А мы и в консерваторию могем
Сколько веревочке не виться, а воздушным шариком ей все равно не стать. И мне придется выполнять старое обещание: рассказать про Курентзиса, Бетховена и Консерваторию.
Было замечательно, музыка материализовывалась в зале, приобретала объем и форму. Собственно про концерт все. Ну еще оркестр сыграл Вторую и Пятую симфонии, почему-то пропустив Третью и Четвертую. То ли потеряли партитуру, то ли не учили математику, то ли специально все кортасарски поперепутали, не знаю. Да и не важно. Главное, что было здорово. И в Пятой был "Тадададам!". Такой "Тадададам!", что всем тадададамам Тадададам! Ух!
А какое пиршество красок было у входа на Большой Никитской! Ой вэй! Каких только мигалок на каких только дорогих и неприлично дорогих автомобилях можно было увидеть. Весь столичный бомонд съехался потреблять культуру. ФСБ-шники, депутаты, чиновники и другие "дорогие мои москвичи" с женами и подругами. Элита.
И вспомнилось мне, как в детстве меня с братом водила мама на классическую музыку. В Консерваторию и Зал Чайковского. Водили брата, конечно. Он играл на скрипке в музыкальной школе им. Прокофьева и подавал надежду. Я был за компанию. Тут вообще трагическая история. Когда выяснилось, что у еврейского ребенка нет вообще ни слуха, ни голоса, ни чувства ритма, то была выведена толерантная формула "зато Миша добрый мальчик". Я продержался под этой вывеской почти год, пока не съездил в спортивный лагерь, занимаясь, как всем казалось, абсолютно травоядным настольным теннисом. Там в лагере я идеально освоил удар "накат справа" и по возвращению в Москву выбил им молочных зубов больше, чем очков на чемпионате Москвы по настольному теннису среди детей. Но это отдельная история. Не забыть бы забыть ее вам рассказать.
Но пока я пребывал в статусе "зато Миша добрый мальчик" меня брали на концерты. Так вот. Контингент на концертах был совсем иной. Не зря же слово контингент рифмуется с интеллигент. Основную массу составляли старушки разной степени состаренности: от 30-ти лет и выше. Сейчас-то я понимаю, что это были молодые женщины разной степени молодости, но тогда я считал иначе. Все мы делаем в семилетнем возрасте ошибки юности. У этих слушальниц в руках были ноты. И все они в них напряженно смотрели. А потом... Потом какой-нибудь музыкант или оперный певец или даже солист на виолончели вдруг играл (или брал голосом) не ту ноту. И тогда как по мановению волшебной палочки, или как будто к креслам был проведен ток в мало ампер, а рабочий сцены нажал рубильник, все они подскакивали на пару сантиметров, поднимали левой рукой ноты, а указательным пальцев правой руки тыкали в неправильно сыгранную ноту. Причем все в тишине, ибо музыка священна. Аминь.
Что-то мне подсказывает, что исполнители специально ошибались, дабы доставить удовольствие этим истинным ценительницам. Это как гроссмейстер может проиграть одноглазому любителю одну партию из ста.
А теперь на смену умеющих читать ноты пришли умеющие считать банкноты. Каламбур. Сам придумал.
Вот это все, что я хотел рассказать про оркестр Теодора Курентзиса в Большом зале Консерватории.
Было замечательно, музыка материализовывалась в зале, приобретала объем и форму. Собственно про концерт все. Ну еще оркестр сыграл Вторую и Пятую симфонии, почему-то пропустив Третью и Четвертую. То ли потеряли партитуру, то ли не учили математику, то ли специально все кортасарски поперепутали, не знаю. Да и не важно. Главное, что было здорово. И в Пятой был "Тадададам!". Такой "Тадададам!", что всем тадададамам Тадададам! Ух!
А какое пиршество красок было у входа на Большой Никитской! Ой вэй! Каких только мигалок на каких только дорогих и неприлично дорогих автомобилях можно было увидеть. Весь столичный бомонд съехался потреблять культуру. ФСБ-шники, депутаты, чиновники и другие "дорогие мои москвичи" с женами и подругами. Элита.
И вспомнилось мне, как в детстве меня с братом водила мама на классическую музыку. В Консерваторию и Зал Чайковского. Водили брата, конечно. Он играл на скрипке в музыкальной школе им. Прокофьева и подавал надежду. Я был за компанию. Тут вообще трагическая история. Когда выяснилось, что у еврейского ребенка нет вообще ни слуха, ни голоса, ни чувства ритма, то была выведена толерантная формула "зато Миша добрый мальчик". Я продержался под этой вывеской почти год, пока не съездил в спортивный лагерь, занимаясь, как всем казалось, абсолютно травоядным настольным теннисом. Там в лагере я идеально освоил удар "накат справа" и по возвращению в Москву выбил им молочных зубов больше, чем очков на чемпионате Москвы по настольному теннису среди детей. Но это отдельная история. Не забыть бы забыть ее вам рассказать.
Но пока я пребывал в статусе "зато Миша добрый мальчик" меня брали на концерты. Так вот. Контингент на концертах был совсем иной. Не зря же слово контингент рифмуется с интеллигент. Основную массу составляли старушки разной степени состаренности: от 30-ти лет и выше. Сейчас-то я понимаю, что это были молодые женщины разной степени молодости, но тогда я считал иначе. Все мы делаем в семилетнем возрасте ошибки юности. У этих слушальниц в руках были ноты. И все они в них напряженно смотрели. А потом... Потом какой-нибудь музыкант или оперный певец или даже солист на виолончели вдруг играл (или брал голосом) не ту ноту. И тогда как по мановению волшебной палочки, или как будто к креслам был проведен ток в мало ампер, а рабочий сцены нажал рубильник, все они подскакивали на пару сантиметров, поднимали левой рукой ноты, а указательным пальцев правой руки тыкали в неправильно сыгранную ноту. Причем все в тишине, ибо музыка священна. Аминь.
Что-то мне подсказывает, что исполнители специально ошибались, дабы доставить удовольствие этим истинным ценительницам. Это как гроссмейстер может проиграть одноглазому любителю одну партию из ста.
А теперь на смену умеющих читать ноты пришли умеющие считать банкноты. Каламбур. Сам придумал.
Вот это все, что я хотел рассказать про оркестр Теодора Курентзиса в Большом зале Консерватории.