государство» - все это неотделимо друг от друга и раз та или иная партия, хотя бы на словах только, ставит своей целью достижение социализма, уничтожения частной собственности - она есть партия противогосударственная. Что касается специально эсеров, то «людям действия», типа атамана Красильникова (который арестовал Авксентьева, Зензинова и пр.), они должны были быть противны своей половинчатостью, нерешительностью, пустяковой болтовней и тем, что они были постоянной помехой к установлению «твердой власти».
Всем этим определяются те общественные круги, настроениям которых отвечал переворот 18 ноября. Это были генералы, атаманы, офицерская белогвардейщина всех чинов к рангов, а также торгово-промышленные круги, которые на своих съездах еще летом и осенью 18 года все время вздыхали о «порядке» и «твердой власти» и диким воем встречали всякое упоминание как об учредилке, так и о Сибоблдуме...
Была и еще одна сила, которая весьма и весьма способствовала успеху переворота и укреплению Колчака. Эго были «союзники», в особенности - англичане. «Союзная» интервенция в Сибирь была решена в Лоидоие и Париже сразу же после октябрьского переворота. Английские войска впервые появились во Владивостоке 3 августа 18 года; затем продвигались все время на запад, до Омска. Естественно, что «союзные» военные представители имели весьма большой вес у всех белогвардейских правительств. И, в конце концов, для укрепления Колчака на его сибирском «троне» очень способствовало то, что за его спиной стояли англичане. Французы также предпочитали Колчака эсеровской болтовне, и когда чехословацкие руководители хотели было признать омский переворот «недемократичным» и занять враждебную позицию в отношении Колчака, достаточно было одного французского окрика, чтобы они замолчали. Очень ценным в этом отношении является признание английского полковника Уорда... Он пишет: «признав позицию верховного правителя... я не полагал, что следует оставить его одного, без помощи, в борьбе с окружавшими его врагами». Эта помощь простиралась до того, что в опасные моменты английские «Томми» занимали вестибюль колчаковского особняка и становились на караульные посты для охраны его особы.
Мы видели, что, возводя Колчака на диктаторский трон, буржуазия ставила перед ним в области внутренней политики две задачи: 1) борьбу с противогосударственными партиями (иначе - дальнейшее напряжение реакции) и 2) борьбу с самоуправствовавшими атаманскими отрядами. Колчак блестяще разрешил первую задачу и ни в какой доле не разрешил второй. «Атаманщина» расцветала все пышнее, и Колчак не в силах был остановить ее роста. …Ракитников… пишет, что «диктатура Колчака была лишь символом, прикрывавшим диктатуру множества уездных, губернских, областных и чрезвычайных маленьких диктаторов, глубоко проникнутых сознанием своей власти, раз только на их плечах блестят эполеты и под их командой находится несколько десятков или сотен человек».
Расстрелы без суда, обложение городского и, особенно, крестьянского населения произвольными сборами, полный произвол, порки в деревнях и рабочих поселениях - таковы спутники «атаманщины» и диктатуры военщины не только на фронте и в прифронтовой полосе, но и в глубоком тылу...
Это крайнее напряжение произвола разнуздавшейся реакционной военщины вызывало противодействие со стороны населения. Деревня и рабочие центры отвечали на акты произвола организацией партизанских отрядов и крестьянских восстаний. В 1919 году крестьянские восстания пылали по всей Сибири. Партизанские отряды делали налеты на вооруженную силу противника на всем протяжении от Урала до Байкала и дальше на восток.
Так атаманщина вызвала партизанщину и бунты, и эти последние расшатали колчаковщину...
«Колчаковщина»… в процессе ее развития и падения является фактором, исторически в высокой степени поучительным. Любопытно следить, как с развитием и все большим напряжением политической борьбы и гражданской войны исчезают все мелкие, промежуточные группировки, все средние позиции и на арене борьбы остаются, в конце концов, только главные силы... В начале борьбы многим могло казаться и, действительно, казалось, что против «большевистского безумия» могут объединиться и нога в ногу идти все те, кто «не потерял разума, кто ясно видит путь впереди». «Социалисты» - меньшевики и эсеры - полагали, что буржуазия проникнута искренне-демократическими стремлениями...
Факты показали всю фальшивость, никчемность, все убожество соглашательской «философии», всю половинчатость их политической тактики. В политической борьбе нельзя оставаться между двух стульев: обязательно провалишься. Так случилось и с социал-соглашателями. До гражданской войны… наше поколение по книгам только знало, на какую степень подлости и жестокости способна буржуазия, когда она борется и мстит врагу, осмелившемуся восстать против «незыблемого» права частной собственности. Большевики знали это, запомнили и сделали отсюда все политические и тактические выводы. «Социалисты» же... ничему не научились и ничего не запомнили; они продолжали тянуть свою коалиционную волынку до бесконечности.
Что касается буржуазии, то ей в момент жесточайшей схватки с рабочим классом… уже не до соглашательства и не до соглашателей. Их жалкое скуленье о «демократии» и «социализме» лишь раздражает ее, кажется тем же большевизмом. В противовес диктатуре пролетариата она хочет организовать диктатуру своего класса - беспощадную диктатуру бронированного кулака. В этом стремлении она уничтожает всех своих нерешительных «друзей», которые осмелятся напомнить ей под горячую руку о «демократии» и не захотят поддержать ее диктатуры. Это именно и случилось с «соглашателями». Оии исчезли в лагере контрреволюции как политическая сила под ударами своего же союзника - буржуазии.
Но наш русский опыт показывает и дальнейшую судьбу буржуазно-военной диктатуры. Своей чрезвычайной жестокостью она не только увеличивает стремление ее врагов ее уничтожить, не только побуждает их бороться до конца, но она восстановляет против себя широчайшие массы мелкой буржуазии.
Так буржуазная контрреволюция сама рубила сук, на котором, казалось, довольно прочно уселась и просидела в Сибири полтора года.
Гражданская война… сделала совершенно ясным и характер борьбы. Как ни старались социал-соглашатели замазать ее сущность разговорами о том, что здесь борется «демократия» с «кучкой насильников», в процессе борьбы, когда буржуазная реакция проглотила промежуточные группировки, стало ясно, что за «соглашателями» и, частью, под их маской, прячется тот же капиталист и помещик. Во время борьбы, когда было не до приличий, маска слетела, ширму убрали - и перед пролетариатом, лицом к лицу, очутился его старый знакомец, его исконный классовый враг - капиталист.
Острым, жгучим желанием русской буржуазии летом 1917 года было добить окончательно германскую капиталистическую клику, выйти вместе с «союзниками» победительницей - и взять свою долю при разделе награбленного. 1917 год открывал в этом отношении блестящие перспективы: ввязавшаяся в войну Америка (Соединенные Штаты) принесла на ее алтарь свои мощные капиталы: в жилы союзнических армий была влита струя свежей золотой крови.
Победа революции над царско-полицейским строем в феврале передавала русской буржуазии всю полноту власти в стране; пользуясь этой властью, буржуазия могла все свои силы и все силы страны бросить на «организацию победи». Кусок был близко. Но...
[Читать далее]В России нашлась тогда сила более мощная, чем буржуазия, с желаниями и стремлениями совершенно противоположными. Эти был союз рабочих, крестьян и солдат против войны, а, следовательно, и против буржуазии. Измученные войной рабочие и крестьяне - в тылу и на фронте - не в состоянии были больше продолжать ненужную им войну; им не нужна была победа для того, чтобы обеспечить огромную сверхприбыль капиталисту, предоставить в распоряжение русского помещика турецкие Дарданеллы. Они потребовали немедленного окончания войны, губившей трудящиеся массы...
Русская буржуазия, в силу глубоких исторических причин… всегда льнула к монархии, надеясь под монаршей мантией найти защиту от рабочей революции: она хотела только чуть-чуть власти для себя, чтобы самодурствующий самодержец и его черносотенно-придворная клика не слишком зарывались и не слишком революционизировали массу. …после Октября буржуазия покаялась во всех своих революционных грехах и, чтобы подавить рабоче-крестьянскую революцию… мечтала уже о самой жесткой, самой свирепой диктатуре.
К буржуазии в целом прекрасно подходит характеристика, данная одному из ее представителей - В. Н. Пепеляеву видным уральским кадетом (Л. А. Кроль, «За три года»). Перефразируя эту характеристику, можно сказать, что правая до этого, русская буржуазия вышла из Октябрьской революции архи-правой, «с, что называется, налитыми кровью глазами». «Ненависть, слепая ненависть к большевикам застилала» у ней «все». «С этой ненавистью... могло только соперничать» ее «презрение к массам», которыми она, «считала возможным легко распоряжаться при помощи насилия, диктатурой».
Нечего было и думать, что буржуазия уступит дорогу Советской власти без попытки ее свергнуть.
Нo, разумеется, буржуазия могла стать, главным образом, лишь организатором контрреволюционных сил. Eй нужно было найти еще такую среду, в которой контрреволюционная, антисоветская пропаганда могла бы найти отклик и которая могла бы составить армию контрреволюции... Так как в центре страны такой почвы не оказалось, то буржуазия бросилась на окраины.
С первых же дней посте Октябрьской революции начинается антисоветская пропаганда в казачьих областях. Выбор был сделан удачный... Царское правительство стремилось создать из казачьих войск военную опору самодержавия, а для этого оно старалось привязать их созданием особого привилегированного казачьего землевладения. Лучшие земли по южным рекам Европ. России и по рекам Сибири и Средней Азии были отданы казакам. Казачьи наделы во много раз превышали крестьянские наделы даже самых «благополучных» в этом отношении губерний, а хозяйственная мощь среднего казачьего хозяйства были под стать разве только кулацкому хозяйству центральной России.
Вce это в целом создавало очень благоприятную почву для антисоветской пропаганды именно в казачьей среде...
Но и одной только «казачьей» базы для свержения Советской власти оказалось недостаточно. Нужно было искать новую, еще более широкую массу. Такой могло быть только крестьянство.
И здесь, однако же, далеко не все было благополучно. …в качестве базы для контрреволюционных выступлений совершенно нельзя было использовать крестьянство Европейской России… где крестьяне получили от Советской власти так долгожданную и страстно-желанную помещичью землю. Характерна в этом отношении картинка, которую зарисовал лично ее наблюдавший заядлый враг рабоче-крестьянской революции Л. Кроль. Он рассказывает: «Проезжаем мы в целом ряде мест мимо полей, на которых толпы крестьян с кольями и веревками что-то делают, не торопясь и деловито. Спрашиваем у возницы, что они делают. Получаем ответ, что земля помещика такого-то перешла к крестьянам, потому что начальство хорошее и разрешило крестьянам забрать помещичью землю. Теперь они делят ее между собой, размежевывают. - «Значит, вы довольны новым начальством?» - спрашиваем мы. - «Как не быть довольным, раз благодаря ему мы, наконец, получили землю» получаем ответ».
Крестьянскую базу контрреволюции нужно было искать, следовательно, где-то подальше, где крестьянин не знал помещика, где при старом порядке было сравнительно вольное житье, где крестьянин не ощущал, до глубины не прочувствовал благодетельности для него рабочей революции, где, иначе говоря, можно было крестьянина легче обмануть. Такими благодатными для контрреволюции местами было восточное Приуралье и Западная Сибирь. Сюда-то уже весной 1918 года и направляет свои стопы контрреволюционная агитация.
Но кадеты и буржуазия вообще не могли рассчитывать на большое доверие со стороны крестьянских масс. За время революции даже сибирский крестьянин кой-что стал понимать - и за «барином» в котелке он не пошел бы. Отсюда для буржуазии вытекала необходимость иметь свою агентуру в крестьянской среде, которая сорганизовала бы контрреволюционные слои наиболее отсталых сельскохозяйственных районов. Эту почтенную миссию взяла на себя партия социалистов-революционеров.
К 1917 году эсеровщина стала идеологией кулачества и близких кулачеству деревенских слоев. Характерно в этом отношении то обстоятельство, что в 1905-6 году, когда по России катились волны аграрных беспорядков и когда именно кулаки часто являлись организаторами разгромов помещичьих имений, мешавших росту кулацкого хозяйства, эти «революционеры» почти поголовно шли в партию социалистов-революционеров: в ее программе они не находили ничего, что было бы им не по шерсти.
Неудивительно, поэтому, что в 1917 году и особенно в момент Октябрьской революции самым ярым врагом партии большевиков и Советской власти наряду с буржуазно-промышленной партией и кадет… стали именно эсеры. Мелкая буржуазия не прочь иногда помечтать и о социализме, который должен сгубить разоряющегося мелкого буржуа капиталиста; кулак не прочь назвать себя «социалистом», чтобы получить приличный повод разгромить помещичью экономию и «с'эсерить» одну-другую земледельческую машинку и породистую свинку. Но едва дело дойдет до практического осуществления социализма через пролетарскую революцию, мелкая буржуазия и кулак в том числе схватится за карман и заорет - «караул, грабят!»
Понятно, что наибольшее сопротивление пролетарской революции должны были оказать те именно сельскохозяйственные районы, где крестьянство жило наиболее обеспеченно, где сильна была кулацкая линия. Здесь-то именно эсеры - старые кулацкие знакомцы и приятели - и могли рассчитывать найти наиболее подходящую почву для антисоветской пропаганды.
Так объективно намечался союз эсеров с приуральским и сибирским зажиточным крестьянством и казачьими гнездами юго-востока Европ. России и Сибири.
Кроме отечественной буржуазии и эсеровско-кулацкого блока нашлась еще третья сила, восставшая против власти рабочих и крестьян. Это была иностранная буржуазия в лице «союзнических» представителей в России: послов, консулов и т. п.
Летом 1917 года, со вступлением в войну американского капитала, поражение Германии можно было считать предрешенным. Но все же в это время она была еще достаточно сильна, и освобождение ее сил на восточном фронте с заключением мира с Советами создало весьма серьезную угрозу западному, англо-французскому фронту. «Чья возьмет» - было еще тогда далеко не совсем ясно. В силу этого «союзники» всеми силами стремились помочь русской контрреволюции «восстановить восточный фронт», что, конечно, требовало предварительной ликвидации «большевистского недоразумения». Кроме этого побуждения к скорейшему свержению большевиков у «союзников» было, конечно, еще и другое: они до смерти боялись «красной заразы», боялись, как бы, по примеру русских рабочих, такую же точно операцию над своей буржуазией не вздумали произвести рабочие Франции, Англии и др. стран.
Все это вместе заставило «союзные» посольства принять самое активное участие в организации контрреволюционных сил. Английское посольство сразу же после Октябрьского переворота принялось разыскивать офицеров, желающих принять участие в борьбе с большевиками, снабжало их деньгами и переправляло на южные фронты (Корнилов, Краснов и др.). Для этой цели… посольство развернуло широкую сеть агентуры; мне точно известны случаи, когда люди, хотя и без офицерских погон, но имевшие офицерский вид, в петербургских трамваях подвергались «обработке» со стороны весьма «приличных» дам: последние заводили разговоры на политические темы и сначала осторожно, намеками, а затем, в зависимости от впечатления от такой «разведки», более или менее откровенно говорили, что английское посольство снабжает офицеров деньгами и дает им возможность выполнить свой «долг перед родиной».
Не отставало в этой «работе» и французское посольство. С самого начала 1918 года оно обратило свое внимание на одну силу, которую, казалось, можно было прекрасно попользовать для «борьбы с большевиками». Этой силой были чехословаки...
По мобилизации чехи и словаки попадали в войска австро-германской коалиции и, не имея охоты сражаться за чуждые интересы, охотно «попадали» в русский плен. При Керенском, когда русская армия стала небоеспособной, чехословацкие пленные были сформированы в боевые единицы и должны были поддержать австрийский фронт, но уже с русской стороны. Они на это пошли, так как за эту помощь «союзниками» была обещана полная национальная независимость чешской и словацкой национальностей после разгрома австро-германцев. После заключения мирного договора в Бресте чехословацким частям нечего были делать. Буржуазная головка этой армии, в лице Национального Совета, решила все-таки добиваться национального освобождения и потребовала от нашего правительства отправки чехословацких частей на… франко-германский фронт.
В этот момент на сцену выступили «союзники». В конце февраля или в начале марта месяца 1918 года произошло соглашение между «Отделением Национального Совета в России» (чехословацкая буржуазная организация) и французским консульством, и 7-го марта названное «отделение» получило от французского консула первый «взнос» в сумме 3-х миллионов рублей. Как видим, чехословацкая армия поступала на службу к «союзной» буржуазии и русской контрреволюции не даром; за этим первым взносом последовали следующие, и в общем, по подсчету газеты чешских коммунистов, до половины 1918 года «Национальный Совет» чехословаков получил: от французского консульства 11.180 тыс. рублей и от английского - 80 тыс. фунтов стерлингов.
План действия чехословацких сил был следующий. Под видом отправки на запад чешские эшелоны должны были растянуться сплошной лентой на возможно более далеком расстоянии по Сибирской Железнодорожной магистрали, начиная с Поволжья, в узловых пунктах сосредоточить ударные группы и по сигналу захватить линию магистрали, свергнув всюду Советы. К этому моменту эсеровско-кадетская и меньшевистская компания должна была подготовить «организации», которые могли бы взять власть в областях, «освобожденных от большевиков». Нужно сказать, что этот план, хорошо разработанный и тщательно подготовленный, был весной 1918 года разыгран, как по нотам. Самара, Уфа. Челябинск, Курган, Омск, Тайга, Томск, Красноярск - все эти узловые пункты Сибирской жел. дороги оказались во власти чехословаков почти одновременно. Характерно, что чешский «переворот» в Пензе удалось очень быстро ликвидировать, так как здесь почва для контрреволюции оказалась неподходящей...
Вскоре же после Самарского переворота и образования Комуча… помещики принялись восстанавливать старые порядки.
…Комуч оказался не в состоянии подчинить себе силы, которые сам он вызвал, а, наоборот, сам оказался целиком в их власти. Комуч не мог обойтись без военной силы. А военная сила, собравшаяся в Поволжье, и была как раз не только контрреволюционная, а прямо черносотенная офицерская военщина, которая целиком поддерживала буржуазно-помещичью диктатуру, а учредительное собрание считала «совдепщиной навыворот». На территории Комуча уже летом 18 года начался разгул военщины. Били, пороли, пьянствовали, грабили, насильничали, водворяли помещиков, расстреливали в одиночку и массами. «На ст. Джелантуй начальником бронированного поезда был вызван старший помощник начальника станции и увезен... Ему дали 100 плетей, заставляя при этом петь «боже, царя храни»... Линский был избит за то, что был делегатом на Всероссийском ж.-д. съезде». - «В селе… производится массовая порка крестьян за то, что они осмелились скосить сено на лугах, принадлежавших до революции помещику».
Было совершенно ясно, что на территории Комуча никакой силы и никакой реальной власти, кроме власти и силы военного кулака, не было. Реальная, подлинная сущность власти учредилки выявилась вполне. Это была не власть, а мыльный пузырь. Властью были чехи, помещики и белогвардейские офицеры. …люди дела», бывши реальной силой, вели твердую линию на то, чтобы мыльный пузырь лопнул, сделав свое дело. Под красным флагом учредилки, под музыку звонких революционных фраз эсеров и меньшевиков к осени 1918 г. набралось уже достаточно контрреволюционных сил, чтобы подавив огнем, мечом и плетью народные массы, утвердить диктатуру буржуазии. Дальше на восток, в Омске, готов был уже и аппарат для этой диктатуры. Комуч выполнил свою роль, он должен был уйти с дороги буржуазно-генеральской реакции...
Сибирская буржуазия издавна жила несколько своеобразной и обособленной хозяйственной жизнью; ее интересовали другие рынки и другие экономические связи, чем буржуазию Европейской России. Это все и создавало в среде сибирской буржуазии стремление в известной, хотя бы, степени обособиться от Европейской России, стать хозяином «у себя дома». Как только осенью 1917 года исчезло «законное» с точки зрения буржуазии временное всероссийское правительство, сибирская буржуазия находит момент подходящим для создания своего собственного областного правительства. Созывается Сибирская Областная дума... и образует на началах коалиции «социалистов» и буржуазии Сибирское правительство...
Что касается настроений сибирской буржуазии, то они были вполне ясны: она совершенно сознательно шла к диктатуре. Состоявшийся в июле мес. 1918 г. в Омске съезд торгово-промышленников бурно приветствовал заявление своего вождя, кадета Жардецкого: «никаких совдепов, никаких кредепов, никаких Областных Дум, никаких предпарламентов быть не должно». Сравнительно с зимой 18 года времена переменились: тогда в Сибоблдуме буржуазия готова была коалироваться с эсерами и меньшевиками, земцами и кооператорами, теперь задача заключалась в том, чтобы взамен социал-соглашательской болтовни создать твердую, деловую власть буржуазии в виде единоличной диктатуры, осуществляющей диктатуру буржуазии.
Навстречу этим стремлениям шла поддержка и со стороны военно-казачьих кругов. После октябрьского переворота в казачьи области Сибири сбежалось огромное количество офицерства. Особенно много появилось их здесь после разгрома первых контрреволюционных попыток на юге России. Из этого беглого офицерства разные «лихие атаманы» еще в первой половине 18-го года начали вербовать разбойничьи банды. На востоке, в Забайкалье, орудовал атаман Семенов, на юге Акмолинской области и около Семипалатинска атаман Анненков, далее - Красильников, Дутов... Политическая физиономия этих банд была вполне определенна: здесь собралось все самое отъявленно-черносотенное и погромное…
…правительство учредиловки все время находилось в состоянии неустойчивого равновесия. Его «народная армия» не представляла собой ничего прочного, состав ее был чрезвычайно текучим: она находилась в состоянии хронического разложения: верхушка ее стремилась в Сибирь, к буржуазному правительству и генералам, собравшимся в Омске, армейская масса была ненадежна и была недалека от перехода на сторону красных. В то же время «Комитет членов учредит. собрания» смотрел на себя, как на законное всероссийское правительство, которому должны подчиниться все правительства местные, в том числе и сибирское. Из этих притязаний и возникло соперничество правительства Комуча, которое хотело оставаться правительством «демократическим», революционным и в большинстве социалистическим, и правительством буржуазным сибирским, открыто шедшим к диктатуре.
Исход борьбы нетрудно, конечно, было предвидеть: на стороне сибирской буржуазно-генеральской монархической реакции была реальная сила и омские генералы должны были проглотить самарских эсеров.
К осени 1918 г. самарское учредиловское правительство ощутило настоятельную потребность связаться с Омском, чтобы получить оттуда поддержку в борьбе с все более напиравшей Красной армией. До сих пор Комуч вел борьбу с нею лишь при посредстве чехословацких войск и добровольческой народной армии, которая, как было указано, оказалась чрезвычайно неустойчивой. В одиночку продолжать борьбу Комуч больше не мог, и, волей-неволей, приходилось пойти на объединение «правительств» с целью создания такого единого всероссийского правительства. В сентябре месяце 1918 года в Уфе было организовано Государственное Совещание... Совещание… началось весьма острым спором между самарцами и «сибиряками». Первые отстаивали ту точку зрения, что единственно-законным органом верховной власти в России является Комитет чл. учредит. собрания, так как на него эта власть преемственно переходит от всенародно-избранного учредит. собрания. Из этого положения вытекало, что сибирское правительство должно вполне подчиниться Комучу, стать его местным аппаратом… «Сибиряки» категорически возражали. Они указывали, что Комитет чл. учр. собрания далеко еще не есть учредительное собрание... Это было последним словом «Сибири» и Комуч должен был уступить...
В дальнейшем весьма крупный спор произошел при обсуждении персонального состава правительства. Вполне естественно, что Комучу, чтобы обеспечить хоть в какой-нибудь степени созыв учредит. собрания, необходимо было ввести в директорию большинство своих людей. Между тем ясно было, что буржуазно-генеральская делегация Сибири ни в коем случае не допустит образования «социалистического» большинства в директории. У эсеров было два пути: или порвать с Сибирью и открыть против нее военные действия с целью насильственного подчинения Сибирского правительства, или идти на соглашение. Но Комуч не был в состоянии теперь справиться с одним большевистским фронтом, тем менее он был способен воевать на два фронта. Приходилось идти на сделку с сибиряками на всей их - сибиряков - вольной воле. Результатом такого соотношения сил было соглашение между обоими спорившими правительствами… по которому… во временном составе директории оказалось два сторонника Комуча, в постоянном - один.
Новорожденному «всероссийскому» правительству предстояла трудная задача объединения сибирской реакции с Поволжской эсеровщиной. Вполне сложившееся к тому времени сибирское правительство, имевшие более или менее налаженный государственный аппарат, естественно, смотрело на директорию, как на временное, скоропреходящее зло, которое должно будет уступить свое место единоличной диктатуре, которой так настойчиво добивались буржуа и генералы, собравшиеся в Омске.
Понятно, что и отдельные члены директории не могли измениться сразу оттого, что они стали членами «единого» правительства. Если Авксентьев и Зензинов думали о том, как подчинить директории сибирский «Совмин», то Сапожников, а затем Вологодский мечтали о расширении буржуазно-генеральского влиянии на ход вещей. Первым показалось, чти подчинение пойдет тем быстрее и успешнее, чем ближе к сибирскому «Совмину» будет действовать директория. Отсюда вытекала мысль: нужно, чтобы директория перебралась в самый центр реакции - Омск, где она сможет парализовать противодействие сибирского правительства.
На деле, однако же, получилось то, что по приезде в Омск директория, не имея собственного аппарата, должна была воспользоваться готовым уже сибирским, а, создавая свой «деловой» кабинет министров, директория ограничилась лишь переименованием сибирских министров в министры всероссийские. Члены директории «сибиряки» ни в какой степени не протестовали против такого «обволакивания» Сибирского правительства директорией: они прекрасно понимали, что вместо «обволакивания» и обезврежения этим путем омского Совмина получается «обволакивание» директории сибирской реакцией. Если Авксентьев и Зензинов хотели, чтобы «всероссийскими» министрами стали не все сибирские, а лишь приемлемые для самарцев, то Вологодский «постарался» о том, чтобы в состав «всероссийского» правительства вошли даже такие неприемлемые для Комуча лица, как крайний реакционер Михайлов и царский адмирал Колчак (в качестве военмина). В результате этой операции эсеровская часть директории была целиком в руках сибирского правительства.
Так царские генералы проглотили поволжских эсеров.
Между тем, идея единоличной диктатуры получала в Омске все большее распространение. Тоска по «сильной власти», которая «железным кулаком» поставила бы всех и вся против большевиков, вытравила бы большевизм внутри Сибири и восстановила бы попранное большевиками «право» капиталистической «справедливости», становилась все более настойчивой и жгучей. Эсеры омским генералам казались ничем не лучше большевиков, они разводили ту же «совдепщину», хотя бы и под именем учредит. собрания.
Понятно, что в среде торгово-промышленников и военщины… должна была в первую очередь созреть мысль об устранении эсеров из правительства. На этот счет «омичи новичками не были. …по указке, шедшей из упомянутых сейчас кругов, министр Михайлов организовал государственный переворот»: «В один прекрасный сентябрьский день инсценируется комедия: делается вид, что власть в городе захватывается казачьим старшиной Волковым и его отрядом. На квартиры Крутовского и Шатилова… являются вооруженные отряды во главе упомянутым Иваном Михайловым. Под угрозой смерти от Крутовского и Шатилова истребывается отказ от министерских постов. Другой министр-социалист - Новоселов, отказавшись выйти в отставку, в те же дни был увезен за город и застрелен. Так «сибиряки» расправлялись с «социалистами» до директории.
К этому же испытанному средству устранения социалистов из правительства прибегли и при директории, в ноябре...
С другой стороны, сама директория сделала все, что она могла сделать для того, чтобы расчистить путь единоличной диктатуре. С появлением «всероссийского» правительства ликвидировались областные, поволжское и уральское, которые могли бы воспрепятствовать появлению какого-нибудь самодержца. Той же директорией очень мирно и спокойно была «самоликвидирована» Сибоблдума... Так были дезорганизованы все «демократические» силы. В ноябре реакции оставалось только действовать.
В ночь с 17 на 18 ноября группа офицеров арестовала и увезла неизвестно куда Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского (все эсеры). Утром 18 ноября... директория была низложена...
Верховным правителем тут же был избран адмирал Колчак.
Само «правительственное сообщение»… указывает те силы, которые его совершили. Оно, прежде всего, констатирует, что данный переворот отвечает «общественным настроениям». Если спросить себя, каким именно настроениям и каких именно общественных слоев, то ответ найдем, с одной стороны, в пункте 1-ом постановления, где говорится, что «правитель должен быть авторитетен в военных и общественных кругах», а с другой - в пункте 1-ом где разговор идет о «разрушительной работе противогосударственных партий». Под этими последними разумеются, уж конечно, не большевики и левые с.-р., с которыми и без того ведется ожесточенная война, но о каких-то партиях, существующих и «работающих» на белогвардейской территории... Очевидно, что под «противогосударственными партиями» разумеются здесь все вообще «социалистические» партии, так как в понимании капиталиста и генерала «собственность», «порядок», «право», «государство» - все это неотделимо друг от друга и раз та или иная партия, хотя бы на словах только, ставит своей целью достижение социализма, уничтожения частной собственности - она есть партия противогосударственная. Что касается специально эсеров, то «людям действия», типа атамана Красильникова (который арестовал Авксентьева, Зензинова и пр.), они должны были быть противны своей половинчатостью, нерешительностью, пустяковой болтовней и тем, что они были постоянной помехой к установлению «твердой власти».
Всем этим определяются те общественные круги, настроениям которых отвечал переворот 18 ноября. Это были генералы, атаманы, офицерская белогвардейщина всех чинов к рангов, а также торгово-промышленные круги, которые на своих съездах еще летом и осенью 18 года все время вздыхали о «порядке» и «твердой власти» и диким воем встречали всякое упоминание как об учредилке, так и о Сибоблдуме...
Была и еще одна сила, которая весьма и весьма способствовала успеху переворота и укреплению Колчака. Эго были «союзники», в особенности - англичане. «Союзная» интервенция в Сибирь была решена в Лоидоие и Париже сразу же после октябрьского переворота. Английские войска впервые появились во Владивостоке 3 августа 18 года; затем продвигались все время на запад, до Омска. Естественно, что «союзные» военные представители имели весьма большой вес у всех белогвардейских правительств. И, в конце концов, для укрепления Колчака на его сибирском «троне» очень способствовало то, что за его спиной стояли англичане. Французы также предпочитали Колчака эсеровской болтовне, и когда чехословацкие руководители хотели было признать омский переворот «недемократичным» и занять враждебную позицию в отношении Колчака, достаточно было одного французского окрика, чтобы они замолчали. Очень ценным в этом отношении является признание английского полковника Уорда... Он пишет: «признав позицию верховного правителя... я не полагал, что следует оставить его одного, без помощи, в борьбе с окружавшими его врагами». Эта помощь простиралась до того, что в опасные моменты английские «Томми» занимали вестибюль колчаковского особняка и становились на караульные посты для охраны его особы.
Мы видели, что, возводя Колчака на диктаторский трон, буржуазия ставила перед ним в области внутренней политики две задачи: 1) борьбу с противогосударственными партиями (иначе - дальнейшее напряжение реакции) и 2) борьбу с самоуправствовавшими атаманскими отрядами. Колчак блестяще разрешил первую задачу и ни в какой доле не разрешил второй. «Атаманщина» расцветала все пышнее, и Колчак не в силах был остановить ее роста. …Ракитников… пишет, что «диктатура Колчака была лишь символом, прикрывавшим диктатуру множества уездных, губернских, областных и чрезвычайных маленьких диктаторов, глубоко проникнутых сознанием своей власти, раз только на их плечах блестят эполеты и под их командой находится несколько десятков или сотен человек».
Расстрелы без суда, обложение городского и, особенно, крестьянского населения произвольными сборами, полный произвол, порки в деревнях и рабочих поселениях - таковы спутники «атаманщины» и диктатуры военщины не только на фронте и в прифронтовой полосе, но и в глубоком тылу...
Это крайнее напряжение произвола разнуздавшейся реакционной военщины вызывало противодействие со стороны населения. Деревня и рабочие центры отвечали на акты произвола организацией партизанских отрядов и крестьянских восстаний. В 1919 году крестьянские восстания пылали по всей Сибири. Партизанские отряды делали налеты на вооруженную силу противника на всем протяжении от Урала до Байкала и дальше на восток.
Так атаманщина вызвала партизанщину и бунты, и эти последние расшатали колчаковщину...
«Колчаковщина»… в процессе ее развития и падения является фактором, исторически в высокой степени поучительным. Любопытно следить, как с развитием и все большим напряжением политической борьбы и гражданской войны исчезают все мелкие, промежуточные группировки, все средние позиции и на арене борьбы остаются, в конце концов, только главные силы... В начале борьбы многим могло казаться и, действительно, казалось, что против «большевистского безумия» могут объединиться и нога в ногу идти все те, кто «не потерял разума, кто ясно видит путь впереди». «Социалисты» - меньшевики и эсеры - полагали, что буржуазия проникнута искренне-демократическими стремлениями...
Факты показали всю фальшивость, никчемность, все убожество соглашательской «философии», всю половинчатость их политической тактики. В политической борьбе нельзя оставаться между двух стульев: обязательно провалишься. Так случилось и с социал-соглашателями. До гражданской войны… наше поколение по книгам только знало, на какую степень подлости и жестокости способна буржуазия, когда она борется и мстит врагу, осмелившемуся восстать против «незыблемого» права частной собственности. Большевики знали это, запомнили и сделали отсюда все политические и тактические выводы. «Социалисты» же... ничему не научились и ничего не запомнили; они продолжали тянуть свою коалиционную волынку до бесконечности.
Что касается буржуазии, то ей в момент жесточайшей схватки с рабочим классом… уже не до соглашательства и не до соглашателей. Их жалкое скуленье о «демократии» и «социализме» лишь раздражает ее, кажется тем же большевизмом. В противовес диктатуре пролетариата она хочет организовать диктатуру своего класса - беспощадную диктатуру бронированного кулака. В этом стремлении она уничтожает всех своих нерешительных «друзей», которые осмелятся напомнить ей под горячую руку о «демократии» и не захотят поддержать ее диктатуры. Это именно и случилось с «соглашателями». Оии исчезли в лагере контрреволюции как политическая сила под ударами своего же союзника - буржуазии.
Но наш русский опыт показывает и дальнейшую судьбу буржуазно-военной диктатуры. Своей чрезвычайной жестокостью она не только увеличивает стремление ее врагов ее уничтожить, не только побуждает их бороться до конца, но она восстановляет против себя широчайшие массы мелкой буржуазии.
Так буржуазная контрреволюция сама рубила сук, на котором, казалось, довольно прочно уселась и просидела в Сибири полтора года.
Гражданская война… сделала совершенно ясным и характер борьбы. Как ни старались социал-соглашатели замазать ее сущность разговорами о том, что здесь борется «демократия» с «кучкой насильников», в процессе борьбы, когда буржуазная реакция проглотила промежуточные группировки, стало ясно, что за «соглашателями» и, частью, под их маской, прячется тот же капиталист и помещик. Во время борьбы, когда было не до приличий, маска слетела, ширму убрали - и перед пролетариатом, лицом к лицу, очутился его старый знакомец, его исконный классовый враг - капиталист.