Вводная дама
Романы его длились недолго и носили совершенно случайный характер. Нет, разумеется, - он с самой юности хотел бы страстно кого-нибудь полюбить, но абстрактный образ его возлюбленной сильно разнился со всеми знакомыми женщинами. Они довольно скоро начинали раздражать Сорова - кто глупостью, кто чрезмерною практичностью, кто странными зубами; он же казался дамам по ближайшему рассмотрению безнадежно вялым и бесперспективным. Изначально дамы воодушевлялись холостым его состоянием и покладистым нравом. Все это было до Даши.
Сказать, что она отличалась от его идеала, - значит, не сказать ничего. Во-первых, ростом она выше Сорова почти на голову. Заметно шире в плечах. Вообще говоря, сложения Даша очень серьезного, атлетического, с прекрасно развитыми мускулами и при этом отличною подвижностью. Недаром ею, словно породистою лошадью, хвастал сам губернатор, ведь Даша брала призы на многих состязаниях.
Соров физические упражнения презирал, втайне считая искусство единственным достойным занятием для мужчин; в женщинах же и вовсе ценил исключительно нежность, трогательную слабость, милую, так сказать, беспомощность. Сам он не был хрупким, наделенный от природы достаточною крепостью, но Даша, резвясь, иногда скручивала его в такие узлы, что Соров вскрикивал от боли и бессилия, мучительно тужился, к развязке напрягаясь уже в бешенстве, с багровым, почти фиолетовым лицом; а когда Даша отпускала - он вскакивал, едва не матерясь, жестоко обижаясь, не разговаривая после часами. Она хохотала и звала его «ватою». «Ну хватит, вата, иди ко мне!» - кричала она в кухню, где Соров, потный и мятый, трясущимися пальцами ломал, закуривая, сигареты.
Во-вторых, Даша была еще большею неряхой, чем сам Соров. Она как будто специально разрушала те неприкосновенные островки порядка, которые сохранялись в квартире волею случая. Ей не давали покоя книги: Даша, оставшись в комнате одна, непременно снимала с полок сразу несколько из них, пролистывала и разбрасывала по всему помещению. Выделенный ей Соровым ящик комода всегда имел выдвинутое положение, и из него вызывающе торчало что-нибудь с кружевами. Прежде чем сесть, Даша смахивала предмет, занимающий выбранное ею место, на пол. Следует добавить, что вещи вокруг Даши долго не жили. Разговаривая, она всегда брала что-нибудь в руки и мяла, вертела, пробовала на излом. К концу беседы предметы высыпались из ее рук, как раскрошенный хлеб. Любимую этажерку Сорова Даша, приподняв, взвесила на руке. Затем, широко расставив ноги, словно играя в гольф, взяла двумя руками за ножки и лишь наметила траекторию. Она не приняла в расчет расположение комода за спиною и по восходящей страшно ударила в него этажеркой.
Весь первый год дружбы гипотетический путь Даши к роялю Соров загораживал двумя стульями, перечеркнув их поперек небольшою складною лестницей. Даша лишь однажды покусилась преодолеть малоубедительную баррикаду («Дай-ка попробую сыграть, меня в детстве учили…»), но, увидев выражение глаз Сорова на смертельно побелевшем лице, благоразумно отступила. Этот кошмар продолжался три года. Даша не перевозила вещей, но фактически жила в его квартире. Соров мучительно скучал о ней, когда Даша уезжала на несколько дней к маме. Однажды Соров сделал Даше предложение. Было заметно, что она тронута его тягою к старомодным условностям, но согласия своего не дала. Она сразу почему-то вспомнила, как мама рассказывала о знакомстве с женою известного литератора: «Ну, не знаю… Такая, вроде умненькая… Понимаешь, я все смотрела на нее и думала: сказать кому-нибудь “у меня муж - поэт”, все равно, что признаться “у меня муж - педераст”».
Но как-то позднее, наедине с собою, представляя Сорова мужем, улыбалась Даша, надо признать, вовсе не так скептически.
Сказать, что она отличалась от его идеала, - значит, не сказать ничего. Во-первых, ростом она выше Сорова почти на голову. Заметно шире в плечах. Вообще говоря, сложения Даша очень серьезного, атлетического, с прекрасно развитыми мускулами и при этом отличною подвижностью. Недаром ею, словно породистою лошадью, хвастал сам губернатор, ведь Даша брала призы на многих состязаниях.
Соров физические упражнения презирал, втайне считая искусство единственным достойным занятием для мужчин; в женщинах же и вовсе ценил исключительно нежность, трогательную слабость, милую, так сказать, беспомощность. Сам он не был хрупким, наделенный от природы достаточною крепостью, но Даша, резвясь, иногда скручивала его в такие узлы, что Соров вскрикивал от боли и бессилия, мучительно тужился, к развязке напрягаясь уже в бешенстве, с багровым, почти фиолетовым лицом; а когда Даша отпускала - он вскакивал, едва не матерясь, жестоко обижаясь, не разговаривая после часами. Она хохотала и звала его «ватою». «Ну хватит, вата, иди ко мне!» - кричала она в кухню, где Соров, потный и мятый, трясущимися пальцами ломал, закуривая, сигареты.
Во-вторых, Даша была еще большею неряхой, чем сам Соров. Она как будто специально разрушала те неприкосновенные островки порядка, которые сохранялись в квартире волею случая. Ей не давали покоя книги: Даша, оставшись в комнате одна, непременно снимала с полок сразу несколько из них, пролистывала и разбрасывала по всему помещению. Выделенный ей Соровым ящик комода всегда имел выдвинутое положение, и из него вызывающе торчало что-нибудь с кружевами. Прежде чем сесть, Даша смахивала предмет, занимающий выбранное ею место, на пол. Следует добавить, что вещи вокруг Даши долго не жили. Разговаривая, она всегда брала что-нибудь в руки и мяла, вертела, пробовала на излом. К концу беседы предметы высыпались из ее рук, как раскрошенный хлеб. Любимую этажерку Сорова Даша, приподняв, взвесила на руке. Затем, широко расставив ноги, словно играя в гольф, взяла двумя руками за ножки и лишь наметила траекторию. Она не приняла в расчет расположение комода за спиною и по восходящей страшно ударила в него этажеркой.
Весь первый год дружбы гипотетический путь Даши к роялю Соров загораживал двумя стульями, перечеркнув их поперек небольшою складною лестницей. Даша лишь однажды покусилась преодолеть малоубедительную баррикаду («Дай-ка попробую сыграть, меня в детстве учили…»), но, увидев выражение глаз Сорова на смертельно побелевшем лице, благоразумно отступила. Этот кошмар продолжался три года. Даша не перевозила вещей, но фактически жила в его квартире. Соров мучительно скучал о ней, когда Даша уезжала на несколько дней к маме. Однажды Соров сделал Даше предложение. Было заметно, что она тронута его тягою к старомодным условностям, но согласия своего не дала. Она сразу почему-то вспомнила, как мама рассказывала о знакомстве с женою известного литератора: «Ну, не знаю… Такая, вроде умненькая… Понимаешь, я все смотрела на нее и думала: сказать кому-нибудь “у меня муж - поэт”, все равно, что признаться “у меня муж - педераст”».
Но как-то позднее, наедине с собою, представляя Сорова мужем, улыбалась Даша, надо признать, вовсе не так скептически.