Мои любимые истории (конечно, про животных)
В книге «О старом Художественном театре» сын Качалова Вадим Шверубович рассказывает о 1919 годе, когда часть труппы Московского Художественного театра под руководством В.И.Качалова отправилась на гастроли по южным «красным» районам России и как эти гастроли затянулись на целых три года и как знаменитые артисты оказывались то у белых, то у красных.
Юный Дима Шверубович ушел добровольцем в белую армию и оказался в совершенно чуждой себе среде: иллюзии о «белых рыцарях» быстро исчезли, была грубость военной жизни, почти «дедовщина», издевательства над интеллигентным юношей, грязь, вши, без коня, без сапог, в бою никуда не годный, и т.д. Потом все внешне понемногу стало налаживаться, но было очень одиноко, не было друзей, он был всем чужой.
«Есть из общей миски я не умел, сморкаться в пальцы не умел, крутить завертку для курева не умел, умываться изо рта не умел, накосить сена не умел, зашить шорные ремни не умел… Ужасно было чувствовать себя самым плохим, единственным никуда не годным из двух с половиной тысяч всадников».
Было полное отчаянье, решение застрелиться - «научился для этой цели спускать курок пальцем ноги…»
А дальше счастливая встреча:
«…Вместо глупого, нервного и очень высокого жеребца Бебута, который презирал меня не меньше, чем юнкер Прибыльский, мне дали мерина Башкира. Это был среднего роста добрый конь с хорошим, широким, покойным шагом, недурным карьером и удивительно ровным и покладистым характером. Мы с ним очень быстро подружились. В моем полном одиночестве, во враждебности окружения появился просвет. Башкир стал мне и другом, и товарищем, и объектом моей любви и заботы. Ради него я легче преодолевал свое смущение и страх перед крестьянами, когда добывал ему два раза в день по полной торбе овса, ради него я научился отличать хорошее сено от скверного и быстро надергивать полную охапку его. Я всегда находил ему в холод и дождь уютное укрытие на ночь, наловчился растирать ему спину перед седловкой и после расседлывания и массировать брюхо, когда оно у него болело. Это случалось, если вместо овса он получал ячмень. Он в свою очередь неподвижно стоял, когда я садился и слезал, что я теперь делал довольно ловко, никогда не отставал от впереди идущего коня и не выходил из строя, даже если я засыпал на нем, а это со мной случалось часто, никогда не загаживал себе хвоста и волос под бабками и, главное, хорошо меня знал и приветствовал уютным и ласковым утробным полуржанием-полукряхтением».
Коня много раз пытались отобрать, заменить, но «уж тут и я свирепел и проявлял свою волю и упорство», с единственным другом разлучить себя не давал.
Если б я умела писать сценарии, как просится это всё в кино. И герой ‑ такого у нас в кино не было - где-то рядом, с одной стороны, Петя Ростов, с другой, быть может, герой Высоцкого из «Служили два товарища» со своим верным конем.
«После жаркого лета и долгой погожей осени наступила зима, она ухудшила нашу жизнь. Невозможны стали ночевки под открытым небом, а я их очень любил. Хорошо было, натаскав пять-шесть охапок сена под забор или к дереву, где был привязан за длинный чомбур мой Башкир, лечь на это сено под Башкира. Он спал стоя, почти неподвижно, редко очень осторожно переступал с ноги на ногу. Раза три-четыре за ночь он просыпался и начинал есть осторожно, чтобы не ущипнуть, таская из-под меня сено и аппетитно хрупая им. … А я, просыпаясь, смотрел на небо, на котором обрисовывалась милая морда моего дружка.
Зимой я ставил Башкира где-нибудь в сарае, амбаре или риге, а сам спал в хате на полу или на лавке. Перед сном я подолгу стоял около него - не хотелось быть в смрадной избе, где играли в карты, матерились, рыгали, рассказывали похабные анекдоты мои сослуживцы. Утром я раньше всех выскакивал из провонявшей за ночь избы и шел к Башкиру. Он встречал меня приветливым ржанием, как только я переступал порог его помещения».