(no subject)
«Его привела к нам Эльза. Она впоследствии еще много раз упрекала меня в том, что всё так получилось. Только версия, ставшая достоянием общественности и учебников, признаюсь, всё же не самая верная.
Было лето. Кажется, самая его макушка. Мы с мужем приехали в Москву на пару дней - папенька приболел, нужно было его навестить. Как сейчас помню: несу из кухни в спальню поднос с бульоном, и входит он. Ну, то есть, конечно, не он, а они с Эльзой. Она разгоряченная, со сбитыми локонами, со следами только что игравшего на лице безудержного смеха. Он - гигантский, едва не снес притолоку. Невзирая на жару, подтянут, опрятен и нордически холоден. Вонзился в меня глазами. На одно мгновение. Но его было достаточно. А дальше - снова коридор, наш длинный коридор московской квартиры. И бульон. Папенька о чем-то спрашивает, что-то рассказывает… Не слышу. И не вижу. Внутри только его взгляд. Никогда я еще об этом не говорила. Мне было выгодно, чтобы все считали иначе.
Ося сразу всё понял. Но тоже молчал столько лет по другой причине. Во-первых, гордость. Во-вторых, он также пал его жертвой. Да, «такое» случалось и в наше время. Но не приведи господь было тогда предать это огласке.
Так мы и жили. Да, втроем. И да, наша спальня видала столько и могла бы столько рассказать, что это стало бы бестселлером на все времена. Мы создали легенду о нас, в неё поверили все, даже самые близкие друзья. Но о том, что было на самом деле - я говорю только здесь и сейчас. Я никогда никого так не любила, Ося никогда никого так не любил. А он… он позволял нам любить его такой разной любовью. Сейчас, спустя почти полвека, мне всё так же невыносимо вспоминать о том, как мало времени было отпущено нам свыше. Но разве могло быть иначе? Создатель и так отмерял нам слишком много, если судить другими мерками. Володя жил и творил за наш счет. Мы купали его в роскоши и сибаритстве. Это было всё, что мы могли ему дать. Конечно, кроме своей любви. Которая была ему, увы, не нужна. И это было очень больно, Володя.
Пора кончать. Я уже чувствую действие нембутала. В моей смерти прошу винить В. Маяк…»
Было лето. Кажется, самая его макушка. Мы с мужем приехали в Москву на пару дней - папенька приболел, нужно было его навестить. Как сейчас помню: несу из кухни в спальню поднос с бульоном, и входит он. Ну, то есть, конечно, не он, а они с Эльзой. Она разгоряченная, со сбитыми локонами, со следами только что игравшего на лице безудержного смеха. Он - гигантский, едва не снес притолоку. Невзирая на жару, подтянут, опрятен и нордически холоден. Вонзился в меня глазами. На одно мгновение. Но его было достаточно. А дальше - снова коридор, наш длинный коридор московской квартиры. И бульон. Папенька о чем-то спрашивает, что-то рассказывает… Не слышу. И не вижу. Внутри только его взгляд. Никогда я еще об этом не говорила. Мне было выгодно, чтобы все считали иначе.
Ося сразу всё понял. Но тоже молчал столько лет по другой причине. Во-первых, гордость. Во-вторых, он также пал его жертвой. Да, «такое» случалось и в наше время. Но не приведи господь было тогда предать это огласке.
Так мы и жили. Да, втроем. И да, наша спальня видала столько и могла бы столько рассказать, что это стало бы бестселлером на все времена. Мы создали легенду о нас, в неё поверили все, даже самые близкие друзья. Но о том, что было на самом деле - я говорю только здесь и сейчас. Я никогда никого так не любила, Ося никогда никого так не любил. А он… он позволял нам любить его такой разной любовью. Сейчас, спустя почти полвека, мне всё так же невыносимо вспоминать о том, как мало времени было отпущено нам свыше. Но разве могло быть иначе? Создатель и так отмерял нам слишком много, если судить другими мерками. Володя жил и творил за наш счет. Мы купали его в роскоши и сибаритстве. Это было всё, что мы могли ему дать. Конечно, кроме своей любви. Которая была ему, увы, не нужна. И это было очень больно, Володя.
Пора кончать. Я уже чувствую действие нембутала. В моей смерти прошу винить В. Маяк…»