Nice changeling
У курортных городов есть удивительно свойство: сходишь с поезда, и ты в отпуске. Все осталось там, а ты тут, вуаля, магическое превращение. Вот попробуйте сказать: Что, работаете? Хе-хееее) А я на моооооре! Чувствуете, а? Вот)
Когда я подъезжала к Ницце (я покидала столицу, раненой птицей, выжженным небом, черной травой), справа от колеи висел кровавый закат, а слева - непроницаемая темнота.
Дорога неслась вдоль побережья, и там, где закат - в темноте бесновалось море, а там, где тьма - стояла скала. Провода электропередач перекинулись в ленточных червей, которые плыли в воздухе, сокращаясь всем телом. Поезд обгонял их, уносил к югу, к морю, к солнцу. Гроза и провода-черви не сдавались, догоняли. Дождь подстегивал мой набитый под завязку экспресс ТЖВ, оставлял косые полосы на боках.
Но когда поезд наконец остановился и решил отдышаться, я вышла на улицу, и оказалось, что дождя нет. А есть тропический воздух морского курорта, который ни с чем не перепутаешь. Есть пальмы, теплая (!) шахматная мостовая, есть Оля, которая пришла меня встречать, и есть даже одна на двоих узкая кровать в узкой студии в узком доме на узкой улице. С единственным узким, как вы понимаете, окном, и набитым фруктами холодильником. Ну и конечно, рядом сложностей, как же без них.
Сложностей звали Эмин и Алик. Алику принадлежала квартира, но сам он был в Тулузе. Эмину принадлежали ключи. Оля устала от Ниццы за две недели и намеревалась свалить во вторник, мои обратные были на четверг. Мне предстояло отдавать ключи. Я взяла номер Эмина и думала, что позвоню в четверг перед отъездом, но не тут-то было. Стоило Оле уехать, стоило мне выйти на улицу, улыбнуться - охх, наконец-то одна!, двинуться по английскому променаду в сторону сальсы и моря, как у меня зазвонил телефон. И это был вовсе не тот зверь, что все могли бы подумать. Это был Эмин. Который непонятно откуда, а главное, почему решил позвонить мне почти в полночь и навязчиво предалагать встретиться. Попытки отказаться привели только к тому, что он нашел меня на променаде - до этого видел, когда болтал с Олей на пляже, и видимо, у него хорошая память на лица.
- Здравствуй, - на ломаном русском сказал Эмин. - У тебя, наверное, жарко? Пойдем ко мне.
- Поздновато для гостей, а? Давай, я просто пойду домой.
- Ну тогда я пойду с тобой, да?
- Нет, не пойдешь. Я буду спать, у меня завтра длинный день.
- Это ничего страшного, я не буду делать надолго. Я быстрый.
Может быть, он плохо говорил по -русски, я допускаю. Но на всякий случай я решила, что плохо по-русски понимаю я. И продолжила болтать о чем-то, внутренне вспоминая, где именно в сумке у меня лежит виктринокс.
Пятнадцать минут актерского дебюта "санкта симплиситас" дались мне очень сложно. Наконец, Эмин смирился с фактом - подобру-поздорову я не пойду. И немедленно раскланялся, сославшись на усталость и Рамадан.
Я лично считаю, что мне несказанно повезло. Но ощущение было все равно такое, как будто я только что преодолела муравьиный лимит грузоподъемности. А еще хотелось срочно, срочно в душ.
Вообще, удивительное место. Здесь можно встретить девочку, которой бабушка и дедушка выдают на карманные расходы по сто евро. А она все равно берет у родителей деньги их кошелька, когда они не видят. Я рассказала папе, он удивился - на что можно потратить сто евро на пляже за один день? Ну как же. Платный лежак - 5 евро, массаж - 50 евро, мороженое - пять евро, прогулка на парашюте, привязанном к катеру - 75 евро. На парашюте честно нарисован череп и кости. Я сама видела: людей или окунает на полной скорости в воду с головой, или они приземляются на пляж и тормозят коленями по камням. Но кому-то нравится. Но девочка потратила деньги не на это. Она отдолжила их подруге, чтобы та сделала тату. Им по двенадцать. Долг будет возращен с процентами.
А потом здесь можно встретить молодого человека в горных ботинках, черной майке, теплой байке, с тремя рюкзаками, палаткой и кошкой в переноске (это все - в тридцать, на минуточку, градусов). Он идет тебе навстречу по улице, потом вдруг останавливается и спрашивает: ты что, одна? Как будто мы знакомы бог весть сколько лет и его это удивляет. А что странного-то? - в том же духе отвечаю я. Как зовут? А какая разница? Ты права, никакой. Ты откуда? Отовсюду. Сложный вопрос. А, ну да. Мы все из одного и того же измерения, которое называется Реальностью. Давай посидим. Нуу... ладно. Давай. Белая кошка выходит погулять по траве, чувак втирает мне про духовный мир, отказ от материализма, что он не хочет ду зис щити джоб, и поэтому пишет песни и живет на пособие. И что я должна попробовать объединиться с природой. А потом спрашивает - где эта чертова кошка? и тянет, просто несет животное на поводке. В этот момент я понимаю, что хочу уйти. Так как тебя зовут? Неважно. Придумай, как тебе хочется. Спирит. Я так песню назову. Нет проблем, я пошла. Не надо так с кошкой, она тебе доверяет.
Разные миры сходятся в одной точке и застывают белоснежным монументом погибшим во всех на свете войнах. Франция скорбит, вырезано в белом камне, и гордится. Я чувствую себя Францией: я не сплю всю ночь, а потом могу гордиться и скорбеть, потому что ни на какие острые эмоции сил не остается. У меня в голове перепутались все дни, но я точно могу сказать: Ницца прекрасней всего утром. Ранним утром, пока спят туристы после ночных дискотек, прощелыги после выпивона, местные отпускники после того, как сто раз прослушали одну и ту же песню с открытыми окнами, несмотря на окрики соседей по патио. Ранним утром, когда ты бы спала, если бы спала, но вместо этого ты вдыхаешь запах кофе с молоком (молоко, молоко струится по воздуху, утекает за гору и в море, сладкое теплое живительное молоко), запах утренних лучей, прохлады камня в тени, сонного моря, которе ворочается в берегах и иногда шепчет что-то во сне. Ах, эти улицы, эти чертовы улицы Ниццы, эти едва вздрагивающие ресницы города! За них одних можно любить, за каждую, что ведет к темным омутам хитрых глаз. Они поднимаются круто вврх, завиваются, взмах - и вот церковка примостилась над выступом, еще взмах - и вот статуя расростерла чугунные плечи, еще взмах - и фонтан сверкает оселпительными брызгами, еще - и уютный ресторанчик заманчиво распахнул тяжелые неровно крашеные двери. И вот Ницца закружила тебе голову, выстрел попал в цель, ты заблудилась и рада. Прижимаешься к стенам, пачкаешь пальцы сажей и мелом, ощупываешь мельчайшие рытвинки, трещинки, неровности коралловой краски. Почему все дома такие - оранжево-кораллово - розовые, будто утренняя заря? Разве что-нибудь предвещает здесь томный тяжелый вечер с музыкой не по нотам? Ницца хлопает ресницами, и ты взлетаешь.
А потом с разбегу в море. Ох, господи, я сейчас вспоминаю, и у меня дыхание пропадает, это такая невероятная радость, что почти плачешь. Потому что сначала тебе кажется - ай, холодно, не брызгайся! - а потом ты выдыхаешь, ложишься в воду, под набегающую волну, и плывешь, и с каждым движением все теплей, а вода вокруг невероятного сапфирового цвета. Каждый день разная: в первый день, как те линзы с темными ободками, что куплены в пятницу тринадцатого, во второй день - как линзы без ободков, светло - голубые, лазурные. Ты плывешь по этой непрозрачной лазури с молоком, такой яркой, такой радостной, тебя покачивает на волнах, ты даже не замечаешь, как заплыла дальше, чем стоило, и едва успеваешь схватить уносящийся от тебя верх от купальника. Хохочешь, хорошо, далеко - далеко-далеко, за буйками, тут только море и ветер. Отдыхающих в воде не видно, даже если обернуться назад - небольшие волны скрывают их сорви- головы.
А потом растягиваешься на солнце, приятно усталая, слушаешь миролюбивый морской шепот, шшш, тишше, милая, все хорошшшо, - смотришь на соседок, красоток, медовых женщин с обнаженной грудью, руки едва проступают из песка, волосы смешиваются с песком... Как же красивы эти летние сны, и вот ты засыпаешь, и тебя кто-то будит: не сгори! Конечно, сгораешь от стыда. Слишком белая кожа.
Что еще делать в Ницце? Карабкаться на гору, где должно быть Шато и искусственный водопад. Смотреть на водопад с террасы сверху, но главное - найти уединенную скамейку с видом на синеву: небесную и морскую, и сплетать и расплетать слова, есть прохладный арбуз, используя виктринокс по назначению, смотреть на то, как удлиняются тени, думать о том, откуда берутся шрамы. Вечером идти на рынок, покупать огромные помидоры, которые сочные, как фрукты, солнечные яблоки и персики, чтобы не есть их, а любоваться. Потому что есть совсем не хочется, и пить не хочется - ты сыт и пьян воздухом Ниццы. Поглаживаешь персиковый бок, думаешь: ох и съесть бы тебя, и отворачиваешься: ну, потом. Потом обязательно придет день! А потом обязательно приходит день, а персик сгнил, и ты выбрасываешь его, думая - эх, лучше бы вчера, да нет же, не лучше: вчера было и так прекрасно. Реминисценции прошивают живую ткань повествования, как Шанелевская игла: крест- накрест, крестиком.
А эти, южные, фрукты - они долго не живут, им вредно солнце.
Мне же солнце только впрок, у меня горячий норов, я бросаю телефонную трубку, чтобы потом снова набирать номер и смеяться над собой, солнце заходит за гору, чтобы утром снова появиться, мы с солнцем - горрячие штучки, шутка ли, шар раскаленного гнева. Но если находиться далеко-далеко, за много тысяч километров и световых лет, то согревает. Какое-то время, пока не уснешь на берегу и спина не подгорит.
Ницца вечером наполнена шумом. Разноцветные фигуры на площади Масена сидят в неудобных позах на своих шестах, размышляют, фонтан брызгает водой, туристы хлопают зрелищам - то смуглые танцоры исполняют брейк-данс, то заезжие музыканты играют концерт, то кто-нибудь фокусы показывает (моментальные превращениия, подходи, научу!). Я растираю в ладонях можжевельник: на пальцах остается аромат согретого побережья и сумерек, я трогаю магнолии - их цветы сухие и шелестят, как кожа питона, которого ты держишь на руках. Все так трогательно, я не могу удержаться: за границами ведь нет уже границ. А Ницца - это за границами возможного, Лазурный берег. А вот стала же реальностью, подумать только!
Нет границы между Ниццей и Монако. Дворец Гримальди уступает французским шато, зато все такое невероятно белое здесь, с золотым солнцем и лазурной водой составляет отличный контраст. Казино внутри похоже на компьютерный клуб после миллениума, только снаружи - как дворец, и конечно пышность и роскошь. Но все равно, Пашка, я теперь знаю, чем ты занимаешься: все эти Бэтманы и Джокеры, Йети по имени Бетти, Приключения Хоббитов - это ведь ваших рук дело? На нижнем этаже мягко мерцает рулетка в окружении красных сидений (органик - гордо возвещает лейбл на сиденьях). Люди есть даже днем.
Собор тоже белый, рядом с ним экскурсовод рассказывает историю Грейс Келли. Рассказывает вдохновенно, и про предложение от шейха, и как мало Грейс могла изменить в заведенных давным - давно традициях дома, и мне все это почему-то напоминает утренний рассказ на Л, принцесса Грейс, вандеринг (холливуд) стар Грейс, как же тебя занесло на эти путанные тропинки княжеского сада, как же угораздило влюбиться и стать легендой, впрочем, тоже на Л.
Город в три этажа, между ними ходят лифты, туристический поезд и множество русских туристов. Я блуждаю по солнцепеку, в белых штанах, кардигане и черной огромной шляпе - пожилая пара искренне интересуется может быть я звезда и у меня можно взять автограф. Ох, господи, спасибо большое, посмешили. Давайте лучше я возьму автограф у вас - вы настоящие звезды, вам столько лет, а вы держитесь за руки и улыбаетесь друг другу.
Я еду обратно в автобусе, рядом с огромным негром: он вежливо подвигается, уступив мне половинку второго сиденья. Автобус deux euro aller-retoir полон, так что лучше пловинка, чем ничего. Негр заглядывает мне через плечо в книгу - но это Варгас Льоса, да еще и по-русски, так что интерес пропадает. Я такая уставшая, мне не хочется даже к морю - когда это было? Кажется, так давно... А ведь прошло всего три дня и два поезда: туда и обратно. Жизнь успела начаться и закончиться, снова начаться и закончиться - теперь уж насовсем. Это как сердце не бьется - разряд! - бьется, затихает, - разряд! - нет, пожалуй, пора констатировать время смерти (хотя, конечно можно подключить аппарат и человек еще какое-то время будет выдавать себя за живого).
Жизнь закончилась, можно вернуться обратно к существованию, достать книжки, открыть заброшенную страницу электронной библиотеки, джоб крафтинг и пространство на французском языке, выгул собаки трижды в день, что же так больно-то опять.
Пока меня не было, в Париже успела наступить осень. Пока меня не было, ребята поговорили про открытие Олимпиады и песню Мьюз,а где я была в это время? Скажите, меня что - так долго не было?
A changeling lives the life of yours, никто не опознает подмены.
Когда я подъезжала к Ницце (я покидала столицу, раненой птицей, выжженным небом, черной травой), справа от колеи висел кровавый закат, а слева - непроницаемая темнота.
Дорога неслась вдоль побережья, и там, где закат - в темноте бесновалось море, а там, где тьма - стояла скала. Провода электропередач перекинулись в ленточных червей, которые плыли в воздухе, сокращаясь всем телом. Поезд обгонял их, уносил к югу, к морю, к солнцу. Гроза и провода-черви не сдавались, догоняли. Дождь подстегивал мой набитый под завязку экспресс ТЖВ, оставлял косые полосы на боках.
Но когда поезд наконец остановился и решил отдышаться, я вышла на улицу, и оказалось, что дождя нет. А есть тропический воздух морского курорта, который ни с чем не перепутаешь. Есть пальмы, теплая (!) шахматная мостовая, есть Оля, которая пришла меня встречать, и есть даже одна на двоих узкая кровать в узкой студии в узком доме на узкой улице. С единственным узким, как вы понимаете, окном, и набитым фруктами холодильником. Ну и конечно, рядом сложностей, как же без них.
Сложностей звали Эмин и Алик. Алику принадлежала квартира, но сам он был в Тулузе. Эмину принадлежали ключи. Оля устала от Ниццы за две недели и намеревалась свалить во вторник, мои обратные были на четверг. Мне предстояло отдавать ключи. Я взяла номер Эмина и думала, что позвоню в четверг перед отъездом, но не тут-то было. Стоило Оле уехать, стоило мне выйти на улицу, улыбнуться - охх, наконец-то одна!, двинуться по английскому променаду в сторону сальсы и моря, как у меня зазвонил телефон. И это был вовсе не тот зверь, что все могли бы подумать. Это был Эмин. Который непонятно откуда, а главное, почему решил позвонить мне почти в полночь и навязчиво предалагать встретиться. Попытки отказаться привели только к тому, что он нашел меня на променаде - до этого видел, когда болтал с Олей на пляже, и видимо, у него хорошая память на лица.
- Здравствуй, - на ломаном русском сказал Эмин. - У тебя, наверное, жарко? Пойдем ко мне.
- Поздновато для гостей, а? Давай, я просто пойду домой.
- Ну тогда я пойду с тобой, да?
- Нет, не пойдешь. Я буду спать, у меня завтра длинный день.
- Это ничего страшного, я не буду делать надолго. Я быстрый.
Может быть, он плохо говорил по -русски, я допускаю. Но на всякий случай я решила, что плохо по-русски понимаю я. И продолжила болтать о чем-то, внутренне вспоминая, где именно в сумке у меня лежит виктринокс.
Пятнадцать минут актерского дебюта "санкта симплиситас" дались мне очень сложно. Наконец, Эмин смирился с фактом - подобру-поздорову я не пойду. И немедленно раскланялся, сославшись на усталость и Рамадан.
Я лично считаю, что мне несказанно повезло. Но ощущение было все равно такое, как будто я только что преодолела муравьиный лимит грузоподъемности. А еще хотелось срочно, срочно в душ.
Вообще, удивительное место. Здесь можно встретить девочку, которой бабушка и дедушка выдают на карманные расходы по сто евро. А она все равно берет у родителей деньги их кошелька, когда они не видят. Я рассказала папе, он удивился - на что можно потратить сто евро на пляже за один день? Ну как же. Платный лежак - 5 евро, массаж - 50 евро, мороженое - пять евро, прогулка на парашюте, привязанном к катеру - 75 евро. На парашюте честно нарисован череп и кости. Я сама видела: людей или окунает на полной скорости в воду с головой, или они приземляются на пляж и тормозят коленями по камням. Но кому-то нравится. Но девочка потратила деньги не на это. Она отдолжила их подруге, чтобы та сделала тату. Им по двенадцать. Долг будет возращен с процентами.
А потом здесь можно встретить молодого человека в горных ботинках, черной майке, теплой байке, с тремя рюкзаками, палаткой и кошкой в переноске (это все - в тридцать, на минуточку, градусов). Он идет тебе навстречу по улице, потом вдруг останавливается и спрашивает: ты что, одна? Как будто мы знакомы бог весть сколько лет и его это удивляет. А что странного-то? - в том же духе отвечаю я. Как зовут? А какая разница? Ты права, никакой. Ты откуда? Отовсюду. Сложный вопрос. А, ну да. Мы все из одного и того же измерения, которое называется Реальностью. Давай посидим. Нуу... ладно. Давай. Белая кошка выходит погулять по траве, чувак втирает мне про духовный мир, отказ от материализма, что он не хочет ду зис щити джоб, и поэтому пишет песни и живет на пособие. И что я должна попробовать объединиться с природой. А потом спрашивает - где эта чертова кошка? и тянет, просто несет животное на поводке. В этот момент я понимаю, что хочу уйти. Так как тебя зовут? Неважно. Придумай, как тебе хочется. Спирит. Я так песню назову. Нет проблем, я пошла. Не надо так с кошкой, она тебе доверяет.
Разные миры сходятся в одной точке и застывают белоснежным монументом погибшим во всех на свете войнах. Франция скорбит, вырезано в белом камне, и гордится. Я чувствую себя Францией: я не сплю всю ночь, а потом могу гордиться и скорбеть, потому что ни на какие острые эмоции сил не остается. У меня в голове перепутались все дни, но я точно могу сказать: Ницца прекрасней всего утром. Ранним утром, пока спят туристы после ночных дискотек, прощелыги после выпивона, местные отпускники после того, как сто раз прослушали одну и ту же песню с открытыми окнами, несмотря на окрики соседей по патио. Ранним утром, когда ты бы спала, если бы спала, но вместо этого ты вдыхаешь запах кофе с молоком (молоко, молоко струится по воздуху, утекает за гору и в море, сладкое теплое живительное молоко), запах утренних лучей, прохлады камня в тени, сонного моря, которе ворочается в берегах и иногда шепчет что-то во сне. Ах, эти улицы, эти чертовы улицы Ниццы, эти едва вздрагивающие ресницы города! За них одних можно любить, за каждую, что ведет к темным омутам хитрых глаз. Они поднимаются круто вврх, завиваются, взмах - и вот церковка примостилась над выступом, еще взмах - и вот статуя расростерла чугунные плечи, еще взмах - и фонтан сверкает оселпительными брызгами, еще - и уютный ресторанчик заманчиво распахнул тяжелые неровно крашеные двери. И вот Ницца закружила тебе голову, выстрел попал в цель, ты заблудилась и рада. Прижимаешься к стенам, пачкаешь пальцы сажей и мелом, ощупываешь мельчайшие рытвинки, трещинки, неровности коралловой краски. Почему все дома такие - оранжево-кораллово - розовые, будто утренняя заря? Разве что-нибудь предвещает здесь томный тяжелый вечер с музыкой не по нотам? Ницца хлопает ресницами, и ты взлетаешь.
А потом с разбегу в море. Ох, господи, я сейчас вспоминаю, и у меня дыхание пропадает, это такая невероятная радость, что почти плачешь. Потому что сначала тебе кажется - ай, холодно, не брызгайся! - а потом ты выдыхаешь, ложишься в воду, под набегающую волну, и плывешь, и с каждым движением все теплей, а вода вокруг невероятного сапфирового цвета. Каждый день разная: в первый день, как те линзы с темными ободками, что куплены в пятницу тринадцатого, во второй день - как линзы без ободков, светло - голубые, лазурные. Ты плывешь по этой непрозрачной лазури с молоком, такой яркой, такой радостной, тебя покачивает на волнах, ты даже не замечаешь, как заплыла дальше, чем стоило, и едва успеваешь схватить уносящийся от тебя верх от купальника. Хохочешь, хорошо, далеко - далеко-далеко, за буйками, тут только море и ветер. Отдыхающих в воде не видно, даже если обернуться назад - небольшие волны скрывают их сорви- головы.
А потом растягиваешься на солнце, приятно усталая, слушаешь миролюбивый морской шепот, шшш, тишше, милая, все хорошшшо, - смотришь на соседок, красоток, медовых женщин с обнаженной грудью, руки едва проступают из песка, волосы смешиваются с песком... Как же красивы эти летние сны, и вот ты засыпаешь, и тебя кто-то будит: не сгори! Конечно, сгораешь от стыда. Слишком белая кожа.
Что еще делать в Ницце? Карабкаться на гору, где должно быть Шато и искусственный водопад. Смотреть на водопад с террасы сверху, но главное - найти уединенную скамейку с видом на синеву: небесную и морскую, и сплетать и расплетать слова, есть прохладный арбуз, используя виктринокс по назначению, смотреть на то, как удлиняются тени, думать о том, откуда берутся шрамы. Вечером идти на рынок, покупать огромные помидоры, которые сочные, как фрукты, солнечные яблоки и персики, чтобы не есть их, а любоваться. Потому что есть совсем не хочется, и пить не хочется - ты сыт и пьян воздухом Ниццы. Поглаживаешь персиковый бок, думаешь: ох и съесть бы тебя, и отворачиваешься: ну, потом. Потом обязательно придет день! А потом обязательно приходит день, а персик сгнил, и ты выбрасываешь его, думая - эх, лучше бы вчера, да нет же, не лучше: вчера было и так прекрасно. Реминисценции прошивают живую ткань повествования, как Шанелевская игла: крест- накрест, крестиком.
А эти, южные, фрукты - они долго не живут, им вредно солнце.
Мне же солнце только впрок, у меня горячий норов, я бросаю телефонную трубку, чтобы потом снова набирать номер и смеяться над собой, солнце заходит за гору, чтобы утром снова появиться, мы с солнцем - горрячие штучки, шутка ли, шар раскаленного гнева. Но если находиться далеко-далеко, за много тысяч километров и световых лет, то согревает. Какое-то время, пока не уснешь на берегу и спина не подгорит.
Ницца вечером наполнена шумом. Разноцветные фигуры на площади Масена сидят в неудобных позах на своих шестах, размышляют, фонтан брызгает водой, туристы хлопают зрелищам - то смуглые танцоры исполняют брейк-данс, то заезжие музыканты играют концерт, то кто-нибудь фокусы показывает (моментальные превращениия, подходи, научу!). Я растираю в ладонях можжевельник: на пальцах остается аромат согретого побережья и сумерек, я трогаю магнолии - их цветы сухие и шелестят, как кожа питона, которого ты держишь на руках. Все так трогательно, я не могу удержаться: за границами ведь нет уже границ. А Ницца - это за границами возможного, Лазурный берег. А вот стала же реальностью, подумать только!
Нет границы между Ниццей и Монако. Дворец Гримальди уступает французским шато, зато все такое невероятно белое здесь, с золотым солнцем и лазурной водой составляет отличный контраст. Казино внутри похоже на компьютерный клуб после миллениума, только снаружи - как дворец, и конечно пышность и роскошь. Но все равно, Пашка, я теперь знаю, чем ты занимаешься: все эти Бэтманы и Джокеры, Йети по имени Бетти, Приключения Хоббитов - это ведь ваших рук дело? На нижнем этаже мягко мерцает рулетка в окружении красных сидений (органик - гордо возвещает лейбл на сиденьях). Люди есть даже днем.
Собор тоже белый, рядом с ним экскурсовод рассказывает историю Грейс Келли. Рассказывает вдохновенно, и про предложение от шейха, и как мало Грейс могла изменить в заведенных давным - давно традициях дома, и мне все это почему-то напоминает утренний рассказ на Л, принцесса Грейс, вандеринг (холливуд) стар Грейс, как же тебя занесло на эти путанные тропинки княжеского сада, как же угораздило влюбиться и стать легендой, впрочем, тоже на Л.
Город в три этажа, между ними ходят лифты, туристический поезд и множество русских туристов. Я блуждаю по солнцепеку, в белых штанах, кардигане и черной огромной шляпе - пожилая пара искренне интересуется может быть я звезда и у меня можно взять автограф. Ох, господи, спасибо большое, посмешили. Давайте лучше я возьму автограф у вас - вы настоящие звезды, вам столько лет, а вы держитесь за руки и улыбаетесь друг другу.
Я еду обратно в автобусе, рядом с огромным негром: он вежливо подвигается, уступив мне половинку второго сиденья. Автобус deux euro aller-retoir полон, так что лучше пловинка, чем ничего. Негр заглядывает мне через плечо в книгу - но это Варгас Льоса, да еще и по-русски, так что интерес пропадает. Я такая уставшая, мне не хочется даже к морю - когда это было? Кажется, так давно... А ведь прошло всего три дня и два поезда: туда и обратно. Жизнь успела начаться и закончиться, снова начаться и закончиться - теперь уж насовсем. Это как сердце не бьется - разряд! - бьется, затихает, - разряд! - нет, пожалуй, пора констатировать время смерти (хотя, конечно можно подключить аппарат и человек еще какое-то время будет выдавать себя за живого).
Жизнь закончилась, можно вернуться обратно к существованию, достать книжки, открыть заброшенную страницу электронной библиотеки, джоб крафтинг и пространство на французском языке, выгул собаки трижды в день, что же так больно-то опять.
Пока меня не было, в Париже успела наступить осень. Пока меня не было, ребята поговорили про открытие Олимпиады и песню Мьюз,а где я была в это время? Скажите, меня что - так долго не было?
A changeling lives the life of yours, никто не опознает подмены.