Осенняя ярмарка
Меня зовут Сабрина, я сестра Марка. Мы переехали после того, как в нашем городе прошло "Славное освобождение". Вы меня не знаете, я этому очень рада. Довольно тяжело, когда весь город тычет в тебя пальцем: смотри-смотри, вон она пошла. Ага, та самая. А ведь мне еще совсем мало лет, и я не всегда умею себя вести правильно. То есть когда дети начинают кричать всякие глупости, плеваться и бросаться палками и камнями, то тут все просто - надо как можно скорее оказаться дома или хотя бы там, где есть взрослые. Только не мужчины - лучше всего молодые женщины, особенно если с маленькими младенчиками, а еще того лучше - монахини. Рядом с ними не тронут. И да, нельзя плакать. Даже ругаться плохими словами - и то правильнее, чем плакать, ну это мне еще брат объяснял. Сложнее всего, когда ко мне подошла какая-то старушка и стала рассказывать, какие мы храбрые. Она даже такое сделала... не скажу... она мне руку поцеловала. Вот тут я и вправду не знаю, что тут делать. Но мы уехали оттуда. Я все равно никогда этого не забуду, так что и вспоминать не хочу, или мне опять сделается плохо.
Мама сказала, что прошло много времени, я лежала больная, долго болела. Меня тогда ничем не ранили, просто что-то такое со мной случилось, что я почти все забыла и уснула, и потом спала так долго, что боялись, что я совсем не проснусь. Но я проснулась. А потом, когда старушка подошла, мы уехали. Наверное, я опять упала. Я тогда часто падала.
Про само "освобождение" я ничего сказать не могу. От этих моих падений или еще от чего, но я вообще весьма выборочно помню все, что с нами тогда было. А кое-что не хочу вспоминать - иначе у меня опять начнется, а мама потом будет плакать и говорить, что это гномы во всем виноваты. Или отец Гиларий. Но это неправда. Я не буду об этом думать, потому что у меня в глазах темнеет, когда подумаю, и тогда в любую минуту может начаться приступ. И о Марке нельзя говорить. Мы о нем молчим, всегда молчим.
Так лучше, потому что это правильно.
Но я о другом, не о Марке даже. Просто каждой осенью раз в две недели в городе начинались ярмарки. Они проходили ровно три дня, открывались утром пятницы, а вечером в воскресенье уже все заканчивалось. И это было самое лучшее время, вот честно. Рынок у нас, конечно, был. И на нем можно было купить и овощи, и фрукты, и птицу, и молоко, но это все не то, совсем не то. Вдруг неожиданно начинался звон, грохот, звяканье колокольчиков, скрежет и скрип телег, крики, стук - это с самого утра съезжались торговцы - на конях, на ослах, а кто-то просто толкал тачки, те дребезжали по камням. Я еще спала, а уже знала: ярмарка пришла. В пятницу начиналось чудо. Площадь и улицы, ведущие к ней, усыпали соломой, свежей, золотистой и очень вкусно пахнущей. По ней так было весело бегать, мы швырялись ею друг в дружку, нагребали охапки и плюхались в них с разбегу, золотистые соломины застревали в волосах и в одежде. К концу ярмарки солома еще кое-где оставалась не совсем затоптанной и грязной, но швыряться ею уже никто бы не стал. А если шел дождь, то она намокала и валялась кучами. И все равно по ней было куда как мягко ходить. Но что значит какая-то солома по сравнению с тем, что творилось вокруг! Улицы превращались в торговые ряды, а площадь становилась настоящим лабиринтом! Грудами кудрявилась зелень, ярко блестели овощи и фрукты - это огородники приходили и раскидывали товар на прилавках, а некоторые - прямо на своих телегах. Перышки на битой птице красиво блестели. Яйца громоздились в плетеных корзинах - белые и темные, словно крашенные луковой шелухой. В мясные ряды мне не нравилось ходить, и в рыбные тоже, в мясных рядах мясо лежало большими кусками, жмурились молочные поросятки, огромные свиные головы лежали на соломе и было много мух. Мама шла туда одна, без меня, меня оставляла с Марком в медовом ряду. Вот там была благодать. Мед в глиняных горшочках давали попробовать всем, кто хочет. Над медом вились пчелы и осы, ну и что, кто их боится! Они тут сытые, не злые. Мед тянулся с круглых резных колобашек, сиял на солнце янтарем, акациевый был совсем прозрачный, а еще был белый мед, и почти черный, и такой - цвета жженого сахара, красноватый. Воск лежал пирамидками, отлитый в шары или в полукруги - к нему приценивались сапожники, швейники, да все - воск полезная штука. И жевать его хорошо. Свечи продавали там же - пахучие, длинные, толстые и тонкие. На дорогих, ровных и тяжелых свечках были красиво оттиснуты соты или пчелки, а дешевые шли вязанками - по пять штук, по десять, по тридцать. Про ярмарку думать приятно. Только про мясные ряды не хочу. Хорошо, что мама меня не брала туда.
А еще там продавали, кроме еды, все, чего душа пожелает. Кружки и горшки, глиняные мисочки на трех кривых ногах, бусы, игрушки, платки и кружева, ткани и каменные статуэтки. Солоноватые кристаллы ароматного камня тоже продавали, и всякие ароматные притирания, и краску для лица. Мне нравились деревянные куклы - они висели гроздьями, на нитках, шелестели и постукивали друг о дружку, сияли яркими свежими красками. Большие красавицы в настоящих платьях, даже вышитых, и совсем крохотные паяцы и танцовщицы, чертики, ангелочки, кошки и солдаты. И гномы были, конечно. Горбатые, с белыми треугольными бородами, в деревянных ручках черные молотки. Тряпочные мячи, дудочки-свистульки, барабаны, тележки - этого добра было хоть отбавляй. А вдоль рядов ходили тетки со всяким питьем и едой, кормили и покупателей, и продавцов горячими пирожками и всякой всячиной. Нет, весело было.
Когда уже все закупали и относили домой, мама подсчитывала, сколько у нас чего осталось, и выделяла нам с Марком по монетке-другой. Это уж было только наше. Марк брал меня за руку - и мы шли гулять по ярмарке. Я до сих пор не знаю, было это на самом деле или мне только так казалось, что было. В последний день на ярмарку приходили запрещенные гномы. Их мы и отыскивали с братом, вернее, это он их искал, а мне оставалось только плотно вцепляться ему в рукав. Гномы останавливались у самых краев, где столы и бродячие прилавки уже почти растворялись в узких поворотах. На их лотках тонкие, почти кружевные брошки и заколки покоились на бархатных подушечках. Их приходило немного - трое или двое, никогда они не приводили с собой своих гномих или гномят. Гномы, приходившие на ярмарку, были из тех, которые не прикасались ни к золоту, ни к серебру, кажется, недалеко от нас была их община. Лопаты, ножи и прочий инструмент они сразу меняли на еду и все потребное, не дожидаясь ярмарки, ну и это было скучно. А старики приходили к нам на ярмарку, Марк говорил, торговать чудесами. Они мастерили из медной и латунной проволоки всякие диковинные узоры, отковывали и сплошь покрывали резьбой рыбок, ключи, виноград, иногда работу украшали вставки из цветных камушков, все больше дешевых - бирюа, змеевик, лазурит. Может, там и еще были какие-то, я не знаю. Они были бедные, даже по людским меркам, а уж по гномским - и подавно. Тувар говорил, что это потому, что им так и надо, для них золото - все равно что грязь и это еретические гномы. Но у них и без золота все блестело так, что глазам было больно, а некоторые их творения, наоборот, шершавились под руками, темнели и круглились. Блестящие вещи они делали специально для людей, у нас такие украшения называли "служанкино золотишко", ни одна приличная женщина в городе это бы не надела. А я бы с радостью все себе забрала, но они, хоть и дешевле настоящего золота, стоили все ж подороже,чем жалкая пара монеток. У нас дома стояла одна такая рыбка-подсвечник - это Марк купил маме в подарок. Я-то знаю, что ему просто нравилось, как их плетут. Наши гномы сторонились чужаков, хотя вообще-то они друг за дружку горой, но эти были какие-то не такие, что ли. Иногда они не приезжали. Но чаще все-таки добирались до нас, и тогда Марк всегда отыскивал их, любовался затейливыми трудами. Один старый гном выплетал своих проволочных рыбок прямо у прилавка, сплетет - и поставит, и приладит внутрь круглую свечку, а сам хвать новый моток - и за работу. Мы могли торчать у гномских лотков пропасть времени, то есть Марк мог, а мне больше бы хотелось посмотреть на деревянных куколок. Среди них были и такие, у которых ручки и ножки гнулись на шарнирах - у меня было три таких, две красотки - мама и дочка или сестрички, смотря как пойдет игра, - и один солдат, но ведь три - это мало, ни одну историю со всего тремя персонажами толком не расскажешь. Мне бы хотелось заполучить чертика, чтобы он обижал красоток и сражался потом за них с солдатом, но брат говорил, что внучке органиста чертей в дом таскать не положено. И поэтому мы стояли как вкопанные перед еретическими гномами и смотрели, как гном работает, - а тот тянул и гнул металлические нити, отхватывал их темными кусачками, свивал и скатывал в хитрый узел или колечко, не обращая на нас внимания. И в самом деле - кто мы такие? Глупые человеческие дети. Я терпеть не могла это стояние, утешало одно - Марк отдавал мне в награду за терпение свою монетку. Все равно у гномов мы бы за нее ничего не купили - да у них вообще мало кто что покупал. Куда потом делись эти рыбки, этот наливной бубенцовый виноград, эти подсвечники со звездочками? Разве узнаешь... После "Славного освобождения" гномы больше не приходили в наш город, а кто жил, предпочел уйти оттуда подальше. И даже сюда не приезжают.
А теперь каждую осень мне страшно не хватает даже не Марка, хотя его мне не хватает всегда. И не Тувара, но о нем я не думаю еще больше, чем о Марке. Мне очень не хватает этого гомона, скрипа, грохота и звяканья сквозь сон. И упорных поисков сквозь всю ярмарку - где спрятались волшебные кружевные поделки. И даже стоять весь день возле ларька, за которым старый еретический гном плетет-выплетает очередную прекрасную вещицу, теперь мне даже этого не хватает. Деревянных куколок здесь продают, но они такие глупые, размалеванные.
Я придумала для себя кое-что. Во вторую неделю октября я просыпаюсь рано, за окном только-только начинает светать. Я лежу с закрытыми глазами и вижу, как по тропинке к нашему городу поднимаются три гнома, чья очередь идти от их общины на ярмарку, и с ними всегда тот, старик. Их обгоняют повозки с овощами, льдом, рыбой, медом и игрушками. Они приходят, - легкие, полупрозрачные, - становятся от всех вдалеке, особняком, раскладывают свой призрачный товар - и больше не обращают внимания ни на что. А вот им навстречу идут мальчик и маленькая девочка. Мальчик останавливается, как завороженный,а девочка переминается нетерпеливо с ноги на ногу и одно только говорит: "Ну Марк, ну пойдем уже!" Если прислушаться, я услышу, как шуршит проволока, как шелестят бубенцы, кричат петухи на продажу, как перекликаются и шумят люди, и каждую четверть часа переливчато звенят часы на церкви. Это моя осенняя ярмарка, потому что другой уже не будет.