Тишина и спокойствие. Окончание сказки.
Время было раннее, и писатель занялся некоторыми Московскими делами. Когда он приехал на свою станцию, солнце было на закате, но теще не садилось. Первой он встретил бабку Акулину.
- Ну как, проводил?
- Проводил.
- Сильно убивалась?
- Сильно.
- Ну и дура, прости Господи, - откровенно восклицает бабка- от такой жизни, да в деревню: что она, грязи не видела?
Немного помолчав, бабка добавляет:
- Ты не горюй. Господь даст - все образуется.
Писатель идет к своему дому и все думает, что же образуется, и как это образовывается, какие образы примет дальнейшая жизнь? Долго стоит на крыльце и смотрит на закат.
Резко рисуются темные ветви деревьев на темном фоне. Весна, в саду темно, весь снег стаял, прохладно и пахнет сыростью. Чем дольше писатель смотрит на закат, тем яснее он чувствует, что тишина и спокойствие более не появятся. «Да нет же, все образуется», - говорит где-то внутри у него голос: не то бабки, не то Луши. Он решительно входит в дом, зажигает все лампы, ставит самовар, вытаскивает все из печки. Пообедав или поужинав и накормив собак, он сидит за самоваром и слушает его песни. Все на своем месте. Вот только поведение Шарика непонятно - почему он в столовой и не идет в свою будку? Почему он жмется к ногам, свертываясь в громадный клубок. В конце концов Шарик лучше писателя знает, что ему делать. Возможно за день пес сильно соскучился.
Весь вечер писатель читает журналы, купленные в Москве. Как всегда он ложится спать и начинает прислушиваться к тишине. Но странно: тишины нет, есть какая-то пустота. Дом пустой. Как-то нескладно и громко завел свою трель сверчок. Тени от лампадки, торопливо и нестройно и даже как-то неприлично притоптывая, пляшут по потолку.
Он встал и погасил лампадку. Накрылся одеялом с головой и подумал: «Ничего, все образуется.» Но тотчас пришло на память…
В один из дней новогоднего праздника Луша пошла в поселок около станции купить кое-что в магазине. Когда она пошла обратно, поднялась сильная метель и стемнело. Луша сбилась с дорожки и начала кружить в поле. Метель была настолько сильной, что в двух шагах ничего не было видно. Проваливаясь в сугробы, Луша измучилась и присела прямо на снег отдохнуть. Метель кружилась вокруг нее. Луша закрыла глаза, и сейчас же в ушах раздался какой-то звон, в руках и ногах ощутилась усталость. Где-то сквозь сон залаяли собаки.
Писатель сидел в кабинете. Когда стемнело, что сейчас же вспомнил, что Луша ушла на станцию и забеспокоился. По времени она должна была вернуться полчаса назад. Он вышел на крыльцо, метель осыпала его снегом. В своей будке, в глубине сена возился Шарик. У писателя мелькнула мысль послать собак на поиски. Позвав из дома дога, он дал собакам понюхать Лушин ботинок, скомандовал и показал направление. Собаки, громко лая, скрылись в белесой мгле. Сам же писатель, захватив санки, двинулся за ними следом. И собаки, то скрываясь, то возвращаясь обратно, вели его к Луше. Наконец все трое нашли ее, посадили в санки и, выбравшись на дорожку, быстро возвратились домой. В тот вечер Луша не пострадала и ничего не отморозила. Но все же писатель посадил ее в ванну, а затем, напоив горячим чаем с вином, уложил спать на диване в кабинете. Луша быстро заснула, а он остался сидеть в своем большом кресле. Дог растянулся на полу подле приоткрытой печной дверцы. Сверчок на печке молчал, очевидно уснул. Луша дышала ровно и глубоко. Кот Васька мурлыкал свою бесконечную песнь об извечной борьбе котов с мышами и нездравым смыслом. Тени от лампадки все также беззвучно и таинственно двигались на потолке. Запах ёлок напомнил писателю детство, когда точь-в-точь также было на Рождество. В одном углу стояла душистая ёлка, а в другом перед иконами горела лампадка. Он лежал, укутавшись в одеяло, и смотрел на лампадку и ее тени на потолке, на блестящие игрушки на ёлке и ждал, когда придет Дед Мороз с подарками. Но этот момент ему никогда не удавалось увидеть. Он даже не помнил, когда засыпал.
Сейчас, сидя в полнейшей тишине, наполняющей дом, и слушая. Как за стенкой гудит метель, он не в состоянии даже пошевелиться. Ему кажется, что малейшее движение нарушит тишину, и что-то изменится. Но вот Луша перевернулась, и одеяло легло неудобно. Писатель встал, поправил одеяло, сам завернулся в плед и поудобнее уселся в кресло. Тишина моментально еще плотнее обхватила его, он начал дремать.
Проснулись они поздно. Зимний рассвет заглядывал в окна. Метель не утихла. Луша сидела на диване под одеялом и смотрела на писателя: «Иван Иванович, вы что же, не спали?». Писатель выбрался из кресла, подошел к ней и сел на край дивана. А Луша протянула к нему свои полные бело-розовые руки.
Теперь же, проснувшись утром в свое время, он опять начал прислушиваться. Но кроме пустоты ничего не было. Отсутствовало и спокойствие на душе. Собаки, свернувшись и прижавшись друг к другу спинами, спали около дивана. Васька беззаботно мурлыкал и пускал когти в одеяло. «Что же делать? Неужели все держалось на Луше?»
Он бежит на станцию, вызывает машину. И пока та идет, заканчивает все хозяйственные дела. Забивает досками окна. Вовремя подходит машина. Кот в сумке, собаки залезают в кузов, и все едут в Москву. «Ничего, все образуется.»
Психиатр слушал очень внимательно и задавал мало вопросов. Когда писатель закончил свой рассказ, Семен Семенович произнес: «Ивана Иванович, что же вы наделали? Вы сами-то сознаете, что все пошло прахом?» Писатель, совсем растерявшись пробормотал: «Все образуется». Психиатр усмехнулся: «Да, дорогой мой, все образуется, но только при одном и последнем условии, если вы женитесь. А дальше посмотрим.»
…
- Да. Я его женил, и все образовалось. И вернулись тишина и спокойствие. - заключил свой рассказ психиатр, поведав историю Ивана Ивановича в узком кругу своих друзей.
- Так с женитьбы, по моему мнению, и надо было сразу начинать. - сказал невропатолог.
- Нет, - возразил психиатр, - этого нельзя и не надо было делать, он жил с этой Лушей.
Летний день большой, но Луша добралась до поселка к вечеру. На станции неожиданно встретилась бабка Акулина.
- Лушка, да никак это ты? Ты что же вернулась?
- Бабушка, не получилось, как я думала.
- Ай-яй-яй, да что ты будешь делать-то? Вот я говорила: зря едешь, - качает головой бабка Акулина, поддерживая рукой подбородок, - ведь он, как ты уехала, женился. Ты иди ко мне, пока я схожу в магазин.
Луша крепче сжимает ручку чемоданчика. «Значит, идти на дачу нельзя.» До дома бабки Акулины недалеко, но надо перейти железную дорогу. Однако Луша, ничего не чувствуя и не осознавая, идет спотыкаясь о шпалы вдоль рельсов. Из-за поворота показывается поезд. Это скорый. Опаздывая, ничего не видя своими огненными глазами, он летит прямо на Лушу.
Осветив станцию своими бесчисленными огнями, скорый поезд скрылся в темноте, оставив за собой красный как кровь фонарь семафора. До рассвета на станции было тихо и спокойно. На даче Ивана Ивановича тишина и спокойствие продолжались до самого восхода солнца, пока со станции не прибежала перепуганная бабка Акулина.
Паровая фабрика ЭНКА.
5 февраля 1969 года.
- Ну как, проводил?
- Проводил.
- Сильно убивалась?
- Сильно.
- Ну и дура, прости Господи, - откровенно восклицает бабка- от такой жизни, да в деревню: что она, грязи не видела?
Немного помолчав, бабка добавляет:
- Ты не горюй. Господь даст - все образуется.
Писатель идет к своему дому и все думает, что же образуется, и как это образовывается, какие образы примет дальнейшая жизнь? Долго стоит на крыльце и смотрит на закат.
Резко рисуются темные ветви деревьев на темном фоне. Весна, в саду темно, весь снег стаял, прохладно и пахнет сыростью. Чем дольше писатель смотрит на закат, тем яснее он чувствует, что тишина и спокойствие более не появятся. «Да нет же, все образуется», - говорит где-то внутри у него голос: не то бабки, не то Луши. Он решительно входит в дом, зажигает все лампы, ставит самовар, вытаскивает все из печки. Пообедав или поужинав и накормив собак, он сидит за самоваром и слушает его песни. Все на своем месте. Вот только поведение Шарика непонятно - почему он в столовой и не идет в свою будку? Почему он жмется к ногам, свертываясь в громадный клубок. В конце концов Шарик лучше писателя знает, что ему делать. Возможно за день пес сильно соскучился.
Весь вечер писатель читает журналы, купленные в Москве. Как всегда он ложится спать и начинает прислушиваться к тишине. Но странно: тишины нет, есть какая-то пустота. Дом пустой. Как-то нескладно и громко завел свою трель сверчок. Тени от лампадки, торопливо и нестройно и даже как-то неприлично притоптывая, пляшут по потолку.
Он встал и погасил лампадку. Накрылся одеялом с головой и подумал: «Ничего, все образуется.» Но тотчас пришло на память…
В один из дней новогоднего праздника Луша пошла в поселок около станции купить кое-что в магазине. Когда она пошла обратно, поднялась сильная метель и стемнело. Луша сбилась с дорожки и начала кружить в поле. Метель была настолько сильной, что в двух шагах ничего не было видно. Проваливаясь в сугробы, Луша измучилась и присела прямо на снег отдохнуть. Метель кружилась вокруг нее. Луша закрыла глаза, и сейчас же в ушах раздался какой-то звон, в руках и ногах ощутилась усталость. Где-то сквозь сон залаяли собаки.
Писатель сидел в кабинете. Когда стемнело, что сейчас же вспомнил, что Луша ушла на станцию и забеспокоился. По времени она должна была вернуться полчаса назад. Он вышел на крыльцо, метель осыпала его снегом. В своей будке, в глубине сена возился Шарик. У писателя мелькнула мысль послать собак на поиски. Позвав из дома дога, он дал собакам понюхать Лушин ботинок, скомандовал и показал направление. Собаки, громко лая, скрылись в белесой мгле. Сам же писатель, захватив санки, двинулся за ними следом. И собаки, то скрываясь, то возвращаясь обратно, вели его к Луше. Наконец все трое нашли ее, посадили в санки и, выбравшись на дорожку, быстро возвратились домой. В тот вечер Луша не пострадала и ничего не отморозила. Но все же писатель посадил ее в ванну, а затем, напоив горячим чаем с вином, уложил спать на диване в кабинете. Луша быстро заснула, а он остался сидеть в своем большом кресле. Дог растянулся на полу подле приоткрытой печной дверцы. Сверчок на печке молчал, очевидно уснул. Луша дышала ровно и глубоко. Кот Васька мурлыкал свою бесконечную песнь об извечной борьбе котов с мышами и нездравым смыслом. Тени от лампадки все также беззвучно и таинственно двигались на потолке. Запах ёлок напомнил писателю детство, когда точь-в-точь также было на Рождество. В одном углу стояла душистая ёлка, а в другом перед иконами горела лампадка. Он лежал, укутавшись в одеяло, и смотрел на лампадку и ее тени на потолке, на блестящие игрушки на ёлке и ждал, когда придет Дед Мороз с подарками. Но этот момент ему никогда не удавалось увидеть. Он даже не помнил, когда засыпал.
Сейчас, сидя в полнейшей тишине, наполняющей дом, и слушая. Как за стенкой гудит метель, он не в состоянии даже пошевелиться. Ему кажется, что малейшее движение нарушит тишину, и что-то изменится. Но вот Луша перевернулась, и одеяло легло неудобно. Писатель встал, поправил одеяло, сам завернулся в плед и поудобнее уселся в кресло. Тишина моментально еще плотнее обхватила его, он начал дремать.
Проснулись они поздно. Зимний рассвет заглядывал в окна. Метель не утихла. Луша сидела на диване под одеялом и смотрела на писателя: «Иван Иванович, вы что же, не спали?». Писатель выбрался из кресла, подошел к ней и сел на край дивана. А Луша протянула к нему свои полные бело-розовые руки.
Теперь же, проснувшись утром в свое время, он опять начал прислушиваться. Но кроме пустоты ничего не было. Отсутствовало и спокойствие на душе. Собаки, свернувшись и прижавшись друг к другу спинами, спали около дивана. Васька беззаботно мурлыкал и пускал когти в одеяло. «Что же делать? Неужели все держалось на Луше?»
Он бежит на станцию, вызывает машину. И пока та идет, заканчивает все хозяйственные дела. Забивает досками окна. Вовремя подходит машина. Кот в сумке, собаки залезают в кузов, и все едут в Москву. «Ничего, все образуется.»
Психиатр слушал очень внимательно и задавал мало вопросов. Когда писатель закончил свой рассказ, Семен Семенович произнес: «Ивана Иванович, что же вы наделали? Вы сами-то сознаете, что все пошло прахом?» Писатель, совсем растерявшись пробормотал: «Все образуется». Психиатр усмехнулся: «Да, дорогой мой, все образуется, но только при одном и последнем условии, если вы женитесь. А дальше посмотрим.»
…
- Да. Я его женил, и все образовалось. И вернулись тишина и спокойствие. - заключил свой рассказ психиатр, поведав историю Ивана Ивановича в узком кругу своих друзей.
- Так с женитьбы, по моему мнению, и надо было сразу начинать. - сказал невропатолог.
- Нет, - возразил психиатр, - этого нельзя и не надо было делать, он жил с этой Лушей.
Летний день большой, но Луша добралась до поселка к вечеру. На станции неожиданно встретилась бабка Акулина.
- Лушка, да никак это ты? Ты что же вернулась?
- Бабушка, не получилось, как я думала.
- Ай-яй-яй, да что ты будешь делать-то? Вот я говорила: зря едешь, - качает головой бабка Акулина, поддерживая рукой подбородок, - ведь он, как ты уехала, женился. Ты иди ко мне, пока я схожу в магазин.
Луша крепче сжимает ручку чемоданчика. «Значит, идти на дачу нельзя.» До дома бабки Акулины недалеко, но надо перейти железную дорогу. Однако Луша, ничего не чувствуя и не осознавая, идет спотыкаясь о шпалы вдоль рельсов. Из-за поворота показывается поезд. Это скорый. Опаздывая, ничего не видя своими огненными глазами, он летит прямо на Лушу.
Осветив станцию своими бесчисленными огнями, скорый поезд скрылся в темноте, оставив за собой красный как кровь фонарь семафора. До рассвета на станции было тихо и спокойно. На даче Ивана Ивановича тишина и спокойствие продолжались до самого восхода солнца, пока со станции не прибежала перепуганная бабка Акулина.
Паровая фабрика ЭНКА.
5 февраля 1969 года.