История про убийство, едва не закончившаяся ещё одной смертью
- Тогда вот, когда убили того сержанта, душное было лето, дождей не было, торфяники опять горели. А я был замначальника отделения в соседнем поселке. Июль был, и была серия краж - у нас в районе и в соседнем. Ходили по деревенским магазинам по ночам, ломали навесные замки и что делали: срезали меховые воротники с женских пальто. Тогда всё это было: и магазины деревенские, и пальто в них с воротниками. И вот в одной деревне, от города километров десять, а от нас, то есть, ещё сильно дальше, был промтоварный, а рядом продуктовый. В промтоварном - одежда, обувь, парфюм; и сигнализация. Сигнализация не в магазине срабатывала, а у сторожа-надомника. Тот позвонил в дежурную часть. А эти взяли воротники, дешевую бижутерию, но не успокоились - полезли в продуктовый, взяли еды, водки. Наши двое приехали на мотоцикле, сержант и стажёр. Видят открытую дверь, рядом лом. Сержант его взял, а оружия у него не было, и пошёл в другую дверь, крикнул, чтоб выходили. Оттуда тёмный с обрезом, прямо в него картечью, так, что сержанта развернуло, и ещё раз, ему под лопатку. Он упал на крыльцо, стажёр со сторожем убежали. Их потом спрашивают приметы, а они - сумерки же были, - сказали только, что было двое, оба высокие, худощавого телосложения, в тёмном, в пиджаках или в куртках, у обоих кепки. Всех на ноги поставили, всех деревенских проверили, по соседним районам ориентировки. В школах собрания, на фермах, в сельсоветах, в магазинах продавцам сказали. Через двое суток в деревне в соседнем районе, за сорок километров, совсем уже в лесах нашлись похожие: два брата, оба судимые, пьющие, неработающие. Один в психушке одно время лежал, жил в той деревне с женой и тремя детьми. Второй вроде как в гости приехал. Мы туда в райцентр с опергруппой. Сначала послали на разведку местного на каблуке. Он вернулся, сказал, что видел тех двоих у дома, у одного пакет, а в нём вроде как ружьё. Мы выехали впятером. Дорога вся убитая, с тележной колеёй, едем медленно, из-под колёс чёрная пыль, как зола, дышать от дыма трудно. Если окна закрыть, задохнёмся, а так все сразу стали серые, чёрные от пыли. Въезжаем в деревню - никого. Где их дом - не знаем. Вдруг видим - стоят у крыльца двое, один с пакетом. Они нас увидели и бежать. По такой дороге на машине их не догнать - мы выскочили, на ходу зарядились, я побежал за тем, что пониже, в синей футболке и с пакетом. Стреляю вверх - не останавливается, из пакета что-то достаёт. Я его нагнал, рукояткой пистолета по затылку, он свалился. Остальные бежали за вторым.
- Да мы на машине его догнали, ты на ходу выскочил, и ему в лоб, он упал. Мы за вторым, но он к лесу свернул, там совсем без дороги, мы выскочили, побежали. А лес там почти сразу. Он хоть и сосновый, прозрачный, но подлеска много, и всё в этой дымке торфяной. Сначала он хрустел, а потом только мы шумели. Может, затаился, может, оторваться успел. Мы разделились, пошли прочёсывать, сами чуть не заблудились, хотя Витя из райотдела заблудился, не докричались до него. Жуть была: одного ищем - и другого ищем. Решили вернуться, долго обратную дорогу искали, пока не вышли на просеку.
- Я этому сказал лежать, положить руки на голову, сам рядом стою. Солнце печёт, как будто сковородку к фуражке приложили, вокруг никого. Я хотел ему руки связать, но, чувствую, он меня же из моего табельного может завалить. Час стою, полтора - никого. Где жена, дети. Деревня как мёртвая, ни животных не слышно, никого. Смотрю на тот дом, где они стояли, оттуда вроде лицо смотрит, такое, косоглазое, а вроде и не смотрит и нет там никого. Комаров немерено, солнце, сушь, всё по мне течёт, рубашка мокрая, сейчас грохнусь от жары, пить хочу. Рядом колодец с ведром, а отойти не могу. Этот почуял, что мне невмоготу, стал на животе поворачиваться, я его по ногам ботинком. Совсем не могу уже стоять, на всякий случай вынул обойму, сунул за ремень на спине, под рубашку. Наконец Витя, один из наших, вернулся, мы этому связали руки, отвели к дому, где они стояли, в тень, передохнули. Я пошёл к колодцу, воды достал, потом Витя напился, этого напоили. Я вошёл в дом: сидят - баба с тем самым лицом из окна, только ничего не косоглазая, кормит младенца, и два пацана, один лет шести, другой мелкий совсем, тощие оба. Я Витю позвал, чтоб этого заводил. Уложили его на кровать животом вниз. Вернулись наши остальные. Кто-то на велосипеде мимо ехал - мы сказали ему быстрей в контору, звонить, чтобы подкрепление прислали. И сами ждём: решили, что второй к брату вернётся, далеко не уйдёт. Баба говорит: «Я на улицу пошла». Я думаю: пусть идёт, и я пойду. Вынесла она младшего, положила в коляску, и в теньке туда-сюда ходит, а двор у них зарос весь. Старший стал проситься купаться, та говорит: иди. И среднего он с собой взял. Саша вышел, мы с ним в траве залегли, смотрим. Вдруг прибегает старший пацан, кричит ей: «Игорёк тонет!» Она тоже кричит: «Убили! Убили!» Я подумал, они отвлекают так, нарочно всё придумали, но всё же тревога, говорю: «Саш, дойди, посмотри».
- Старший меня ведёт, молчит всю дорогу, рта не раскрывает. Мы мимо этого пруда шли, когда второго догоняли. Маленький, без тени, высох сильно по жаре. Вода мутная - видно, что купались недавно. Вокруг никого, только детская майка валяется на траве, где в воду заходить. «Где?» - говорю. «Там, там», - показывает. Я как был, в форме, потому что вдруг засада, у второго же обрез мог быть. Пистолет держу в руке, сам иду, вглядываюсь, боковым зрением держу кусты на другом берегу. Сначала было по голень, потом резко по колено. Справа увидел белое пятно мутное, тронул ногой, оказалось мягким. Поднял пистолет повыше, присел, нащупал руку, потом подхватил его под живот, поднял, с него вода течёт, а он не шевелится, худой, но тяжёлый, у меня ещё намокло всё, рубашка, брюки, фуражка упала, поплыла, я её стволом успел подцепить. Выношу его на берег, не знаю, что делать, к дому нести, здесь откачивать. Сунул ствол в кобуру, присел, положил его через колено, стал откачивать. Из него вода течёт, но он не шевелится, а старший стоит рядом, смотрит, молчит. Ничего не выходит, кончился пацанчик. «Беги, - говорю старшему, - беги к дому, скажи, вытащил». Тот стоит, молчит, смотрит, потом побежал. Я всё равно откачиваю, страшно мне, а что, если я не то сделал чего, перевернул, смотрю на лицо - не дышит, глаза закрыты, лицо мелкое такое, злое. Помню, что надо искусственное дыхание делать, а не помню, как, из головы вылетело, в нос или в рот, тереблю руками ему лицо: «Эй, - говорю, - эй». Тут велосипедист подъезжает, тот самый, которого мы в контору. Велосипед бросает, пацана у меня схватил и в рот ему дышит, на грудь жмёт, оказался физрук из школы. Потом эта бежит, мать, кричит: «Убили! Убили!» Зло так кричит, на нас. Пацанчик вдруг дёрнулся, закашлял, ещё из него воды вылилось, глаза открыл, так кричать начал, что мне стало ещё страшнее. Вроде должно полегчать, ожил же, а не легчает, и солнце ещё в затылок, и в кустах вроде кто-то шевельнулся. Ребёнок кричит, мать кричит, старший прибежал, но молчит и смотрит. Дошли до дома, коляска стоит на самом солнце. Я её в тень отодвинул, смотрю на ребёнка этого в пелёнках, а он тоже не пойми какой, то ли дышит, то ли что. Позвал мать, говорю: «В дом унеси». Того, откачанного, физрук тоже в дом отнёс, я снаружи остался, сел на крыльце. Тут ещё наша машина приехала, потом другая приехала.
- И народ стал у дома собираться. Откуда все взялись, непонятно, не было же никого. Этот, связанный, лежит на кровати, повторяет: «Всё нормально, Игорёк? Всё нормально, Игорёк?» Второго мы решили не искать, поставили людей на дорогах, тропах. Обрез мы дома нашли. И воротники срезанные нашли, и бижутерию. А тот вышел на следующий день, голодный, замёрз ещё - он же босой был, из дому вышел почесаться, а тут мы.
- Я когда похожее злое лицо такое вижу, как у того пацанчика, который утонул, мне кажется, что это из того района человек. Из тех мест. Он ведь взрослый сейчас должен быть, если не умер, лет тридцать сколько? Или сорок уже?
- Я слышал, недолго он прожил.
- Да? Я не слышал.
- Недолго, недолго. Какой-то там случай тоже был. Заступился он за кого-то.
(По мотивам случая из егорьевской газеты «Знамя труда».)
- Да мы на машине его догнали, ты на ходу выскочил, и ему в лоб, он упал. Мы за вторым, но он к лесу свернул, там совсем без дороги, мы выскочили, побежали. А лес там почти сразу. Он хоть и сосновый, прозрачный, но подлеска много, и всё в этой дымке торфяной. Сначала он хрустел, а потом только мы шумели. Может, затаился, может, оторваться успел. Мы разделились, пошли прочёсывать, сами чуть не заблудились, хотя Витя из райотдела заблудился, не докричались до него. Жуть была: одного ищем - и другого ищем. Решили вернуться, долго обратную дорогу искали, пока не вышли на просеку.
- Я этому сказал лежать, положить руки на голову, сам рядом стою. Солнце печёт, как будто сковородку к фуражке приложили, вокруг никого. Я хотел ему руки связать, но, чувствую, он меня же из моего табельного может завалить. Час стою, полтора - никого. Где жена, дети. Деревня как мёртвая, ни животных не слышно, никого. Смотрю на тот дом, где они стояли, оттуда вроде лицо смотрит, такое, косоглазое, а вроде и не смотрит и нет там никого. Комаров немерено, солнце, сушь, всё по мне течёт, рубашка мокрая, сейчас грохнусь от жары, пить хочу. Рядом колодец с ведром, а отойти не могу. Этот почуял, что мне невмоготу, стал на животе поворачиваться, я его по ногам ботинком. Совсем не могу уже стоять, на всякий случай вынул обойму, сунул за ремень на спине, под рубашку. Наконец Витя, один из наших, вернулся, мы этому связали руки, отвели к дому, где они стояли, в тень, передохнули. Я пошёл к колодцу, воды достал, потом Витя напился, этого напоили. Я вошёл в дом: сидят - баба с тем самым лицом из окна, только ничего не косоглазая, кормит младенца, и два пацана, один лет шести, другой мелкий совсем, тощие оба. Я Витю позвал, чтоб этого заводил. Уложили его на кровать животом вниз. Вернулись наши остальные. Кто-то на велосипеде мимо ехал - мы сказали ему быстрей в контору, звонить, чтобы подкрепление прислали. И сами ждём: решили, что второй к брату вернётся, далеко не уйдёт. Баба говорит: «Я на улицу пошла». Я думаю: пусть идёт, и я пойду. Вынесла она младшего, положила в коляску, и в теньке туда-сюда ходит, а двор у них зарос весь. Старший стал проситься купаться, та говорит: иди. И среднего он с собой взял. Саша вышел, мы с ним в траве залегли, смотрим. Вдруг прибегает старший пацан, кричит ей: «Игорёк тонет!» Она тоже кричит: «Убили! Убили!» Я подумал, они отвлекают так, нарочно всё придумали, но всё же тревога, говорю: «Саш, дойди, посмотри».
- Старший меня ведёт, молчит всю дорогу, рта не раскрывает. Мы мимо этого пруда шли, когда второго догоняли. Маленький, без тени, высох сильно по жаре. Вода мутная - видно, что купались недавно. Вокруг никого, только детская майка валяется на траве, где в воду заходить. «Где?» - говорю. «Там, там», - показывает. Я как был, в форме, потому что вдруг засада, у второго же обрез мог быть. Пистолет держу в руке, сам иду, вглядываюсь, боковым зрением держу кусты на другом берегу. Сначала было по голень, потом резко по колено. Справа увидел белое пятно мутное, тронул ногой, оказалось мягким. Поднял пистолет повыше, присел, нащупал руку, потом подхватил его под живот, поднял, с него вода течёт, а он не шевелится, худой, но тяжёлый, у меня ещё намокло всё, рубашка, брюки, фуражка упала, поплыла, я её стволом успел подцепить. Выношу его на берег, не знаю, что делать, к дому нести, здесь откачивать. Сунул ствол в кобуру, присел, положил его через колено, стал откачивать. Из него вода течёт, но он не шевелится, а старший стоит рядом, смотрит, молчит. Ничего не выходит, кончился пацанчик. «Беги, - говорю старшему, - беги к дому, скажи, вытащил». Тот стоит, молчит, смотрит, потом побежал. Я всё равно откачиваю, страшно мне, а что, если я не то сделал чего, перевернул, смотрю на лицо - не дышит, глаза закрыты, лицо мелкое такое, злое. Помню, что надо искусственное дыхание делать, а не помню, как, из головы вылетело, в нос или в рот, тереблю руками ему лицо: «Эй, - говорю, - эй». Тут велосипедист подъезжает, тот самый, которого мы в контору. Велосипед бросает, пацана у меня схватил и в рот ему дышит, на грудь жмёт, оказался физрук из школы. Потом эта бежит, мать, кричит: «Убили! Убили!» Зло так кричит, на нас. Пацанчик вдруг дёрнулся, закашлял, ещё из него воды вылилось, глаза открыл, так кричать начал, что мне стало ещё страшнее. Вроде должно полегчать, ожил же, а не легчает, и солнце ещё в затылок, и в кустах вроде кто-то шевельнулся. Ребёнок кричит, мать кричит, старший прибежал, но молчит и смотрит. Дошли до дома, коляска стоит на самом солнце. Я её в тень отодвинул, смотрю на ребёнка этого в пелёнках, а он тоже не пойми какой, то ли дышит, то ли что. Позвал мать, говорю: «В дом унеси». Того, откачанного, физрук тоже в дом отнёс, я снаружи остался, сел на крыльце. Тут ещё наша машина приехала, потом другая приехала.
- И народ стал у дома собираться. Откуда все взялись, непонятно, не было же никого. Этот, связанный, лежит на кровати, повторяет: «Всё нормально, Игорёк? Всё нормально, Игорёк?» Второго мы решили не искать, поставили людей на дорогах, тропах. Обрез мы дома нашли. И воротники срезанные нашли, и бижутерию. А тот вышел на следующий день, голодный, замёрз ещё - он же босой был, из дому вышел почесаться, а тут мы.
- Я когда похожее злое лицо такое вижу, как у того пацанчика, который утонул, мне кажется, что это из того района человек. Из тех мест. Он ведь взрослый сейчас должен быть, если не умер, лет тридцать сколько? Или сорок уже?
- Я слышал, недолго он прожил.
- Да? Я не слышал.
- Недолго, недолго. Какой-то там случай тоже был. Заступился он за кого-то.
(По мотивам случая из егорьевской газеты «Знамя труда».)