поэт воденников
Хм. Читаю. Не отрываясь. И строчки держат, цепляют, да.
Влекут. Пока, может, скорее, гносеологически - «Да?», «да?!»
Сразу с некоторой радостью, да.
Посмотрим.
Вот фрагментами, строчками.
Понимаю, что так может быть даже обидно автору.
Но...
Так тоже живёт поэзия.
Тем более для меня этот поэт впервые.
Итак, Дмитрий Воденников:
...
- Закрыв глаза и посмотрев на свет,
на белый свет, продольный и огромный,
скажу: - Мне было шесть,
а стало тридцать шесть,
а что там между - я уже не помню.
____
… но все же может быть,
что кто-нибудь из них,
еще неназванный, протиснувшись от двери,
мне скажет: «боже мой, да что ж ты так кричишь?
Ну я тебя люблю» - и я ему поверю…
____
...Со всех сторон спеленутый конвертом,
в тугом кульке и с бантом на боку
я вдруг заплакал - сорока двухлетний
в своей коляске как в своем гробу.
И я сказал вам: - Ося или Сеня,
запомни: всё, что здесь останется от нас -
каких-нибудь пять-шесть стихотворений,
осенних, гулких, яблочных, весенних,
ни от чего не защитивших нас....
____
О, эта мука детских фотографий
людей, которых мы любили или любим
(все эти уши, ёжики и лбы),
она не в том, что все они - жемчужны,
не в том она, что мы им - не нужны,
а в том, что мы про них уже все знаем,
а им не видно - собственной судьбы.
____
…В нежную зелень раннего летнего утра
хорошо начинать забывать, хорошо начинать вспоминать,
слушай, мой бедный зверок, мой скворчащий зацветший компьютер,
я теперь запишу на тебе всё, что раньше не мог записать...
____
...Вот так и живешь - сначала Иваном-царевичем, потом Иван-дураком,
потом серым волком, волшебным помощником, потом Кащеем Бессмертным,
а потом - Бабой-Ягою,
а потом иван-чаем, всё забивая собой кругом,
растешь, как сорняк у забора, с фиолетовой головою…
____
… Так вот - я хочу сказать, когда мы смешаемся в прахе
(тесней, чем когда-то при жизни), спасибо тебе за всё:
за медленно меркнущий свет, за белое твое платье,
за летнее твое платье, за бессмертное платье твое.
____
Что мне с того, что всё это - неправда:
мне только требовалось - закричать во сне
а жизнь уже сама пришла и встала
оглохшей лестницей - в курячей слепоте.
Ведь для того и дан - оглохшим и ослепшим,
живой и резкий голос - для того,
чтоб мокрым горлом, голосом осевшим -
нас выкликали - всех до одного.
____
Мать уходит, отец стареет, курит в дверях сигарету,
дети уходят, уходят на цыпках стихи…
А ты говоришь, стоя в дверях: - Это лето, лето…
Сердце моё разрывается на куски.
____
Ну так здравствуй,
моя дорогая тупая черешня!
Я ведь раньше не думал,
что мой возмутительный прах -
это родины прах.
(..этот яростный, сливочный, нежный...)
Он, как ветер, весной -
Застревает в цветных волосах.
***
Я душный воздух пил в советской школьной форме,
а через двадцать лет в июле шла гроза,
а я сидел и рвал - с тоской и c корнем
из наших писем наши имена.
Я с кровью рвал, что было между нами,
как сорняки, когда в руках - земля:
фиолетово-желтый воденников, васильковая мелкая Аля,
подзаборная Лена - и красного с черным тебя.
Я всех швырял - перед грозой, в июле,
без права переписки так сказать:
папу, мачеху, маму, Андрюшу, Полину и Юлю
(почему-то мне именно Юлю особенно страшно швырять).
Но я сказал сестре: - Не бойся, дорогая,
сестра моя и брат, я - уходящий в тьму,
всех тех, кто жил со мной, благословляю,
лиловым брюхом, синеглазым краем,
грозой, ползущей в письма и в листву.
Наоборот - сквозь сон прерывистый и лживый,
под стук мяча и визги во дворе -
я слышу всё: вы счастливы и живы,
и вы намерены жить долго на земле.
***
Райдо (руна дороги, свидетели говорят)
Очищаешь себя, очищаешь,
думаешь, что становишься лучше,
смотришь: ты был таким же,
только не знал об этом.
_________
Пишет женщина средних лет, сейчас живущая в США:
«Первого ребенка я рожала в Сибири, второго в Нью-Йорке…
Мальчик был крупный и толстый, 5 килограмм,
но выглядел - вылитым негритёнком».
- А девочку я родила в Кони-Айленде, прямо на Пасху,
у них там свои порядки: они моют младенцев из шланга
(как будто это не дети, а мясо или цыплятки),
выглядит это мерзко, скучно, тоскливо, страшно.
Я бы, конечно, на них закричала,
но тут появилась старая толстая негритянка,
взяла мою новорожденную дочку, завернула ее в пеленку -
и вдруг стала ее целовать, будто она ей бабка
(старая негритянка - белого моего ребенка).
…Мужчины любят меня и я тоже любила их,
у меня есть муж и работа, у меня есть дом в Пенсильвании.
Но больше всего на свете я, конечно, любила - двоих:
девочку Ксюшу и мальчика Даню.
- Хочется верить,
что за это - когда я буду стоять одна у не-русской реки,
отлично осознавая, что я умерла (а не просто устала) -
ко мне тоже-тоже придет огромная негритянка,
прижмет меня к толстой груди
и завернет меня, старую дуру, как маленькую - в одеяло.
Влекут. Пока, может, скорее, гносеологически - «Да?», «да?!»
Сразу с некоторой радостью, да.
Посмотрим.
Вот фрагментами, строчками.
Понимаю, что так может быть даже обидно автору.
Но...
Так тоже живёт поэзия.
Тем более для меня этот поэт впервые.
Итак, Дмитрий Воденников:
...
- Закрыв глаза и посмотрев на свет,
на белый свет, продольный и огромный,
скажу: - Мне было шесть,
а стало тридцать шесть,
а что там между - я уже не помню.
____
… но все же может быть,
что кто-нибудь из них,
еще неназванный, протиснувшись от двери,
мне скажет: «боже мой, да что ж ты так кричишь?
Ну я тебя люблю» - и я ему поверю…
____
...Со всех сторон спеленутый конвертом,
в тугом кульке и с бантом на боку
я вдруг заплакал - сорока двухлетний
в своей коляске как в своем гробу.
И я сказал вам: - Ося или Сеня,
запомни: всё, что здесь останется от нас -
каких-нибудь пять-шесть стихотворений,
осенних, гулких, яблочных, весенних,
ни от чего не защитивших нас....
____
О, эта мука детских фотографий
людей, которых мы любили или любим
(все эти уши, ёжики и лбы),
она не в том, что все они - жемчужны,
не в том она, что мы им - не нужны,
а в том, что мы про них уже все знаем,
а им не видно - собственной судьбы.
____
…В нежную зелень раннего летнего утра
хорошо начинать забывать, хорошо начинать вспоминать,
слушай, мой бедный зверок, мой скворчащий зацветший компьютер,
я теперь запишу на тебе всё, что раньше не мог записать...
____
...Вот так и живешь - сначала Иваном-царевичем, потом Иван-дураком,
потом серым волком, волшебным помощником, потом Кащеем Бессмертным,
а потом - Бабой-Ягою,
а потом иван-чаем, всё забивая собой кругом,
растешь, как сорняк у забора, с фиолетовой головою…
____
… Так вот - я хочу сказать, когда мы смешаемся в прахе
(тесней, чем когда-то при жизни), спасибо тебе за всё:
за медленно меркнущий свет, за белое твое платье,
за летнее твое платье, за бессмертное платье твое.
____
Что мне с того, что всё это - неправда:
мне только требовалось - закричать во сне
а жизнь уже сама пришла и встала
оглохшей лестницей - в курячей слепоте.
Ведь для того и дан - оглохшим и ослепшим,
живой и резкий голос - для того,
чтоб мокрым горлом, голосом осевшим -
нас выкликали - всех до одного.
____
Мать уходит, отец стареет, курит в дверях сигарету,
дети уходят, уходят на цыпках стихи…
А ты говоришь, стоя в дверях: - Это лето, лето…
Сердце моё разрывается на куски.
____
Ну так здравствуй,
моя дорогая тупая черешня!
Я ведь раньше не думал,
что мой возмутительный прах -
это родины прах.
(..этот яростный, сливочный, нежный...)
Он, как ветер, весной -
Застревает в цветных волосах.
***
Я душный воздух пил в советской школьной форме,
а через двадцать лет в июле шла гроза,
а я сидел и рвал - с тоской и c корнем
из наших писем наши имена.
Я с кровью рвал, что было между нами,
как сорняки, когда в руках - земля:
фиолетово-желтый воденников, васильковая мелкая Аля,
подзаборная Лена - и красного с черным тебя.
Я всех швырял - перед грозой, в июле,
без права переписки так сказать:
папу, мачеху, маму, Андрюшу, Полину и Юлю
(почему-то мне именно Юлю особенно страшно швырять).
Но я сказал сестре: - Не бойся, дорогая,
сестра моя и брат, я - уходящий в тьму,
всех тех, кто жил со мной, благословляю,
лиловым брюхом, синеглазым краем,
грозой, ползущей в письма и в листву.
Наоборот - сквозь сон прерывистый и лживый,
под стук мяча и визги во дворе -
я слышу всё: вы счастливы и живы,
и вы намерены жить долго на земле.
***
Райдо (руна дороги, свидетели говорят)
Очищаешь себя, очищаешь,
думаешь, что становишься лучше,
смотришь: ты был таким же,
только не знал об этом.
_________
Пишет женщина средних лет, сейчас живущая в США:
«Первого ребенка я рожала в Сибири, второго в Нью-Йорке…
Мальчик был крупный и толстый, 5 килограмм,
но выглядел - вылитым негритёнком».
- А девочку я родила в Кони-Айленде, прямо на Пасху,
у них там свои порядки: они моют младенцев из шланга
(как будто это не дети, а мясо или цыплятки),
выглядит это мерзко, скучно, тоскливо, страшно.
Я бы, конечно, на них закричала,
но тут появилась старая толстая негритянка,
взяла мою новорожденную дочку, завернула ее в пеленку -
и вдруг стала ее целовать, будто она ей бабка
(старая негритянка - белого моего ребенка).
…Мужчины любят меня и я тоже любила их,
у меня есть муж и работа, у меня есть дом в Пенсильвании.
Но больше всего на свете я, конечно, любила - двоих:
девочку Ксюшу и мальчика Даню.
- Хочется верить,
что за это - когда я буду стоять одна у не-русской реки,
отлично осознавая, что я умерла (а не просто устала) -
ко мне тоже-тоже придет огромная негритянка,
прижмет меня к толстой груди
и завернет меня, старую дуру, как маленькую - в одеяло.