Сталин жив
Автор: Константин Дорошенко.
Джерело: журнал «Публичные люди», #8, 2009, с. 78-80.
Чтобы скрыть, что в Кремле больше не знают «что делать?», в перестройку официально и спешно сообщили наконец «кто виноват?». Разоблачение Сталина ширилось от затронувших каждую живую душу подробностей террора до нагибинской пошлости и сорокинского гротеска. Только результатов не принесло. Потому что ответ оказался ширмой, за которой элите удалось спрятаться. И от Нюрнбергского процесса над коммунизмом, и от люстрации. Элите не только политической, но и, не побоюсь этого слова, духовной. Окончательно хоронить Сталина она не хотела. Да и вряд ли могла.
Александр Корнилов. Прогулка. 2005 г.
В последние годы существования СССР Роман Виктюк был одним из очень немногих деятелей культуры, который о Сталине молчал. Он говорил о том, что было для советского человека еще страшней: об интимном. Об извилистых путях чувственного и сексуального. На самом деле все это совсем не так просто и нынче.
Превращенная массмедиа в объект потребления и атрибут процветания сексуальность, не успев эмансипировать личностное переживание, превратилась в репрессирующее индивидуальность клише. А режиссер-оппортунист тем временем обратился к отшумевшей, казалось бы, теме - поставил в московском «Современнике» «Сон Гафта, пересказанный Виктюком».
На первый взгляд, все просто. Инсценировка запоздалой интеллигентской рефлексии актера-старца, которого уже ни народ не выдаст, ни власть не съест - фига в кармане, традиционная для мастеров искусств родом из СССР. И отличный конъюнктурный продукт на экспорт. «Сталин снова в Кремле, да, да, понимаем! России без царя - никак». Только спектакль - не о власти. И не о тиране. Он - о ментальной черной дыре, продолжающей нас поглощать, каждого - изнутри. Виктюк снова вторгается в темные углы самоидентификации зрителя - безжалостно и бесстыдно. Выступает вивисектором социального, а затрагивает - интимное.
Потому что Сталин до сих пор окружает нас повсеместно. Всех, кто живет на постсоветском пространстве, в ареале российской культуры, на каком бы языке мы ни говорили. Потому что, хотим мы того или нет, культура эта очень мощная и тотальная. Обращается она ко всем - от высоколобых до широколобых, без фанаберии. И Сталин остается последним из ее великих зодчих на сегодняшний день.
Со времен Екатерины литература в России замещала все - философию, историю, богословие. Цари покровительствовали поэтам, выкупали их из крепостничества, уплачивали долги. Отправляли в ссылку, пугали виселицей, а затем миловали. Отлучали от церкви. Но всегда следили, чтобы поток словесности не иссякал. Сталин не просто возродил империю, расширив ее до границ, Романовым и не снившихся. Он стал гением литературной генетики, мутации которой охватили далеко не только придворных писателей.
В спектакле Виктюка Сталин - Гафт спорит с голосом Анны Ахматовой из фонограммы, декламирующим ее хрестоматийное стихотворное завещание: скрупулезный перечень мест, в которых не следует ставить ей памятник «в этой стране». «В ваших стихах - один лишь мрак, расслабленность и раздвоенье. Читать их просто нет терпенья. Теперь источник вдохновенья вам - как подарок - наш ГУЛАГ», - парирует он. Упрощение, конечно, лубочное. Да Гафт и не Ахматова, он - автор эпиграмм. Но все же - в судьбе, текстах и славе скольких писателей и поэтов ГУЛАГ сыграл решающую роль? Цинизм? Нет, просто историческая правда.
При всем уважении к версиям вдов, прихехешниц и прочих мемуаристов даже ради всего святого не стоит игнорировать факты. Например, такой: лидером по количеству опубликованных в газете «Правда» стихов в начале 1930-х был Пастернак, а Мандельштам - на втором месте. Можно вспомнить и пьесу «Батум» Михаила Булгакова, посвященную юности Сталина. Конечно, вам больше по душе «Мастер и Маргарита». Тогда задумайтесь, кого изобразил мастер в образе Воланда? Если опираться не на перестроечные трактовки энтузиасток булгаковского светлого образа, а на близкие к событиям свидетельства личной драмы, какой были для писателя взаимоотношения с вождем всех времен и народов, догадаться нетрудно.
А кто возродил сегодняшнюю Русскую Православную Церковь, обязав ее сотрудничать с властью? Вовсе не в поисках заступничества Господня в Великой Отечественной бывший семинарист Джугашвили обратил взор к святым отцам, как стараются изобразить сегодня. Еще в 1927 году Сталин освобождает из заточения заместителя Патриаршего местоблюстителя РПЦ митрополита Сергия (Старгородского), а НКВД дает ему санкцию на создание Временного Патриаршего Священного Синода. За это власть получает церковное постановление с требованием к эмигрантскому духовенству дать письменные обязательства о лояльности к советскому правительству. Следом будущий патриарх Сергий и Синод издают «Декларацию», в которой признают «естественное и справедливое недоверие правительства к церковным деятелям», называя его причинами «главным образом выступления зарубежных врагов Советского государства, среди которых были не только рядовые верующие нашей Церкви, но и водители их». И берут обязательство «показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и нашим правительством». «Декларация» привела к волне расколов, которые Русским Православием до сих пор до конца не преодолены. Да и Сталин в доказательство лояльности потребовал жертв, как поступал с державными соратниками и деятелями культуры. Церковь пережила новую волну кровавых преследований в 1930-е, а вот после войны была по-царски вознаграждена. Харизма предстоятеля Украинской Греко-Католической Церкви Андрея Шептицкого, даже прикованного к инвалидному креслу, оказалась сильней воли Сталина. Но когда митрополит умер, иерархи УГКЦ были сосланы или уничтожены, а сама Церковь упразднена инспирированным Сталиным собором, присоединившим ее епархии к Московскому Патриархату.
Впрочем, «Сон Гафта, пересказанный Виктюком» на церковные вершины духовной жизни не посягает. Зато обнажает корни ее самой востребованной в широких массах ипостаси. Хохмачества, с советских времен гордо именуемого у нас сатирой.
«Однажды я, я - вождь страны советской, спросил, где Гоголи и Салтыковы-Щедрины, и появились вы на свет - Жванецкий, и тут, конечно, часть моей вины», - сокрушается гафтовский Сталин. Публика аплодирует, радостно узнавая интонации и ухватки любимца из Одессы в бесподобном исполнении Александра Филиппенко. Ей недосуг задумываться над тем, что Жванецкий вообще не сатирик, потому что сатиры о бытовухе не бывает, она всегда - о власти или язвах общества и, как правило, дорого стоит автору. Но что это за похабная песенка звучит аккомпанементом к появлению главного шутника на сцене? И что это Максим Разуваев так развязно под нее пританцовывает, с папироской во рту и с такой наглой рожей?
«С одесского кичмана сбежали два уркана…» Именно эта вещица стала пропуском для другого одессита - Леонида Утесова - и в официально дозволенную культуру и в элиту. Именно за нее, а ни за какой не за джаз Клим Ворошилов и прочие бывшие урки отдали ему эфир огромной страны.
Максим Разуваев в спектакле «Сон Гафта, пересказанный Виктюком».
Фото из архива театра «Современник» (Москва)
В 1915 году одесский артист разговорного жанра Володя Хенкин пытался штурмовать столицу империи с юмором типа «Хаим Срульчик, сядь на стульчик». Но, по свидетельству газеты «Театральный листок», «холодный Петроград принял его весьма сдержанно и недружелюбно». Выступавший с ним на одних подмостках в театрах миниатюр «жемчужины у моря» Утесов оказался в нужное время в нужном месте. И - с нужным репертуаром. Так, под снисходительным взглядом Сталина могучий поток пошлости - люмпенской ли, обывательской, не суть важно, - вырвался на широкий простор. И изливается на нас до сих пор повсеместно и разнообразно - от переименованного в шансон блатняка до названного сатирой Жванецкого.
Виктюк обнажает пренеприятную картину: ваша духовность пропитана Сталиным. Инспирирована им или изнасилована. Он здесь - когда вы слушаете Шостаковича или Пугачеву. Читаете Пастернака или «Бульвар». Смеетесь над шутками КВН или плачете на фильмах Михалкова. Отрицать это бесполезно, как собственные сексуальные желания. Чтобы это преодолеть, чтобы освободиться или расслабиться - кому что больше подходит, - придется сперва осознать.
«Он, кажется, явился снова, но наяву, а не во сне. Я в нем теперь живу, а он живет во мне».
К сожалению, это не просто вздорный сон Гафта. Пересказанный Виктюком, он обретает беспощадность диагноза.