Движущая сила перемен - 2
Роль социальных медиа
Питательной почвой необходимых перемен часто становится массовый дискурс. С недавних пор неопределенность вносит бурное развитие социальных медиа в Интернете - сама новизна способа общения вызывает энтузиазм и позволяет преодолеть девальвацию слова как такового. Хотя социальная активность далеко не доминирует в общем потоке, в Армении уже есть попытки объединяться через Интернет по вопросам общественной значимости - школьного образования, экологии, сохранения памятников архитектуры. Однако протестные настроения пока еще не сформировались как масштабный политический протест.
С одной стороны, социальные медиа представляют гораздо больше возможностей для формирования собственного дискурса самых разных зарождающихся и распадающихся групп, быстрого роста неформальных авторитетов и проч., а с другой - позволяют легче отслеживать и анализировать настроения в активной части общества, пытаться на них воздействовать, так сказать, «изнутри». На этом поле уже начинают активно и разнообразно, открыто и скрытно действовать те же силы, которые доминируют и на традиционном информационном поле. И далеко не факт, что поле социальных медиа обладает некими свойствами, позволяющими сообществу частных лиц успешно противостоять огромным ресурсам «центров силы», которые имеют здесь идеальные условия для сбора информации, внедрения своей агентуры.
В своем интервью «Русскому журналу» автор книги «Постдемократия» профессор Колин Крауч говорит: «Новые электронные средства коммуникации сделали возможной масштабную горизонтальную коммуникацию самых широких масс, которым для этого не нужны ни пресса, ни корпорации, ни партии, ни государство. Критически настроенные группы достаточно умело используют новые возможности. К тому же новые технологии вывели на сцену новое поколение, которое уже не воспринимает прежние средства политической коммуникации. Однако в то же время корпорации также вполне могут задействовать сайты: чем больше критически настроенные движения используют Интернет, тем более мощной будет ответная стратегия со стороны корпораций и традиционных политических институтов».
Критически и патриотически настроенные группы формируются в социальных медиа из людей неравнодушных, искренних. Но отсутствие политического опыта лишает людей такого типа минимального иммунитета против целенаправленного проникновения извне, заражения идеологическими вирусами и переориентации. Примеров тому множество. Самый наглядный и не столь давний пример - моментальное «заражение» практически всех национальных и демократических политических движений и организаций, родившихся в последние годы существования СССР.
Сегодня мировые «центры силы» оказывают поддержку своим «уполномоченным по армянским делам», и в первую очередь эта поддержка направлена именно против формирования в Армении гражданского общества с ярко выраженной патриотической направленностью. Тем не менее социальные медиа, как новый феномен, заново рождают ощущение свободы, солидарности, взаимного доверия, и этот энтузиазм критически важно сохранить.
Доверие как социальный капитал
При всем различии положения дел в постсоветских странах очевидный провал многих надежд, связанных с падением советской власти, привел к ряду схожих явлений. Главным сходством можно считать низкий уровень такого важнейшего параметра, как доверие в обществе, причем не только к институтам, но межличностного доверия. Типичный пример общего недоверия к согражданам - твердое убеждение, что всеми их действиями руководит, в конечном счете, личный интерес, причем сугубо меркантильного свойства. Тем самым человек убеждает себя, что с иной психологией он неминуемо окажется в обществе в положении аутсайдера и оправдывает собственную позицию исключительно личного интереса.
Интересно, что в обществе с низким общим уровнем доверия даже существующие «очаги» доверия могут играть негативную общественную роль. В первую очередь это семья. Семейные добродетели армянина всегда составляли предмет национальной гордости, одновременно они играют ведущую роль в самооправдании эмиграции или отношения к своему обществу и государству по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок». «Ведь это не эгоизм, я поступаю так ради семьи, а, значит, во имя высоких моральных принципов, присущих настоящему армянину», - таков типичный ход мысли. «Каждый ориентирован на себя, свою семью и, может быть, очень близкое окружение. Все остальное - страна, Родина, нация, земля - превратилось в ценности несравнимо меньшего порядка», - отмечал в своем интервью («АНИВ» № 3 (24), 2009) директор института философии, социологии и права Национальной академии наук РА, президент Армянской социологической ассоциации Геворг Погосян. «В армянской модели семья сильнее нации, нация сильнее государства», - утверждает философ и эссеист Рубен Ангаладян.
Безусловно, это не уникальная армянская особенность, в силу разных причин приоритет семейственности, пусть и в разной степени, характерен для самых разных государств и народов, у него есть и политическая, и культурная предыстория. В своей книге «Доверие» Френсис Фукуяма рассказывает об исследованиях Эдвардом Бэнфилдом общественной жизни в маленьком южноитальянском городке Монтеграно. В работе «Моральные основы отсталого общества» Бэнфилд ввел понятие «аморальной семейственности» (отметим, что психолог Альберт Налчаджян, говоря об Армении, использует примерно в таком же смысле понятие «семейный эгоизм»). Фукуяма пишет: «Для того чтобы охарактеризовать этос Монтеграно, необходимо с самого начала указать на крайнюю привязанность индивида к семье. (…) В сознании монтегранцев все, что можно сделать на пользу другому, будет по необходимости сделано в ущерб их собственной семье. Поэтому человек не может позволить себе не только роскошь благотворительности, то есть наделения другого большим, чем ему причитается, но даже справедливости, то есть наделения другого ровно тем, что ему причитается. Мир таков, каков есть, и всякий, стоящий вовне маленького семейного круга, как минимум, представляет собой потенциального соперника, а, следовательно, и потенциального врага. Наиболее разумное отношение к людям, которые не принадлежат к семье, - подозрительность. (…) Бэнфилд прибыл в Монтеграно в 1950-х и, проведя в этой бедной итальянской деревне достаточно долгое время, заметил, что наиболее характерной чертой ее уклада было почти полное отсутствие каких-либо объединений. Бэнфилд только что закончил изучать коммунальные традиции Сент-Джорджа, штат Юта, - города, буквально наводненного сетью самых разных ассоциаций, - и был поражен очевидным контрастом, который обнаружила в этом отношении итальянская деревня. Единственным моральным обязательством, которое жители Монтеграно могли чувствовать перед другим человеком, было обязательство перед членами их собственных семей. Семья была единственным источником социальных гарантий (…). Жители Монтеграно обнаружили абсолютную неспособность к тому, чтобы сообща организовать школы, больницы, предприятия, благотворительные центры или участвовать в каких-либо других формах совместной деятельности. В результате всякая организованная общественная жизнь в этом городе зависела от инициативы двух внешних и централизованных источников власти: церкви и итальянского государства».
Приведя этот крайний и наглядный случай, Фукуяма пытается очертить географические границы приоритета семейственности и проблем с межличностным доверием, способностью к общественным инициативам. Он находит этот феномен в самых разных странах от Латинской Америки до Китая. Но приоритет семьи и слабость общества, как правило, сочетаются с «сильным государством», которое берет на себя множество функций. Если же и власть оказывается слабой, неспособной брать на себя ответственность, тогда сама государственность хронически находится под угрозой.
Неправомерно, конечно, делать вывод о том, что сильная семейственность по сути своей противоречит более широкому межличностному доверию, формированию гражданского общества и гражданственности. Причины такого противоречия прежде всего политические. На примере армянской истории можно видеть как систематическое разрушение общества в силу разорительных войн, угнетения и бесправия практически не оставляло целыми другие ячейки, кроме семьи. Она приобрела гипертрофированную ценность, и стала тормозить развитие, когда начали формироваться иные структуры общества. В случаях более свободного развития крепкая семейственность может быть, наоборот, показателем общественного и национального здоровья, может вполне сочетаться с общим высоким уровнем доверия в обществе, с его прогрессом во всех отношениях - экономическом, политическом, социальном.
Семья не единственный «очаг» доверия, способный играть негативную роль. В обществе, где преобладает недоверие, не все готовы самостоятельно вести войну за собственную «долю пирога». Люди пытаются преследовать собственные интересы, примыкая к сильному, доверяясь ему, подчиняясь через неформальные связи и обязательства - образуются стаи, группировки, кланы и проч., которые в той или иной степени действуют в нарушение закона. «Подобно китайским тонгам, итальянская банда организована наподобие семьи, но не является буквально семьей. В обществе, где доверие вне пределов семьи слабо, клятва на крови, даваемая членами «коза ностры», служит неким суррогатом родства, что позволяет преступникам доверять друг другу в ситуациях, когда высока вероятность предательства. Хорошо организованные преступные группировки характерны и для других обществ с низким уровнем доверия и неразвитыми промежуточными институтами, таких, например, как посткоммунистическая Россия и население старых районов американских городов», - продолжает Фукуяма.
А вот вполне применимая к Армении и многим другим постсоветским странам цитата из работы Карин Клеман «Подъем гражданских протестных движений в закрытой политической системе», посвященной современной России: «В отношении индивидуальных стратегий выживания или улучшения жизненных условий полевые исследования указывают на важность микросетей взаимной поддержки и обмена услугами, которые опираются на межличностные неформальные отношения. Социологи говорят о группах «своих» или микрогруппах. Некоторые даже используют термин «клики» для описания этих сетей и определяют данное понятие как сообщества неформальных связей, интегрирующие «своих» людей на основе взаимного доверия и готовности ради «общего дела» пренебречь моральными и правовыми нормами в отношении других граждан. С этой общей чертой российского общества перекликается и понятие «клан» применительно к классу политических управленцев. (…) Проблема, прежде всего с точки зрения социальной активизации, состоит, таким образом, в слабости общей солидарности, которую Фрэнсис Фукуяма традиционно определяет как основанную на добровольных организациях. А ведь данный тип солидарности является основополагающим для участия в коллективном действии, прежде всего гражданского типа. Межличностная солидарность, какой она предстает в России, позволяет решить индивидуальные проблемы членов группы, которые очень далеки от общественных вопросов или даже прямо противоречат общему благу. Более того, эта солидарность управляется крайне специфическими неформальными правилами, в большинстве случаев навязанными главой группы, которые никак не распространяются на индивидов, внешних для группы. Тем самым этот тип солидарности отдаляет индивидов не только от коллективного действия, но одновременно и от минимальной реализации ими своей гражданственности».
Питательной почвой необходимых перемен часто становится массовый дискурс. С недавних пор неопределенность вносит бурное развитие социальных медиа в Интернете - сама новизна способа общения вызывает энтузиазм и позволяет преодолеть девальвацию слова как такового. Хотя социальная активность далеко не доминирует в общем потоке, в Армении уже есть попытки объединяться через Интернет по вопросам общественной значимости - школьного образования, экологии, сохранения памятников архитектуры. Однако протестные настроения пока еще не сформировались как масштабный политический протест.
С одной стороны, социальные медиа представляют гораздо больше возможностей для формирования собственного дискурса самых разных зарождающихся и распадающихся групп, быстрого роста неформальных авторитетов и проч., а с другой - позволяют легче отслеживать и анализировать настроения в активной части общества, пытаться на них воздействовать, так сказать, «изнутри». На этом поле уже начинают активно и разнообразно, открыто и скрытно действовать те же силы, которые доминируют и на традиционном информационном поле. И далеко не факт, что поле социальных медиа обладает некими свойствами, позволяющими сообществу частных лиц успешно противостоять огромным ресурсам «центров силы», которые имеют здесь идеальные условия для сбора информации, внедрения своей агентуры.
В своем интервью «Русскому журналу» автор книги «Постдемократия» профессор Колин Крауч говорит: «Новые электронные средства коммуникации сделали возможной масштабную горизонтальную коммуникацию самых широких масс, которым для этого не нужны ни пресса, ни корпорации, ни партии, ни государство. Критически настроенные группы достаточно умело используют новые возможности. К тому же новые технологии вывели на сцену новое поколение, которое уже не воспринимает прежние средства политической коммуникации. Однако в то же время корпорации также вполне могут задействовать сайты: чем больше критически настроенные движения используют Интернет, тем более мощной будет ответная стратегия со стороны корпораций и традиционных политических институтов».
Критически и патриотически настроенные группы формируются в социальных медиа из людей неравнодушных, искренних. Но отсутствие политического опыта лишает людей такого типа минимального иммунитета против целенаправленного проникновения извне, заражения идеологическими вирусами и переориентации. Примеров тому множество. Самый наглядный и не столь давний пример - моментальное «заражение» практически всех национальных и демократических политических движений и организаций, родившихся в последние годы существования СССР.
Сегодня мировые «центры силы» оказывают поддержку своим «уполномоченным по армянским делам», и в первую очередь эта поддержка направлена именно против формирования в Армении гражданского общества с ярко выраженной патриотической направленностью. Тем не менее социальные медиа, как новый феномен, заново рождают ощущение свободы, солидарности, взаимного доверия, и этот энтузиазм критически важно сохранить.
Доверие как социальный капитал
При всем различии положения дел в постсоветских странах очевидный провал многих надежд, связанных с падением советской власти, привел к ряду схожих явлений. Главным сходством можно считать низкий уровень такого важнейшего параметра, как доверие в обществе, причем не только к институтам, но межличностного доверия. Типичный пример общего недоверия к согражданам - твердое убеждение, что всеми их действиями руководит, в конечном счете, личный интерес, причем сугубо меркантильного свойства. Тем самым человек убеждает себя, что с иной психологией он неминуемо окажется в обществе в положении аутсайдера и оправдывает собственную позицию исключительно личного интереса.
Интересно, что в обществе с низким общим уровнем доверия даже существующие «очаги» доверия могут играть негативную общественную роль. В первую очередь это семья. Семейные добродетели армянина всегда составляли предмет национальной гордости, одновременно они играют ведущую роль в самооправдании эмиграции или отношения к своему обществу и государству по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок». «Ведь это не эгоизм, я поступаю так ради семьи, а, значит, во имя высоких моральных принципов, присущих настоящему армянину», - таков типичный ход мысли. «Каждый ориентирован на себя, свою семью и, может быть, очень близкое окружение. Все остальное - страна, Родина, нация, земля - превратилось в ценности несравнимо меньшего порядка», - отмечал в своем интервью («АНИВ» № 3 (24), 2009) директор института философии, социологии и права Национальной академии наук РА, президент Армянской социологической ассоциации Геворг Погосян. «В армянской модели семья сильнее нации, нация сильнее государства», - утверждает философ и эссеист Рубен Ангаладян.
Безусловно, это не уникальная армянская особенность, в силу разных причин приоритет семейственности, пусть и в разной степени, характерен для самых разных государств и народов, у него есть и политическая, и культурная предыстория. В своей книге «Доверие» Френсис Фукуяма рассказывает об исследованиях Эдвардом Бэнфилдом общественной жизни в маленьком южноитальянском городке Монтеграно. В работе «Моральные основы отсталого общества» Бэнфилд ввел понятие «аморальной семейственности» (отметим, что психолог Альберт Налчаджян, говоря об Армении, использует примерно в таком же смысле понятие «семейный эгоизм»). Фукуяма пишет: «Для того чтобы охарактеризовать этос Монтеграно, необходимо с самого начала указать на крайнюю привязанность индивида к семье. (…) В сознании монтегранцев все, что можно сделать на пользу другому, будет по необходимости сделано в ущерб их собственной семье. Поэтому человек не может позволить себе не только роскошь благотворительности, то есть наделения другого большим, чем ему причитается, но даже справедливости, то есть наделения другого ровно тем, что ему причитается. Мир таков, каков есть, и всякий, стоящий вовне маленького семейного круга, как минимум, представляет собой потенциального соперника, а, следовательно, и потенциального врага. Наиболее разумное отношение к людям, которые не принадлежат к семье, - подозрительность. (…) Бэнфилд прибыл в Монтеграно в 1950-х и, проведя в этой бедной итальянской деревне достаточно долгое время, заметил, что наиболее характерной чертой ее уклада было почти полное отсутствие каких-либо объединений. Бэнфилд только что закончил изучать коммунальные традиции Сент-Джорджа, штат Юта, - города, буквально наводненного сетью самых разных ассоциаций, - и был поражен очевидным контрастом, который обнаружила в этом отношении итальянская деревня. Единственным моральным обязательством, которое жители Монтеграно могли чувствовать перед другим человеком, было обязательство перед членами их собственных семей. Семья была единственным источником социальных гарантий (…). Жители Монтеграно обнаружили абсолютную неспособность к тому, чтобы сообща организовать школы, больницы, предприятия, благотворительные центры или участвовать в каких-либо других формах совместной деятельности. В результате всякая организованная общественная жизнь в этом городе зависела от инициативы двух внешних и централизованных источников власти: церкви и итальянского государства».
Приведя этот крайний и наглядный случай, Фукуяма пытается очертить географические границы приоритета семейственности и проблем с межличностным доверием, способностью к общественным инициативам. Он находит этот феномен в самых разных странах от Латинской Америки до Китая. Но приоритет семьи и слабость общества, как правило, сочетаются с «сильным государством», которое берет на себя множество функций. Если же и власть оказывается слабой, неспособной брать на себя ответственность, тогда сама государственность хронически находится под угрозой.
Неправомерно, конечно, делать вывод о том, что сильная семейственность по сути своей противоречит более широкому межличностному доверию, формированию гражданского общества и гражданственности. Причины такого противоречия прежде всего политические. На примере армянской истории можно видеть как систематическое разрушение общества в силу разорительных войн, угнетения и бесправия практически не оставляло целыми другие ячейки, кроме семьи. Она приобрела гипертрофированную ценность, и стала тормозить развитие, когда начали формироваться иные структуры общества. В случаях более свободного развития крепкая семейственность может быть, наоборот, показателем общественного и национального здоровья, может вполне сочетаться с общим высоким уровнем доверия в обществе, с его прогрессом во всех отношениях - экономическом, политическом, социальном.
Семья не единственный «очаг» доверия, способный играть негативную роль. В обществе, где преобладает недоверие, не все готовы самостоятельно вести войну за собственную «долю пирога». Люди пытаются преследовать собственные интересы, примыкая к сильному, доверяясь ему, подчиняясь через неформальные связи и обязательства - образуются стаи, группировки, кланы и проч., которые в той или иной степени действуют в нарушение закона. «Подобно китайским тонгам, итальянская банда организована наподобие семьи, но не является буквально семьей. В обществе, где доверие вне пределов семьи слабо, клятва на крови, даваемая членами «коза ностры», служит неким суррогатом родства, что позволяет преступникам доверять друг другу в ситуациях, когда высока вероятность предательства. Хорошо организованные преступные группировки характерны и для других обществ с низким уровнем доверия и неразвитыми промежуточными институтами, таких, например, как посткоммунистическая Россия и население старых районов американских городов», - продолжает Фукуяма.
А вот вполне применимая к Армении и многим другим постсоветским странам цитата из работы Карин Клеман «Подъем гражданских протестных движений в закрытой политической системе», посвященной современной России: «В отношении индивидуальных стратегий выживания или улучшения жизненных условий полевые исследования указывают на важность микросетей взаимной поддержки и обмена услугами, которые опираются на межличностные неформальные отношения. Социологи говорят о группах «своих» или микрогруппах. Некоторые даже используют термин «клики» для описания этих сетей и определяют данное понятие как сообщества неформальных связей, интегрирующие «своих» людей на основе взаимного доверия и готовности ради «общего дела» пренебречь моральными и правовыми нормами в отношении других граждан. С этой общей чертой российского общества перекликается и понятие «клан» применительно к классу политических управленцев. (…) Проблема, прежде всего с точки зрения социальной активизации, состоит, таким образом, в слабости общей солидарности, которую Фрэнсис Фукуяма традиционно определяет как основанную на добровольных организациях. А ведь данный тип солидарности является основополагающим для участия в коллективном действии, прежде всего гражданского типа. Межличностная солидарность, какой она предстает в России, позволяет решить индивидуальные проблемы членов группы, которые очень далеки от общественных вопросов или даже прямо противоречат общему благу. Более того, эта солидарность управляется крайне специфическими неформальными правилами, в большинстве случаев навязанными главой группы, которые никак не распространяются на индивидов, внешних для группы. Тем самым этот тип солидарности отдаляет индивидов не только от коллективного действия, но одновременно и от минимальной реализации ими своей гражданственности».