О сильных правителях
В связи с нездоровыми всплесками пассионарности в мире вокруг назрела нужда рассказать вам, что я думаю об этих могучих, отлитых в граните нефилимах, объединяющих своею волей народы, ведущих народы к свету и низвергающих народы во мрак.
Многие мои соратники и собеседники часто полагают, что сильный лидер - это либо тиран и сатрап, как Палпатин, либо искренний и светлый либерал, как Стив Роджерс. Разумеется, это не так. Абсолютно любой предводитель, особенно тот, кто приходит к власти в нелёгкие времена и вынужден разгребать раскалённые докрасна социальные экскременты - на улицах и в умах - всегда автократичен в той или иной степени. Не стоит полагать, что авторитаризмом забавляются лишь деспотичные аскеты и психопаты из таинственных стран Оси и Восточного Блока. Величайшие властители Запада - отнюдь не пушистые котята, питающиеся нектаром цветов и няшными печеньками. Черчилль не предложил своим избирателям ничего, кроме крови, труда, слёз и пота. Рузвельт взял за яйца все банки и рабочие движения и здорово эти яйца им накрутил. Сильный правитель - это кризисный управленец; излишний либерализм ему чужд. Он по определению авторитарен в любой точке мира, в любую эпоху, в рамках любой идеологии.
Однако есть одна принципиальная черта, которая позволяет нам отличить тирана от вдумчивого лидера, а несвободное государство - от чуть более свободного. Эта черта - то, что останется после меня.
Сильный правитель всегда подчиняет процессы своей железной воле. И чем его воля железнее, тем больше процессов он в состоянии ей подчинить. Он сидит высоко, глядит далеко, все нити сходятся в его пальцах - поэтому, как правило, он знаменует своим правлением очередной исторический гребень в жизни страны. Эмоциональный подъём, горячее солнце, великие стройки, фаллосы аллюминия, устремлённые в космос. Жизнь прекрасна и удивительна. Но потом властелин уходит. В мир ли иной, просто ли на пенсию - неважно. Он уходит - и выясняется, что без его стальной хватки общество существовать не может. Происходит это потому, что накопленные структурные ошибки (которые неизменно множатся от времени в любой структуре) не исправлялись, а лишь подавлялись и насильно сдерживались в общественном теле. Как тошнота, подкатывающая к горлу, или гниение. И стоит этому инструменту насилия пропасть - рвота брызжет наружу ослепительным фонтаном. Из таких сильных правителей получаются замечательные тираны. Самое обидное, что случающийся после падения тирании хаос люди неизбежно приписывают текущей власти, которая вынуждена с этим хаосом разбираться, а отнюдь не закончившейся эпохе мнимого величия. Так или иначе, главная проблема авторитарного способа управления не в кровавых ужасах и не в издевательствах над человеческим достоинством (всё-таки, будем честны, нигде не бывает политики без крови на руках и без сажи на совести) - а именно в последствиях.
Любой политик, особенно тот, что самого высокого полёта, всегда проходит испытание властью. Эту внутреннюю борьбу он ведёт всю свою жизнь, ведёт по-серьёзному, потому что нет для человека большего искушения, чем власть. Каким бы умным, талантливым и альтруистичным ни был правитель, он никогда не застрахован от падения в маразматический пафос и синдром избранного: слишком много этой власти скапливается в одних человеческих руках. Сильный правитель другого, "вдумчивого" толка (будь он хоть трижды автократом) - не самодур. Завернув гайки и сковав телодвижение людей насилием, а умы - идеологией, он озабочен не только единением и преумножением личной власти. Он озабочен созданием универсальной системы социально-политических и экономических механизмов, запустив шестерни которых он может быть спокоен за будущее. Если он вдруг откинет свои сверхчеловеческие, авторитарные коньки, шестерни продолжат вращаться, система продолжит функционировать и без его железных яиц, и при более мягком правителе, и даже при пушистом котёнке с нектаром и няшками. Рузвельт поступал именно так, поэтому теперь губернатором Калифорнии может стать терминатор, а его соперниками на выборах - порномодель или карлик из цирка, система всё равно будет работать, причём работать на людей.
Если вы думаете, что здесь я недвусмысленно намекаю, на Запад, мол, там всё здорово, а у нас - не очень, то вы правы лишь отчасти. Одна только наша история имеет примеры сильных правителей и тех, и других. Например, популярные супергерои Вещий Олег и Красное Солнышко - это сильные правители, которые (помимо традиционного для сильных правителей убивания людей и приращения земель) создавали элементы системы на будущее. Олег впервые объединил княжества в централизованное государство, разродился институтом дипломатии, организовал экономические схемы - фактически, кровеносную систему государства. Эти механизмы позволили существовать конгломерату русских княжеств в качестве единой страны и после Вещего, при не самом блистательном князе Игоре. Владимир крестил страну в православие, обеспечив, тем самым, мощнейшую бесперебойную идеологическую основу и для централизованной власти, и для грядущей богоизбранности, и для связей с самым могущественным государством Европы. О правильности выбора Владимира можно спорить (это совсем другая тема), но факт остаётся фактом: система работала на будущее, причём работала вполне в европейском ключе.
А вот, скажем, Ярослав Отчего-то Мудрый и Владимир Мономах, правления которых также являются своеобразными пиками, гребнями истории Киевской Руси, о таких долгоиграющих шестерёнках не позаботились. Точнее Ярослав попробовал. Он придумал альтернативную (как мы это любим) систему наследования, в надежде обезопасить страну от распрей детушек. Однако его лествичное право сыграло совсем наоборот, как через много веков - колхозы: оно лишило князей чувства собственности и ответственности за вверенную территорию. Каждый младший брат, сидя на своей земле, относился к ней с пренебрежением, поскольку торопился переместиться поскорее на место брата постарше, тот - на земли брата ещё старше, и так далее. В результате система быстро дала сбой и разрушилась. Владимир Мономах, покняжив на Киевском столе совсем чуть-чуть, удерживал порядок только будучи у руля. Пришёл, получил в руки форменное безобразие, кипящий котёл раздора, раздал всем по самые помидоры, завязал всех в узел, стало хорошо. Ушёл - всё мгновенно вернулось в состояние хаоса.
Величие сильного правителя определяется не тем, как круто он умеет брать за яйца (это умеет каждый первый сильный правитель, невелика доблесть!). Его величие выражается в том, как долго созданный им домик из кубиков простоит в будущем и не развалится. А ещё тем, как хорошо будет жить в таком домике этим маленьким игрушечным человечкам, которых сильный правитель называет "наш народ". И сегодняшние (не будем тыкать пальцем) властелины, раз уж они вознамерились поиграть с пассионарностью и вписать себя в анналы истории, должны чётко понимать, о чём я тут говорю.
P.S. Я так часто использовал метафору мужских яиц именно потому, что это текст - о сильных правителях. Без яиц увы, никак.
Многие мои соратники и собеседники часто полагают, что сильный лидер - это либо тиран и сатрап, как Палпатин, либо искренний и светлый либерал, как Стив Роджерс. Разумеется, это не так. Абсолютно любой предводитель, особенно тот, кто приходит к власти в нелёгкие времена и вынужден разгребать раскалённые докрасна социальные экскременты - на улицах и в умах - всегда автократичен в той или иной степени. Не стоит полагать, что авторитаризмом забавляются лишь деспотичные аскеты и психопаты из таинственных стран Оси и Восточного Блока. Величайшие властители Запада - отнюдь не пушистые котята, питающиеся нектаром цветов и няшными печеньками. Черчилль не предложил своим избирателям ничего, кроме крови, труда, слёз и пота. Рузвельт взял за яйца все банки и рабочие движения и здорово эти яйца им накрутил. Сильный правитель - это кризисный управленец; излишний либерализм ему чужд. Он по определению авторитарен в любой точке мира, в любую эпоху, в рамках любой идеологии.
Однако есть одна принципиальная черта, которая позволяет нам отличить тирана от вдумчивого лидера, а несвободное государство - от чуть более свободного. Эта черта - то, что останется после меня.
Сильный правитель всегда подчиняет процессы своей железной воле. И чем его воля железнее, тем больше процессов он в состоянии ей подчинить. Он сидит высоко, глядит далеко, все нити сходятся в его пальцах - поэтому, как правило, он знаменует своим правлением очередной исторический гребень в жизни страны. Эмоциональный подъём, горячее солнце, великие стройки, фаллосы аллюминия, устремлённые в космос. Жизнь прекрасна и удивительна. Но потом властелин уходит. В мир ли иной, просто ли на пенсию - неважно. Он уходит - и выясняется, что без его стальной хватки общество существовать не может. Происходит это потому, что накопленные структурные ошибки (которые неизменно множатся от времени в любой структуре) не исправлялись, а лишь подавлялись и насильно сдерживались в общественном теле. Как тошнота, подкатывающая к горлу, или гниение. И стоит этому инструменту насилия пропасть - рвота брызжет наружу ослепительным фонтаном. Из таких сильных правителей получаются замечательные тираны. Самое обидное, что случающийся после падения тирании хаос люди неизбежно приписывают текущей власти, которая вынуждена с этим хаосом разбираться, а отнюдь не закончившейся эпохе мнимого величия. Так или иначе, главная проблема авторитарного способа управления не в кровавых ужасах и не в издевательствах над человеческим достоинством (всё-таки, будем честны, нигде не бывает политики без крови на руках и без сажи на совести) - а именно в последствиях.
Любой политик, особенно тот, что самого высокого полёта, всегда проходит испытание властью. Эту внутреннюю борьбу он ведёт всю свою жизнь, ведёт по-серьёзному, потому что нет для человека большего искушения, чем власть. Каким бы умным, талантливым и альтруистичным ни был правитель, он никогда не застрахован от падения в маразматический пафос и синдром избранного: слишком много этой власти скапливается в одних человеческих руках. Сильный правитель другого, "вдумчивого" толка (будь он хоть трижды автократом) - не самодур. Завернув гайки и сковав телодвижение людей насилием, а умы - идеологией, он озабочен не только единением и преумножением личной власти. Он озабочен созданием универсальной системы социально-политических и экономических механизмов, запустив шестерни которых он может быть спокоен за будущее. Если он вдруг откинет свои сверхчеловеческие, авторитарные коньки, шестерни продолжат вращаться, система продолжит функционировать и без его железных яиц, и при более мягком правителе, и даже при пушистом котёнке с нектаром и няшками. Рузвельт поступал именно так, поэтому теперь губернатором Калифорнии может стать терминатор, а его соперниками на выборах - порномодель или карлик из цирка, система всё равно будет работать, причём работать на людей.
Если вы думаете, что здесь я недвусмысленно намекаю, на Запад, мол, там всё здорово, а у нас - не очень, то вы правы лишь отчасти. Одна только наша история имеет примеры сильных правителей и тех, и других. Например, популярные супергерои Вещий Олег и Красное Солнышко - это сильные правители, которые (помимо традиционного для сильных правителей убивания людей и приращения земель) создавали элементы системы на будущее. Олег впервые объединил княжества в централизованное государство, разродился институтом дипломатии, организовал экономические схемы - фактически, кровеносную систему государства. Эти механизмы позволили существовать конгломерату русских княжеств в качестве единой страны и после Вещего, при не самом блистательном князе Игоре. Владимир крестил страну в православие, обеспечив, тем самым, мощнейшую бесперебойную идеологическую основу и для централизованной власти, и для грядущей богоизбранности, и для связей с самым могущественным государством Европы. О правильности выбора Владимира можно спорить (это совсем другая тема), но факт остаётся фактом: система работала на будущее, причём работала вполне в европейском ключе.
А вот, скажем, Ярослав Отчего-то Мудрый и Владимир Мономах, правления которых также являются своеобразными пиками, гребнями истории Киевской Руси, о таких долгоиграющих шестерёнках не позаботились. Точнее Ярослав попробовал. Он придумал альтернативную (как мы это любим) систему наследования, в надежде обезопасить страну от распрей детушек. Однако его лествичное право сыграло совсем наоборот, как через много веков - колхозы: оно лишило князей чувства собственности и ответственности за вверенную территорию. Каждый младший брат, сидя на своей земле, относился к ней с пренебрежением, поскольку торопился переместиться поскорее на место брата постарше, тот - на земли брата ещё старше, и так далее. В результате система быстро дала сбой и разрушилась. Владимир Мономах, покняжив на Киевском столе совсем чуть-чуть, удерживал порядок только будучи у руля. Пришёл, получил в руки форменное безобразие, кипящий котёл раздора, раздал всем по самые помидоры, завязал всех в узел, стало хорошо. Ушёл - всё мгновенно вернулось в состояние хаоса.
Величие сильного правителя определяется не тем, как круто он умеет брать за яйца (это умеет каждый первый сильный правитель, невелика доблесть!). Его величие выражается в том, как долго созданный им домик из кубиков простоит в будущем и не развалится. А ещё тем, как хорошо будет жить в таком домике этим маленьким игрушечным человечкам, которых сильный правитель называет "наш народ". И сегодняшние (не будем тыкать пальцем) властелины, раз уж они вознамерились поиграть с пассионарностью и вписать себя в анналы истории, должны чётко понимать, о чём я тут говорю.
P.S. Я так часто использовал метафору мужских яиц именно потому, что это текст - о сильных правителях. Без яиц увы, никак.