Грекомания. Очерк 7: Софокл, часть 3/3
Вскоре после издания указа перед Креонтом предстаёт страж с вестью: кто-то всё же похоронил Полиника. Креонт, подобно большинству диктаторов, не может поверить, что за нарушением изданных им законов могут стоять какие-то иные мотивы, нежели меркантильные:
Да, наказанье - смерть. Но все ж корысть
Людей прельщает и ведет на гибель.
Полиника демонстративно откапывают обратно, и при второй попытке захоронения бдительная стража всё-таки задерживает нарушителя: им оказывается сестра покойного, и представители охраны правопорядка не скрывают радости за собственную шкуру:
Мы бросились и девушку схватили.
Она не оробела. Уличаем
Ее в былых и новых преступленьях, -
Стоит, не отрицает ничего.
И было мне и сладостно и горько:
Отрадно самому беды избегнуть,
Но горестно друзей ввергать в беду.
А все ж не так ее несчастье к сердцу
Я принимаю, как свое спасенье.
Антигону приводят на очную ставку к Креонту, и тут впервые в мировой литературе и за две с половиной тысячи лет до Нюрнбергского процесса поднимается проблема невыполнения преступного приказа, когда Креонт вопрошает:
Без лишних слов, - ты знала мой приказ?
Антигона
Да… Как не знать? Он оглашен был всюду.
Креонт
И все ж его ты преступить дерзнула?
Антигона
Не Зевс его мне объявил, не Правда,
Живущая с подземными богами
И людям предписавшая законы.
Не знала я, что твой приказ всесилен
И что посмеет человек нарушить
Закон богов, не писанный, но прочный.
Ведь не вчера был создан тот закон -
Когда явился он, никто не знает.
И, устрашившись гнева человека,
Потом ответ держать перед богами
Я не хотела. Знала, что умру
И без приказа твоего, не так ли?
Афинская демократия явила миру немало новшеств. И к их числу относится появление первого героя-диссидента. Антигона хоть и дочь бывшего царя, но сам факт того, что она женщина, лишает её слова какого-то общественного веса. Однако в век Перикла само слово «человек» уже начало звучать настолько гордо, что Антигона, хоть и оказавшись в абсолютном меньшинстве, совершенно не тушуется перед власть предержащими, видя в Креонте просто человека, а в издаваемых им законах - отнюдь не высшую волю.
Креонт приговаривает Антигону к смерти, совершенно не считаясь с тем фактом, что она - невеста его сына Гемона. Впрочем, тут его отчасти можно понять: как и все бескомпромиссные воительницы за высшие идеалы, Антигона наверняка стала бы для Гемона ужасной женой. Мало того, что она на протяжении всей трагедии ни разу не обнаруживает никаких чувств к своему жениху, так ещё и открыто ставит кланово-семейные узы выше брачных:
Хотя в глазах разумного поступок
Мой праведен. Когда была б я мать
Или жена и видела истлевший
Прах мужа своего, я против граждан
Не шла бы. Почему так рассуждаю?
Нашла бы я себе другого мужа,
Он мне принес бы новое дитя;
Но если мать с отцом в Аид сокрылись,
Уж никогда не народится брат.
Тем не менее, Гемон, очевидно, до беспамятства влюблён в стойкую идеалистку Антигону и идёт просить за неё перед отцом, который разражается настоящей апологией диктатора:
А кто закон из гордости нарушит
Иль возомнит, что может власть имущим
Приказывать, тот мне не по душе.
Правителю повиноваться должно
Во всем - законном, как и незаконном [выделено мной].
Тот, кто властям покорен, - я уверен, -
Во власти так же тверд, как в подчиненье.
Он в буре битвы встанет близ тебя
Товарищем надежным и достойным,
А безначалье - худшее из зол.
Креонт отстаивает единоначалие, а также позднее сформулированный римлянами принцип «закон суров, но это закон», совершенно не обращая внимания на то, насколько изданный им указ идёт вразрез со всеми существующими законодательными и общественными нормами. Гемон же осторожно призывает к плюрализму, донося глас общественности:
Бессмертные даруют людям разум,
А он на свете - высшее из благ.
К тому же я не в силах утверждать,
Что ты в словах своих несправедлив,
Но и другой помыслить правду может.
Мне узнавать приводится заране,
Что люди мыслят, делают, бранят.
Для гражданина взор твой страшен, если
Его слова не по сердцу тебе.
Но я повсюду слушаю - и слышу,
Как город весь жалеет эту деву,
Всех менее достойную погибнуть
За подвиг свой позорнейшею смертью…
Мы уже отмечали умение Софокла мастерски выстраивать динамичные диалоги, состоящие из коротких, но чрезвычайно ёмких фраз, практически каждая из которых достойна стать афоризмом. Неудивительно, что афинянам столь по душе пришлась «Антигона» - в словесной перепалке между Креонтом и Гемоном наглядно отражается наиболее актуальная дилемма той эпохи: за кем последнее слово? За суровыми отцами, отстаивающими патриархальную диктатуру, или за сынами-демократами, отвергающими авторитаризм и превратившими слово «тиран» в бранное?
Креонт
Иль город мне предписывать начнет?
Гемон
Не видишь сам, что говоришь как отрок?
Креонт
Иль править в граде мне чужим умом?
Гемон
Не государство - где царит один.
Креонт
Но государство - собственность царей!
Гемон
Прекрасно б ты один пустыней правил!
Но с самых седых времён любой диктатор больше всего на свете не любит уступать общественному мнению, и потому Гемон, не добившись ничего, в сердцах уходит, а уверенный в собственной непогрешимости Креонт готовит Антигоне изощрённо-фарисейскую казнь:
Ушлю туда, где людям не пройти,
Живую спрячу в каменной пещере,
Оставив малость пищи, сколько надо,
Чтоб оскверненью не подвергнуть град.
Оставляя жертве, приговорённой к голодной смерти в таких каменных гробах, немного пищи про запас, осудивший более не отвечал за судьбу приговорённого, потому Креонт далее считает себя абсолютно чистым перед ведомой на казнь Антигоной, которую сограждане, хоть и чтущие указ Креонта, всё-таки чествуют за проявленную силу духа:
Но в обитель умерших
Ты уходишь во славе, -
Не убита недугом
Иль ударом меча.
Нет, идешь добровольно ты…
Роль хора в драматургии Софокла также претерпевает достаточно радикальные изменения по сравнению с трагедиями Эсхила, у которого этот коллективный персонаж представляет собой нечто единое и монолитное. Совсем не так у Софокла и в частности в «Антигоне», где хор в своих оценках крайне непостоянен (совсем как ветреное общественное мнение) и попеременно склоняется на сторону того или иного героя в зависимости от убедительности его доводов. Вроде бы восхваляя Антигону, хор не забывает и про назидательные конформистские поучения:
Чтить мертвых - дело благочестья,
Но власть стоящего у власти
Переступать нельзя: сгубил
Тебя порыв твой своевольный.
Креонт, быть может, и деспот, что считает единственно правильным лишь своё мнение, но его поданные очевидно разделяют его взгляды на государственное управление и всячески его в этом поддерживают, и потому считать ядром «Антигоны» столкновение индивидуума не только с властью, но и с целым государством есть все основания.
Но абсолютная власть и развращает абсолютно - возможно, именно такую мысль и хотел донести демократ-Софокл - и когда к Креонту приходит знакомый нам вещий старец Тиресий, апеллируя даже не к этической, а к гигиенической стороне вопроса:
Твой приговор на град навел болезнь;
Осквернены все алтари в стране
И в самом граде птицами и псами,
Что труп Эдипова терзали сына.
…то Креонт, как некогда Эдип, заслышав не слишком приятную для себя точку зрения, находит этому самое вероятное объяснение: критика власти может носить исключительно заказной характер, да и вообще «пророки все всегда любили деньги». Мало того, поскольку перспектива отменить собственный указ, прогнуться, так сказать, перед общественностью, для деспота совершенно невыносима, то чем больше Креонт слышит обоснованных возражений против своего недавнего указа, тем с большей одержимостью он готов его отстаивать, пусть даже тут придётся бросить вызов высшим силам:
Его в могилу вам не положить.
Нет, если б даже Зевсовы орлы
Ему тащили эту падаль в пищу,
Я и тогда, той скверны не боясь,
Не допустил бы похорон…
Но авторитет Тиресия вкупе с его страшными угрозами расплаты за подобное святотатство убеждают в неправоте Креонта даже некогда сервильный хор, и оставшийся в полном одиночестве правитель, скрепя сердце всё же вынужден уступить. Но, как и положено с тех пор в трагедиях, слишком поздно. Решив не дожидаться смерти от истощения, Антигона совершает самоубийство, а неизменно полная динамизма развязка неизменно же передаётся зрителям со слов очевидца - в данном случае от вестника жене Креонта Эвридике:
Мы глянули - и в склепе, в глубине,
Повесившейся деву увидали
На туго перекрученном холсте;
А рядом он, ее обнявши труп,
Лил слезы о погибели невесты,
Отца деяньях и любви несчастной.
Отец, его увидя, с диким стоном
Сбегает вниз и так зовет, вопя:
"Несчастный, что ты сделал? Что замыслил?
Какой бедой твой разум помутился?
О, выйди, сын! Прошу, молю тебя!"
Но юноша тогда, взглянувши дико,
Ни слова не сказал, извлек свой меч
Двуострый. В ужасе отец отпрянул -
И промахнулся он. Тогда, во гневе
Сам на себя, всем телом он на меч
Налег - и в бок всадил до половины,
Еще в сознанье, деву обнял он
И, задыхаясь, ток последний крови
На бледные ланиты пролил ей.
И труп лежит на трупе, тайны брака
Узнав не здесь - в Аидовом дому, -
Показывая людям, что безумье
Для смертного есть худшее из зол.
Узнав о смерти любимого сына, жена Креонта также предпочитает пронзить себе сердце - наше понимание трагедии как произведения, обязательно заканчивающегося нагромождением трупов, восходит именно к «Антигоне». Вообще все герои Софокла не прочь расстаться с жизнью, когда её обстоятельства идут вразрез с их принципами, а изменить эти обстоятельства - выше их сил. Ибо, говоря словами Аякса из другого произведения Софокла:
Позорно мужу долгих жаждать дней,
Когда от мук не видно избавленья.
Какая радость день за днем влачить
И только лишь отодвигать кончину?
Не нужен мне и даром человек,
Питающий надежды по-пустому.
Нет, благородный должен славно жить
И славно умереть.
Эллинов, живших в атмосфере постоянных вооружённых конфликтов и, соответственно, постоянной же неопределённости в отношении собственной жизни, всегда завораживало зрелище стремительного падения с вершин счастья в пучину самого страшного отчаяния. Потому практически каждая древнегреческая трагедия заканчивается строками о вечной переменчивости судьбы. Не стала здесь исключением и «Антигона», где хор резюмирует:
Креонт казался всем благословенным:
И землю Кадма спас он от врагов
И, властелином полным став над нею,
Царил, детьми обильно окружен.
И все пропало.
Убитому горем Креонту с трупами жены и сына на руках остаётся лишь молить о смерти:
Приди, приди!
Покажись скорей, мой последний день!
Приведи ко мне жребий лучший мой!
Поскорее приди,
Чтобы дня я другого не видел!
Но древнегреческая трагедия не знает слов утешения, и финальное напутствие хора беспощадно и лишено какой-либо надежды:
Нет, не молись: ведь людям от скорбей
Ниспосланных не обрести спасенья.
Героев Софокла можно остановить, но их цельность невозможно разрушить. Антигона и Эдип терпят вроде бы однозначное поражение в величественной схватке с куда более превосходящим противником - Властью, Государством, а то и самой Судьбой. Но в своей готовности пойти до самого конца, следуя исключительно своим принципам и чувству внутреннего долга, они стали символом и олицетворением совершенно нового типа человека - человека свободного, и совершенно нового типа человеческих отношений - союза свободных граждан, самостоятельных в принятии решений и не боящихся понести ответственность за такие решения. И пусть финал каждой такой схватки предопределён изначально, только в борьбе с превосходящим противником в полной мере проявляется весь человеческий потенциал. Раскрытие которого и обусловило тот беспрецедентный цивилизационный взлёт афинской демократии, величайшим певцом которой был Софокл.
Да, наказанье - смерть. Но все ж корысть
Людей прельщает и ведет на гибель.
Полиника демонстративно откапывают обратно, и при второй попытке захоронения бдительная стража всё-таки задерживает нарушителя: им оказывается сестра покойного, и представители охраны правопорядка не скрывают радости за собственную шкуру:
Мы бросились и девушку схватили.
Она не оробела. Уличаем
Ее в былых и новых преступленьях, -
Стоит, не отрицает ничего.
И было мне и сладостно и горько:
Отрадно самому беды избегнуть,
Но горестно друзей ввергать в беду.
А все ж не так ее несчастье к сердцу
Я принимаю, как свое спасенье.
Антигону приводят на очную ставку к Креонту, и тут впервые в мировой литературе и за две с половиной тысячи лет до Нюрнбергского процесса поднимается проблема невыполнения преступного приказа, когда Креонт вопрошает:
Без лишних слов, - ты знала мой приказ?
Антигона
Да… Как не знать? Он оглашен был всюду.
Креонт
И все ж его ты преступить дерзнула?
Антигона
Не Зевс его мне объявил, не Правда,
Живущая с подземными богами
И людям предписавшая законы.
Не знала я, что твой приказ всесилен
И что посмеет человек нарушить
Закон богов, не писанный, но прочный.
Ведь не вчера был создан тот закон -
Когда явился он, никто не знает.
И, устрашившись гнева человека,
Потом ответ держать перед богами
Я не хотела. Знала, что умру
И без приказа твоего, не так ли?
Афинская демократия явила миру немало новшеств. И к их числу относится появление первого героя-диссидента. Антигона хоть и дочь бывшего царя, но сам факт того, что она женщина, лишает её слова какого-то общественного веса. Однако в век Перикла само слово «человек» уже начало звучать настолько гордо, что Антигона, хоть и оказавшись в абсолютном меньшинстве, совершенно не тушуется перед власть предержащими, видя в Креонте просто человека, а в издаваемых им законах - отнюдь не высшую волю.
Креонт приговаривает Антигону к смерти, совершенно не считаясь с тем фактом, что она - невеста его сына Гемона. Впрочем, тут его отчасти можно понять: как и все бескомпромиссные воительницы за высшие идеалы, Антигона наверняка стала бы для Гемона ужасной женой. Мало того, что она на протяжении всей трагедии ни разу не обнаруживает никаких чувств к своему жениху, так ещё и открыто ставит кланово-семейные узы выше брачных:
Хотя в глазах разумного поступок
Мой праведен. Когда была б я мать
Или жена и видела истлевший
Прах мужа своего, я против граждан
Не шла бы. Почему так рассуждаю?
Нашла бы я себе другого мужа,
Он мне принес бы новое дитя;
Но если мать с отцом в Аид сокрылись,
Уж никогда не народится брат.
Тем не менее, Гемон, очевидно, до беспамятства влюблён в стойкую идеалистку Антигону и идёт просить за неё перед отцом, который разражается настоящей апологией диктатора:
А кто закон из гордости нарушит
Иль возомнит, что может власть имущим
Приказывать, тот мне не по душе.
Правителю повиноваться должно
Во всем - законном, как и незаконном [выделено мной].
Тот, кто властям покорен, - я уверен, -
Во власти так же тверд, как в подчиненье.
Он в буре битвы встанет близ тебя
Товарищем надежным и достойным,
А безначалье - худшее из зол.
Креонт отстаивает единоначалие, а также позднее сформулированный римлянами принцип «закон суров, но это закон», совершенно не обращая внимания на то, насколько изданный им указ идёт вразрез со всеми существующими законодательными и общественными нормами. Гемон же осторожно призывает к плюрализму, донося глас общественности:
Бессмертные даруют людям разум,
А он на свете - высшее из благ.
К тому же я не в силах утверждать,
Что ты в словах своих несправедлив,
Но и другой помыслить правду может.
Мне узнавать приводится заране,
Что люди мыслят, делают, бранят.
Для гражданина взор твой страшен, если
Его слова не по сердцу тебе.
Но я повсюду слушаю - и слышу,
Как город весь жалеет эту деву,
Всех менее достойную погибнуть
За подвиг свой позорнейшею смертью…
Мы уже отмечали умение Софокла мастерски выстраивать динамичные диалоги, состоящие из коротких, но чрезвычайно ёмких фраз, практически каждая из которых достойна стать афоризмом. Неудивительно, что афинянам столь по душе пришлась «Антигона» - в словесной перепалке между Креонтом и Гемоном наглядно отражается наиболее актуальная дилемма той эпохи: за кем последнее слово? За суровыми отцами, отстаивающими патриархальную диктатуру, или за сынами-демократами, отвергающими авторитаризм и превратившими слово «тиран» в бранное?
Креонт
Иль город мне предписывать начнет?
Гемон
Не видишь сам, что говоришь как отрок?
Креонт
Иль править в граде мне чужим умом?
Гемон
Не государство - где царит один.
Креонт
Но государство - собственность царей!
Гемон
Прекрасно б ты один пустыней правил!
Но с самых седых времён любой диктатор больше всего на свете не любит уступать общественному мнению, и потому Гемон, не добившись ничего, в сердцах уходит, а уверенный в собственной непогрешимости Креонт готовит Антигоне изощрённо-фарисейскую казнь:
Ушлю туда, где людям не пройти,
Живую спрячу в каменной пещере,
Оставив малость пищи, сколько надо,
Чтоб оскверненью не подвергнуть град.
Оставляя жертве, приговорённой к голодной смерти в таких каменных гробах, немного пищи про запас, осудивший более не отвечал за судьбу приговорённого, потому Креонт далее считает себя абсолютно чистым перед ведомой на казнь Антигоной, которую сограждане, хоть и чтущие указ Креонта, всё-таки чествуют за проявленную силу духа:
Но в обитель умерших
Ты уходишь во славе, -
Не убита недугом
Иль ударом меча.
Нет, идешь добровольно ты…
Роль хора в драматургии Софокла также претерпевает достаточно радикальные изменения по сравнению с трагедиями Эсхила, у которого этот коллективный персонаж представляет собой нечто единое и монолитное. Совсем не так у Софокла и в частности в «Антигоне», где хор в своих оценках крайне непостоянен (совсем как ветреное общественное мнение) и попеременно склоняется на сторону того или иного героя в зависимости от убедительности его доводов. Вроде бы восхваляя Антигону, хор не забывает и про назидательные конформистские поучения:
Чтить мертвых - дело благочестья,
Но власть стоящего у власти
Переступать нельзя: сгубил
Тебя порыв твой своевольный.
Креонт, быть может, и деспот, что считает единственно правильным лишь своё мнение, но его поданные очевидно разделяют его взгляды на государственное управление и всячески его в этом поддерживают, и потому считать ядром «Антигоны» столкновение индивидуума не только с властью, но и с целым государством есть все основания.
Но абсолютная власть и развращает абсолютно - возможно, именно такую мысль и хотел донести демократ-Софокл - и когда к Креонту приходит знакомый нам вещий старец Тиресий, апеллируя даже не к этической, а к гигиенической стороне вопроса:
Твой приговор на град навел болезнь;
Осквернены все алтари в стране
И в самом граде птицами и псами,
Что труп Эдипова терзали сына.
…то Креонт, как некогда Эдип, заслышав не слишком приятную для себя точку зрения, находит этому самое вероятное объяснение: критика власти может носить исключительно заказной характер, да и вообще «пророки все всегда любили деньги». Мало того, поскольку перспектива отменить собственный указ, прогнуться, так сказать, перед общественностью, для деспота совершенно невыносима, то чем больше Креонт слышит обоснованных возражений против своего недавнего указа, тем с большей одержимостью он готов его отстаивать, пусть даже тут придётся бросить вызов высшим силам:
Его в могилу вам не положить.
Нет, если б даже Зевсовы орлы
Ему тащили эту падаль в пищу,
Я и тогда, той скверны не боясь,
Не допустил бы похорон…
Но авторитет Тиресия вкупе с его страшными угрозами расплаты за подобное святотатство убеждают в неправоте Креонта даже некогда сервильный хор, и оставшийся в полном одиночестве правитель, скрепя сердце всё же вынужден уступить. Но, как и положено с тех пор в трагедиях, слишком поздно. Решив не дожидаться смерти от истощения, Антигона совершает самоубийство, а неизменно полная динамизма развязка неизменно же передаётся зрителям со слов очевидца - в данном случае от вестника жене Креонта Эвридике:
Мы глянули - и в склепе, в глубине,
Повесившейся деву увидали
На туго перекрученном холсте;
А рядом он, ее обнявши труп,
Лил слезы о погибели невесты,
Отца деяньях и любви несчастной.
Отец, его увидя, с диким стоном
Сбегает вниз и так зовет, вопя:
"Несчастный, что ты сделал? Что замыслил?
Какой бедой твой разум помутился?
О, выйди, сын! Прошу, молю тебя!"
Но юноша тогда, взглянувши дико,
Ни слова не сказал, извлек свой меч
Двуострый. В ужасе отец отпрянул -
И промахнулся он. Тогда, во гневе
Сам на себя, всем телом он на меч
Налег - и в бок всадил до половины,
Еще в сознанье, деву обнял он
И, задыхаясь, ток последний крови
На бледные ланиты пролил ей.
И труп лежит на трупе, тайны брака
Узнав не здесь - в Аидовом дому, -
Показывая людям, что безумье
Для смертного есть худшее из зол.
Узнав о смерти любимого сына, жена Креонта также предпочитает пронзить себе сердце - наше понимание трагедии как произведения, обязательно заканчивающегося нагромождением трупов, восходит именно к «Антигоне». Вообще все герои Софокла не прочь расстаться с жизнью, когда её обстоятельства идут вразрез с их принципами, а изменить эти обстоятельства - выше их сил. Ибо, говоря словами Аякса из другого произведения Софокла:
Позорно мужу долгих жаждать дней,
Когда от мук не видно избавленья.
Какая радость день за днем влачить
И только лишь отодвигать кончину?
Не нужен мне и даром человек,
Питающий надежды по-пустому.
Нет, благородный должен славно жить
И славно умереть.
Эллинов, живших в атмосфере постоянных вооружённых конфликтов и, соответственно, постоянной же неопределённости в отношении собственной жизни, всегда завораживало зрелище стремительного падения с вершин счастья в пучину самого страшного отчаяния. Потому практически каждая древнегреческая трагедия заканчивается строками о вечной переменчивости судьбы. Не стала здесь исключением и «Антигона», где хор резюмирует:
Креонт казался всем благословенным:
И землю Кадма спас он от врагов
И, властелином полным став над нею,
Царил, детьми обильно окружен.
И все пропало.
Убитому горем Креонту с трупами жены и сына на руках остаётся лишь молить о смерти:
Приди, приди!
Покажись скорей, мой последний день!
Приведи ко мне жребий лучший мой!
Поскорее приди,
Чтобы дня я другого не видел!
Но древнегреческая трагедия не знает слов утешения, и финальное напутствие хора беспощадно и лишено какой-либо надежды:
Нет, не молись: ведь людям от скорбей
Ниспосланных не обрести спасенья.
Героев Софокла можно остановить, но их цельность невозможно разрушить. Антигона и Эдип терпят вроде бы однозначное поражение в величественной схватке с куда более превосходящим противником - Властью, Государством, а то и самой Судьбой. Но в своей готовности пойти до самого конца, следуя исключительно своим принципам и чувству внутреннего долга, они стали символом и олицетворением совершенно нового типа человека - человека свободного, и совершенно нового типа человеческих отношений - союза свободных граждан, самостоятельных в принятии решений и не боящихся понести ответственность за такие решения. И пусть финал каждой такой схватки предопределён изначально, только в борьбе с превосходящим противником в полной мере проявляется весь человеческий потенциал. Раскрытие которого и обусловило тот беспрецедентный цивилизационный взлёт афинской демократии, величайшим певцом которой был Софокл.