СТАЛИНО В ОККУПАЦИИ. Дулаг 162 Гейнца Герре
Когда-то на страницах этого блога поднимался вопрос о лазарете для военнопленных, организованного силами местных жителей при пересыльном лагере дулаг 162. А совсем недавно, стараниями активистов из паблика Донбасс ★ 1941-1943 всплыли воспоминания Гейнца Данко Герре, посетившего этот лагерь в январе 1942 года. Впечатлившись увиденным, он развил бурную деятельность, результатом которой, возможно, и стало разрешение на создание лазарета.
Любителям военной истории Гейнц Герре известнее в основном по власовской Русской Освободительной Армии, создание которой курировалось им по линии генерального штаба. Однако до этого он успел повоевать на всех фронтах Второй мировой войны, от Польши до СССР, а в Донбассе появился в составе 54 саперного батальона 1-й горной дивизии ХХХХIX горного корпуса. Гере был одним из первых немецких офицеров, открыто выступивших против политики, проводимой на востоке, и предлагавших создание добровольческих частей. Он настолько хорошо владел русским языком, что в РОА даже имел имя Андрей Федорович. После войны служил в разведке ФРГ.
В принципе записи Гейнца Герре не содержат в себе ничего экстраординарного. О порядках, царивших в лагере на территории современного Центра славянской культуры, прекрасно известно из других источников, но тут мы имеем прямое свидетельство «противоположной стороны», не заинтересованное в преднамеренной подаче событий в негативном свете.
Ну, и прежде чем Вы приступите к чтению, необходимо сделать ряд замечаний:
1. Гейнц Герре был немец, и свои записи вел по-немецки. Для людей, владеющих буржуинским языком, приведены листы оригинального текста.
2. Всем остальным придется довольствоваться моим переводом. При этом надо учитывать, что оригинальный текст имеет логические разрывы и ряд слов, не имеющих прямого русского аналога. Поэтому в данном случае Вы увидите текст, максимально адоптированный для восприятия нашим человеком (ну в той мере, в какой я сам умею составлять слова). Если обнаружите в переводе смысловые ошибки - смело сообщайте, только сразу учтите, что дословный перевод типа «впалые черепа», озвученный, как «черепа с запавшими глазницами», я за ошибку не считаю.
3. Не смотря на то, что в исторически-краеведческой среде лагерь для военнопленных в Сталино принято отождествлять исключительно с пересыльным лагерем дулаг 162, в реальности под этим номером лагерь существовал лишь в начальный период оккупации. Примерно со средины 42 года на его базе был создан стационарный лагерь шталаг 387. Точных временных промежутков, когда это произошло, до сих пор нет, и по некоторым источникам дулаг 162 прекратил свое существование в Юзовке в январе 1942 года. Об этом я говорил давным-давно. Хотелось бы верить, что к его исчезновению приложил именно Гейнц Герре, но, скорее всего, произошло это позже и по причине двинувшегося на восток фронта.
Колонна советских военнопленных входит на Бальфуровский путепровод со стороны города.
Оригиналы воспоминаний Гейнца Герре.
ПЕРЕВОД
ДУЛАГ: Во время Зимней кампании 1941/42 (штаб XXXXIX Горного Корпуса дислоцировался под Чистяково) в Сталино было направлено подразделение под командованием капитана Гейгера, для пополнения гужевым транспортом. Как-то раз по возвращению, находясь в расстроенных чувствах, он рассказал мне о невыносимых условиях в дулаге Сталино [Имеется в виду пересыльный лагерь 162].
(Сталино - это столица Донбасса, главного угольного бассейна Советского Союза, быстрорастущий советский город с широкими проспектами, обрамленными большими зданиями. Есть гигантский оперный театр. Но позади всего этого великолепия прячутся разваливающиеся сараи и глинобитные мазанки. Простые рабочие выглядят оборванцами. Сам город расположен посреди степей. Кругом только степь, угольные кучи, шахтные копры и электростанции). [Подразделение в котором служил автор считается первым, ворвавшимся в шахтерскую столицу в октябре 1941 года]
Заранее зная о результате, я предложил командующему генералу осмотреть этот пересыльный лагерь, хотя он был вне нашего подчинения. Генерал горных войск Кюблер согласился. Я поехал в Сталино к Гейгеру, который пришел в ужас от моей идеи. Он сказал, что там я подхвачу брюшной тиф.
Гейгер расположился в небольшом отеле на одной из улиц, параллельных Главной Линии. Ему было поручено раздобыть гужевой транспорт, чтобы в случае отступления Корпус не зависел от поставок горючего для транспорта, поскольку основная линия снабжения под Барвенково была перерезана еще 18 января, и не прекращались советские атаки на выступающую дугу нашего фронта с севера.
Гейгер очень неохотно привел меня к пересыльному лагерю. Он находилась на территории народного училища, чуть в стороне от города. Народное училище состояло из большого здания с лекционным залом в форме амфитеатра, оснащенного, как и большинство школ в Советском Союзе, современным оборудованием, а вокруг располагались спортивные площадки. [Народным училищем автор называет дворец культуры им. Ленина, который в географических реалиях тех лет, действительно находился на окраине города. Правда, окружали его не просто спортивные площадки, а целый парк культуры и отдыха.] Этот лагерь существовал уже несколько недель. Его внешнюю охрану осуществляли солдаты тыловых охранных подразделений (Lendesschützen), а внутри порядок поддерживали парни русского происхождения, чаще монголы, с дубинками.
На входе стояли несколько русских парней с толстыми дубинками в руках, и нарукавными повязками как отличительный знак их службы германскому вермахту. В проходной сидел комендант лагеря - какой-то офицер резервист, намного старше 40 лет, неприятной наружности, явно уставший от своей нелегкой задачи. По-видимому, нервнобольной.
Меня сначала не хотели пускать. Пришлось ссылаться на известное имя генерала Кюблера, по приказу которого, я ищу людей для строительства оборонительных позиций на линии фронта, но даже после этого они все еще пытались помешать мне войти, ссылаясь на опасность брюшного тифа.
Наконец, меня привели к узникам из категории "трудоспособные", но большая их часть была на внешних работах. Там я встретил военнопленных в хорошем физическом состоянии, но неописуемо запущенных.
Потом меня провели к так называемым "условно пригодным" узникам. Они находились внутри здания в большом зале, не являвшимся амфитеатром. Еще на подходе меня поразила неописуемая вонь множества человеческих тел, немытых несколько недель. Комендант пытался помешать мне пройти внутрь зала, говоря, что меня там просто убьют. Я ответил, что могу справиться с людьми, и решительным шагом вошел внутрь.
Люди в помещении стояли, и я не уверен, что они смогли бы лечь все одновременно. Не было ни сидений, ни подстилок. Пленные расступились предо мной и с удивлением уставились на мои красные штаны. [Почему у майора Герре красные штаны непонятно]. Их разговоры стихли в тот момент, когда я обратился к ближайшим по-русски. Я поинтересовался, как с ними обращаются, и как кормят. Волна возмущения нахлынула в ответ. "Мы получаем только жидкую похлебку, но при этом должны работать. Каждый день выносят сотни людей, с подозрением на брюшной тиф. Мы не имеем элементарных гигиенических условий. Вы можете хоть что-то сделать для нас?» Комендант, не понимавший ни слова по-русски, стоял, покачивая головой, и постоянно хватал меня за рукав, оттягивая назад, пытаясь помешать продолжать разговор. Но я продолжал расспрашивать, хотя из-за спертого воздуха едва мог стоять на ногах. Кое-где между стоящими на земле в спазмах корчились лежащие люди. За время моего пребывания здесь, свалилось еще несколько человек. Комендант на это только сказал: « Из этих субъектов, кажется, не все смогут Вам пригодиться». Тогда я потребовал, чтобы меня привели к «непригодным».
«Непригодные» находились в большом зале в форме амфитеатра, похожем на зал немецкого Физического Университета. Я подошел к кафедре внизу. Молодой парень с дубинкой рыкнул: «Встать!». На это из-за скамеек кое-где появились черепа с впалыми глазницами, смотревшие на меня, как смертельные маски. С одного взгляда было понятно, что все они уже не жильцы. Я поднялся по одной из лестниц, и увидел, что команду «встать» выполнили далеко не все. Большинство из них не могло встать. По крайней мере, 30 % были мертвы. Комендант бегал за мной, как собака, приговаривая: «Господин майор, вы все-таки подхватите тиф». Я ответил ему, что мне все равно, и здесь дело не в тифе, а в плохом руководителе лагеря. На это он сказал: «Ну, эти люди, в любом случае, не пригодятся вам для использования в строительстве оборонительных рубежей». Я едва сдержался, что бы не ударить его по лицу.
Когда я покидал лагерь, как раз возвращалась с работ колонна «трудоспособных». (Обычно их использовали на дорожных работах). Конвоиры мало обращали на пленных внимание, беспечно неся винтовки за плечами. Порядок поддерживался молодыми людьми с дубинками. Они нещадно избивали ими упавших узников, заставляя подняться и следовать за строем. По сторонам от колонны пленных плакали женщины, следовавшие за ними до самых ворот, и бросавшие заключенным продукты из базарных сумок и корзин.
С отвращением я покинул место происшествия. Я отложил вербовку добровольцев для оборонного строительства и все усилия направил на отстранение лагерного коменданта и служащих тылового охранного подразделения. Кроме того, я изложил сложившуюся ситуацию в письме (от 4.3.42) на имя начальника OKW/WPr (отдел пропаганды при штабе Верховного командования), в котором настойчиво, в эмоциональной форме, указывал на пагубные последствия такого положения дел. Это письмо быстро дошло по официальным каналам. (Стенограмма письма!)