избавление
Никогда не придут вещи и таким путем, что мы просто уклонимся от предметов и схватимся за прежние, старые предметы, которые, пожалуй, были когда-то на пути к тому, чтобы стать вещами, или даже начинали присутствовать в качестве вещей.
Мартин Хайдеггер, «Вещь»
- Здравствуйте, это я от Лены с фэйсбука! - властно сказали мне в домофон, и я покорно открыла дверь - кажется, восьмой раз за последние три часа.
Через пять минут в прихожую не вошел - прибыл (тяжело, торжествующе, с победительным свистом, как паровоз на станцию) гость. Прихожая явно была ему тесна в плечах: гость робко покрутился в ней и мучительно улыбнулся.
Я бросилась в комнату, отработанным движением выдернула из кучи коробок гигантский сверток с надписью «Лене Ж. детское» и всунула в протянутые пухлые руки.
- А это вам от Леночки, - ласково сказал гость, протянул мне пакет и с ловкостью, неожиданной для человека своих размеров, шмыгнул за дверь. Я заглянула в пакет - там лежали три десятка яиц.
- Мама, они еще долго будут ходить? - мрачно спросила дочь. - У меня уже болит голова.
- Я не знаю, - честно сказала я.
Я действительно не знала. В комнате за спиной угрожающе возвышалась гора таких же свертков, пакетов и коробок с подписями «Светлане Ф. одежда взр.», «Велосипед Козловой», «Конструктор в сад». Считать их было страшно.
Накануне нам позвонила хозяйка и сказала, что мы должны отдать ключи, потому что теперь ее сын будет жить в нашей квартире, сидеть на нашем стульчике, есть из нашей мисочки, мыться под нашим душем, который мы поменяли осенью, лязгать нашей пудовой дверью, которую мы ненавидели, а сами же должны собрать свой немудрящий скарб, смиренно покинуть стены, дававшие нам приют последние семь лет, и двинуться дальше юдолью плача - не позднее двадцать третьего февраля, коммунальные нам пересчитают.
Снова двигаться юдолью плача в новое арендное жилье не было никаких сил, и мы переехали за стенку к моей бабушке, предварительно перетащив к ней пожитки, количество которых превзошло наши представления о человеческой жадности и скопидомстве.
И наша жизнь превратилась в тихий ад. По всей квартире, словно обломки самолета под ногами, валялись вещи из прошлого, через которые мы переступали аккуратно и беспомощно, силясь понять, где мы были на самом деле, когда решали, что это вещи нам действительно нужны. Надоевшие игрушки, хищные клубки ни к чему не ведущих проводов, некрасивая посуда, скучные платья, плохие книги, сувениры, купленные в туристическом угаре, детские дневники и конспекты, старомодные ткани, обувь, которую уже никто никогда не наденет, музыка, которая уже никогда никого не развеселит. Выкинуть их не поднималась рука, жить с ними было невозможно. Поэтому мы просто свалили их в гигантскую гору посреди комнаты, немного постояли перед ней, взявшись за руки, словно Марла и Тайлер - перед падающими небоскребами, а потом я открыла фейсбук и написала: «Отдам даром ряд предметов детского назначения, самовывоз»,
а потом еще, и еще, и еще,
и передо мной открылся новый дивный мир со своими правилами и законами. Так, всегда нужно спрашивать, можно ли взять (вот так и спрашивать: «а можно мне?»). Важно привозить что-то взамен (иначе некрасиво - хотя бы яблоко), а если попроситься постоять в очереди, то может что-то перепасть, обязательно может.
Милая женщина, приехавшая за сизым тюлем, оставила десять тысяч и календарь с иконкой на 2015 год.
Моя ровесница, молодая мама трех детей, старшему из которых было пятнадцать, открыла пакет с игрушками, который я ей протянула, спросила: «Вы че, прикалываетесь?», и расплакалась.
Серьезный мужчина молча забрал стопку книг по программированию, положил на полку пакет сухофруктов и так же молча исчез (тут уже расплакалась я).
Молодая девушка с хохотом забрала килограммов десять одежды, которая была ей велика («я просто люблю переодеваться, знаете»).
Через дом потянулась вереница людей, с которыми при других обстоятельствах мы не встретились бы никогда, нуждавшихся в вещах, которые нам уже ни за что не пригодятся. Старые альбомы для фотографий. Железные мыльницы. Видеокассеты. Кастрюльки. Медали с собачьей выставки. Два рулона обоев. Пятилитровые заварочные чайники. Семена гиацинта. Лампа без абажура. Куча сдалась и стала тихо таять.
Я вошла в раж. Резиновые сапоги. Шампуры. Фишки для покера. Лекарства, которые не помогли. Сувенирная прогулочная трость. Перед сном я закрывала глаза, и под веками крутился калейдоскоп из предметов, от которых то ли уже избавились, то ли еще предстояло. Заснув, я видела пустые чистые пространства, в которых мы с семьей сидели в белых одеждах и пили чай - из одной кружки на всех, больше было не нужно.
Муж осунулся и похудел. Бабушка разобрала фотоархив, за три дня пересмотрела свою жизнь и собралась помирать, деловито наказав похоронить ее в бордовом платье, которое я уже практически пристроила.
Клиент прислал задание с со слоганом «Перемены в порядке вещей». Я тихо завыла. Близкая подруга спросила, не нужно ли мне что-нибудь купить и передать из Нью-Йорка с общими друзьями. Я заорала в голос.
На лекции по антиутопии преподаватель заметил, что в фильмах Кроненберга вещи играют полноценные роли, влияя на ход сюжета и жизнь героев. Я закрыла глаза, представив, как по приходу домой меня пожирает пульсирующий пакет с подарочными льняными скатертями, - и представила очень хорошо.
Подарочные льняные скатерти. Косметика, которая не подошла. Туалетная вода, которая надоела. Белье, которое перестало радовать. После того, как отдала постельный комплект двоюродного брата, изредка ночевавшего у бабушки до нашего переезда, я подумала, что пора притормозить, но это было неосуществимо: мысль об избавлении от лишнего и его предотвращении захватила меня целиком.
Все закончилось мрачным субботним днем. Сообщество «Отдам даром» вынесло к нашему берегу гигантскую женщину, тревожно качавшуюся на обледеневших каблуках. Она протянула мне адские красные туфли с золотом и лаком, а взамен забрала драный индийский ковер из шерсти весом тридцать килограммов и легко унесла его в пургу на плече, как коромысло.
- Это был диббук, - тихо сказал муж.
Вот теперь точно было все.
Теперь на месте этого ковра, лежавшего у подножия кучи, беззащитный голый паркет, к которому в первые дни мне хотелось доверчиво прижиматься щекой. В шкафах висит одежда, которая была хоть раз надета за год (все посчитано), письменный стол пронзительно пуст, и даже воздух, кажется, стал чище. Я иду мимо витрин модных магазинов с гордо поднятой головой, как покаявшийся грешник - мимо падших женщин: помыслы мои чисты, душа моя свободна от соблазнов. По привычке я открываю вкладку Ikea: стены мои пусты, вера моя крепка, не введи меня в искушение, избави меня от лукавого,
и закрываю окно.