Страшный ковид-оптимизм
Надо признать честно, русский народ сейчас как будто меняет шерсть или кожу, линяет. Омертвелые покровы падают с противоестественной скоростью, открывая раны и причиняя жестокую боль. Самые слабые и тяжёлые старики из семей, интернатов, больниц, домов престарелых кончаются разом, скоротечно, без шансов. Это те, чьи жизни без вируса при "доковидных" доходах и разной медицинской доступности длились бы ещё от одного года до двадцати лет. При этом любая вакцина для них вроде выстрела в голову.
Как я понимаю, сделать ничего нельзя. В этом отмирании нет места воле, навыкам или разуму человека, "дерево меняет кору". Да, для нас - "вдруг". И что с этого?
Подверстать сюда можно многое, но общая идея - довольно, впрочем, тривиальная - ясна*.
В то же время, словно прорастая сквозь эти болезненные разрушения, крепнут и закаляются выстроенные ради настоящего дела русские объединения. Это малые производственные компании, устроенные на честных и, зачастую, семейных принципах, социальные некоммерческие организации вроде петербургского Центра св. Василия Великого, приходы, сплотившиеся вокруг священника или храма, это Университет Дмитрия Пожарского, это Фонд прп. Серафима Вырицкого, который седьмого октября открыл в Пскове памятник Савве Ямщикову, это русские врачи из разных краёв отечества, которые учатся сообща настаивать и не бояться. Я привёл здесь мои радости только за последнюю неделю. Неожиданно мрак происходящего подсвечен золотом.
Мор среди поколения, чьи родители лично знали Великую войну (к слову, так совпало, что нарастающая необъяснимых празднеств пресечена смертельной вирусной угрозой последним очевидцам. Это осмыслится нами значительно позднее, после нас), и смещение любви к этому поколению в область памяти высвободит постепенно у русских настоящий, честный интерес к недавнему прошлому.
Ради нежного тления стариков рядом с нами мы готовы были отдавать деньги, время, силы, честь, прошлое, - хоть саму жизнь, и теперь не иметь вины в их гибели, - это дорогого стоит, это настоящая линька, смена шкуры, кожи русского народа, это дарованный нам острый неутоленный аппетит обновлённого организма, чистая памятливая грусть и не потраченные силы. Мы, тридцати-, сорока-, пятидесятилетние, неожиданно и необычайным образом, сами становимся кожей народа, его памятью, его старшими.
Прошло всего полгода с начала пандемии, но мы так сильно изменились; мы, русские "на местах", наблюдаем трепет и растерянность насекомых имитаторов, чего не было, пожалуй, с послевоенных времён. Однако нам не надо "чем хуже, тем лучше", пусть всё идёт свои чередом, мы делаем своё частное дело на своём важном месте. И мы не суетимся. Такое впечатление, что мы потихоньку возвращаемся.
--------------
*Должен подчеркнуть: я позволяю себе идею на том основании, что пашу санитаром приемного покоя ковидной больницы уже четыре с половиной месяца, принимая за каждую суточную смену от девятнадцати до семидесяти восьми пациентов (из них от двадцати до сорока процентов тяжёлых) и вывозя из отделений в морг от двух до шестнадцати тел.
Как я понимаю, сделать ничего нельзя. В этом отмирании нет места воле, навыкам или разуму человека, "дерево меняет кору". Да, для нас - "вдруг". И что с этого?
Подверстать сюда можно многое, но общая идея - довольно, впрочем, тривиальная - ясна*.
В то же время, словно прорастая сквозь эти болезненные разрушения, крепнут и закаляются выстроенные ради настоящего дела русские объединения. Это малые производственные компании, устроенные на честных и, зачастую, семейных принципах, социальные некоммерческие организации вроде петербургского Центра св. Василия Великого, приходы, сплотившиеся вокруг священника или храма, это Университет Дмитрия Пожарского, это Фонд прп. Серафима Вырицкого, который седьмого октября открыл в Пскове памятник Савве Ямщикову, это русские врачи из разных краёв отечества, которые учатся сообща настаивать и не бояться. Я привёл здесь мои радости только за последнюю неделю. Неожиданно мрак происходящего подсвечен золотом.
Мор среди поколения, чьи родители лично знали Великую войну (к слову, так совпало, что нарастающая необъяснимых празднеств пресечена смертельной вирусной угрозой последним очевидцам. Это осмыслится нами значительно позднее, после нас), и смещение любви к этому поколению в область памяти высвободит постепенно у русских настоящий, честный интерес к недавнему прошлому.
Ради нежного тления стариков рядом с нами мы готовы были отдавать деньги, время, силы, честь, прошлое, - хоть саму жизнь, и теперь не иметь вины в их гибели, - это дорогого стоит, это настоящая линька, смена шкуры, кожи русского народа, это дарованный нам острый неутоленный аппетит обновлённого организма, чистая памятливая грусть и не потраченные силы. Мы, тридцати-, сорока-, пятидесятилетние, неожиданно и необычайным образом, сами становимся кожей народа, его памятью, его старшими.
Прошло всего полгода с начала пандемии, но мы так сильно изменились; мы, русские "на местах", наблюдаем трепет и растерянность насекомых имитаторов, чего не было, пожалуй, с послевоенных времён. Однако нам не надо "чем хуже, тем лучше", пусть всё идёт свои чередом, мы делаем своё частное дело на своём важном месте. И мы не суетимся. Такое впечатление, что мы потихоньку возвращаемся.
--------------
*Должен подчеркнуть: я позволяю себе идею на том основании, что пашу санитаром приемного покоя ковидной больницы уже четыре с половиной месяца, принимая за каждую суточную смену от девятнадцати до семидесяти восьми пациентов (из них от двадцати до сорока процентов тяжёлых) и вывозя из отделений в морг от двух до шестнадцати тел.