Парижские заметки
Какие всё-таки молодцы французы - не показали матч второстепенных команд по тем каналам, которые есть в моём распоряжении, так что своими глазами я этого позора не видел, а от радиорепортажа эффект не тот. Ну что же, пока эти ребята не поймут нутром, что играть за сборную - это не только их личная заслуга, но и честь и ответственность, что после такого провала они будут представлять Россию в глазах многих русских не в большей степени, чем какая-нибудь Ксюша Собчак с её миллионами в домашнем сейфе, в общем, пока эту порождённую смутным временем пену, больше всего на свете озабоченную баблом, не смоет нормальной здоровой жизнью с такими человеческими страстями, как любовь и гордость, и в этой жизни иногда будет место и для подвига тоже, то нам приличного футбола не видать, что и было вчера со всей наглядностью продемонстрировано. Q.E.D.
А пишу я всё это, глядя через большое окно на красивую долину и на слегка закрывающую её огромную ель, растущую во дворике дома в городке Жив-сюр-Иветт, Иветт - это крохотная речушка, текущая по долине. В последние годы я зачастил с визитами в университет в пригороде Парижа Орсэ и снимаю здесь квартиру. Хотя писать о Париже, наверное, довольно пошло, тем более в моём захиревшем журнальчике, но раз уж я открыл его, то сделаю несколько заметок.
Каждый день по дороге на работу я прохожу мимо большого камня с мемориальной надписью, что здешний институт основан Фредериком и Ирен Жолио-Кюри. Как-то мы с Николя ехали на семинар в Сакле и Николя рассказал мне, что когда после войны Жолио-Кюри подыскивал место для будущего ядерного центра, то он выбрал именно эти живописные места, тем более что земля эта была реквизирована у какого-то коллаборациониста. Фредерик Жолио-Кюри был страстным коммунистом и его "научная работа" во время оккупации заключалась в изготовлении коктейлей Молотова. До войны же он и Ирен выполнили важные исследования по физике ядра и получили Нобелевскую премию по химии, так что после войны Фредерик и Ирен играли важную роль в организации французской науки и создали тот институт, в здании которого я сейчас работаю.
Ирен была старшей дочерью Марии и Пьера Кюри и речь у нас с Николя зашла о всём научном семействе Кюри. Я рассказал, что читал, как через несколько лет после гибели Пьера у Марии был роман со знаменитым физиком Ланжевеном, который живо обсуждался в тогдашних газетах. Ланжевен был женат и имел немалое количество детей, так что такой общественный интерес к его личной жизни навряд ли способствовал семейному покою. В результате Ланжевен вызвал редактора одной жёлтой газеты на дуэль, но тот уклонился от дуэли под предлогом, что не хотел бы лишать Францию такой выдающейся головы. "Да, - сказал Николя, - Марию тогда сильно осуждали как иностранку, разрушающую крепкую французскую семью." "А сейчас все трое покоятся в Пантеоне, - добавил я, - Мария и Пьер в одном склепе, как и положено мужу с женой, а Ланжевен совсем отдельно от них, так что все приличия соблюдены."
Ланжевен тоже был коммунистом, благодаря чему пользовался большим авторитетом в Советском Союзе. Это помогло Георгию Гамову уехать на Запад в 30-е годы - его тогда выпустили на европейскую конференцию под гарантии Ланжевена, что Гамов вернётся в Союз, но он не вернулся, за что просил прощения у Ланжевена и вроде бы получил его.
Городок Орсэ, ставший благодаря Жолио-Кюри важным научным центром Франции, когда-то принадлежал благородной фамилии, что дало повод королю дать одной из центральных парижских набережных её современное название. С неё открывается "канонический " вид на Сену и Нотр-Дам и там же находится музей Орсэ, куда я захожу каждый раз, когда бываю в Париже. Помимо основной экспозиции там всегда бывают интересные временные выставки. В одну из поездок попал на выставку "Преступление и наказание", посвящённую отражению этой криминальной темы в искусстве. На входе посетителя встречала натуральная гильотина и муляжи отрубленных голов знаменитых преступников. Впрочем, были и более традиционные экспонаты вроде нескольких картин с изображением убийства Марата Шарлоттой Корде. Русская тема тоже присутствовала в довольно любопытном виде: на плакате времён франко-прусской войны был изображён забрызганный кровью палач Бисмарк с подписью "Bismarkoff" - русифицированное имя более доходчиво указывало зрителю на варварство врага.
Так же из временной экспозиции я узнал о существовании художника Мейера де Хаана, голландского художника еврейского происхождения из богатой семьи амстердамских купцов. Детство его прошло в еврейских кварталах Амстердама и сначала он писал об этой мало знакомой нам жизни вполне в духе Рембрандта. К сожалению, не могу найти в сети репродукцию его картины "Обсуждение трудного вопроса из Торы". Я бы сказал, что там этот трудный вопрос обсуждают Зиновий Гердт и Роман Абрамович. Третьего персонажа мне распознать не удалось из-за того, по-видимому, что он был замаскирован обильной бородой. Потом де Хаан перебрался в Париж и попал под влияние импрессионистов, и при всей моей любви к импрессионистам я должен сказать, что оригинальность он из-за этого утратил. Очень наглядная демонстрация того, что надо делать своё, а не гнаться за модой.
Ну что же, на этой нравоучительной ноте, пожалуй, пока закончу - пора делать что-то своё, а не модничать в ЖЖ.
А пишу я всё это, глядя через большое окно на красивую долину и на слегка закрывающую её огромную ель, растущую во дворике дома в городке Жив-сюр-Иветт, Иветт - это крохотная речушка, текущая по долине. В последние годы я зачастил с визитами в университет в пригороде Парижа Орсэ и снимаю здесь квартиру. Хотя писать о Париже, наверное, довольно пошло, тем более в моём захиревшем журнальчике, но раз уж я открыл его, то сделаю несколько заметок.
Каждый день по дороге на работу я прохожу мимо большого камня с мемориальной надписью, что здешний институт основан Фредериком и Ирен Жолио-Кюри. Как-то мы с Николя ехали на семинар в Сакле и Николя рассказал мне, что когда после войны Жолио-Кюри подыскивал место для будущего ядерного центра, то он выбрал именно эти живописные места, тем более что земля эта была реквизирована у какого-то коллаборациониста. Фредерик Жолио-Кюри был страстным коммунистом и его "научная работа" во время оккупации заключалась в изготовлении коктейлей Молотова. До войны же он и Ирен выполнили важные исследования по физике ядра и получили Нобелевскую премию по химии, так что после войны Фредерик и Ирен играли важную роль в организации французской науки и создали тот институт, в здании которого я сейчас работаю.
Ирен была старшей дочерью Марии и Пьера Кюри и речь у нас с Николя зашла о всём научном семействе Кюри. Я рассказал, что читал, как через несколько лет после гибели Пьера у Марии был роман со знаменитым физиком Ланжевеном, который живо обсуждался в тогдашних газетах. Ланжевен был женат и имел немалое количество детей, так что такой общественный интерес к его личной жизни навряд ли способствовал семейному покою. В результате Ланжевен вызвал редактора одной жёлтой газеты на дуэль, но тот уклонился от дуэли под предлогом, что не хотел бы лишать Францию такой выдающейся головы. "Да, - сказал Николя, - Марию тогда сильно осуждали как иностранку, разрушающую крепкую французскую семью." "А сейчас все трое покоятся в Пантеоне, - добавил я, - Мария и Пьер в одном склепе, как и положено мужу с женой, а Ланжевен совсем отдельно от них, так что все приличия соблюдены."
Ланжевен тоже был коммунистом, благодаря чему пользовался большим авторитетом в Советском Союзе. Это помогло Георгию Гамову уехать на Запад в 30-е годы - его тогда выпустили на европейскую конференцию под гарантии Ланжевена, что Гамов вернётся в Союз, но он не вернулся, за что просил прощения у Ланжевена и вроде бы получил его.
Городок Орсэ, ставший благодаря Жолио-Кюри важным научным центром Франции, когда-то принадлежал благородной фамилии, что дало повод королю дать одной из центральных парижских набережных её современное название. С неё открывается "канонический " вид на Сену и Нотр-Дам и там же находится музей Орсэ, куда я захожу каждый раз, когда бываю в Париже. Помимо основной экспозиции там всегда бывают интересные временные выставки. В одну из поездок попал на выставку "Преступление и наказание", посвящённую отражению этой криминальной темы в искусстве. На входе посетителя встречала натуральная гильотина и муляжи отрубленных голов знаменитых преступников. Впрочем, были и более традиционные экспонаты вроде нескольких картин с изображением убийства Марата Шарлоттой Корде. Русская тема тоже присутствовала в довольно любопытном виде: на плакате времён франко-прусской войны был изображён забрызганный кровью палач Бисмарк с подписью "Bismarkoff" - русифицированное имя более доходчиво указывало зрителю на варварство врага.
Так же из временной экспозиции я узнал о существовании художника Мейера де Хаана, голландского художника еврейского происхождения из богатой семьи амстердамских купцов. Детство его прошло в еврейских кварталах Амстердама и сначала он писал об этой мало знакомой нам жизни вполне в духе Рембрандта. К сожалению, не могу найти в сети репродукцию его картины "Обсуждение трудного вопроса из Торы". Я бы сказал, что там этот трудный вопрос обсуждают Зиновий Гердт и Роман Абрамович. Третьего персонажа мне распознать не удалось из-за того, по-видимому, что он был замаскирован обильной бородой. Потом де Хаан перебрался в Париж и попал под влияние импрессионистов, и при всей моей любви к импрессионистам я должен сказать, что оригинальность он из-за этого утратил. Очень наглядная демонстрация того, что надо делать своё, а не гнаться за модой.
Ну что же, на этой нравоучительной ноте, пожалуй, пока закончу - пора делать что-то своё, а не модничать в ЖЖ.