перепост. васильки, разговор с киевским таксистом
текст Дианы Макаровой : "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН
или
О ТИХИХ ПСИХОПАТАХ
… «Балалаечку свою
я из шкапа достаю.
На Канатчиковой даче
Тихо песенку пою»…
(Михаил Анчаров, «Песенка про психа из больницы имени Ганнушкина, который не отдавал санитарам свою пограничную фуражку»)
эпиграф
"Зазвучали божественные аккорды. Публика начала потихоньку рассасываться. Я откинулся на подушки и блаженно закрыл айзы. «Умный, сообразительный парень», - сказал Министр на прощанье и вышел. В палате оставались только двое: мэн в очках и медсестренка. Мэн несмело тронул меня за рукав:
- Распишитесь, пожалуйста, здесь.
Я открыл айзы и послушно подписал, даже не взглянув, что это. Да мне это было как-то все равно.
Медсестра одарила меня многообещающей улыбкой и вышла вслед за очкариком. Мы с Людвигом Иваном остались одни.
Его скорбно-торжественная музыка подхватила меня и понесла, как в добрые старые времена. Когда зазвучало скерцо, я увидел себя, бегущего по огромному безбрежному морю, кромсающего своим катером искаженное гримасой боли лицо мира. Наконец-то я снова был здоров."
(Заводной апельсин)
ещё один эпиграф
Погода подводила. Встреча обваливалась стремительным домкратом, грозя перерасти из дозволенного дипломатического опоздания, через допустимое дамское - в брутальное и уже неизбежное Его величество Опоздание Полное и Позорное.
Я терзала телефоны знакомых служб такси, Женя склонялась к Уклону, наклонившись над ноутбуком, отчаяние давно переросло из нервного и яркого в тусклое и безнадёжное - так, уже опоздали, но делать нечего, ехать надо, авось дождутся, спишем на пробки - как вдруг телефон зазвонил и запел спасительным:
- К вам подъезжает серый Шевроле, номер…
Левый чулок тут же нервно откликнулся на душевное облегчение, потянувшись к истрёпанной душе тягучей стрелкой, тушь на правом глазу тоже не подвела - и я бросилась закрывать самые важные дела, на которые служба такси отвела мне шесть минут.
Когда чулочно-носочные изделия были сменены, а ретушь правого и заодно левого глаза восстановлена - за воротами послышался вкрадчивый шорох шин.
- Брбрбрбр, дом тридцать один. - буркнула я, юркнув за калитку и в дверцу серого шевроле.
Одной рукой я пыталась закрыть сумку, рука вторая тем временем отчаянно сопротивлялась, пропихивая в маленькую дамскую сумочку три пары колгот (на всякий случай, раз мой левый чулок оказался таким нервным), немного косметики и прочей необходимой мелочи весом килограмма три, из которых пистолет занимал всего лишь килограмм без малого хвостика.
Таксист внимательно вглядывался в хвост очереди из машин, выруливавших на центральную улицу. Мою судорожную борьбу с дамской сумочкой, естественно, не отслеживал.
- Скорее, мы опаздываем. - умоляюще прошипела я.
- Такой шикарной женщине опаздывать позволено. - невозмутимо и привычно ответил таксист, являя отменный опыт работы в службе такси и общении с женщинами в частности.
- А вот и пробки. - обречённо сказала я, поборов наконец застёжку своей сумочки, то-есть сломав её начисто.
Эта последняя капля меня даже успокоила. Я поняла, что сражаться против судьбы бесполезно - и успокоенно откинулась на подголовник кресла.
- Да, здесь всегда так. - ответил таксист и добавил сквозь зубы - Ненавижу…
- Осокорки ненавидите? - поинтересовалась живо я.
Я только что переехала на Осокорки, вид слева, если ехать от Борисполя - и очень интересовалась здешней обстановкой.
- Киев ненавижу. - процедил таксист.
- Да? - удивилась я, однажды полюбившая Киев навсегда и абсолютно, и потому не представлявшая, как можно не любить его, Киев. - Странно. Зачем вы тогда здесь живёте?
- А я не живу. Я мучаюсь. - ответил таксист. - Давно бы уехал, да некуда. Куда можно уехать в этой стране?
- Вы и страну не любите. - утвердительно спросила я.
- А за что её любить? - взвился таксист. - Я всё делаю для того, чтобы из неё уехать. И уеду!
- Бог в помощь. - машинально пробормотала я, решив прекратить разговор, но не тут-то было.
У таксиста, очевидно, накипело. И он решил обратиться к моим ушам серьёзно и пылко.
- За что? За что её любить, скажите мне? - вещал таксист, поудобнее устраиваясь в тянучке на мосту. - Если ещё раньше здесь можно было жить, то сейчас эти майданутые всё испортили!
Я подняла брови и улыбнулась.
Видите ли, я не позавтракала с утра, и мой словоохотливый таксист сам вдруг решительно пошёл ко мне на завтрак, даже не подозревая этого. Отказываться от еды я не стала.
Я быстро подобрала языком капающую со стремительно вырастающих клыков слюну, и заинтересованно спросила:
- Что вы говорите? Неужели сейчас всё хуже, чем при Януковиче?
- Хуже! Гораздо хуже! - вскричал таксист и пошёл прямо к печи.
Еду желательно сначала притомить. Потом уже поджарить. Желательно со специями.
- А чем же хуже? - вкрадчиво спросила я.
- Да денег же нет! - отчаянно сказал таксист. - Нет денег! Ездишь, ездишь, а на ком зарабатывать, я вас спрашиваю? На киевлянах? Щас…
- А раньше на ком вы зарабатывали?
- Конечно, на русских. - недоумевая от моей тупости сказал таксист. - Русских же летом был полон Киев. А русские - это рестораны, девочки. И чаевые, чаевые…
- Ну, и сейчас есть туристы. - осторожно сказала я.
- Какие это туристы? - презрительно сказал таксист. - Американец в ресторан не пойдёт. И в бордель не пойдёт. И чаевых не оставит. Я уже молчу о европейцах.
- Тоже в рестораны не ходят? - спросила я.
- Да о чём вы говорите! - возмутился таксист. - Выставки, экскурсии, и никаких ресторанов. Эти деньги считать умеют. Даже чаевых не оставляют. А если оставляют, то копейки. Не то что русские…
Таксист мечтательно зажмурился, вспоминая. Затем сказал:
- По сто гривен на чай я даже не считал. А могли и по пятьсот. Это если к девочкам, или с девочками если.
- Да, плохо вам… - подкинула я дров в печь и достала из кухонного шкафчика специи.
- Не то слово. - пригорюнился таксист.
- Но это объяснимо. - сказала я. - Россия воюет с нашей страной, откуда же быть русскому туризму?
- Да кто там воюет! - возмутился таксист. - Вы бы поменьше смотрели телевизор, а съездили бы туда.
- На восток? - невинно поинтересовалась я, доставая из пакетика чёрный молотый перец.
- Ну да. А то говорите лозунгами, а правды не знаете.
- А вы оттуда? - спросила я.
- Нет, я киевлянин. В третьем поколении. - с гордой досадой сказал таксист. - Просто я много говорил с людьми оттуда. И они мне рассказывают правду.
- И в чём же правда? - задумчиво спросила я.
Встреча неотвратимо срывалась - но из любой ситуации нужно уметь извлечь пользу. Польза сама шла ко мне в руки.
- Настоящая правда, что там убивают людей. Убивают мирных людей, которые всего лишь не были согласны с Майданом. Женщин, детей, всех убивают. Всех без разбору. Проклятые бендеровцы. - горько сказал таксист.
- Ай-яй-яй… - машинально подбросила дров я. - Надо же…
«Ай-яй-яй» и «Надо же», сказанные вовремя и к месту, здорово помогают в искусстве приготовления вкусной и здоровой пищи.
- Да! - снова взвил голос таксист. - И надо хоть немного интересоваться тем, что происходит. Лучше бы вы вместо телевизора почитали социальные сети!
- А какие социальные сети читаете вы?
- Как какие? Одноклассники и Контакт, конечно. Зарегистрируйтесь и читайте. Вот где правда жизни! - ответил он покровительственно.
У меня ожил телефон. И я сняла трубку.
- Да, я слушаю. - расслабленно сказала в трубу я, и стала слушать.
- Чегооооо? - приподнялась я в кресле, выслушав тираду, расслабленность уходила, голос крепчал. - Нет, мы не будем покупать прицел на ДШК. Ребята сами его купили и оплатили. Мы просто хотим узнать, где они его покупали, чтобы купить такой же тем пацанам, которым мы собираем на машину. Нет-нет, не микроавтобус. Им нужен пикап. У них АГС, понимаешь, и ДШК. Что-то они обязательно установят в кузов. А микроавтобус, сам понимаешь, для этого не годится.
Я закончила разговор и обратилась к таксисту:
- Извините, я перебила вас…
- Вы волонтёр. - обречённо сказал таксист.
- Да, я волонтёр. - безжалостно сказала я. - И моя правда в том, что я вообще не смотрю телевизор. Мне просто некогда. Я только что вернулась из фронта, и снова собираюсь туда. А бываю я там регулярно, практически с самого начала.
Мы проскочили одну пробку и влетели в другую. Следующие полчаса говорила я.
Я готовила пищу.
Я уже знала, что у таксиста жена, которую он терпеть не может, и сын, которого он обожает. И свою пищу я шпиговала чесноком и зеленью вследствие полученных сведений, о которых я - заметьте! - не расспрашивала, мой словоохотливый собеседник сам вывалил на меня нужную информацию.
Я говорила спокойно и тихо. Тихо, ещё тише - вот в чём секрет приготовления моего блюда. Томить на медленном огне - вот закон отменной работы моей кухни.
- И мы вывозили этих мирных людей, которых накрывали огнём со стороны ДНР. Я там была, я отвечаю за направление снарядов. Мне сложно не отвечать, я сама всё видела. И я точно знаю, что бомбоубежища обстреливались русскими прицельно. Мины ложились прямо на здания, где сидели эти самые мирные жители. В основном женщины и дети, сами понимаете...
- А теперь я вам расскажу, как мы вывозили детей. Дети и женщины были в одном автобусе, и именно этот автобус решили обстрелять со стороны ДНР. Они знали, что идёт вывоз мирного населения, они чётко понимали, что они стреляют по детям. Когда упали первые мины, дети сидели в автобусе. Наши ребята успели швырнуть их на пол, а сами прикрыли их собой…
- А теперь представьте, что в этом автобусе сидит ваш ребёнок. Ваш мальчик. Который не виноват ни в чём. Ни в Майдане, ни в том, что в страну вошли русские войска. - говорила я. - Это ваш мальчик валяется на грязном холодном полу автобуса, прикрытый телом украинца. И выживший вследствие этого. Но он ещё не выжил. Между залпами он должен успеть проскочить в бомбоубежище. Для этого нужно успеть выбраться из автобуса и пробежать дистанцию в двадцать метров… Но это были просто васильки.
- Что такое Васильки? - спрашивает таксист.
Он тупо смотрит вперёд, боясь посмотреть на меня. Руки судорожно вцепились в руль.
- Дети, которые восемь месяцев слышали только залпы от Донецка… Да, именно от Донецка. Я говорю уже о селе В., что под донецким аэропортом… Так вот, когда эти дети уже были вывезены, успокоены, и они прожили несколько месяцев в тихом городе - вдруг началась гроза. И дети упали на землю с криками «Мама, падай, грады!» Вот вы спрашиваете, что такое Васильки. А эти дети давно научились различать на слух калибры орудий. Представьте, что ваш мальчик полностью владеет этой наукой. И подумайте, что изучил он эту науку, сидя в бомбоубежище…
У меня снова звонит телефон.
- Хорошо, я вышлю денег на лекарства. но как я пойму, что ты купишь именно лекарства, а не сигареты и пиво? Мне нужны чеки, понимаешь? Вот поразмышляй, как ты сохранишь чеки, и как вышлешь их мне. Такое у тебя сегодня задание. А я тем временем проверю - извини уж, ты знаешь, я всё проверяю - действительно ли ты болен. Целую тебя.
- А это уже ребёнок. - говорю я дальше водителю. - Это сирота из детского дома. У него суровое прошлое. Его и его товарищей однажды не успели эвакуировать, и они прожили сами в интернате. Под сепаратистами, без света, воды, тепла. Продуктов. Пока их не освободили.
- А где были воспитатели? - спрашивает таксист.
- Они разбежались по домам. Шли обстрелы, понимаете… Никто не хотел рисковать ради чужих детей.
- И где они брали еду? - шёпотом спрашивает таксист.
- Не знаю. Я пару раз спросила у них, где они брали еду и что с ними было там, при русских войсках и сепарах. И больше спрашивать не хочу. К тому же я знаю результаты врачебных осмотров после всего. Понимаете?
- Понимаю… - шепчет таксист.
- Так вот. Теперь представьте среди этих детей вашего сына. И чтобы выжить, вашему сыну приходится зарабатывать себе на еду. Вы уже поняли, КАК именно зарабатывать. Но понимаете ли вы, у КОГО?
- У кого? - спрашивает таксист.
- А вот у тех русских туристов, которых вы, возможно, возили по киевским борделям. И за которыми вы теперь так тоскуете. Во всяком случае, это не исключено.
- Не надо о сыне. Я вас прошу, не надо. Говорите о чём угодно, но не о моём сыне. - уже умоляет таксист, руки его дрожат.
- Почему? - спокойно интересуюсь я. - Чем ваш мальчик лучше тех детей, о которых я говорю? Тем, что он живёт в Киеве, а те восточнее? Так если бы не «бендеровцы», о которых вы говорите, ваши любимые русские были бы уже в Киеве. И ваш мальчик точно так же как те дети, знал бы разницу между градами и васильками.
- Я в это не верю. Они бы не пошли на Киев. Зачем им Киев? - нетвёрдо шепчет таксист.
- А зачем им Донбасс? Депрессивный, измученный Донбасс. - тихо смеюсь я. - И вы же сами говорите, как нравился русским Киев. Поверьте, Киев нравится многим. И войска фашистской Германии входили в Киев не для того чтобы разрушить его, а чтобы жить в нём. А России вообще нужна вся Украина, поверьте.
Мы подъезжаем к моему адресу.
- Сколько по счётчику? - спрашиваю я.
Он получает деньги. Мнётся, глядя в руль. Руки дрожат.
- Знаете, я верю в то, что вы рассказали. - говорит вдруг он.
- Почему? - спрашиваю я.
- Вы так рассказывали, что придумать это невозможно. - снова шепчет он. - Я понимаю, что вы всё это пережили. И я вас уважаю за это. Вы не представляете, как я вас уважаю. Но я вас боюсь.
- Почему? - ещё больше удивляюсь я.
- Вы психопатка. - осторожно говорит он.
- Мдааааа? - мурлыкаю я. - Кстати, вы обратили внимание, как я говорю?
- Обратил. - горячо, но тихо говорит он. - Вы говорите тихо и убедительно. И у вас холодные глаза. Они у вас такие холодные, что я боюсь на вас смотреть. Это самый страшный вид психопатии. Тихий. Вы же можете убить за свои убеждения.
- И за чужую боль. Правда? - вкрадчиво говорю я, склоняясь к нему.
- Правда… - шепчет он, глядя в руль.
… и я пошла на встречу, на которую я почти не опоздала.
Всё-таки это был мой день.
https://www.youtube.com/watch?v=jeO4RF7eXBc
или
О ТИХИХ ПСИХОПАТАХ
… «Балалаечку свою
я из шкапа достаю.
На Канатчиковой даче
Тихо песенку пою»…
(Михаил Анчаров, «Песенка про психа из больницы имени Ганнушкина, который не отдавал санитарам свою пограничную фуражку»)
эпиграф
"Зазвучали божественные аккорды. Публика начала потихоньку рассасываться. Я откинулся на подушки и блаженно закрыл айзы. «Умный, сообразительный парень», - сказал Министр на прощанье и вышел. В палате оставались только двое: мэн в очках и медсестренка. Мэн несмело тронул меня за рукав:
- Распишитесь, пожалуйста, здесь.
Я открыл айзы и послушно подписал, даже не взглянув, что это. Да мне это было как-то все равно.
Медсестра одарила меня многообещающей улыбкой и вышла вслед за очкариком. Мы с Людвигом Иваном остались одни.
Его скорбно-торжественная музыка подхватила меня и понесла, как в добрые старые времена. Когда зазвучало скерцо, я увидел себя, бегущего по огромному безбрежному морю, кромсающего своим катером искаженное гримасой боли лицо мира. Наконец-то я снова был здоров."
(Заводной апельсин)
ещё один эпиграф
Погода подводила. Встреча обваливалась стремительным домкратом, грозя перерасти из дозволенного дипломатического опоздания, через допустимое дамское - в брутальное и уже неизбежное Его величество Опоздание Полное и Позорное.
Я терзала телефоны знакомых служб такси, Женя склонялась к Уклону, наклонившись над ноутбуком, отчаяние давно переросло из нервного и яркого в тусклое и безнадёжное - так, уже опоздали, но делать нечего, ехать надо, авось дождутся, спишем на пробки - как вдруг телефон зазвонил и запел спасительным:
- К вам подъезжает серый Шевроле, номер…
Левый чулок тут же нервно откликнулся на душевное облегчение, потянувшись к истрёпанной душе тягучей стрелкой, тушь на правом глазу тоже не подвела - и я бросилась закрывать самые важные дела, на которые служба такси отвела мне шесть минут.
Когда чулочно-носочные изделия были сменены, а ретушь правого и заодно левого глаза восстановлена - за воротами послышался вкрадчивый шорох шин.
- Брбрбрбр, дом тридцать один. - буркнула я, юркнув за калитку и в дверцу серого шевроле.
Одной рукой я пыталась закрыть сумку, рука вторая тем временем отчаянно сопротивлялась, пропихивая в маленькую дамскую сумочку три пары колгот (на всякий случай, раз мой левый чулок оказался таким нервным), немного косметики и прочей необходимой мелочи весом килограмма три, из которых пистолет занимал всего лишь килограмм без малого хвостика.
Таксист внимательно вглядывался в хвост очереди из машин, выруливавших на центральную улицу. Мою судорожную борьбу с дамской сумочкой, естественно, не отслеживал.
- Скорее, мы опаздываем. - умоляюще прошипела я.
- Такой шикарной женщине опаздывать позволено. - невозмутимо и привычно ответил таксист, являя отменный опыт работы в службе такси и общении с женщинами в частности.
- А вот и пробки. - обречённо сказала я, поборов наконец застёжку своей сумочки, то-есть сломав её начисто.
Эта последняя капля меня даже успокоила. Я поняла, что сражаться против судьбы бесполезно - и успокоенно откинулась на подголовник кресла.
- Да, здесь всегда так. - ответил таксист и добавил сквозь зубы - Ненавижу…
- Осокорки ненавидите? - поинтересовалась живо я.
Я только что переехала на Осокорки, вид слева, если ехать от Борисполя - и очень интересовалась здешней обстановкой.
- Киев ненавижу. - процедил таксист.
- Да? - удивилась я, однажды полюбившая Киев навсегда и абсолютно, и потому не представлявшая, как можно не любить его, Киев. - Странно. Зачем вы тогда здесь живёте?
- А я не живу. Я мучаюсь. - ответил таксист. - Давно бы уехал, да некуда. Куда можно уехать в этой стране?
- Вы и страну не любите. - утвердительно спросила я.
- А за что её любить? - взвился таксист. - Я всё делаю для того, чтобы из неё уехать. И уеду!
- Бог в помощь. - машинально пробормотала я, решив прекратить разговор, но не тут-то было.
У таксиста, очевидно, накипело. И он решил обратиться к моим ушам серьёзно и пылко.
- За что? За что её любить, скажите мне? - вещал таксист, поудобнее устраиваясь в тянучке на мосту. - Если ещё раньше здесь можно было жить, то сейчас эти майданутые всё испортили!
Я подняла брови и улыбнулась.
Видите ли, я не позавтракала с утра, и мой словоохотливый таксист сам вдруг решительно пошёл ко мне на завтрак, даже не подозревая этого. Отказываться от еды я не стала.
Я быстро подобрала языком капающую со стремительно вырастающих клыков слюну, и заинтересованно спросила:
- Что вы говорите? Неужели сейчас всё хуже, чем при Януковиче?
- Хуже! Гораздо хуже! - вскричал таксист и пошёл прямо к печи.
Еду желательно сначала притомить. Потом уже поджарить. Желательно со специями.
- А чем же хуже? - вкрадчиво спросила я.
- Да денег же нет! - отчаянно сказал таксист. - Нет денег! Ездишь, ездишь, а на ком зарабатывать, я вас спрашиваю? На киевлянах? Щас…
- А раньше на ком вы зарабатывали?
- Конечно, на русских. - недоумевая от моей тупости сказал таксист. - Русских же летом был полон Киев. А русские - это рестораны, девочки. И чаевые, чаевые…
- Ну, и сейчас есть туристы. - осторожно сказала я.
- Какие это туристы? - презрительно сказал таксист. - Американец в ресторан не пойдёт. И в бордель не пойдёт. И чаевых не оставит. Я уже молчу о европейцах.
- Тоже в рестораны не ходят? - спросила я.
- Да о чём вы говорите! - возмутился таксист. - Выставки, экскурсии, и никаких ресторанов. Эти деньги считать умеют. Даже чаевых не оставляют. А если оставляют, то копейки. Не то что русские…
Таксист мечтательно зажмурился, вспоминая. Затем сказал:
- По сто гривен на чай я даже не считал. А могли и по пятьсот. Это если к девочкам, или с девочками если.
- Да, плохо вам… - подкинула я дров в печь и достала из кухонного шкафчика специи.
- Не то слово. - пригорюнился таксист.
- Но это объяснимо. - сказала я. - Россия воюет с нашей страной, откуда же быть русскому туризму?
- Да кто там воюет! - возмутился таксист. - Вы бы поменьше смотрели телевизор, а съездили бы туда.
- На восток? - невинно поинтересовалась я, доставая из пакетика чёрный молотый перец.
- Ну да. А то говорите лозунгами, а правды не знаете.
- А вы оттуда? - спросила я.
- Нет, я киевлянин. В третьем поколении. - с гордой досадой сказал таксист. - Просто я много говорил с людьми оттуда. И они мне рассказывают правду.
- И в чём же правда? - задумчиво спросила я.
Встреча неотвратимо срывалась - но из любой ситуации нужно уметь извлечь пользу. Польза сама шла ко мне в руки.
- Настоящая правда, что там убивают людей. Убивают мирных людей, которые всего лишь не были согласны с Майданом. Женщин, детей, всех убивают. Всех без разбору. Проклятые бендеровцы. - горько сказал таксист.
- Ай-яй-яй… - машинально подбросила дров я. - Надо же…
«Ай-яй-яй» и «Надо же», сказанные вовремя и к месту, здорово помогают в искусстве приготовления вкусной и здоровой пищи.
- Да! - снова взвил голос таксист. - И надо хоть немного интересоваться тем, что происходит. Лучше бы вы вместо телевизора почитали социальные сети!
- А какие социальные сети читаете вы?
- Как какие? Одноклассники и Контакт, конечно. Зарегистрируйтесь и читайте. Вот где правда жизни! - ответил он покровительственно.
У меня ожил телефон. И я сняла трубку.
- Да, я слушаю. - расслабленно сказала в трубу я, и стала слушать.
- Чегооооо? - приподнялась я в кресле, выслушав тираду, расслабленность уходила, голос крепчал. - Нет, мы не будем покупать прицел на ДШК. Ребята сами его купили и оплатили. Мы просто хотим узнать, где они его покупали, чтобы купить такой же тем пацанам, которым мы собираем на машину. Нет-нет, не микроавтобус. Им нужен пикап. У них АГС, понимаешь, и ДШК. Что-то они обязательно установят в кузов. А микроавтобус, сам понимаешь, для этого не годится.
Я закончила разговор и обратилась к таксисту:
- Извините, я перебила вас…
- Вы волонтёр. - обречённо сказал таксист.
- Да, я волонтёр. - безжалостно сказала я. - И моя правда в том, что я вообще не смотрю телевизор. Мне просто некогда. Я только что вернулась из фронта, и снова собираюсь туда. А бываю я там регулярно, практически с самого начала.
Мы проскочили одну пробку и влетели в другую. Следующие полчаса говорила я.
Я готовила пищу.
Я уже знала, что у таксиста жена, которую он терпеть не может, и сын, которого он обожает. И свою пищу я шпиговала чесноком и зеленью вследствие полученных сведений, о которых я - заметьте! - не расспрашивала, мой словоохотливый собеседник сам вывалил на меня нужную информацию.
Я говорила спокойно и тихо. Тихо, ещё тише - вот в чём секрет приготовления моего блюда. Томить на медленном огне - вот закон отменной работы моей кухни.
- И мы вывозили этих мирных людей, которых накрывали огнём со стороны ДНР. Я там была, я отвечаю за направление снарядов. Мне сложно не отвечать, я сама всё видела. И я точно знаю, что бомбоубежища обстреливались русскими прицельно. Мины ложились прямо на здания, где сидели эти самые мирные жители. В основном женщины и дети, сами понимаете...
- А теперь я вам расскажу, как мы вывозили детей. Дети и женщины были в одном автобусе, и именно этот автобус решили обстрелять со стороны ДНР. Они знали, что идёт вывоз мирного населения, они чётко понимали, что они стреляют по детям. Когда упали первые мины, дети сидели в автобусе. Наши ребята успели швырнуть их на пол, а сами прикрыли их собой…
- А теперь представьте, что в этом автобусе сидит ваш ребёнок. Ваш мальчик. Который не виноват ни в чём. Ни в Майдане, ни в том, что в страну вошли русские войска. - говорила я. - Это ваш мальчик валяется на грязном холодном полу автобуса, прикрытый телом украинца. И выживший вследствие этого. Но он ещё не выжил. Между залпами он должен успеть проскочить в бомбоубежище. Для этого нужно успеть выбраться из автобуса и пробежать дистанцию в двадцать метров… Но это были просто васильки.
- Что такое Васильки? - спрашивает таксист.
Он тупо смотрит вперёд, боясь посмотреть на меня. Руки судорожно вцепились в руль.
- Дети, которые восемь месяцев слышали только залпы от Донецка… Да, именно от Донецка. Я говорю уже о селе В., что под донецким аэропортом… Так вот, когда эти дети уже были вывезены, успокоены, и они прожили несколько месяцев в тихом городе - вдруг началась гроза. И дети упали на землю с криками «Мама, падай, грады!» Вот вы спрашиваете, что такое Васильки. А эти дети давно научились различать на слух калибры орудий. Представьте, что ваш мальчик полностью владеет этой наукой. И подумайте, что изучил он эту науку, сидя в бомбоубежище…
У меня снова звонит телефон.
- Хорошо, я вышлю денег на лекарства. но как я пойму, что ты купишь именно лекарства, а не сигареты и пиво? Мне нужны чеки, понимаешь? Вот поразмышляй, как ты сохранишь чеки, и как вышлешь их мне. Такое у тебя сегодня задание. А я тем временем проверю - извини уж, ты знаешь, я всё проверяю - действительно ли ты болен. Целую тебя.
- А это уже ребёнок. - говорю я дальше водителю. - Это сирота из детского дома. У него суровое прошлое. Его и его товарищей однажды не успели эвакуировать, и они прожили сами в интернате. Под сепаратистами, без света, воды, тепла. Продуктов. Пока их не освободили.
- А где были воспитатели? - спрашивает таксист.
- Они разбежались по домам. Шли обстрелы, понимаете… Никто не хотел рисковать ради чужих детей.
- И где они брали еду? - шёпотом спрашивает таксист.
- Не знаю. Я пару раз спросила у них, где они брали еду и что с ними было там, при русских войсках и сепарах. И больше спрашивать не хочу. К тому же я знаю результаты врачебных осмотров после всего. Понимаете?
- Понимаю… - шепчет таксист.
- Так вот. Теперь представьте среди этих детей вашего сына. И чтобы выжить, вашему сыну приходится зарабатывать себе на еду. Вы уже поняли, КАК именно зарабатывать. Но понимаете ли вы, у КОГО?
- У кого? - спрашивает таксист.
- А вот у тех русских туристов, которых вы, возможно, возили по киевским борделям. И за которыми вы теперь так тоскуете. Во всяком случае, это не исключено.
- Не надо о сыне. Я вас прошу, не надо. Говорите о чём угодно, но не о моём сыне. - уже умоляет таксист, руки его дрожат.
- Почему? - спокойно интересуюсь я. - Чем ваш мальчик лучше тех детей, о которых я говорю? Тем, что он живёт в Киеве, а те восточнее? Так если бы не «бендеровцы», о которых вы говорите, ваши любимые русские были бы уже в Киеве. И ваш мальчик точно так же как те дети, знал бы разницу между градами и васильками.
- Я в это не верю. Они бы не пошли на Киев. Зачем им Киев? - нетвёрдо шепчет таксист.
- А зачем им Донбасс? Депрессивный, измученный Донбасс. - тихо смеюсь я. - И вы же сами говорите, как нравился русским Киев. Поверьте, Киев нравится многим. И войска фашистской Германии входили в Киев не для того чтобы разрушить его, а чтобы жить в нём. А России вообще нужна вся Украина, поверьте.
Мы подъезжаем к моему адресу.
- Сколько по счётчику? - спрашиваю я.
Он получает деньги. Мнётся, глядя в руль. Руки дрожат.
- Знаете, я верю в то, что вы рассказали. - говорит вдруг он.
- Почему? - спрашиваю я.
- Вы так рассказывали, что придумать это невозможно. - снова шепчет он. - Я понимаю, что вы всё это пережили. И я вас уважаю за это. Вы не представляете, как я вас уважаю. Но я вас боюсь.
- Почему? - ещё больше удивляюсь я.
- Вы психопатка. - осторожно говорит он.
- Мдааааа? - мурлыкаю я. - Кстати, вы обратили внимание, как я говорю?
- Обратил. - горячо, но тихо говорит он. - Вы говорите тихо и убедительно. И у вас холодные глаза. Они у вас такие холодные, что я боюсь на вас смотреть. Это самый страшный вид психопатии. Тихий. Вы же можете убить за свои убеждения.
- И за чужую боль. Правда? - вкрадчиво говорю я, склоняясь к нему.
- Правда… - шепчет он, глядя в руль.
… и я пошла на встречу, на которую я почти не опоздала.
Всё-таки это был мой день.
https://www.youtube.com/watch?v=jeO4RF7eXBc